Кошка, выбежавшая на дорогу

      Где-то в области груди неприятно ноет, отдаёт в лопатку. Прощупывание плеча не помогает, Саве приходится выйти из машины, размяться, покрутить рукой, подышать свежим прохладным воздухом. Ровно две минуты прежде, чем запихнуть в рот сигарету.       Забота о собственном здоровье — Савина ахиллесова пята.       От дыма боль, разумеется, не проходит, а тяжесть только прибавляется, зато морально получается немного отвлечься. Сава смотрит на яблочные часы — ответов на сообщения нет. Времени уже десять вечера. Лер должен быть дома, но его, блядь, нет.       Решил заигнорить. Обиделся. Наконец-то. Или просто забыл за эту неделю, в течение которой Сав исчез во тьме, как ебучий Бетмен, и не объявлялся.       В любом случае, его можно понять. Лера, не Саву.       Последний просто дебил. Сам нахуевертил, а теперь думает, что строить из себя сталкера — отличная идея. Вчера тоже приезжал, сидел, ждал, пока братишки его срочно не выдернули по делу на Южнопортовый. Сегодня же он решил всех слать нахуй и своего милого дождаться во чтобы то ни стало. Попробовать объясниться, что ли. Хуй пойми. Сава ничего не понимает. Ему хуёво.       Ему по-настоящему хуёво, потому что вчера сожрал какое-то новое колёсико, и, то ли из-за поганого настроения, то ли из-за поганого состава, оно очень плохо зашло. Прополоскало так, что пришлось заливаться потом алкоголем, выжигая съехавшую картинку.       Вот Сава — трус трусом, но когда надо закидывать в топку непонятную наркоту, не медлит ни секунды. Зато стоять у Лериного подъезда, такого знакомого и одновременно чужого, ему стрёмно. Ходит кругами, потому что не может уже сидеть в тачке, тянет очередную сигарету, хотя выкурил их вагон и тележку.       К моменту, когда долгожданная фигурка показывается вдалеке, Сава успевает промерзнуть и пропитаться дымом насквозь.       Откуда Лер идёт такой, понурый, тяжелый, как нависающие над панельками тучи, знать не хочется. Больше удивляет его маленькая чёрная шапочка с помпоном. Забавная такая, немного не вписывающаяся в общий образ. Сав её не видел раньше. Если подумать, он вообще редко видел Лера в обычной верхней одежде. Столько времени они провели вместе, не разлипая, а на улицу вместе не выходили. Заебись.       Они же, блядь, ни разу не встречались по-человечески. Типа на свиданиях. И год назад, и сейчас уж тем более. Не гуляли в парке, не ужинали в ресторане, не ходили в кино. Не делали ничего такого, что Сава делал с Мэри. И наоборот.       Ничего нормального.       Эта мысль отзывается противно под ложечкой, и пока Сава пытается тщетно отмахнуться от неё, Лер замедляется, замечая стоящий вдоль дороги «Инфинити». Без сомнений, он не хочет находить глазами хозяина машины. Про себя, наверное, молится, чтобы мерзкое видение рассеялось.       Сав его понимает. Пряча шею от внезапного порыва ветра в воротник, он поправляет спутанные пряди, лезущие в онемевшее лицо, просто наблюдает.       Подойдя к подъезду, Лер достаёт ключи, открывает дверь. Очевидно медлит, копошится на ровном месте, хотя может спокойненько себе зайти, оставить Саву. Тот бы не сопротивлялся, принял это.       Сава пиздец устал, поэтому не сразу догоняет, когда слышит: — Ты не можешь вот так пропадать, приезжать и уезжать, как вздумается. — Лерчик… — Не можешь, блядь. Понял?       Он редко ругается, и это режет слух. Он так редко проявляет эмоции, что становится не по себе. Его надрывный голос, двигающиеся под кожей желваки, мгновенно раскрасневшаяся кожа, на холодном воздухе ставшая водянистой — выглядят пугающе. — Да, Лер, — кивает Сава, — я накосячил, но у меня есть объяснение… — Не нужны мне твои объяснения. Не нужно ничего. — Если ничего не нужно, то почему тогда остановился? — Потому что… потому… да ты посмотри на себя! Сука… — Лер крутит судорожно головой, словно чего-то ищет. — Как же ты бесишь! Появляешься из ниоткуда, переворачиваешь всё вверх ногами. Снова, и снова, и снова, блядь. Только, знаешь, я об этом не просил. Не хотел. Изначально. Ни тебя, ни твои эти очень сложные проблемки непринятия себя. Думаешь, я должен это дерьмо разгребать? Да кому вообще могут быть интересны проблемы маленького несчастного богатенького мальчика, который нихуя не понимает, чего он хочет по жизни и кто он такой. Который просто бесится с жиру… Да мне плевать с высокой колокольни! На твои кризисы ориентации, на мутки сраные с двух телефонов, на твои пиздострадания, на твою очень тайную Мэри, которая пишет тебе по ночам, что скучает. Плевать, понимаешь? Ты просто трус и слабак. И плевать, что ты пытаешься всех наебать. Думаешь, никто не понимает? Это выглядит позорно и отвратительно…       Грудь его тяжело вздымается, видно даже через пальто. Прозрачные глаза уходят в сторону, оглядывают крашеную-перекрашеную дверь, грязные серые стены подъезда, стенд с ошмётками старых разноцветных объявлений, с харчками и пятнами от сигарет. — Знаешь, кто мы, Сав? — Лер тыкает в вымокшие, грязные, сорванные частично бумажки, — Вот они мы. — Тыкает с силой несколько раз, пока подушечка пальца не побелеет. — Ч-что?       Вопрос звучит ужасно хрипло, болезненно. Странно, каким образом голос сумел выбраться из тугого комка, сжимающего горло. Собственный голос становится чем-то вроде рубильника — мигом выключает способность ровно стоять. Воздух быстро прорастает синеватыми яркими звёздочками, ладонь вяло пытается удержать падающую стену. — Блядь… — шумит в ушах. — Придурок…       Что-то резко проталкивается под плечо, что-то неожиданно горячее ухватывает кисть, до хруста. Сава смотрит на свою руку, жёстко сжатую чем-то спасительно любимым. — Довёл себя, — раздаётся у самого уха.       Тепло. Сава расплывается в вялой улыбке. — Идти можешь? — Ну так… — Ну, пойдём.       Путь до лифта Сава практически не осознаёт, все силы уходят на переставление ног. Ступеньки проваливаются как бы сквозь подошву, но Лерчик их умело подчиняет, притоптывает тяжело, чтобы они опять обрели плотность, и на них можно было бы наступить. Заводит ослабшее тело в лифт, поджимая бедром на всякий случай, тянется к кнопке, но Сав не даёт. Он ловит беспокойное Лерино лицо своим взглядом, задерживает на несколько секунд. Мучительно откровенных, разрывающих.       Конечно, где же ещё расковыривать грязную душу, как не в грязном тёмном лифте? — Я люблю тебя, — произносит он тихо.       Первый раз не в обдолбанном состоянии. Как в первый раз. Чисто.       Ледяные щелчки прогибают колени. У обоих.       Они оба запутались.       Смотрят неотрывно. Оглушённые беззвучным криком, неспособные шевельнуться, в страхе разрушить ту самую тонкую ниточку осознания. Надежды на понимание друг друга.       Шум открывающейся двери и появляющийся за ними человек разрывают напряжённый момент. И ничего вроде необычного, обычный чувак, стриженный под троечку, в короткой замасленной куртёжке и джинсах, пройди ты мимо с миром, не мешай. Но нет, он быстро осматривает представшую перед ним картину и корчит паскудную рожу. — Тьфу, блядь…       Сделав вид, что не слышит недвусмысленного изречения, Лер тянет размазанного по стене Саву за рукав, но чел преграждает им дорогу. — Знач, это вы здесь живёте? — продолжает он, меняя отвращение на злость. — Ебаный свет, а я думал, чё за пидрилы-то по ночам пищат, а вот вы, знач, какие, красавчики… — На хуй иди, — без особых церемоний отвечает Лер.       Разогрелся, называется. Закончилось терпение. Сейчас бы только спичку кидать. И этот соседушка кидает: — Вы в жопу ебетесь под самым ухом, спать мешаете, а нахуй идти я должен? Пиздато ты придумал, пидорок.       Это последнее членораздельное, что произносится из его рта. Далее следует толчок в грудь и череда шипящего скомканного мата.       Глухой удар. Ещё удар об стенку. Шуршащая неразбериха, куртка о куртку. Фырчание. Лишённый опоры Сава, скатывается вниз по стеночке. Тусклая треснутая лампа раздваивает происходящее, ослепляет. Единственное, на что способен Сав — это дотянуться до упавшей на пол прелестной шапочки. Нежно уложив её на колени, он щупает мягкий чёрный помпон. Щупает и, убаюкиваемый непонятным шумом, проваливается в затёртый жёлтый кафель. ***       Кончик пальца водит вокруг опухших ноющих костяшек. — Прости. — Спи давай, — приказывает Валера, не поднимая век. — Не хочу спать, потому что потом ты меня выгонишь. — Зачем мне напрягаться, если ты и сам прекрасно умеешь сваливать. — Да это просто тактика на опережение.       Вздохнув, Валера переворачивается на бок, подтягивает плед повыше. Немного погодя под него забирается прохладная рука, осторожно проползает по талии. — Прости, — повторяет Сава, касаясь нежно уха губами.       Сзади по шее и по предплечьям Валеры бегут мурашки, не такие, как от наркоты, а естественные, более осязаемые. — Я понял. Я всё исправлю, дай мне, пожалуйста, шанс.       Целует ещё несколько раз, втягивает мочку легонько, обводит языком угол челюсти, от чего голова Валеры чуть поворачивается, неконтролируемо подставляется под поцелуи. Всего на секунду перед тем, как возвращается разум. — Хватит. Секс ничего не решит. — Я не о сексе, — шепчет Сав, а сам почти незаметно придавливает таз к Валериной заднице. — Я хочу доказать тебе… да и себе, что я не трус, — утыкается носом в загривок. — Я так заебался, Лер. Так заебался… Я не знаю, почему я такой тупой. Я не хочу, но, блядь, так выходит.       От его горячего дыхания и надломленных слов Валеру ведёт, и когда он чувствует твердость, упирающуюся в ягодицу, в животе ухает приятной тяжестью. — Хочу всё исправить… Лерчик. Я же столько времени проебал из-за своей тупости. Прикинь, влюбился в тебя ещё в универе… Как я сходил с ума, ты не представляешь… и сейчас схожу ещё сильнее и боюсь… Боюсь, что ты протрезвеешь в один момент и вспомнишь, что ничего ко мне не испытываешь.       Он прикусывает кожу шеи, приспускает штаны с Валеры, медленно, как бы проверяя, будет ли тот сопротивляться. А как сопротивляться, если это сильнее их обоих?       Их захлёстывает с головой в любом состоянии. Всегда по-разному, но неизбежно. Точка, к которой они возвращаются вновь, наворачивая круги и петли по грязным дорожкам.       Сава дотягивается до подоконника, берёт смазку, льёт на ладонь, смазывает сначала себя, потом Валеру. И если бы ни странная помесь бессилия и возбуждения, Валерка бы усмехнулся, назвал бы Саву симулянтом — типа не успел в себя прийти, а уже в другого заходить надумал. Вместо этого он прижимает колени, помогая пальцу скользнуть внутрь, огладить стеночки мягко. Тело отзывается на прикосновение приятно-ноющим ощущением. Неожиданно быстро лишённый терпения Валера не даёт Саве подняться и сходить за презервативами, ловит его за руку, прижимает обратно. — Ты чего? — немного удивлённо произносит Сава. — Хочу тебя, — уверенно направляя член в себя отвечает Валера, — настоящего… любого. Всегда…       Он что-то хочет ещё сказать, но с губ слетает лишь стон.       Сава обжигающе горячий и большой. Он входит тяжело и слабо. Больновато. Иначе, чем бывает в наркотическом угаре. Сейчас всё ощущается чётко до каждого бархатного миллиметра, до каждой любимой вены. Валера жмурится, прогибается в пояснице, терпя первые раздирающие толчки, слушая шумное Савино дыхание.       Наверное, он тоже его любит. Валера забыл себя прежнего. Прямо сейчас они с Савой без ума, отрицать глупо. Они растворяются друг в друге до бессознательности. Возбуждение шпарит под кожей, движение внутри пробивает током. Молниеносно, но так даже лучше.       Лучше сгореть в такой вспышке, чем ебаться вымученной, онемевшей плотью. Лучше задохнуться за секунду, чем биться долго и отчаянно, словно выброшенные на берег рыбы.       Сава делает несколько сильных толчков, выдыхает и приостанавливается, кажется, на самой нужной точке. В глазах появляются яркие вспышки. Савы очень много внутри. Его очень много везде. Он наполняет Валеру неровной пульсацией и жаром, выбивает из него нездорово-судорожный оргазм, сдувает последние силы. ***       Ты бы отдал всё, чтобы полюбить, но у тебя ничего нет.       «В голове Error, дёргаю затвор, жизнь это хоррор, а чувства — лишь выдумка под предлогом попить вино…» — доносится из симпатичной портативной колонки «Marshall».       Стоит Саве зайти в помещение, он всегда включает какую-то свою странную музыку. Валера уже привык и не вслушивается. Тем более голова его сейчас занята другим и тяжело тянет вниз. Он, подпирая её кулаком, облокачивается на стол.       Это какой-то прикол. Он здесь, сидит, как статуя, ищет, куда бы пристроить внимание. Например, отсюда, с барной стойки, видно вереницу бесконечных жёлтых огней «Третьего Транспортного». Из-за его свечения облака, расколотые ровными зигзагами, выглядят неприятно-коричневыми.       Морозная противная погода.       В квартире, в которой Валера был лет сто назад, всё поразительно бесцветное. Серые полы, белые рельефные стены, огромный белый кожаный диван, мутные стильные стеклоблоки. Здесь стильно, но раздражающе пусто. Единственное, что разбавляет обстановку — ниши, уставленные непонятными хромированными хренями и стильными бутыльками дорогого парфюма.       Звенят стаканы. Бутылка грузно ставится на столешницу, шуршит этикетка, булькает жидкость. У Савы дрожат руки, он немного проливает мимо и размазывает капли пальцами. — Я за рулём, — напоминает стоящая у дивана девушка, замечая наполняющийся третий стакан. — Марин, бл… блин. Лучше выпей.       Ей заметно не нравится услышанная фраза. От возникшего напряжения она распрямляется и становится ещё выше. Да, Мэри, то есть Марина, барышня довольно высокая. Изящная, тоненькая, точно берёзка. Красивая очень. Валеру женщины никогда не привлекали, но понять, почему Сава на неё запал, можно. А вот понять, почему она на него — сложнее.       Если быть честными, она в него по уши влюблена. Сразу с порога, только Валера увидел, как взволнованно и нежно, в некоторой степени пугливо Мэри смотрит на Саву, стало всё ясно. Такое ни с чем не спутать. Счастье в её огромных глазах.       Счастье, что просто видишь человека, и боишься, чертовски боишься отпустить, потерять этот дар. Валера видел похожий взгляд на себе много раз. Когда-то очень давно, там, в универе, когда Сава подходил к нему в коридоре, не давал пройти на лестнице по какой-то тупой причине или задерживал в аудитории, говоря всякий несвязный бред, то про Игорька, то ещё про другую хрень. Он так смотрел. Придурок. А Валера, тот ещё слепец, принимал это за что угодно, только не за чувства.       Валера — тупой осёл.       Как он дошёл до этого момента? Почему всё стало так сложно?       Сава привёз его к себе на квартиру, а после на пороге появилась чудесная загорелая девушка. Она улыбалась, обнимала своего типа бойфренда и была увлечена радостью встречи. Увидев Валеру, на секунду удивилась: «Ах, тут твой друг? Ты не сказал…» и в принципе реагировала на непонятное знакомство вежливо.       Скучала она по Саве, и не особо ей было интересно на присутствие сторонних лиц. Странно осознавать, сколько же времени ей и Валере парили мозги, а они оба оказались здесь добровольно.       Один Сава повеселился на славу — неделю с одним кувыркался, потом с другой. Скакал туда-сюда, как в жопу ужаленный, потом ещё на свои мутные делишки гонял. Неспавший, нежравший. Сумасшедший.       Поразительно у него вышло. Даже интересно, какую чушь он вешал на Маринины украшенные бриллиантами ушки.       Её, правда, жалко. Она, бедняжка, ещё не понимает. И, определённо, не замечает широкие зрачки, скрытые тёмно-карей радужкой (Сава припудрил нос, как обычно, немножко для смелости). Похоже, Мэри и не в курсе за его весёленькое увлечение.       Жалко и тошно. Валера не должен здесь находиться. Это его не касается.       Или касается?       Сав нагибается над стойкой, передавая стакан с чистым вискарём Валере в руку. Того на секунду словно электрическим разрядом прошибает. От запаха виски, от запаха Савы. От того, что он на него поглядывает бегающими глазами, а Мэри это видит. Хочется тоже занюхнуть, чтобы обезболить воспалённый мозг, вывернуть наизнанку ненормальность.       Не надо было отказываться в машине полоснуть.       В носу возникает ложное зудящее ощущение, и Валера запивает его отчаянно большим глотком алкоголя. Пытается выбить из себя наваждение. — Что происходит? — осторожно начинает Мэри. — Сав, что случилось? — Да ничего, детка… — на слове «детка» Валера делает ещё глоток, морщится. — Помнишь, когда-то я тебя кое о чём просил?       Голос Савин звенит перетянутой струной, и напряжение передаётся всем неприятной волной. — Когда? — Полгода назад где-то. Когда мы валялись и разговаривали о том, что нам нравится в постели. — Савелий…       Глаза Мэри — вид на планету Земля из иллюминаторов. Они блестящие и напуганные, обращённые почему-то на Валеру. — Не, всё нормально, детка, — отмахивается Сава. — Он в теме. — В какой теме, господи… — Ну… типа, короче, он знает, что мне нравятся члены.       Ебанутый.       Валера не сдерживает «фейспалм» и, тяжко вздохнув, топает долить себе ещё успокоительного. Тут мало океана виски. Тут уже ничего не поможет. — Савелий, перестань, пожалуйста. Всё, что обсуждается в постели, дело только двоих.       Надо снять перед Мэри шляпу, она умело сохраняет самообладание. — Да я не о страпоне, который тебе предлагал, а ты отказалась, — кривится Сава.       Он марширует от стены до стены, жуёт жвачку громко. Ломаный-переломаный, а Мэри не замечает, что он не в норме. Ей больше стыдно перед незнакомцем за обсуждение такой непотребной темы. — Не, я сейчас о настоящих хуях. Хотя, если уж раскрывать карты, то я про один конкретный. Мне больше никакие другие не нравились. Слышишь, Лер? — Лучше бы не слышал. — Ну да, ну да… — чешет щетину Сава и поворачивается обратно к Мэри. — Короче, детка. Я пидор. Вот. И я сплю с мужиком. Да-да, вот с ним.       Пару мгновений зависает молчание. Девушка перебрасывает непонимающий взгляд и нервно усмехается. — Шутишь, Сав? Это опять одна из твоих дурацких гейских шуточек?       Широко улыбаясь, Сава отрицательно мотает головой. — Да нет… Нет и не было никаких шуточек-то. Хотя уже и не важно. Понимаешь, я как бы Лера люблю, не могу без него. Тут такой прикол, судьба нас с ним сталкивает, и, получается, невозможно больше отнекиваться. Ну, короче, придётся признать, что я гей и… — Ты не гей, — вставляет неуместное чуть опьяневший Валера. — А кто? — поворачивается Сав. — Долбоёб. — А, точно… Слышишь, детка? — и опять к Мэри. — Я долбоёб, наркоман и пиздобол. Ужасная личность. Фу! Вот скажи, зачем тебе такой нужен конченый парень? Я не шарю за нормальные отношения. Мои родители с детства на меня хер забили, откупились бумажками вместо любви. Да и не очень-то большими. Я же не учился в Европе, не знаю никаких языков, кроме матерно-русского. Не езжу в Портофино, как к себе на дачу, и не якшаюсь с звёздами на Ламбах, как твой дружок Филипп, который меня терпеть не может. И правильно, куда мне до него. Я ж простой чел, который хочет нихуя не делать, максимум толкая меф школьникам, закидываться вкусными колёсиками, жечь ноздри, трахаться с Лером до потери сознания, а потом спать с ним часов по тринадцать, заказывать пиццу, смотреть сериалы. Ну, знаешь, типа такое простое человеческое счастье…       Она не знает. Она в ужасе и готова провалиться сквозь землю от услышанного. Допив очередную порцию до дна, Валера еле успевает подскочить к ней, пока она не грохнулась, помогает сесть на диван. — Помягче нельзя было? Нельзя было нормально обсудить, а не устраивать шоу? — спрашивает он Саву.       Того, кажется, не очень интересует, что на его девушке лица нет. Достаёт сигарету, зажимает между дрожащих пальцев, пялится куда-то в стену. — Правда мягкой не бывает. Она всегда ебанутая и уродливая. Больная сука эта ваша правда. — Это не правда, — подаёт голос Мэри, — а какой-то бред. Ты под кайфом, Сав, — переводит отчаянный взгляд на Валеру, надеясь найти в нём союзника. — Ведь он же всё выдумывает?       Её острые бежевые ноготочки впиваются в Валерино предплечье, портят рубашку, но он не против. Если бы она решила его ударить, то он бы подставил щёку.       Мэри не собирается впадать в агрессию. Мэри — хорошая, чистая и неиспорченная. Она единственная в этой квартире, у кого осталась душа. Валера видит её ясно в увлажнившихся глазах.       Да уж, умудрился Сава заварить кашу. Соединить всё в одну кучу дерьма, а Валера, получается, помог. Потому что такой же долбоёб и неудачник.       Мог же всё закончить, блядь.       И не закончил.       Надоело пребывать в космосе, ледяным и немощным. Понравилось жрать наркоту и чувствовать хоть как-то сраную жизнь. Понравились Савины деньги, руки, влюблённые глаза… — Может, вы скажете Саве, чтобы он образумился?       «Вы»?       Валера рефлекторно дёргает руку, будто обжёгся, но вместо этого поднимает Мэри с места. — Надо поговорить, — продолжает она, цепляясь двумя руками, как за соломинку. — Можно же договориться, мы взрослые люди… все трое. Я понимаю всё, я сама виновата. Слишком много требовала к себе внимания и отказывала в этих… ну тех самых прихотях. Я ханжа, знаю, но я могу с этим бороться… — Блядь, Сав, скажи, что она ни в чём не виновата… Сава!       Не реагирует, сидит за барной стойкой, вытянув ноги, глядит куда-то в прихожую. Ладонь его лежит в области груди, а глаза прищурены.       Он не в порядке. Хотя кто сейчас тут в порядке. — Я, походу, в тачке оставил вес, — говорит Сав и поднимается, роняя собравшийся сигаретный пепел прямо на пол. — Какой вес? — не понимающе тянет Мэри, отпуская чужую руку, медленно идёт к прихожей, где пошатывающаяся фигура наспех надевает ботинки. — Савелий, куда ты… — Да я ненадолго, детка, не переживай. Покорми Тигру, пожалуйста, а то она, бедная, всё орёт и орёт. — Тигра?       Он не в порядке. Абсолютно. Валера понимает это первым. Подскакивает к выходу, обувается, но очень, блядь, долго выходит такое простое действие. Голова кипит от выпитого алкоголя, шнурки выскальзывают из пальцев, пальто падает, потом телефон из кармана, кажется, экран идёт трещиной.       Всё паршиво и тихо, как Маринины слёзы.       За время этих копошений Сав уже успевает умчать на лифте. Он, придурок, ушёл в одной футболке, а на улице минус четыре. Схватив его кожанку, Валера топает прочь из белой и пустой квартиры, запрыгивает в лифт.       Пульс тяжело бьёт по вискам. Нездорово-медленный и оглушающий.       Бум-бум…       Мозги тянутся жвачкой.       Хочется разогнаться, поспеть за Савой. И физически и морально. Хочется поймать кружащее перед глазами отражение. Зеркало в лифте большое, но увидеть в нём своё лицо не получается. Сплошная розовая масса.       Поэтому Валера ненавидит вискарь, от него он слишком быстро отлетает и ничего не соображает. Неуклюжий бег до Савы, стоящего у дороги, с взъерошенными от ветра волосами, кажется, совершенно не ощущающего холода. Укрывание его плеч курткой. Ощущение жёсткого ледяного тела в собственных пылающих руках. Неосознанные и необходимые объятия, крепкие, до хруста. — Придурок, чего ты творишь…       Сава отклоняется, улыбается в своей манере, с очаровательным безумием, и Валере с какого-то хрена хочется его поцеловать. Очень сильно.       Валера тоже свихнулся, и Сава это знает. Смеётся. — Ладно, Лерчик, — говорит, выкручиваясь из цепких удерживающих лапищ, прожимает сигналку. — Поехали. — Куда? — Какая разница. Просто поехали.       Просто.       Запах шоколадных сигарет, автомобильного ароматизатора и алкоголя. Горький вкус Савиного пальца на дёснах и губах, кайф, размоченный слюной. Приятное бурчание разгоняющегося двигателя. И ничего лишнего, никакой музыки, только взбудораженный голос Савы: — Знаешь, Лер, я завтра поеду к Игорьку, скажу ему всё. Прикинь, он охуеет. Не, ну ты только представь его физиономию, когда он узнает, что мы вместе. Мы. «Вы с Валеркой? Чё, блядь?», скажет он, и челюсть его упадёт, и виниры посыпятся по лестнице. Ну, знаешь, как в мультике, про антилопу… — смеётся снова, а потом замолкает, задумчиво глядит на дорогу. — Только там монетки, но это неважно. Деньги — всё хуйня. Ты знаешь? Ты просто берёшь, забираешь шмотки из своей уёбищной бабкиной проперженной хаты и переезжаешь ко мне. И мы втроём — я, ты и Тигра, будем жить и не париться. Типа по-нормальному. Не расставаться. И ходить куда-нибудь… Ты в своей смешной шапочке. Красивый. И я — уёбок. О, сходим первым делом в ресторан… нормальный… — Сав…       Быстро-быстро мелькают фонари Третьего кольца, сливаются в одну широкую огненную полосу. Валера трёт обожжённые ярким светом глаза, поднимает тяжёлые веки. Тело резко проседает в воздухе, поднимает в лёгком порыве невесомости, вроде турбулентности. «Финик» отрывается от асфальта и летит где-то высоко. — Сава. — Ау? — Тигра же умерла. — Ну, да, конечно, Лер, — Сава улыбается. — А это кто тогда у тебя на коленях?