Цветочные кандалы

      Томми, запыхаясь, мчался домой. Через зимний лес с рюкзаком на спине и набатом в голове. Грусть пожирала изнутри, опаляя все органы дикой печалью.       «Ненавижу!» — в хаотичном танце вертелась мысль в голове. Взгляд то и дело, что соскальзывал на руки, а после возвращался обратно на путь, что вёл к их дому в глуши тайги.       Вот и дым из трубы показался.       Залетая на террасу у дома, он чуть не пропахал носом траншею — благо успел затормозить и сохранить равновесие.       Ругаясь матом на «кривые ступеньки и ужасную планировку крыльца», Томми открыл с грохотом входную дверь.       Дом встретил его нежным и тёплым уютом. Запах курника доносился с кухни так же отчётливо, как и звук посуды, которую, видимо, моет Фил.       Из зала доносится звук гитары — Уилбур наконец-то после долгого перерыва взял в руки гитару. Кажется, кого-то вдохновение всё-таки стукнуло по темечку.       Но даже эта атмосфера не успокоила бурю внутри Томаса, который, небрежно снимая и отбрасывая обувь в сторону, быстрым шагом пошёл наверх.       — Я дома! — всё же решил сказать он о своём присутствии.       — Как дела? — с кухни вышел отец, протирая руки от влаги вафельным полотенцем, параллельно окидывая младшего сына изучающим взглядом.       — Дерьмово! — огрызнулся Томми, поднявшись на второй этаж, чтобы потом захлопнуть дверь в свою комнату, прежде повесив табличку на дверную ручку с надписью: «Закрыто! Не входить!». По идее должна остановить, но, зная своих домочадцев, не обязана.       Однако рассуждать о том, что его семья будет делать, Томас не собирался.       Кинув свой рюкзак с короткими клинками и пособием для военного дела, он быстрым шагом дошёл до кровати рухнув на неё лицом вниз.       Он был разбит и подавлен настолько, что даже грушу в своей комнате побить, дабы выпустить пар, не хотелось.       Пролежав так на кровати минут пять, он всё же перевернулся, окинув свою комнату мимолётным взором.       Всё в ней было, как обычно. Бардак около уголка для тренировок был таким же, как и вчера: клинки в ножнах раскиданы около чучела, а боксерские перчатки валялись на горе из грязной одежды, которую стоило бы отправить в стирку, но это, видимо, будет не сегодня. На столе тоже было не кристально чисто — гора тетрадок и учебников то и дело, что норовила не выдержать такого шаткой конструкции и грохнуться. Однако, пока она балансировала — всё было хорошо.       Обои по-прежнему отдавали своей старостью. Их клеили ещё тогда, когда ему было пять лет, но даже сейчас они его вполне устраивали.       Чего не скажешь о паркете. Он всё-таки уже скрипел, так что вскоре они всей семьёй: Фил, Уилбур, Техно и Томми будут менять старый на новый.       Дверь дубовая, так что её менять Томми не хотел. Тем более она всё ещё служит ему верой и правдой, приглушая все его возгласы и крики, когда он не в настроении.       Однако кое-что в этой комнате было, не как обычно. И этот элемент комнаты сейчас тяжёлым взглядом осматривал свои руки, усеянные вдоль и поперек до локтей полевыми цветами.       Закатанные штанины на ногах, открывали вид на другие цветы: магического происхождения.       Все они были прекрасными, нежными и хрупкими, но это так только, если смотреть со стороны. На самом же деле цветы были очень реалистичными татуировками, которыми его одарили его два соулмейта, ибо и те, что на руках, и те, что на ногах, формировали четыре обруча похожие на кандалы. Только из-за места расположения и самих цветов они отличались.       И сейчас он смотрел на эти обручи с откровенной грустью, злобой, раздражением и разочарованием.       Он не нужен своим соулмейтам, так, как они ему. Сколько раз он видел, как цветы набирают обороты, и на руках распускаются новые. Бутоны такие красивые, что взгляда от них нельзя было оторвать.       Однако это означало лишь одно — его два соулмейта уже встретились друг с другом. С одной стороны — «Вау, это же классно! Мои два соулмейта уже встретились!» А с другой — он всё так же один, и, возможно, о нём родственные души даже не думают.       Это «один» порождало такое одиночество в груди, что сложно было даже думать о чём-либо ещё. Всё время мысли стекались только к одному — он один.       И это сердце жгло таким пламенным кнутом, что хотелось плакать. Но вот слёз не было, была лишь душевная боль.       И это всё смешивалось с тем фактом, что именно сегодня Томми должен был показать Дриму отработанные за этот месяц тактики боя. Но в связи с плохим состоянием учитель даже не подумал принимать сдачу мини экзамена.       Отослал с пожеланиями скорейшего выздоровления.       Зубы сжимались от бессильной злобы. Хотелось всех покусать, на всех наорать.       Руки потянулись к ножу. Может срезать эти татуировки? Всё равно он не нужен своим соулмейтам, они и без него радуются жизни. А так он сделает их свободными от балласта в его лице.       — Чёрт, нет, я так не могу, — занеся лезвие над кожей, он его вскоре отбросил в сторону.       Посмотрев ещё немного на руки и ноги, Томми откинулся на подушку, издавая жалобный скулеж.       Нет. Он слишком слаб для того, чтобы разорвать эту единственную ниточку, связывающую его со своими соулмейтами.