Иллюзия свободы

      Удивительно, на что способен человек. Он, не имея ничего святого, ни единого божественного дара, благословения, милости, смог подчинить себе бушующее пламя, что острыми языками кусали его руки; он покорил океан, который темными глыбами воды бил его лодку, поглощая в свою пучину; он нашел способ использовать природу, землю и ветер, чтобы прокормить себя и ребенка своего. Он открыл невидимый ток электричества, сумел покорить лед. Только время — его неостановимое постоянство течения — было не подвластно человеку — только это отделяло его от Богов. Дайнслейф наблюдал за ним с небес, прячась в пушисты облаках Селестии, молчаливо поражаясь силе человеческой воли, безмолвно удивляясь его стремлениям. И он оказался там, на земле Тейвата, среди этих чудливых людей. Но все это в прошлом: сейчас весь его мир, все ему нужное и дорогое — Кэйа Альберих, его милый принц, его последний лучик надежды.       Он следовал за ним всюду: прогуливался ли Кэйа по берегу темного моря, что недружелюбными волнами бился об острые выступы каменных пород, расстилая на них свое пенное одеяло; рассматривал ли он разрушенные дома жителей его родины; пытался ли он спрятаться в высоких зарослях сухой травы в поле, где когда-то растили рожь или пшеницу — Дайнслейф следовал за ним везде молча или изредка тихо рассказывая ему о Каэнри’ах. Конечно, капитан кавалерии не хотел внимания, особенно такого — его цель был побег, причем неважно куда: от него подальше. Кэйю пугал его взгляд: синие глаза с своеобразными беловато-голубыми «звездами» в зрачках были будто опустевшими, и принц знал отчего. Он видел этот взгляд у жителей Мондштадта, когда на их глазах падали стены их родного дома навсегда забирая с собой своих же жителей. Этот взгляд был полон отчаяния, страха и страданий, о которых они никогда даже не думали. Они надеялись на их вечную свободу, но где она сейчас? Под землей? Под камнем? Или здесь, в Каэнри’ах? И вот, смотря в глаза Дайнслейфа, он видел их глаза, молчаливые крики о помощи, потерю своей свободы. Которым он не смог помочь…       Он просыпался — слуга был рядом. Дайн приносил ему завтраки, обеды и ужины с секундной точностью ежедневно, доставал по первому требованию принца вино, чуть беспокоясь за его состояние после выпитых залпом двух бутылок, но Кэйю это не волновало, как и, впрочем, не волновал сам Дайнслейф. Он смотрел в пыльное, пробитое камнем окно, в туманную даль моря, мечтал вернуть прошлое — свою беззаботную, свободную мондштадтскую жизнь. Он грязно ругался, напиваясь: проклинал Снежную, Фатуи и даже Царицу, хотя после винил себя за такое отношение к Архонту, кто выше его во много и много раз. А потом… он долго смотрел на своего подчиненного, молча и всё ближе с каждой секундой сводя брови к переносице. Дайн же устремлял взгляд прямо в его холодные голубые глаза так преданно, как смотрят только войны в глаза своего короля. — Это всё ты, — шептал Кэйа, вытирая с губ красные пятна вина, и пытался на дрожащих, еле державший опьяневшее тело ногах подняться, сжимая в руке пустую бутылку. — Пришел в мой дом, в мой Мондштадт, убил мой народ, чтобы… чтобы… что?!       Мгновение — бутылка, словно стрела самого опытного лучника, полетела в голову Дайнслейфа. Второе — она разбилась о стену, и ее осколки безжизненно и как-то тоскливо лежали ненужными вразброс на полу. Третье — слуга оказался за спиной принца, завел ладони под его руки и обхватил слабое тело в объятия, успокаивая, словно ребенка. — Ты убил всех… — не останавливался рыцарь. — Тебе было плевать на детей, стариков, женщин, бедных и богатых! Твоей целью был не Лорд Барбатос, не Ордо Фавониус и не я — ты хотел избавиться от людей! За что, ты мелкая…       Дальше всегда следовала драка, последствия которой всегда была одинаковой: Кэйа падал на колени без сил после пары неуклюжих размашистых ударов, так и не задев даже кончиком бесполезного меча самого мелкого кусочка плаща Дайна, и он, беззащитный, беспомощных, лишенный всяких эмоций, засыпал на руках слуги, в лучшем случае успевая полуживым голосом подытожить: — Я тебя ненавижу.       И теперь в их коморке наконец стало тихо. Кэйа Альберих, как шелковый, лежал на коленях Дайнслейфа, такой тихий, спокойный и милый; лежал, будто ничего не происходило около десяти минут назад, будто никаких ссор со слугой у него никогда и не было. Лицо наконец-то расслаблялось: брови возвращались в начальное положение — подальше от глаз — сами веки также становились более гладкими, спокойными, губы уже не дёргались от ярости. Растрепанные длинные волосы выбились из хвоста и беспорядочно лежали на полу и ладонях слуги, придерживающего голову своего принца. Дайнслейф сосредоточенно, но недолго рассматривал Кэйю, почти каждое мгновение поглаживая лицо, поправляя мягкие пряди, медленно запуская в них пальцы и почесывая корни; затем он поднимал его на руки и наконец вставал с колен, нежно прижимая капитана кавалерии к своему телу, целуя его висок или щеку, подходил к старой кровати, единственной в их хижинке (где спал сам Дайн — остаётся загадкой) и бережно укладывал на нее своего принца. — Вам нужно отдохнуть, — тихо приговаривал он, поправляя на плечах рыцаря одеяло. — Я понимаю ваши страдания, понимаю, как вам сложно привыкнуть к своей новой жизни, но в конце концов, Ваше Высочество, вам придется принять мою любовь к вам. Обещаю, скоро я покажу вам ваш настоящий дом.       И, ласково целуя спокойные поддающиеся губы, он накрывал своего принца одеялом и тихо уходил далеко от их дома.       Кэйа прятался от слуги везде: в маленьком сарае около почти развалившегося дома, на чердаке, где всё уже было обтянуто паутиной, в совсем маленьком комоде, где он, даже сильно согнувшись, не помещался. Он прятался под кроватью, стараясь не дышать испуганными маленькими паучками и волной пыли, что он поднимал, пока залезал туда; прятался в редких кустах у необъятного темного моря, куда он со своим слугой часто выходили на прогулки, а в мыслях проскакивало спрятаться и вовсе под пучину воды, как говорится, раз и навсегда. Однако что-то его всегда держало в сомнениях, а оттого и останавливало в бездействии. Он боялся, что там, на другом, невидимом берегу, таился Мондштадт, и что ему нужно совсем немного времени и сил, чтобы добраться туда, чтобы увидеть тех, кто остался в живых, чтобы увидеть, что они все же смогли дать отпор, чтобы увидеть родной восстанавливающийся город…       Дайнслейф всегда его находил. Места и так было немного, а он, как хозяин этих мест, знал каждый его самый потаенный уголочек, поэтому, тоскливо рассматривая раздраженное лицо принца, осторожно доставал его, с материнской нежностью брал на руки и возвращал на кровать, на этот раз какое-то время, даже несмотря на приказы Альбериха, не оставлял его в покое, не останавливая навязчивые объятия с обездвиженным одеялом Кэйей. — Скоро всё будет хорошо, — повторял он, поглаживая чужие шелковые пряди. — Скоро вы примите вашу родину, скоро примите и мою любовь.       И наследник молча его слушал, устало опускал веки и изредка, невыносимо тоскливо выглядывал в маленькое грязное окошко, не думая уже ни о чем, даже о побеге. — Какая же это любовь, когда ты меня держишь всё время взаперти? — спросил как-то Кэйа, грустно отстраняясь от очередных навязчивых поцелуев Дайна. — Что вы такое говорите, Ваше Высочество? — побледнел, отстраняясь, слуга. — Вы мне очень нужны. Вы никому так не нужны, как нужны мне. Посудите сами: в Мондштадте, ох, этом грязном пьяном Мондштадте, вы были лишь пешкой, которую использовали как защиту. Кому вы там были нужны? Магистру Джинн? Она не думала о людях, она думала о работе. Или… ох, неужели, вы всё еще верите в вашу «семью»? — Он осторожно сжал между пальцев подбородок Альбериха и, повернув его голову к себе, заглянул глубоко в глаза. — Вы считаете, что Рагнвиндеры вас любили? Господин Крепус был милосердным, но не более. Он не считал вас за сына, какой идиот будет? Он видел только своего наследника, пытался слепить из него то, чем сам не смог стать. Или вы думаете о Дилюке? Бросьте эти глупые затеи, Ваше Высочество, он вас ненавидит всем сердцем, да и любил ли когда-то? Я повторюсь…       Но но успел Дайнслейф вновь открыть рот, как на щеке с громким шлепком закраснела яркая пощечина. — Заткнись…

***

      Они шли по Драконьему Хребту. Мороз пробирался сквозь кожу до самой крови, заставляя и так застывшую жидкость полностью потвердеть, делая из тела безчувственную статую. Дилюк любезно набросил на хрупкие дрожащие плечики Барбары фрак, и она одарила его вынужденной улыбкой, тщетно пытавшуюся скрыть всю ту боль и горе, так ясно отражавшиеся во взгляде полных слез глаз. Джинн шагала бесшумно, едва покачиваясь с каждым шагом из стороны в сторону, и Рагнвиндер, беспокоясь из-за этого, осторожно оттягивал ее от края обрыва, не позволяя ещё одной маленькой трагедии произойти.       Он чувствовал себя опустошенным, а что самое страшное — одиноким. Он был испуган. Все несчастья набросились на них так неожиданно и в таком большом количестве — никто не был готов, никто даже и подумать не мог, что такое могло произойти. Он уже терял дорогого человека, и это сильно сказалось на только-только повзрослевшем разуме. Он ненавидел предателя — но боялся, всем сердцем боялся потерять его последнюю надежду. И вот: Кэйа мертв. Мысль навязчиво лезла в голову, проедая мозг каждым своим малейшим знаком присутствия в нем, изнутри убивала измученный стрессом организм. Дилюк не плакал: не в его манере было это делать. Он, совсем наоборот, пытался изо всех сил скрыть свое отчаяние, свое медленно прогрессирующее сумасшествие, скрывая это за помощью всем оставшимся в живых. Вот что было в его манере: спасение другие, чтобы отвлечься от спасения себя. Так было после смерти Крепуса — так и есть после смерти Альбериха.       Итэр придерживал Венти за руку, рассматривая болезненные черты похудевшего, побледневшего лица. Бедный Архонт, словно мать, потерявшая ребенка, лишился всего: своего города, народа, истории. — Однако… — вдруг начал он тихо, надеясь, что кроме путешественника никто не услышит его шепота, — в конце концов… если так подумать… они обрели свободу. Хах… Разве это не то, чего мы так давно хотели?..       Путешественник испуганно взглянул на него. В бирюзово-изумрудных глазах истощенного Архонта Ветра читалась несоизмеримая ни с чем боль, усталость, и сквозь эту смесь страшным огнем мелькало желание умереть. Нет, Итэр не может себе этого позволить. Мондштадт так много для него сделал, сколько не смог сделать ни один регион, который ему довелось посетить. Ни размеренная жизнь Ли Юэ, ни восстание Инадзумы, ни Сумеру, Фонтейн, Натлан, Снежная — ничего не было таким родным, как Город Свободы, Бардов и Полетов. Нет, он не мог сейчас бросить их: ни сейчас, ни когда-либо еще. Он не сдержал обещание — не спас Тейват. Но сейчас Итэр сделает всё, чтобы спасти оставшихся.       Путь был долгим, но вместе с этим пустынным: агенты Фатуи покинули регион вместе с Царицей, испуганные похитители сокровищ бежали со своих лагерей, а хиличурлы, не выдержавшие такого резкого удара, не выдержали и пали, оставаясь грязными трупами на дороге. Барбара с трудом поднимала ноги, но постоянно держалась за Джинн, чтобы та не сошла с тропы, совсем не видя, куда идет. Дилюк шел сзади, чтобы в случае неожиданного нападения кого бы то ни было отбиться от врагов. Итэр тащил на себе Венти впереди. Наконец, показался вход в теплое полуущелье: лагерь разбитый Альбедо. Предчувствие путешественника его не обмануло. — Люмин! — вскрикнул он и, собрав все силы, бросился вперед.       Сестра сидела, молча склоняя голову, за столом перед алхимиком. По впавшим грязным щекам беспрерывно катились крупные зерна слез, и только ее тонкие маленькие губы дрожали, сдерживая громкие, тонкие, длинные всхлипывания. Ладони, сжатые вместе в замок, едва дрожали на крепко сжатых вместе коленах. А перед ней — поникший, потерянный, сломавшийся ученый. — Твоя сестра мне все рассказала, — туманно произнес он. Опустевший взгляд поднялся на маленькую группу выживших, осматривая холодной тоской каждого из них. — А теперь скажите честно. — Ровный, лишенный всяких признаков одушевленности голос прозвучал туманом по всему Хребту: — это я виноват?

***

      Ночь в горах была проведена удивительно тихо: Альбедо, убежденный в своей вине в смерти каждого его друга, бездумно уставился в стол со склянками и баночками; Джинн отвернулась к стене и так и не смогла уснуть, пока Барбара, обняв ее со спины, укрыла обеих фраком Дилюка и удачно погрузилась в сон. Венти молча играл поодаль, с маленькими каплями у глаз смотря в сторону разрушенной родины. Итэр сидел рядом, пытаясь поддержать хотя бы своим присутствием. Люмин же, чувствуя свою бесконечную вину, попросила оставить ее в покое и ушла прогуляться по горам, взяв с собой лишь факел. Мягкий хруст недоброжелательного снега доносился из-под стоп девушки. Небольшая метель так и норовила задуть маленький огонек, слабо освещающий путь и обогревающий тело. Ночное небо и одиночество оголят все тайны, раскроют всю драму, чьими свидетелями будут лишь звезды… Люмин улыбнулась. Широко, злобно, высокомерно. Фальшивые слезы растворились на порозовевшем лице, и плечи расправили гордую осанку. — Дело сделано, — негромко сказала она, осторожно кружась на одном месте, позволяя взгляду бегать по местности, по сугробам, по голым скалам. — Мы отомстили. Ха-ха. Мы о-том-сти-ли. — Путешественница коротко посмеялась и закинула голову вверх, смотря в чистое ночное небо. — Готовься сгореть за все свои грехи, Бог…

***

      Тарелку с противной едой хотелось разбить к чертовой матери, но вместо этого Кэйа лишь хмуро и лениво ковырял в ней вилкой. Стоявший за спиной слуга держал в руках бутылку алкоголя, который принц, не стерпев так долго есть свою порцию, выхватил из его рук и начал залпом жадно глотать. — Ваше Высочество! — обеспокоенно воскликнул Дайн, аккуратно отнимая от пьяницы его словно запретный плод. Альберих лишь недовольно пробурчал что-то, подскакивая с кровати. — На море меня веди, — выпалил он, морща и вороча нос от изумленного такой резкой сменой настроения господина. — Ты оглох? Я сказал: я хочу видеть море. Смеешь перечить принцу? Не стой как вкопанный. Веди. — Ваше Высочество, вы не доели, — жалобно мяукнул Дайн, поднимая с кровати тарелку с ужином, но неосторожно взмахнувшая ладонь Кэйи разбросала ее содержимое на полу. Послышалась растерянная тишина. — Что? Заставишь своего принца есть с пола? — грозно спросил Кэйа, до сих пор не открывая глаз и лишь по слуху определив, где находился его ужин. — Веди. Меня. На. Море. — Я понял, Ваше Высочество, — с тяжелым вздохом ответил Дайнслейф, осторожно попытавшись взять ладонь Альбериха в свою, но получил лишь легкий удар по щеке и неслышно недовольно прошипел.       Море было беспокойным: волны шумно разбивались о берег, касаясь стоп стоящих близко-близко к воде юношей, завлекая тенью в свою пучину. Белое небо бежало вместе с сильным ветром, будто боясь моря, торопясь скрыться от него. И ничего больше: черная вода — светлые облака. Кэйа угрюмо смотрел вперед. Ему казалось, что периодически за грозными волнами мелькал догорающий Мондштадт, что он совсем близко, что стоит лишь единожды броситься в воду, чтобы точно, точно достичь его дома. Но была одна проблема — стояла она в полуметре за своим принцем, которая ни на секунду не позволит ему зайти чуть дальше в холодную мокрую бездну. — Дайнслейф, — вдруг начал он, не поворачивая голову к слуге. — Давай поиграем.       Юноша удивленно приоткрыл глаза. Кэйа так и не повернулся. — Ты говоришь, что мой вечный слуга? Да? Повтори это. — Я ваш вечный слуга, Ваше Высочество, — покорно произнес Дайн. Он искренне был в недоумении. Неужели Альберих думал, что ему чего-то стоит признать это? Он рыцарь, он слуга, он всегда им был и будет. В чем игра? Принц повернул голову и посмотрел глубоко в голубые глаза Дайнслейфа. — Получается, ты собака, так? Пес. Верный пес. Да? Ты собака, так? Собака?       От таких слов разум совсем покинул голову. — Да, Ваше Высочество, — неуверенно согласился юноша, чуть опешив. — Я… собака, Ваше Высочество.       Принц довольно усмехнулся. Он сделал пару шагов в сторону, наклонился к земле и поднял с нее размокшую палку. Рука поднялась над головой и бросила ее далеко-далеко за спину слуги. — Неси! Давай, мальчик, неси! Апорт!       Дайнслейф молчал, смотря на Кэйю, как на обезумевшего. Все же, выполняя долг перед Его Высочеством, он неуверенно развернулся и неуверенно пошел за палкой, оставив Альбериха без присмотра. «Сейчас или никогда!»       Послышались громкие всплески воды. Она окутывала быстро гребущие руки со всех сторон, охватывая тело холодом. Волны пробирались в горло в попытках придушить, но Альберих сам того не замечал, как глотал ее, и все стремительнее плыл дальше. Ему казалось, что вот-вот и он приплывет в Мондштадт, увидит выживших и…       Его тело обхватили чужие руки, крепко сжимая, почти так сильно, что, казалось, все внутренности готовы были выйти через рот наружу. Кэйа начал активно вырываться: бил локтем по скулам Дайна, отталкивал его ногами и пытался потопить, но его слуга оказался, к огромному сожалению, сильнее, и вот — оба лежат на берегу, кашляют холодной водой на песок и дрожат. — Зачем вы… — Закрой рот.       Дайнслейф недовольно нахмурился. Немного потерев горло, он поднялся с берега и осторожно, но крепко взял тут же начавшего сопротивляться принца на руки. — Вижу, вам тут совсем не нравится, Ваше Высочество, — говорил он чуть раздраженно, но все так же мягко, уважительно и одержимо. — В таком случае, я считаю, что вам стоит наконец посетить ваш дворец.

***

      Только-только светало. Пока остальные спали (хотя сном их бездумное глядение в стену назвать было трудным), Дилюк Рагнвиндер решил еще раз, один, последний, посетить руины города. Везде лежали трупы, от которых уже заметно исходило зловонье разложение, а в некоторых их них и вовсе копошились личинки. Обгоревшие доски заметно осыпались пылью от сильного потока ветра. Но у владельца винокурни был четкий маршрут — то место, где Джинн в последний раз в слезах произнесла те страшные слова: «Там был Кэйа».       Вот оно. Обрушившая крыша, унесшая жизнь двух выдающихся рыцарей. Вот магистр Варка: от него видна была только рука, безжизненно павшая, но до конца сжимающая в кулаке меч. Он старался изо всех сил и бился до конца. И вот его незаурядная могила… Рядом должен быть его брат. Тело передернуло от такой мысли, и Дилюку буквально на мгновение показалось, что глаза наполнились чем-то жидким. Он схватил бревно и оттащил в сторону. Одно, второе, третье. Опилки деревьев врывались под кожу занозами, на которые он не обращал внимания, продолжая оттаскивать бывший дом. Четвертое, пятом, шестое. Крыша была уже почти совсем разобрана. Седьмое, восьмое, девятое… не тут? Не может быть. Рагнвиндер в недоумении принялся разбирать другое надгробие. Не здесь, не тут, не там… Что за чертовщина? Придется перекопать весь Мондштадт? Но ведь он четко запомнил это место. Как его забыть…       Дилюк замер, рассматривая разобранную местность. Одни бревна бессмысленно разбросаны были в руинном городе, открыв все то, что скрывали, но того, что было нужно, не было нигде…       Где его тело?