* * *
— … к другим новостям. Сообщается об участившихся случаях нападения диких животных. Просим жителей соблюдать осторожность и по возможности оставаться дома. До выяснения всех обстоятельств вводится комендантский час: с двадцати ноль-ноль и до пяти ноль-ноль все жители должны находиться по месту жительства. Служба по контролю за дикими животными мобилизована и уже ведет расследование по делу… — едва сев за руль, он включил радио, чтобы заглушить собственные мысли, но помогло это не особенно. Дикие животные? Они понятия не имеют, что происходит, да? Власти отлично понимают, что именно происходит. Просто отчаянно надеются, что мы каким-то образом сможем это уладить, а до тех пор планируют закрывать на это глаза и распространять дезинформацию. Он выехал с парковки, сосредоточенно вглядываясь в боковое зеркало, и на автомате протянул правую руку к пассажирскому сиденью. Кисть нелепо повисла в воздухе. Минхо повернулся и несколько секунд смотрел на соседнее сиденье, остро ощущая пустоту, рваной дырой зияющую где-то внутри, а потом убрал руку и принялся переключать станции радио, чтобы не слышать натянутый фальшиво-заботливый голос диктора новостей. Вот эта клевая, оставь. Он прикрыл глаза и сделал глубокий вдох, все же позволяя мелодичной альтернативе заполнить салон приятными низкими басами. Что будет дальше? Они сбегут и залягут на дно, пытаясь восстановить силы. В городе начнётся беззаконие, на которое они будут вынуждены смотреть сквозь пальцы. Вмешается ли Совет? Разве что для того, чтобы сказать Чану, что это проблема, которую он должен решить в кратчайшие сроки. Машина на огромной скорости мчалась по пустынной трассе. Несмотря на то, что до комендантского часа оставалось еще достаточно много времени, люди, казалось, предпочитали не испытывать судьбу, поэтому дорога была полностью свободной. А что… Что насчёт орды мертвецов? И их командующего. Несколько секунд Минхо напряженно сжимал руль, хмуро вглядываясь в сужающееся в точку на горизонте черное от дождя дорожное полотно. Как бы он ни сопротивлялся и не тормозил себя, мысли неизбежно возвращались к нему. Чан рассказал все, когда они вернулись в кампус вместе с Хенджином. Многое встало на свои места, но никакого облегчения это не принесло. У Минхо отобрали право злиться. На кого-то из круга и за его пределами, на Хенджина, на… него. Без возможности отвлечься на месть и гнев Минхо остался со своим горем один на один. В первые мучительно долгие часы после возвращения он думал только о том, была ли возможность спасти всех иным способом… спасти его тоже. А потом понял. Это больше не имеет значения. Его нет. Оставаться в кампусе, говорить с кем-то… было слишком. Поэтому, когда Чан спросил, кто сможет съездить и осмотреть места для временного убежища, Минхо вызвался первым. В груди неприятно екнуло. Он скользнул взглядом по лесу — они проезжали место, где однажды попали в засаду. Он. Он проезжал. Издалека кампус выглядел обычно: светлая каменная кладка с высокими арками окон, но эта шаткая иллюзия рассеивалась, стоило подъехать чуть ближе — бойня изуродовала это место навсегда. Никто больше не назовет его домом. С того момента, как он впервые привез его сюда, прошел месяц. Чертов месяц. С тех пор как вынес его на руках из машины в окровавленной от выстрела футболке, легкого и хрупкого, как ребенка. Еще не пришедший в себя после воскрешения, он беззащитно жался к груди и пытался ухватить слабыми пальцами ткань кофты. Месяц. Месяц жизни после стольких лет существования. Вот только встреча со мной обошлась ему слишком дорого. Нет. Ты знаешь, что я никогда так не думал. А стоило бы! Руль под пальцами жалобно скрипнул, и Минхо, опомнившись, разжал ладони и понуро склонил голову. На мгновение ему показалось, что его сознание проваливается куда-то вглубь, в пугающую черноту, но, зацепившись взглядом за тонкую красную стрелку спидометра, обвинительно указывающую на ноль, он удержался в реальности. Иглой кольнула мысль, что это безжалостно точно иллюстрирует его текущее состояние. Ноль. Выйти из автомобиля. Найти Чана и передать ему отчет. Собрать вещи. Организовать остальных. Распределить всех по машинам. Уничтожить документы, которые они не смогут забрать. Увезти всех в безопасное место. Минхо сжал челюсти и, выдернув ключ зажигания, вышел под дождь.* * *
— Значит храм? Чан стоял возле окна, пытаясь что-то разглядеть сквозь стену дождя. Погода ухудшалась с каждой минутой: чернильные тучи затянули небо, и на землю на несколько часов раньше положенного опустился тревожный сумрак. — Да. Не думаю, что у нас есть выбор. — Возможно. А ты как считаешь? На несколько мгновений повисла тишина. Не получив ответа, Чан повернулся и сделал несколько шагов в угол комнаты, где, ссутулившись и закрыв лицо руками, в невысоком кресле сидел Сынмин. — Сынмин? Парень поднял растерянное бледное лицо и уставился на Чана. — Извини, Крис, я… — он часто моргал и то и дело отводил взгляд. — О чем ты спросил? Минхо видел, как плечи Чана поднялись, словно он собирался тяжело вздохнуть, а потом замерли. Он выдохнул бесшумно и, протянув ладонь, накрыл плечо Сынмина, слегка сжимая. — Все в порядке. Я спрашивал о храме. У нас мало времени — боюсь, нам придется уехать уже сегодня, через несколько часов. Может быть, есть что-то, чего мы не учли, или что стоит изменить в плане? Беспокойные глаза Сынмина на секунду остановились, и он едва различимо проговорил: — Не знаю, Крис. Я… не уверен. Он совершенно разбит… То, что произошло прошлой ночью, ударило по каждому из них. Они переживали это по-разному: кто-то умел контролировать и прятать свои чувства лучше других, кто-то хуже — но произошедшее оставило неизгладимый отпечаток на всех. Сынмин проклинал себя за каждую смерть, он практически перестал доверять своим силам. Мог ли он вообще управлять ими в таком состоянии — Минхо сомневался на этот счет. А то, что произошло утром… То, почему эта бойня прекратилась, подкосило его окончательно. Вернувшись из леса с Хенджином, Минхо, кое-как взяв себя в руки, рассказал обо всем произошедшем с их стороны. И Сынмин, и без того надломленный, погрузился в отчаяние с головой. Было ли дело в том, что он не смог предвидеть финал, или, напротив, в том, что он точно знал, как все кончится, но не мог вмешаться, потому что это был единственный выход — Минхо не знал. И знать не хотел. А Чан… Чан смотрел Минхо прямо в глаза, пока тот рассказывал. Он не плакал, как Сынмин, ничего не спрашивал и не говорил. Но, заканчивая рассказ, Минхо заметил, как дрожат его руки. — Ничего, — негромкий успокаивающий голос Чана выдернул Минхо из мыслей. — Слышишь? Все порядке, ты… не волнуйся об этом. Мы справимся. Минхо скользнул взглядом по низко склонившему голову Сынмину и поднялся из кресла. — Я оповещу остальных. Нужно начать собирать вещи. Чан обернулся и остановил на нем долгий, тяжелый взгляд. Ему хотелось сказать слишком много, но он, должно быть, видел, что от этих слов сейчас толку — чуть. Поэтому, так и не нарушив молчания, только коротко кивнул, и Минхо вышел из комнаты. Чонин отыскался в наспех сооруженном лазарете. Поднимать раненых на четвертый этаж во время боя не было ни времени, ни возможности, так что их расположили прямо на втором, в зачищенном от восставших крыле. В одном кабинете — пострадавших, кто уже не мог самостоятельно подняться выше, в соседнем — всех погибших. Минхо тенью скользил между парт, от входа заметив голубую макушку возле окна, в дальнем ряду вытянутой полукругом аудитории. Они лежали прямо на столах. Тощий, белый как мел парень возле входа беспокойно метался в лихорадке — на бинтах, туго стягивающих его грудь, проступали багровые пятна; еще один, невысокий и коренастый, негромко стонал через ряд от первого, баюкая покалеченную руку. Кто-то трясся, завернувшись в грязное одеяло возле стены и с трудом сдерживая рыдания. В голове проскользнула неприятная мысль, что он даже не знает их имен. До недавних пор ему было безразлично все, что не было напрямую связано с работой. Некоторые… парты были накрыты простынями. Раненых здесь было не так много. Куда меньше, чем погибших. Тем кого укусили… было не помочь. Единственный, у кого был хотя бы шанс их спасти, не смог спастись сам. Мне очень жаль… На языке появился горький полынный привкус. Я никогда не посмел бы обвинить тебя. Все внимание Чонина было приковано к девушке, лежавшей перед ним на столе. Ее длинные черные волосы были собраны в пучок, а на спине пестрела огромная цветная татуировка. Вдоль позвоночника тянулся ствол векового узловатого дерева, сквозь кору которого проглядывали изумрудные жилки. Его гибкие изогнутые ветви с редкой листвой покрывали лопатки, уходили на плечи и ребра, словно обвивая ее всю. От шеи через всю спину почти до талии, как молния, ударившая в сердцевину дерева, шел кривой глубокий порез. Рядом с головой лежала горка окровавленной марли. Кожа была мертвенно бледной, почти синюшной; девушка совсем не двигалась, казалось, даже не дышала — можно было подумать, будто Чонин максимально сосредоточенно зашивает труп, — если бы не ее глаза. Огромные, темно-зеленые, они с ненавистью сверлили оконную раму, за которой набирала обороты буря. — Ты зашиваешь наживую? — Минхо обошел стол и встал между окном и партой, но девушка даже не взглянула на него. Плотно сжатые побелевшие губы подтверждали его предположение. — Какие у меня есть альтернативы? Ни анестезии, ни обезболивающих не осталось. Буквально на секунду подняв усталый взгляд, он продолжил делать быстрые аккуратные стежки. Чонин переживал произошедшее очень тяжело. Когда он стоял за спиной Чана и слушал сбивчивый рассказ Минхо, злая обида и бессилие душили его, но он равнялся на их лидера и сжимал кулаки все сильнее, глотая горькие слезы вместо того, чтобы плакать. Когда все было сказано, он покинул комнату первым, сославшись на то, что еще остались те, кому требуется его помощь. Наверняка сейчас он готов был браться за что угодно, лишь бы забивать мысли механической последовательностью действий так долго, как сможет. Ведь он слишком хорошо понимал, что самое жуткое начнется, когда все дела закончатся, а он останется наедине с самим собой. — Феликс? — Чан запретил будить его. Если что-то в ближайшие сутки пойдет не так, нам потребуются все его силы, — он отвечал, не поднимая головы. Разумная предосторожность, но… Взгляд Минхо снова осторожно скользнул по зеленым глазам и упрямо стиснутым губам. — Нормально, — голос девушки был грудным и хриплым. Чонин едва слышно вздохнул. — Нам нужно будет уехать сегодня. У тебя есть два, может быть три часа, чтобы закончить и собрать вещи. Его рука с изогнутой иглой замерла над порезом. — Два часа?! Но их еще нельзя транспортировать! — его рассерженный взгляд впился в Минхо. — Как ты себе это представляешь? А если у кого-то из них разойдутся швы в дороге? Или, может быть, там, куда мы едем, есть обустроенная операционная? Что-то я, блять, сомневаюсь! Он так сильно устал. Все, чего он хочет, — чтобы все это прекратилось. Где-то под лопатками внезапно возникло желание обнять его, Минхо даже чуть подался вперед, но, несколько раз моргнув, удержал себя на месте. — Выбор не в том, уехать сегодня или завтра. И каталога доступных убежищ нам тоже не предоставили, уж извини, — Минхо знал, что несправедлив к нему, но ресурса, чтобы проявлять понимание, у него не осталось. Слова вылетали из его рта жесткими и рублеными. — Мы либо уезжаем в ближайшее время, либо нас прикончат прямо здесь. Каждый час уменьшает наши шансы выбраться живыми, это ты понимаешь? В синих глазах напротив какое-то время горел огонек упрямства и обиды, а потом пропал, потух, будто закончился газ в горелке. Чонин обвел медленным взглядом других пациентов, а потом снова склонился над швом. — Я понял. Минхо, хмурясь, покинул кабинет, ощущая, как где-то внутри скребется потревоженная совесть. Раз Феликс еще спит — значит, Чанбин рядом с ним, и, скорее всего, они до сих пор в своей комнате. Поднимаясь на третий этаж, Минхо думал о том, что Феликс, должно быть, еще ни о чем не знает. Насчет него. Перспектива снова проговаривать произошедшее не вызывала ничего, кроме тупой ноющей боли. Пусть кто-то другой сделает это. У всех есть предел, и он уже давно перешагнул свой. Негромко ударив по двери костяшками пальцев и получив в ответ глухое «да», он вошел внутрь. Чанбин сидел на краю кровати и, доставая вещи из настежь распахнутого шкафа, аккуратно складывал их в черную сумку возле своих ног. Феликс спал, устроившись головой на его бедре и подтянув острые колени к груди. Повернувшись на мягкий щелчок замка, Чанбин поднял на гостя изнуренный взгляд. — Вижу, ты уже знаешь, — Минхо шагнул чуть вперед и заметил возле стены смятую окровавленную футболку. Должно быть, это та, что была на Чанбине, когда Минхо напал на него в форме пантеры. Даже зная, что ему уже помогли, от осадка вины было так просто не избавиться. — Как твои раны? Распрямившись и рассеянно прикоснувшись к ребрам, Чанбин погладил по волосам тут же начавшего ворочаться Феликса. — Порядок. Я ничего не знаю, если ты об этом, — он кивнул на дорожную сумку на полу, — просто предположил, что мы тут не задержимся. — Все верно. Два, может быть, три часа на сборы; минимум вещей, у нас будет только четыре машины. Черная толстовка полетела в сумку, а сразу за ней — флуоресцентно-желтые спортивные штаны, явно принадлежащие Феликсу. — Понял, — он безропотно кивнул и продолжил собирать вещи. Реакция Чанбина на все произошедшее была непонятной. Если точнее — ее практически не было. Складывалось ощущение, будто он не до конца осознает то, что все это произошло на самом деле, будто он отказывается признавать, что все закончится вот так. Слушая Минхо в комнате Чана, он с каждым словом все больше уходил в себя и хмурился, скрестив руки на груди. Кажется, он все еще не верит… Если это помогает ему, почему нет. — Минхо, я хотел сказать, что… — он начал неуверенно, будто пытаясь аккуратно подобрать слова, а потом встретился с Минхо взглядом и словно осекся. По глазам было видно — он точно знал, что хотел сказать, но отчего-то тянул. — Джисон… — Нет. Имя резануло по чему-то уязвимому и трепещущему внутри. По спине будто стегнули плетью, разом выбивая воздух из легких. Лицо дрогнуло и застыло мертвой маской. — Что бы ты ни собирался сказать, не надо. Феликс всхлипнул и доверчиво прижался к Чанбину, а тот весь сразу как-то подобрался, мягко приобнял его за плечи и, уже не глядя на Минхо, ответил: — Прости. — У вас два часа. Минхо опустил руки в карманы и вышел в коридор. Из комнаты в комнату, не поднимая глаз, слонялись люди: они передавали вещи и о чем-то негромко переговаривались, будто боясь потревожить мрачное безмолвие, замершее в этих стенах. Это просто имя. Нет. Нет, не просто. Похоже, Чан уже начал организовывать людей, чтобы не терять время попусту. Минхо прошел чуть дальше по коридору, огибая рюкзаки и сумки, выставленные возле стен, к широкой двери углового кабинета. Никто не ответил на стук, так что он вошел без приглашения. Тут было холодно. Настежь распахнутое панорамное окно позволяло сырому ветру беспрепятственно врываться внутрь, с лязгом ударяя оконными створками о стены. Комната была наполнена звуками ливня: как радиопомехи на максимальной громкости они вторгались в мысли, превращая все в кашу, а где-то вдалеке раздавались рокочущие раскаты грома. Осколки зеркала на дощатом полу как ртуть отражали каждую вспышку за окном; разбитый горшок с изломанным растением лежали в горстке земли возле покореженной опустевшей рамы. Темный силуэт Хенджина на подоконнике выглядел как тень, истончающаяся с каждой секундой; только иногда, после особенно гулкого раската, вспышка молнии на мгновение очерчивала острые плечи, вырывая его из темноты. Молния выхватывала из темноты еще кое-кого. Лэвен сидел прямо на полу у дальней стены и, склонив голову набок, наблюдал за Хенджином. Ну… либо крайне сосредоточенно смотрел в окно. — Мы покинем кампус через два-три часа. Если хочешь что-то забрать… — начал Минхо, но Хенджин будто и вовсе его не слышал. Тогда он повернулся к Лэвену: — извини, но тебе лучше уехать. — Что, не хотите, чтобы я знал, куда вы сбегаете? — Лэвен откинул рыжие кудри со лба. — Ауч. — Боюсь, излишнее доверие может слишком дорого нам обойтись. — Да я не в обиде. Могу понять, — он пожал плечами. — Так значит, все? Негромкий голос Хенджина утонул в шуме ливня. Минхо подошел ближе и встал за его спиной. — Все закончится вот так? Он спросил снова, бесцветно и разбито. Хенджин исчерпал свое горе. За прошедшие сутки он словно всю душу выревел. Ругался, кричал, задыхался, успокаивался на мгновение и снова начинал плакать так, что не мог остановиться. Часами видеть никого не хотел, только ревел, ревел и вдруг перестал. Тогда Минхо понял: он просто больше не может. У него совсем не осталось сил. Его душа терзалась болью и виной и вдруг перегорела как вольфрамовая пружина в лампочке накаливания. Лопнула, оставив только бестолковую пустую стеклянную колбу. И хоть его душа оставалась на месте — Минхо чувствовал ее, забитую и растерзанную, — но вот живым себя Хенджин сейчас ощущал вряд ли. — Нет, не закончится. Но здесь мы остаться не можем. — Мгм, — то ли безразличное согласие, то ли печальный смешок. — А ты думал о том, что, если мы уедем, он не будет знать, куда вернуться? Комната пошатнулась. Молния, как вспышка фотоаппарата, на долю секунды озарила обугленные стены с глубокими бороздами от когтей. Минхо зажмурился, чувствуя, как в груди проворачивается штырь. А когда снова открыл глаза, морок исчез — он все еще стоял в аудитории перед распахнутым окном. Ты не вернешься. Нет. Хенджин повернулся к нему и сразу наткнулся на болезненный расфокусированный взгляд. Его вопрос остался без ответа. — Лино, — он позвал слабо, неуверенно. Немного придя в себя, Минхо взглянул в его лицо — будто выцветшее, как у восковой куклы, неживое, — обнимешь меня? Странно было слышать от него такую просьбу. Странно было чувствовать, как руки сами собой бережно обхватывают хрупкие плечи и прижимают его к груди. Он спрятал лицо где-то в складках толстовки, вжался в Минхо, неловко ухватившись за ткань на спине, и замер. Минхо накрыл ладонью его голову и перевел взгляд на лес. Резкие порывы ветра выгибали деревья, ломали ветки. Ливень швыряло то в одну сторону, то в другую, — почти игнорируя гравитацию, он подчинялся только яростной буре. Ни одного просвета на небе. Значит, им придется ехать в шторм. Грунтовая дорога, да еще и в гору… Это очень рискованно. Тем более с ранеными. — Ты… если закончишь собираться раньше, зайди в лазарет на втором, помоги Чонину, ладно? Я тоже подойду, как смогу. Макушка под ладонью закивала. — Чонин? — неожиданно подал голос Лэвен. Минхо чуть повернулся к нему. — Нашли кого-то еще? Я могу помочь. Я вроде… — он неуверенно пожал плечом, — теперь могу немного лечить. Хенджин слегка отстранился и выглянул из-за Минхо: — Ты и так был в лазарете почти весь день, ты же еле на ногах стоишь. Как ты собираешься кого-то лечить, если у тебя самого энергии нет? — Ну сколько-то еще есть, — он поднялся, держась за стену. — А восстановить ее я могу только одним способом, сам знаешь каким. Так что, Джинни, если у тебя нет никаких предложений… — Лэвен развел руками и двинулся к двери. — Не смешно. — Согласен, — он безропотно кивнул и вышел в коридор. Перед тем как дверь захлопнулась, до слуха Минхо донеслось его негромкое: — Удачи. Хенджин снова уткнулся носом куда-то в плечо Минхо, на пару мгновений обнял крепко-крепко, а потом отпустил, сразу же смущенно опуская голову и ерзая на подоконнике, пытаясь отодвинуться. — Спасибо, — прошелестело почти сливаясь с шумом дождя. — Тебе не нужно благодарить за это, — вдруг возникло желание потрепать Хенджина по волосам, но Минхо его проигнорировал. — Пойду. Увидимся позже. Людей в коридоре стало больше: вокруг царила суета, которая неизбежно появляется при сборах. Так как количество багажа на человека было ограничено, к выбору вещей приходилось подходить аккуратно. Духи сновали туда-сюда, перекладывая что-то из шкафов в сумки и обратно. Возле главной лестницы Минхо услышал лай и остановился. А ведь он чуть не забыл об этом. Об этой его просьбе. Где именно находилась комната Ван, он не помнил, но нашел ее без труда по звукам непрекращающегося гавканья и скулежа. На открытие двери пес отреагировал очень бурно, но, когда увидел, кто именно пришел, перестал лаять и попятился. Да, отношения у них были не особенно теплые. Несколько минут Минхо озадаченно стоял, пытаясь решить, что он должен сделать, а потом подошел чуть ближе и присел на корточки перед самоедом. — Тхэбэк, так? Белая шерсть была вся перепачкана сажей; казалось, пес чуть прихрамывал на правую лапу, но черные бусинки глаз следили сосредоточенно и настороженно. Минхо медленно протянул к нему руку, и Тхэбэк понюхал ее, а потом ткнулся мокрым носом в ладонь. — Кое-кто попросил меня приглядеть за тобой, — он поежился от щекочущего ощущения. — Мы скоро покинем кампус. Черные глаза смотрели озадаченно, тогда Минхо чуть приоткрыл дверь в коридор, в котором виднелись сумки и снующие туда-сюда люди. — Видишь? Пес гавкнул и решительно лег на пол, опуская голову на лапы и всем своим видом демонстрируя намерение остаться здесь навсегда. — Не пойдет. Это очень важная просьба. Чуть склонив голову, Тхэбэк какое-то время разглядывал его, а потом подошел и сел совсем близко, то ли из чистого упрямства, то ли принимая вызов. Минхо инстинктивно попятился, но в последнюю секунду застыл, словно его парализовало. Вместе с запахом гари и собачьей шерсти он почувствовал едва-едва уловимый сладкий аромат. Его запах. Он приходил сюда сегодня. Минхо сидел, как оглушенный, и не мог понять, что именно его так потрясло. Ничего удивительного в том, что он заходил сюда попрощаться, не было. Но почувствовать его так внезапно, словно он только что прошел где-то рядом… Это застало Минхо врасплох. Понемногу сердце начало успокаиваться, возвращая ясность мыслям. — Никто из них сюда не вернется, — почему-то он произнес это тише, чем собирался. — Ничего хорошего тебя здесь не ждет. У меня нет времени, так что ты либо пойдешь со мной сам, либо я потащу тебя силой. Какое-то время они играли в гляделки, а потом Тхэбэк гавкнул, как бы оставляя последнее слово за собой и поднялся на лапы. — Вот и правильно, — Минхо тоже поднялся с пола и уже возле выхода спросил, обводя рукой комнату. — Может, хочешь что-то забрать? Пес огляделся, а потом опрометью метнулся к магнитофону, звонко тявкнув. — Бумбокс? Ну уж нет, — Тхэбэк снова гавкнул и поскреб лапой динамик, — Что, кассета? Минхо подошел ближе, наклонился и вытащил из магнитофона кассету, а потом поднял пустую бирюзовую коробочку, лежащую на динамике. Из-за того, как внимательно Тхэбэк наблюдал за ним, появилось неприятное ощущение, что он должен был о чем-то догадаться, но Минхо понятия не имел, что это значит. — Все? Можем идти? — он направился к выходу, самоед теперь следовал за ним. Прежде чем отправиться дальше, Минхо буквально на минуту заскочил к себе. Обвел комнату безразличным взглядом, но не взял ни книг, ни одежды. Приоритеты уже были расставлены. В коридор он вышел с пустой спортивной сумкой в руках, а моток мятной меланжевой пряжи так и остался лежать на толстом коричневом томике на книжной полке. На четвертом этаже он замедлил шаг и в итоге в нерешительности остановился перед узкой светлой дверью. Он замирал перед этой дверью каждый раз. Пытался понять, почему продолжает делать это, зачем из раза в раз приходит к нему. Он далеко не всегда входил. Иной раз здравому смыслу удавалось удержать его от очередной глупости; иногда он признавал, что у него нет реальной причины, чтобы заявляться к нему в комнату. Но всякий раз, когда Минхо все же переступал этот порог, навсегда оставался в памяти словно высеченный в камне сюжет. Да, он знал, что его там ждет, и все же. И все же не мог не прийти. В комнате царил бедлам. В глаза бросались следы пребывания пантеры: неровные борозды от когтей на стенах и полу, раскиданные вещи, развороченная кровать. Пух из разодранной подушки взметался в воздух при каждом шаге, Тхэбэк ткнулся в него носом и звонко чихнул. Как и ожидалось, здесь пахло им. Сейчас Минхо был к этому готов, но тем не менее… Мягкий, нежный аромат будто обступил его, осел на языке. Он заметил, что дышит приоткрыв рот, надолго задерживая воздух в легких, будто пытаясь до мельчайших деталей запомнить каждую ноту. Что-то сладковато-мучное, как домашнее печенье или выпечка. Корица? Тростниковый сахар? Карамель? Все близко и все мимо. Реагировал бы он на его запах подобным образом, будь он человеком? Едва ли. Но сейчас обостренное обоняние буквально сводило его с ума. Теплый, уютный… Так мог бы пахнуть дом. Минхо запнулся. Он хотел бы, чтобы именно так пах его дом. Всегда. Он все ждал, когда же ударит боль. Когда снова напомнит о себе ржавый крюк, пробивший грудь, и его скрутит в беззвучном крике. За то, что он пришел сюда, придется расплачиваться — это было ясно как день. Но боль все не приходила, будто этот аромат, как призрак прежнего обитателя этой комнаты, успокаивающе гладил Минхо по рукам и спине, расслаблял зажатые плечи, прикасался к спутанным волосам. Как будто он все еще был здесь. Оберегал, заставляя скорбь смиренно отступать, дать им еще немного времени. Минхо чувствовал, что стоит закрыть глаза — перед ним сразу запляшут воспоминания. Как он, растерянный и любопытный, округлив свои огромные глаза, выглядывает в коридор в первый день после становления. Как он борется со своим смущением и страхом, впервые получив предложение питаться. Как он настаивает на том, чтобы оставить все как есть, даже узнав, что не получит взаимности, и как потом еле сдерживает слезы, упрямо отвернувшись в сторону и растеряв всю браваду после поцелуя. Как Минхо держит в своих руках его дрожащие ладони, когда впервые слышит робкое и трепетное признание. Если он закроет глаза… То не сможет уйти. Для чего ты пришел сюда? Минхо, сжав кулаки, в пару шагов пересек комнату и открыл шкаф. Он собирал его вещи не глядя, просто сгреб в сумку все, что было на полках. Только не думай. Не думай и не смотри. Зачем они тебе? Ты же знаешь, что я не вернусь. Челюсти сжались сильнее, под лопатки будто медленно вонзились иглы. Это не заменит тебе… — Знаю. Я и не пытаюсь… — Тхэбэк вопросительно посмотрел на него, и только тогда Минхо осознал, что произнес это вслух. Я не пытаюсь заменить тебя. Как будто я мог бы. Как будто это вообще возможно. Его взгляд упал на блокнот, лежащий на подоконнике, — он бросил в сумку и его и замер напротив окна, глядя на черный бушующий лес и продолжая делать глубокие вдохи. Тебе пора идти. Тело будто одеревенело. Каждый мускул напрягся, удерживая его на месте вопреки разуму, который как заведенный твердил, что нужно повернуться и выйти за дверь сейчас же. Не думай. Не вспоминай. Он вдруг почувствовал, как ласковые руки скользнули по бокам и легли на спину, нежно поглаживая. Пальцы задрожали. Нет. Не вспоминай. Крепкое теплое тело прижалось к груди, заключая его в объятии. Голова уютно устроилась на плече. Минхо растерянно смотрел перед собой и ничего не видел. В ушах шумело. — Знаешь, я сейчас так остро ощущаю любовь к тебе. Душа, которую он носил в груди, его душа — заволновалась, потеплела, отзываясь на воспоминание. На мгновение сердце до краев наполнилось светлой искренней радостью и восхищением, затрепетало, ускоряя ритм. Это была его любовь. Словно опьяненный, Минхо слабо улыбался, растворяясь в теплых объятиях, бережно прижимая к себе того, кто стал для него смыслом. Доброго и до боли искреннего упрямца. Такого, казалось бы, хрупкого с виду, но со стальным негнущимся стержнем внутри. В чем-то трогательно робкого, а в чем-то — пугающе смелого. Самоотверженного, заботливого и совершенно честного. Невыносимо настоящего. Улыбающегося. Жизнелюбивого… Тревожный лай выдернул его из транса. Тепло внутри испарилось как по щелчку, уступая место ледяному черному отчаянию. Он растерянно обернулся к Тхэбэку — тот тянул его за рукав, жалобно поскуливая. Губы защипало, и он отстраненно отметил, что лицо мокрое от слез. Должно быть, именно это и встревожило пса. Минхо опустил дрожащую руку, обнимающую пустоту. Неужели его и правда больше… Стоп. Мысли замерли, оборвались на середине, словно кто-то выключил воспроизведение. Пустой взгляд поднялся к неистово бушующей непогоде за окном. Не время. У них остался час.