Геройские монологи

— Менан, ты слышал последние слухи? — голос Соршана нарушил молчание рабочего кабинета вождя, и тот оторвал взгляд от свитка, над которым склонился. — К сожалению, мой друг, гномы завладели всем моим вниманием, — с лёгкой иронией отозвался Менан, и расслабленно откинувшись на спинку стула, заинтересовано произнёс: — Просвети меня, о чём клановая знать судачит теперь? — Говорят, словно Ирра, одна из владычиц теней, ошивавшаяся около тебя, беременна. И она утверждает, что ты отец её ребёнка, — отозвался Соршан, на что Менан криво усмехнулся.       Он прикрыл глаза, покачав головой. Вздохнул, и подперев голову рукой, долгим тоскливым взглядом посмотрел на друга. — Знаешь, я был бы даже рад, если бы это оказалось правдой, — протянул он. — Меня бы не смутило наличие бастарда, даже не одного. Я бы с удовольствием забрал всех этих детей на собственное воспитание, однако... — Однако? — видя, что Менан замолчал, задумавшись, осторожно подтолкнул его Соршан, и вождь снова тяжело вздохнул. — Однако ни один из детей, отцовство которых мне приписывают, не может быть моим, — он покачал головой, и искренняя горечь послышалась в его голосе. — Ведь я бесплоден, друг мой. — Бесплоден? — на лице Соршана отразилась озадаченность. — Но почему? Утехи плотской страсти тебе совсем не чужды... — Я не утратил возможность им предаваться, — Менан тонко усмехнулся, — но семя моё не способно зародить жизнь. Гнев и проклятие Силанны обернулись против меня в том числе и в том, что мне никогда не дано будет познать радость отцовства. Гневить богиню, дающую жизнь, очень опасно, друг мой, а Силанна жестока и требовательна. К сожалению, я стал для неё очень большим разочарованием.       Соршан тревожно нахмурился, глядя на Менана, на лице которого застыла безмятежная отстранённость, задумавшись над его словами. Сам Менан же печально улыбнулся.       Он любил детей и действительно хотел бы иметь своих, в полной мере забирая на себя заботу и ответственность за них. Но гнев Силанны жесток и бескомпромиссен, и тогда, когда отречение ломало его, и сам он с трудом остался в живых, кое-что внутри него умерло окончательно, отобранное Богиней в качестве платы и назидания. Что ж... теперь ему оставалось лишь смириться с этой утратой и горевать о ней где-то очень глубоко в душе.