Отражение

Солнце, лучи которого трепетно обливали золотом землю, было в зените, когда миссис Коул вывела детей на воскресную службу в церковь близ приюта Вула. Она охватывала бывшую территорию усадьбы княжны Цемисши, делавшей щедрые пожертвования приюту, когда Том ещё был младенцем. Коул рассказывала, что эта женщина вполне могла бы стать официальным спонсором, но в связи с кризисом двадцатых годов она отказалась и раз в полгода выделяла сумму для поддержания Вула в приличном и достойном для детей состоянии. — Встаньте в пары, — шикнула Коул и цепко проследила за тем, как Том быстро обхватил ладошку своей сестры. От его взгляда, он был уверен, она почувствовала себя как минимум неуютно. Гермиона нахмурилась и пыталась накинуть вязаный платок себе на голову, но буйная копна волос не хотела оказаться в западне и не укрощалась. Проблема была в том, что все заколки, которые Том добыл своей сестре благодаря вылазкам, которые устраивались старшими воспитанниками приюта, внезапно сломались, а некоторые и вовсе пропали, поэтому сейчас ей было сложно удержать платок на голове — и вообще, какая это дурацкая прогулка. Том, безусловно, помог Гермионе и спрятал её шелковистые, слишком безупречные кудри под платок и обернул его вокруг её шеи. Он заметил, как сестра поморщилась от неудобства — в энный раз за эти восемь лет, которые они ходили в церковь благодаря набожной миссис Коул, являющейся ярой католичкой. Гермиона для Тома была всем. Её глаза отливали золотом на солнце, превращаясь в жидкий янтарь; шоколадные кудри — чуть светлее, чем у него, — блестели на свету, а улыбка освещала всё вокруг. На лице были еле заметные веснушки, которые она не любила и которые обожал он, — их ровно семнадцать. Её кожа всегда была чуть загорелой, даже если она долгое время не бывала на палящем солнце. Гермиона всегда носила белые платья, потому что этот цвет, по словам вездесущей Коул, является цветом невинности и чистоты. Сестра бесконечно долго могла рассказывать о том, как увидела змейку и говорила с ней, и мгновенно засыпала на плече брата, когда он говорил о том, как он двигал предметы, не прикасаясь к ним. Они были единственными друг у друга. Они были близнецами. Том всегда думал, что Гермиона не слишком похожа на него, но она сказала, что так даже лучше — когда близнецы не были как две капли воды. Это придавало им изюминку, отличие, которое не было у других и которое было не нужно Тому. Он и без этого любил свою сестру. Гермиона была его путеводной звездой. Он был уверен, что это было аналогично. Том боготворил её, защищал от Уиллы Шелби и её высокомерных подружек и ощущал себя не в своей тарелке, если Гермиона куда-то уходила сама, без него. Это было редкостью, но в такие моменты хотелось наплевать на данное обещание и проследить за сестрой. Вдруг она окажется в опасности, а его не будет рядом? Остальные приютские дети не были дальновидны и были завистливыми, потому что Гермиона — его маленькое, совершенное и чистое солнышко — всегда была в числе тех, кого могут взять в новую семью. Разумеется, Том не позволял их разлучить и обычно делал так, чтобы сестра не появлялась на «смотринах». Ей это не нравилось. А Тому не нравилось то, что не нравилось Гермионе, но что поделать? Это было для их же блага! Ведь какими они были тогда близнецами, если разлучены какими-то нелепыми обстоятельствами? Когда они станут старше, то сбегут отсюда и отправятся туда, где не будет столько глупцов. Где на них не будут смотреть, как на сумасшедших, коими они, безусловно, не являются. Эти примитивные просто не понимали их, природу их отношений и поведения. Оно не вписывалось в общепринятые рамки, и что? Том не хотел, чтобы из-за косых взглядов в их сторону менялись его взаимоотношения с сестрой. Атриум церкви встретил детей благовонием плавящихся свечей, которые таяли от температуры огня, и росписью ангелов на экседрах и потолке, обрамленными золотистыми вихрями облаков. Повсюду были видны иконы, написанные сотни лет назад, старинные подставки для горящих, плавящихся свечей, большие кресты, украшенные самодельно вырезанными узорами, и алтарный выступ, называющийся апсидой. Внутреннее убранство церкви не было богатым, как в другом храме, в который водила приютских детей миссис Коул, когда была щедрая поставка на то ресурсов. Купола не были новыми, со временем они стали пестрить трещинами, а их краска облупливалась с космической скоростью после обильных осадков. Не слишком большое помещение могло разместить у себя около сотни или даже больше прихожан, которые обычно собирались на евхаристию, потому что усиление веры распространялось все быстрее в такие неспокойные времена. Каждую неделю воскресенья здесь проводили службу, на которую должны были являться все дети в округе, что казалось Тому идиотским. Он не верил во что бы то ни было. Ведь, если хоть что-то там существовало, их мать не умерла бы при попытке родить своих детей и они не росли бы в отвратительном приюте, который был забит такими примитивными детьми, как Билли Стаббс или Уилла Шелби. Том был уверен, что если кто бы то ни был вёл жизнь где-то там, то Меропа — какое нелепое имя, но сестра так, безусловно, не считает — ни за что бы не оставила их одних в этом мире, не понимающем и отрицающем всё необычное, какими и были он и Гермиона. Миссис Коул называла их странными, сумасшедшими и «отбитыми от священных рук Господа», но Том знал, что всё изречающееся этой дурой было ложью. Они не такие. Они особенные. Гермиона слегка сильнее сжала руку Тома, и он довольно улыбнулся, внутри ощущая разливающееся патокой удовлетворение. Да, сестра была не в восторге от пребывания в этой обители, однако они и так пропустили уже целых три службы, чего Коул не могла принять своей набожной душой и буквально выволокла обоих из приюта в лютый декабрьский мороз. Тому было плевать куда идти, лишь бы рядом была сестра. А она всегда предпочитала его компанию. Когда Коул встретила святого отца, имени которого Том не удосужился запомнить, она вся подобралась: проверила платок, поправила воротник пальто и покрестилась. Остальные дети это делали без особого энтузиазма, а Том и вовсе не стал ничегошеньки делать. Гермиона лишь ради приличия перед священным местом перекрестилась и толкнула брата, чтобы и он сделал то же самое. Том закатил глаза. — Дети, на скамейки, — велела Коул и отошла с пожилым мужчиной в сторону. Приютские дети побрели вглубь церкви и сели на скамейки. Том и Гермиона, как и всегда, отделились от этих идиотов, потому выбрали дальние ряды, где в общем-то примостились другие прихожане, но ни близнецов, ни тем более взрослых это не волновало. Миссис Коул не обратит внимание на отсутствие двух странных детей и не поднимет шум, который в церкви был строго-настрого запрещён. Святой отец вышел на кафедру и начал говорить со всем пылом и любовью к своему делу. Том особо не вслушивался: он был занят тем, что перебирал своими пальцами пальцы Гермионы, опустившей свою голову на плечо брата. Они не хотели слушать речи священнослужителей, ведь это… скучно и тускло, а также не вызывало интереса, покуда дура Коул сохраняла позицию ледяной ярости по отношению к близнецам, отличающимся от других чем-то незнакомым и неизведанным. Том предполагал, что она считает их нечистыми созданиями самого дьявола и её вера укрепляется в этом с каждым днем, особенно после «несчастных» случаев с другими воспитанниками Вула, потому что они заставляли плакать его сестру. — Мы будем смотреть на звезды ночью? — шёпотом спросила Гермиона, и да — конечно, будут. Если этого хотела сестра, то он был согласен на все авантюры, в числе которых была лепка снеговика после отбоя или посиделки на крыше здания приюта. Он кивнул. — Починим мои заколки? О, это Том собирался сделать самостоятельно. Не пристало Гермионе пачкать руки в клее или красть его из кабинета дуры Коул. И снова в ответ кивок. Гермиона благодарно обняла Тома, и больше ему ничего не нужно было. Пока у него всё есть.

***

— Билли нашёл хомячка, — сказала Гермиона за обедом, уныло смотря перед собой. — И Коул разрешила его оставить. Почему тогда она была против моей маленькой змейки? Том отдал сестре свой кусок хлеба и был награждён её светлой улыбкой. Ко всему прочему, остальные не решались подходить к их столу, когда рядом с Гермионой был Том. А он всегда был рядом. — Они не понимают, — он пожал плечами и тоскливо шаркнул ногой. Свою порцию обеда Том съел уже давно, но Гермиона любила растягивать удовольствие от своей любимой еды. — Они не похожи на нас. Поэтому ничего не могут понять. А люди злятся, когда чего-то не понимают, и влияют на нас, если мы находимся в их… распоряжении. — Как крепостные крестьяне? — Вполне. Сестра сморщила нос от обиды и досады. Она ощущала внутри себя червячок сомнения. Наверняка Коул специально, чтобы лишить её обычной радости, не разрешила. Оно и понятно, но ведь остальных детей она не различала и не говорила им, что они ужасные сумасшедшие. Смотрительница приюта могла быть жестокой, но никогда не называла других гадкими словами. Это ведь было нечестно и несправедливо! — Я не знаю, Том, — прошептала она, когда мимо них пронёсся счастливый Билли Стаббс. — Почему мы застряли именно здесь? Может быть, если бы мы были под надзором другого… — Нет, — резко отрезал Том, но сестра только посмотрела на него с интересом, не обращая внимания на то, что он прервал её. — Никто нас не поймёт. И никто не даст нам то, что мы даём друг другу изо дня в день, солнышко. — Любовь? — улыбнулась она. Том отрывисто кивнул и удовлетворённо вздохнул, когда Гермиона прижалась к нему в поисках тепла. Объятия он не любил от слова совсем, потому что это казалось ему отвратительным и слащавым, но ради Гермионы Том мог и потерпеть, ибо она — единственное, что имело смысл в его жизни. Он был уверен, что сестра считала точно так же, несмотря на то, что её неукротимый дружелюбный характер распространялся на всех примитивных идиотов, с которыми она пыталась подружиться. Том не понимал её стремления. Ведь вот он, брат. Зачем ей кто-то ещё? Алчность и желание оградить Гермиону от других людишек сковали его сердце. — Ты закончила? — Да. Пойдём на чердак? Оберон уже давно вернулся, я полагаю. — Если ты хочешь, — он выразительно посмотрел на Гермиону, которая, в свою очередь, лучезарно улыбнулась и убрала мешающие неукротимые пряди за уши. Она поцеловала его в щеку, и Тому показалось, что это место превратилось в очаг возгорания. Его тело налилось теплом — которого он долгое время не испытывал, потому что Гермиона, реагирующая на малейшее изменение настроения Коул, не проявляла слишком много чувств и эмоций на публике, — а глаза загорелись алым. Он был в этом уверен. А сейчас в животе словно разлилось огромное количество раскаленной лавы, захватывающей внутренности в капкан. Подав сестре руку, Том уверенно повёл Гермиону к выходу из столовой и потянул на себя, когда уловил звуки топота ног; Уилла Шелби пронеслась мимо них и задела плечом Тома. — Уроды! Гермиона несчастно взглянула на сохраняющего равнодушное выражение лица Тома и сильнее прижалась к нему, спрятавшись и уткнувшись носом в шею брата, заботливо поглаживающего её по спутанным волосам. Он сказал бы стандартный набор слов поддержки, однако знал, что сестра уже выучила их наизусть, и только сцепил зубы. Он мог бы заставить одну ступеньку под ногами Шелби исчезнуть, и тогда бы… Но Гермиона не хотела таких радикальных методов воспитания для других детей. Она слишком мягкосердечная, и, безусловно, Тому это безумно нравилось. Она словно светлая половина их тандема. Добрались до пыльного и грязного чердака приюта они в молчании; Гермиона вцепилась в руку Тома будто утопающий. Он не высказал ничего против, ощущая поселившееся необъяснимое чувство в грудной клетке. Шипение змейки, которую Гермиона назвала Обероном, именем короля фейри из произведения Шекспира, заставило сестру оторваться от Тома, на что он только прищурился, и кинуться в сторону небольшого гнездышка. Она искренне улыбнулась, стирая слезы с лица, и присела на корточки, чтобы погладить Оберона, изможденного и тоскующего. В очередной раз за эти недели Том проклял Коул за стервозность и холод. Оберон выскользнул из-под ткани, в которую укутался, и, зашипев, принялся забираться к Гермионе на руку, обвивая её голое предплечье. Сестра с энтузиазмом принялась играть со змеей и, погладив Оберона по шелковистой, но немного липкой коже, протянула руку к Тому. Оберона они нашли около месяца назад именно в этом самом месте. Он был практически обескровленным, больным и еле передвигался по деревянным неустойчивым доскам. Гермиона быстро сообразила, что нужно было делать, и использовала все имеющиеся на чердаке тряпки, дабы остановить кровотечение. Во время завтраков, обедов и ужинов Том ходил к змейке и возвращался весь помятый, потому что Оберон ластился к Гермионе, но опасался его. Оно немудрено: от Тома всегда исходила тёмная аура, которую чисто на эмоциональном уровне ощущали Коул и другие дети. Но не Гермиона. Его милая сестра никогда не увидит темноту своего близнеца. — Том, у него скоро будет линька! Он не понимал причину восторга, но участливо кивнул, поглаживая по голове Оберона. — Ты знаешь или чувствуешь? — Болван, — фыркнула сестра. — Он мне сам сказал. Ты что, не слушаешь? Том очаровательно улыбнулся, и Гермиона не смогла на него обижаться. Она никогда на него не обижается. Особое преимущество отношений близнецов — глубокая взаимная связь, которую никто не понимает. — А ещё он сказал, что какой-то пожилой человек спрашивал о нас. Видимо, миссис Коул снова хочет отправить нас в психушку. Том, в общем-то, не был удивлён. Если были предрассудки, будут и последствия, в числе которых были активные попытки Коул отправить «ненормальных» близнецов в психиатрические клиники. Как бы смотрительница ни злилась, пройденные тесты не давали права докторам забирать на лечение совершенно здоровых детей. А сейчас что, кто-то согласился? Тому это суждение казалось бредом. — Нет, — медленно, подбирая нужные слова, проговорил Том и погладил сестру по пунцовой щеке. — Никто нас никуда не отправит. Я не позволю. — Ох, Том, — печально выдохнула Гермиона. — Это зависит не от тебя. И ему было невыносимо это признавать, но сестра была абсолютно права. Здесь они были бессильны, и это было раздражающе. — Думаю, Оберон хочет погулять, — задумчиво произнесла Гермиона и отпустила змею на твёрдую поверхность. Сразу же тельце заскользило по полу и скрылось в щели между дощечками, скрывающими дыру в стене. — И нам, кажется, пора возвращаться, иначе Коул заметит наше отсутствие. Том галантно придержал дверь перед сестрой и закрыл чердак, не оставив никаких улик, что здесь были именно они. Он со скоростью света взял Гермиону под руку, положив её ладонь на свой локоть, и подстроился, как делал всегда, под её шаг. Как бы то ни было, он обожал миниатюрность своей сестры. Это делало его по сравнению с ней мифическим драконом, который защищает свое сокровище от покусившихся на него смельчаков. Дойдя до комнат девочек, Том был вынужден оставить Гермиону с этими змеями одну. Негласные правила, действующие в приюте, его неимоверно злили и раздражали так же, как и дура Коул. К сожалению, терпеть осталось около пяти-семи лет, так что всё, что мог сделать Том, — сцепить зубы и, скрепя сердце, уйти из зоны комнат для девочек. Но неожиданно в поле зрения попала смотрительница, которая что-то судорожно объясняла мужчине, внимательно её слушавшему и бессмысленно кивавшему. Этот человек с аляповатым платком на шее уже не нравился Тому. Очередной психиатр? Это заставило его защитную реакцию включиться и огородить сестру от изучающего взора мужчины, который только улыбнулся краем губ. — Пожалуй, я смогу вас здесь оставить, — нервно проговорила Коул. — Нисса, Синтия, Фрэнсис — на выход! Девочки, с которыми Гермиона делила комнату, вышли с хмурыми лицами и с брезгливостью посмотрели на близнецов, что заставило Тома ещё сильнее нахмуриться. Это, кажется, заметил мужчина, но какая, собственно, разница? — Мистер Дамблдор, надеюсь, ничего не случится, пока я буду отсутствовать? — Конечно, миссис Коул, — вежливо ответил мужчина. — Можете не беспокоиться — с Томом и Гермионой все будет в порядке. Тому хотелось сказать, что она не за них переживает, а за репутацию приюта, но под строгим взглядом сестры промолчал. — Хорошо, — уже более собраннее пробормотала Коул и оставила близнецов одних с неизвестным мужчиной. Он прошёл в комнату и глазами пригласил детей присесть. Гермиона так же, как и Том, неохотно последовала вглубь помещения, так как ничего больше не оставалось. — Итак, — начал он. — Моё имя Альбус Дамблдор, и я здесь, чтобы сообщить вам одну важную новость, которая перевернёт ваш мир вверх дном.