Человеку свойственно обесценивать то, что он имеет в больших количествах. Такими были мои взаимоотношения со временем.
***
Моё имя — Данте, и я совершенно и абсолютно бессмертен. Я не могу точно ответить на вопрос, когда я был рожден и перестал расти и стареть. Удивительно, что жизнь бессмертного состоит из сплошных пугливых попыток скрыть свою сущность и, разумеется, одиночества. Матушка точно дала мне понять, что мне запрещается заводить знакомство. Во-первых, люди могут раскрыть мой секрет и использовать меня, как оружие (надо отметить, что даже в те далёкие времена моего детства человечество обладало такой же алчностью и кровожадностью, как и сейчас). Во-вторых и в самых главных, я мог привязаться к людям. Что может быть хуже, чем хоронить своих близких? — Делать это бесконечно. А потом матушка умерла, не оставив после себя ничего, кроме поручений и бесконечной любви. Она была первым ближайшим другом, кто умер у меня на глазах. Жаль, что не последним. Как вы могли догадаться по предыдущим мыслям из моего монотонного монолога, я бессмертен, и это наихудшая пытка, существующая в мире за всё его жалкое существование. На тот момент, когда по человеческим меркам, я был еще слишком мал, человечество представлялось мне зеленоватым и клейким незрелым ростком — настолько оно было юно и неопытно. Тогда я твердо решил обогатить население небольшой, но живой планетки знаниями. В учении я нашел себя — это было светочем, вспышкой теплого упоения среди неминуемой скуки вечных моих дней. В получении и обработки информации, столь скудных для тех времён, я познавал и себя, свою сущность и естество. Как и для многих молодых людей, я не мог с точностью. ответить, кто я и кем я являюсь. Но, разумеется, между простыми смертными и мной несоизмеримая пропасть — им отведен срок, мне — нет. Они торопятся, я сжигаю время, словно в огромном, вздымающемся до небес костре. Они взрослеют душою и телом, я — вечно молод, неопытен и пуст. Они — система, в которой я — лишнее звено. Так размышлял я в первые свои десятилетия без матери. Но к счастью, впоследствии, принять и познать себя мне помогли именно те, от кого я должен был целиком и полностью отгородиться. Это были люди. Шестеро смертных ангелов, а теперь и вовсе отголосков прошлого.***
— Привет, поэт! — звонкий детский голос вывел меня из задумчивости. Солнце неистово жарило, а я, как это обычно бывало раз в две недели, направлялся в город за продуктами, чтобы затем снова вернутся в свою лесную обитель и проводить там отшельническую вечность. В те времена, практически полностью выцветшие и исчезнувшие из моей памяти, я зарабатывал на жизнь публичным прочтением стихов моего авторства, таких же мрачных и пропитанных философией существования, как и сам я. Я обернулся. Позади меня, взобравшись на крупный плоский камень, размахивал руками юный мальчик. В порыве неминуемой радости от того, что столь невинное существо завязало со мной разговор, я, не задумываясь о последствиях моего решения, тут же ответил: — Приветствую, эээ… — Фелицио! Но можно просто Феликс! Каждое слово слетало с его губ с неистовой радостью, и это сразу привлекло меня в обычном, казалось бы, римском школьнике. — Разрешено ли тебе общаться с незнакомыми отшельниками? — спросил я, и уголки моих губ невольно поползли вверх. — С добрыми — да! , — он помолчал немного, а затем, таким же воодушевлённым невинным тоном, добавил: — Я просто знаю, что ты добрый. У тебя глаза такие. И у него тоже были «такие» глаза. Медные и любопытные, наполненные врожденным благоразумием. Каждой клеткой своего тела он излучал добро и жаждал приключений, как всякий бессмертный жаждет заполучить конечную жизнь. Я усмехнулся. — Благодарю, Фелицио. — Феликс, -поправил меня он. — Благодарю, Феликс. Он спрыгнул со своего пьедестала-камня, и оказался чрезвычайно близко ко мне. Задрав головку, так что белоснежные пряди коснулись его лопаток, мальчик заглянул в мои глаза. Тогда был великий день — я познал, что есть доброта и невинность. Оказалось, что люди за свой кратчайший срок, могут приобрести такие вселенские качества, и, как я в последствии убедился, легки их потерять. — Ты будешь со мной играть? — Мне некогда (странно слышать это от бессмертного, не так ли?), я спешу за продуктами, — ответил я и тут же пожалел о своих словах. В конце концов, этот мальчишка был вторым человеком, кого я смог понять и прочувствовать, от кого я набрался опытом, который мне не смогли бы дать бесчисленные писания старцев (не таких старых, как я, разумеется). — А потом? Купи продукты потом, прошу тебя! Совсем скоро педагог по приказу папы отведёт меня в школу, а учитель снова будет колотить об пол мои глиняные черепки, потому что мне никак не даётся грамота. А я бы хотел быть грамотным, потому что ты — грамотный. И вот я уже сидел на сухой земле и наблюдал, как жизнерадостный Феликс, взяв в руки палки, энергично скакал вокруг меня и распевал сочиненные на ходу рифмы.***
Больше я ни разу не встречал юного Феликса, мечтающего стать грамотным, как я. Возможно, в тот момент, когда я вспомнил о нём, земля уже позабыла его имя. Итак, я — бессмертный Данте, и я повстречал смертного ангела добра — Феликса из римской школы.