Как думаете, чего может пожелать мёртвый?
Такому, как ты, нет смысла дышать. Не стоит беспокоиться о здоровье. Нет нужды в большей части потребностей с пирамиды Маслоу. Кроме последней.
«Кто я?»
Ты — мёртв, и отчасти беспомощен. Однако, если тебя убьют, ты вернёшься: ещё раз, ещё и ещё.
Жизнь становится странной, когда ты рождаешься, оставляя позади хрупкое смертное тело. Ты так радуешься своей прекрасной жизни! Ты не замечаешь, что живёшь в страхе потерять ее. И всё же, могу уверить: маленькому призраку ещё не пришло время умирать.
Каждый раз, после очередной, случайной или нет, гибели, кажется, что именно сегодня, когда ты откроешь свои прозрачные глаза, то не увидишь ничего, кроме беспросветного мрака. Серебро радужки затопит чернотой белка. Ты ослепнешь. Тебе будет нечего ощутить, кроме мерного покачивания бесконечного поезда, наполненного плотными масляными тенями. Можно будет сыграть для них на гитаре, выйти в тамбур, перейти из вагона в вагон… Никто не станет мешать смотреть на проносящиеся мимо радужные пятна горючего, которые при определённой доле фантазии покажутся солнцем и небом, облаками, горами и лесами, даже городами, жители которых спокойно живут и не замечают призрачного состава, проносящегося мимо них. Экспресс, кажется, тянется по рельсам безумно медленно. Это ложь. Перед глазами мелькают десятки картин за время, пока ты успеешь сделать вздох, ощутив биение собственного сердца.
В один миг, когда ты устанешь смотреть и ждать, всесильная махина, лишённая проводника, остановится. Ты сможешь оправить одежду и сойти на платформу. Плечо оттянет ремешок любимой гитары: подарка нашего дорогого отца.
Ты будешь один в фальшивом мире, созданном из радужного мерцания, из знакомых, казалось бы, силуэтов и игры светотени. Ты мёртв и не чувствуешь запахов, но это место пахнет бензином.
Чем сильнее ты начнёшь вглядываться, чем сильнее противиться пелене мрака вокруг, тем ярче станет картинка, которой Лимбо
обманет твои глаза.
Рано или поздно тебе, гостю этих мест, надоест пустота, ограниченная лишь границами собственного воображения. Безмолвные тени не дадут тебе ответов на терзающие вопросы, а единственные, алые, как кровь, цветы, лишённые листьев, с тычинками, длинными, как лапки паука-птицееда, начнут вгонять в тоску отсутствием дарованного солнцем тепла.
Скорее рано, чем поздно, ты, наконец, решишь уйти с неприветливой платформы. Ты встанешь у заградительной линии, дождёшься прибытия поезда, окинешь созданное собственным разумом место прощальным взглядом…
Ты совершишь ошибку, забыв о противных солнцу цветах.
Кровавые Лозы крепко вцепятся в руки и ноги, начнут пить твою, слишком бледную для живого, кровь. Затем экспресс тронется. Он унесёт с собой твою точную копию, а ты даже не сможешь сказать, Лозы ли тебя держали, или цепкие руки этого человека. Является ли он, твой недруг, образом Лоз в вашем спутавшемся сознании?
Ты останешься один на платформе, и бесконечны будут твои кровавые слёзы.
Кровоточит лишь твоя рана, но больно становится вам обоим. Темнеет твой разум — становится подобием освобождённого. Одно движение на двоих. Одна усмешка. Одно касание кровоточащей груди. Одна одержимость. Разделённое страдание.
Если бы сейчас, после двенадцати лет в этом безумном месте, тебе пришло в голову желать, ты умолял бы об одном. Ты хотел бы, чтобы он исчез. Чувства меж двух разбитых сосудов... Ты молишь, чтобы не было так мучительно больно.
Вернее… Ты привык к этому. Нашёл утешение в собственном несовершенстве. Заставил других полюбить его.
Ты привык оставлять за спиной следы собственной крови, называя её Синевой.
Тебе давно уже не было больно.
Умоляет другой, насмехаясь над собственным страданием. Умоляет другой, ощущая себя живым.
***
Странный дом стоит посреди цветочной поляны. Здесь много таких построек, похожих на древние храмы, наследие мастеров прошлого. Крыши у домов — шляпка ядовитого красного гриба. Стены белые. В деталях много дерева. Красное и белое. Красиво.
Единственный жилой дом здесь утопает в зелени, он украшен резьбой, праздничными лентами и алыми бумажными фонарями. У входа висит флаг основателей. Полоса синяя. Полоса белая. Зелёная. Снизу, полукругом — стилизованный мухомор.
Изображения этого гриба здесь везде — в резьбе, на картинах, грибы растут на клумбах среди цветов. Это из-за Джорджа. В память о Джордже, короле Дрим СМП. О его грибном доме и потерянной короне… Ник напрасно старается не думать о нём.
— Эй, я вернулся!
Сапнап сказал это достаточно громко, стоя перед главным входом в библиотеку. Жилая зона здесь не так уж и велика. Его голос вызвал гулкое эхо под крышей здания, но в ответ прозвучало только молчание.
В их уютном городе-библиотеке очень тихо. Так было всегда.
Только вот… Обычно кто-то выходил его встретить. Вот так же молча, как Сапнап сейчас, друг подходил, хлопал его по плечу, протягивал чего-нибудь пожевать и приглашал за собой в маленькую комнату с камином, где можно было согреться, высушить промокший плащ, выпить чего-то горячего (а то и горячительного), и подождать, пока к посиделкам не присоединится кто-то ещё.
Сапнап уставал во время путешествий, чтобы заметить, но каждый раз у ворот его встречал Джордж. Король-дальтоник застывал у входа безмолвной бледной тенью, памятником прошлому себе. Это всегда был Джордж. Подгадывал время так, будто ждал специально.
А может и правда ждал.
Они боялись остаться в одиночестве. Вдвоём против всего сервера, полного обозлившихся, отчаявшихся людей. Они боялись с тех самых пор, как предали Дрима. Действием и бездействием… Они оба запачканы этим.
Обычно очкарик просто молча сидел рядом с ним, воином, и уходил, стоило только вихрастой макушке Карла мелькнуть неподалёку. Гоги всегда пропадал как-то незаметно, даже осознать факт исчезновения сокомандника удавалось с трудом — но теперь Ник, кажется, понял, что объединял их старую команду не только прославленный лидер. Даже без Клэя, даже вопреки нему, они были друзьями.
Они всегда были, но Сапнап не замечал.
— Сапи! — Карл всё же ответил. Значит, был дома. Его весёлый голос раздался со второго этажа библиотеки. Свесившись с лестницы, жених помахал ему рукой. — Как ты?
Сапнап выдохнул. Кривовато улыбнулся. Он думал о том, что пока человеку рады, тот не один в этом мире.
«Но Джордж…» — мелькнула предательская мысль, очень яркая среди сотен других. —
«Да, для Дрима Джордж был важен, но сейчас — кто вообще ему рад?»
— Как я? — переспросил Николас. — Я в порядке. Но... Джордж не придёт. Не сейчас
Глаза Сапнапа слегка расширились от образа полного безразличия; слишком ярко он отразился на красивом уставшем лице.
***
Как считаете, чего может пожелать мертвец, запертый в призрачной оболочке?
Мёртвому хочется жить. Ему нет нужды терзаться сомнениями. Для мёртвого бессмысленна большая часть настоящих, человеческих чувств.
Они здесь. Их союз всесилен. Если мёртвого убьют — он вернётся и сумеет отомстить обидчику, сказав нужным людям одно только слово.
«
Ах, что? Предательство? Я забыл!»
Конечно же, этот новорожденный призрак не знает. Не помнит. Клянётся, что совершал злодеяния не он, но
другой.
И духу верят, когда тот дарит людям
Синеву, когда улыбается и считает себя другим человеком. Люди верят в тёплый и светлый образ, в любовь к синему барашку, которого Гостбур зовёт Другом, в потерю памяти и нужду в новых, счастливых воспоминаниях.
Маленький призрак многого не помнит. Хуже того, пережитое лично он тоже может забыть. Знание о настоящем, мечты о будущем…
Вникать в это — достаточно интересный опыт.
Призраки не могут видеть снов. Гостбур — может. Сны Уилбура утопают в крови и дерьме.
Сны Уилбура черны, как сажа, в честь которой он назван. Полны эмбиента, который заставляет даже дышать через раз. Эти сны наполнены одиночеством и бесконечной, бессмысленной игрой светотени, сводящей его с ума.
Рана Гостбура кровоточит так, словно сердце Уилбура разбилось на части.
В жизни Гостбура мало правды. Он улыбается, несмотря на потерю, которую ощущает всем сердцем. Маленький призрак теряет себя самого, пытаясь цепляться за нити связей себя-живого. Он улыбается, пока в уголках губ копятся тёмные капли. Ему противно касаться Друга, курчавая шёрстка которого насквозь пропиталась неестественно-синим оттенком горькой печали. И верно, он может дотронуться до того, что действительно дорого им обоим — но осознание бессмысленности этого оставляет на каждой такой вещи почти несмываемый фосфоресцирующий след того, как сильно Гостбур мечтает быть нужным.
Будь у Уилбура возможность, он пожелал бы одного. Чтобы кровь маленького призрака перестала течь. Чтобы от этой противоестественной связи ему не было так мучительно больно.
Они никогда не забывали о том, что было дорого обоим. Втоптанная в грязь, искорёженная и спутанная, эта память, вероятно, и сводит их с ума.
Гостбур нашёл в себе силы покинуть руины Л’Манбурга. То самое, особенное место, которое они назвали домом. Какой смысл жить на пепелище, если даже человек, что так ненавидел его, мёртв? Привыкнув быть здесь, глупенький призрак столько всем улыбался. Искал друзей, пытаясь вернуть расположение прежних. Он даже любил Дрима, их сюзерена — едва ли не сильнее, чем сам Уилл.
А затем… Гостбур напугал Ники и попал за ней следом на базу Синдиката. Синдикат — это Фил и Техно, Синдикат принял Ники в свои ряды, о чём он тогда не знал. И все люди, стоящие во главе этой организации…
Любовь, привязанность. Горько-сладкое чувство вины.
Всё это связывало их с Уилбуром Сутом. И, внезапно, маленький призрак ощутил себя своим. Он стал нужен отцу, новому другу и названному брату. Он стал нужен Ники. Милой малышке Ники.
Гостбур говорит, что хотел бы принести всем радость.
Уилбур лжёт.
