Сто девяносто километров в час

Руки начинают нервно потеть еще до объявления посадки на рейс. Чем больше людей приходит в зал ожидания, тем сложнее становится дышать, и абстрагироваться от ощущения сдавливаемых легких никак не получается. Даже переключиться не на что — лента в твиттере пестрит глупыми картинками, которые скорее раздражают, чем помогают успокоиться. Он блокирует телефон, снова включает его. Повторяет схему несколько раз подряд, но на экране за это время даже показывающие время цифры не меняются. Чонгук принимает решение, достойное его резко отупевшей сейчас головы — поднимается на ноги, подхватывая увесистый рюкзак, и на плетущихся ногах покидает зал ожидания. Направляется прямиком в Duty Free, где покупает бутылку виски, даже не обратив внимания на марку. Если повезет, он просто напьется в дым уже в салоне самолета, и проспит до самой посадки. Все лучше, чем сидеть сморщенным изюмом, вздрагивая на каждой воздушной яме. И плевать, что в самолете вообще-то подают алкоголь — ему этого точно не хватит. Когда объявляют посадку на рейс, и возле стойки выстраивается длинная очередь, Чонгук несется в туалет, где, запершись в одной из кабинок, расчехляет бутылку виски и делает несколько больших глотков, явно переборщив, потому что закусывать нечем, а виски на вкус отвратительный. Он покашливает всю дорогу обратно до стойки и на всякий случай задерживает дыхание, когда у него принимают посадочный талон, чтобы не дай бог начать распространять алкогольные ароматы раньше времени. Это далеко не первый перелет в его жизни, но если у тебя с детства жуткая фобия самолетов, к ним не привыкнешь и под старость. Это вам не долгие поездки на метро до универа, к которым действительно привыкаешь, это железное корыто летит в небе! На честном слове! Ладно, Чонгук знает, что честное слово вполне себе честное, и они живут в такое время, когда самолеты падают реже, чем в июне выпадает снег, но его этот факт почему-то нихуя не успокаивает. Наверное, после того случая, как словил носом снежинку посреди июня. Если бы до Лос-Анджелеса ходили поезда, он был бы готов просрать неделю своей жизни на этом самом поезде, но вот незадача. Какой же абсурд, думает он, натянуто улыбаясь приветствующей его на борту стюардессе. Какой же абсурд, без конца повторяет он про себя, медленно продвигаясь по салону, потому что всем по классике приспичило растолкать свои сраные чемоданы по полкам вот прямо сейчас, а не дождавшись, пока пассажиры рассядутся. Какой же абсурд, стонет Чонгук в своей голове, когда добирается до своего места и понимает, что его уже кто-то занял. Вряд ли был такой случай, когда кто-то начал драться за место у прохода, но он вполне готов, потому что у иллюминатора Чонгук не чувствует себя в безопасности. Он, блять, специально просил место у прохода — как минимум для того, чтобы часто и беспрепятственно бегать до стюардесс, которые в его глазах на ближайшие одиннадцать часов никто иные, как дилеры алкоголя. — Простите, — зовет он, даже не пытаясь скрыть раздражение в голосе. Уже собирается продолжить, мол, вы мое место заняли, сеньор, не соизволите ли съебаться, но на него поднимают усталый взгляд, хлопают глазами, а потом подтягивают ноги, вжимаясь в спинку кресла. Пропускают к окну типа. Взгляд Чонгука становится усталым вслед. Он заталкивает свой рюкзак на единственное свободное место, не забыв вытащить из него бутылку виски и телефон, и, неловко покрутившись на месте, пытаясь решить, жопой к соседу просачиваться до своего места или передом, все же падает на свое кресло. Засовывает в карман чужого сиденья перед собой бутылку, сразу же пристегивается и неживым взглядом таращится в иллюминатор. Абсурд, в сотый раз повторяет он про себя. Чего боятся люди, испытывающие аэрофобию? Крушения самолета, смерти. Особенно в совокупности. Смерти Чонгук бояться не должен, потому что умереть он не может — по крайней мере, ни одним из известных ему способов. Поверьте, он знает наверняка. Эксперимент проводил, но чисто из своего ебланского любопытства, которое привело к затяжной депрессии и непониманию, что со своей жизнью делать теперь. Наверное, это совсем не то, что должен испытывать человек, одним отвратительным днем обнаружив, что за несколько мгновений до смерти он может перемещаться во времени на несколько часов назад. И вот он сидит на борту рейса «Сеул — Лос-Анджелес» и до усрачки боится, что самолет ебнется где-нибудь посреди Тихого океана. Чонгук, которого в этом случае просто откинет во времени назад, целехонького такого и благоухающего спиртом, сидит и трясется, сжимая в руке смартфон. И даже не напишешь никому, потому что телефон пришлось перевести в режим полета. А может, ну их к черту эти летние курсы в Штатах? Может, он сейчас покинет самолет, пока не поздно? Поздно. Железное корыто начинает свое движение в сторону взлетной полосы. Чонгук — начинает свое путешествие в забытье, хватая бутылку с виски, пока стюардессы не видят. — Боишься летать? Он не сразу понимает, что обращаются к нему — в салоне стоит шум и галдеж, будто все пассажиры разом сговорились и решили одновременно обсудить всякую хуйню. Чонгук закручивает крышку и зажимает бутылку коленями, даже не думая вернуть ее на место. Она ему скоро понадобится. Когда вопрос повторяют, он переводит поплывший взгляд на своего соседа, который до этого момента был для него частью общей серой массы без лица и имени, и нехотя кивает, потому что даже сил говорить нет. Он ждет, что ему скажут какую-нибудь банальность вроде «не переживай, я слышал, что по статистике…» или «расслабься и дыши», но сосед улыбается какой-то совсем уж глупой улыбкой и достает из кармана толстовки маленький пустой пузырек из-под водки. — Я тоже. Чонгука от нервов рвет по швам — он начинает истерично смеяться и проводит в этом состоянии все то время, пока самолет набирает высоту. Посмеивается и тогда, когда их перестает трясти, а значок пристегнутых ремней погасает. Первые пассажиры поднимаются со своих мест и гуськом идут в сторону туалета. Или выпросить у стюардесс чего-нибудь горячительного раньше времени. Чонгук дерганным движением задвигает створку на иллюминаторе, которую попросили поднять перед взлетом, и немного расслабляется. Его сосед достает из-под кресла ноутбук и принимается что-то в нем строчить. Внимание Чонгука сосредотачивается на экране только после того, как незнакомец достает из кармана другой бутылек водки — теперь полный. Становится даже интересно, что этот парень там настрачивает, закидываясь крепким алкоголем. У Чонгука в файле ворда было бы только бесконечное «а» капсом. — Подглядывать неприлично, — говорят ему, будто щелкая по носу. — Извините, — тушуется Чонгук, — мне очень хотелось отвлечься. — Понимаю, — произносит незнакомец, кивая, и немного опускает крышку ноутбука — так, чтобы не было видно экрана, — я как раз этим и занимаюсь. — Чем именно? — не понимает он; в голове все еще свищет ветер. — Отвлекаюсь от мыслей, что самолет рухнет, — объясняют ему, да так, что с ноги в лоб прилетает. Слишком прямолинейно для человека, который, если верить его словам, боится летать. — А, — только и выдает Чонгук. Да, «а». Много «а» капсом через всю страницу. — Отдыхать летишь? — спрашивает сосед, переключаясь в разговоре до того резко, что это ставит в тупик. — Не совсем, — Чонгук разглядывает клавиши ноутбука, подсвечиваемые полуопущенным экраном, — но скорее да, чем нет. — Это как? — Это летние курсы, о которых я не просил, но на которых настояли мои родители, — нехотя поясняет он. — Ты школьник? — удивляется незнакомец. «Хуёльник», — хочется возмутиться ему. Нет никакого желания с ходу вываливать подробности своей биографии, но им лететь бок о бок много часов, а этот парень просто хочет отвлечь его разговором — не стоит на него злиться просто потому, что все еще трясет от мысли нахождения в этом самолете. — Студент, — сдержанно поправляет Чонгук и вроде бы хочет отвернуться к иллюминатору, но вовремя понимает, что тот закрыт, и это будет выглядеть максимально тупо. — А вы? — Выпустился три года назад, так что нет. От мысли, что у них разница в возрасте всего года четыре — не больше, — становится чуточку легче, хотя Чонгук не спешит переходить на панмаль. По крайней мере, до тех пор, пока ему открыто не разрешат это сделать. Они молчат больше пяти минут, и он уже успевает прийти к выводу, что на этом их бессмысленный small talk подошел к концу, и даже тянется рукой к иллюминатору, чтобы открыть его и мысленно суициднуться от взгляда на облака, как сосед словно невпопад говорит: — Мин Юнги. Чонгук разрешает себе дольше пяти секунд смотреть на него, мягким мозгом догоняя, что парень только что представился, и неплохо бы сделать это в ответ. — Чон Чонгук, — рука сама тянется к бутылке виски, все еще зажатой меж коленей. — Будем знакомы, — кивают ему, — и на твоем месте я бы лучше подождал, пока будут раздавать напитки. Попросишь колу и сделаешь себе коктейль. Он морщится на эти слова и издает неодобрительный смешок, но все же следует совету — скорее по той причине, что жрать хочется неимоверно, а блевать с перепоя, потому что выпил много натощак, нет никакого желания. И Чонгук действительно просит аж три стакана колы — сверх того одного, что предлагают всем, — а затем накидывается на резиновые спагетти с курицей под удивленный взгляд Юнги, который выбрал рыбу. Ох уж эта еда в самолетах — Чонгук всегда будет видеть на месте стюардессы, что предлагает выбрать между курицей и рыбой, того чувака с красной и голубой таблеткой в руках. А он ведь даже фильм не смотрел. — А вы зачем в Лос-Анджелес летите? — спрашивает он, разомлев после еды и двух стаканов виски с колой. Третий — плещется на столике в ожидании. — Работа, — с простотой во взгляде отвечают ему, будто это само собой разумеющееся. — Моя компания открывает новый офис в Америке, и меня отправили представлять интересы. Чонгук достаточно пьян, чтобы начать отпускать тупые шутки вроде «какой вы ответственный дяденька», но все еще недостаточно, чтобы забыть о субординации, поэтому он кивает с умным видом и берет третий стакан. Юнги прослеживает за его действиями и издает нервный смешок. — У меня создается впечатление, что ты собрался напиться в дрова. — Правильное впечатление создалось, — подтверждает Чонгук, зайдясь непрошенным кашлем, потому что кола паршивость виски не скрывает до конца. — Я ненавижу летать. Предпочитаю валяться пьяной массой весь полет, но он длится аж одиннадцать часов, поэтому даже не знаю, как мне провернуть старую схему. Они в воздухе уже три часа, а чувство такое, что еще даже не взлетели, потому что у Чонгука все внутренности подрагивают и леденеют каждые десять секунд. Он выпил больше, чем обычно, но отрубиться все никак не получается. Вряд ли это из-за того, что сидящий сбоку Мин Юнги то и дело спрашивает у него что-то. — Я однажды напился так, что меня будили всем составом стюардесс, — усмехается Мин Юнги, — типа все пассажиры уже покинули самолет, а я дрых на двух сиденьях сразу, и вокруг меня валялось бутыльков шесть вина. А перелет, к слову, длился всего пять часов. — И куда же вы летели? — В Бангкок на конференцию. Которую пришлось перенести, потому что я был пьян в дрова. — Повезло, что руководство вошло в положение. — Я и был руководством, — смеется Юнги, — но да, повезло, — он молчит пару секунд, а потом переводит на Чонгука понимающий взгляд, улыбается мягко. — Ты не переживай. Знаю, что все равно продолжишь, но все это скоро закончится. Потом, может, со смехом будешь вспоминать. — По крайней мере, моим соседом в этот раз оказалась не дама с орущим ребенком, — Чонгук сверлит взглядом панель над головой, на которой опять загорается значок «пристегнуть ремни», — и не пожилой дядька, которому приспичило снять вонючие ботинки. Юнги смеется, но сразу же замолкает, потому что самолет ощутимо встряхивает. Очередная блядская воздушная яма. И еще одна. Чонгук паникующее стискивает обеими руками подлокотники и даже не осознает, что Юнги хватает его за запястье — но только потому, что он занял своей клешней их общий подлокотник. После очередной встряски наступает долгожданная тишина; Юнги мгновенно отнимает свою руку, так и не дав Чонгуку до конца осознать наличие прикосновения. Он сидит, не двигаясь, еще какое-то время, а затем хватает стаканчик с колой, из которого частично расплескалось содержимое, залив маленький раскладной столик, и залпом допивает оставшееся. Стоит ли говорить, что и без того небольшая бутылка объемом всего 0,375 подошла к концу. А Чонгук — Чонгук все еще не закончился следом почему-то, продолжая таращиться в спинку сиденья напротив взглядом хоть и пьяным, но все равно осмысленным. И длится это до тех пор, пока Юнги не трясет его за плечо легонько, разворачивая к нему ноутбук, на экране которого фотография… кота. Кота, блять. Пушистого такого, зеленоглазого. Чонгук смотрит на фото так, словно оно его убить хочет, и заходится смехом от абсурдности происходящего. Ему на полном серьезе показывают фотки котиков, чтобы он успокоился. Докатились. — Ее зовут Снежинка, — говорит Юнги, — и она сожрет тебя, если ты не перестанешь так ржать. А у Чонгука, честное слово, уже глаза слезятся. Он трет их и просит пропустить его в туалет. По возвращении он долго таращится на макушку Юнги, держась за спинку его сиденья и не решаясь потревожить, потому что на экране чужого ноутбука больше нет котиков — там фотографии Юнги с каким-то парнем, и тот переключает их медленно, дрожащим пальцем. Чонгук знает, что это не его дело, но любопытство — оно такое, от него избавиться сложно. Особенно, если это самое любопытство перетягивает на себя одеяло, оставляя аэрофобию голышом на сквозняке. — Вы заняли мое место, — говорит Чонгук, резко переводя взгляд вдаль салона. На него, вздрогнув, оборачиваются, сразу же опуская крышку ноутбука. Конечно же, Юнги испугался, что Чонгук мог подсмотреть фотографии, и именно поэтому он делает вид, что ничего не видел. — Твое место? — уточняет Юнги, щурясь. — Да, — Чонгук опускает голову, снова переводя взгляд на него, — изначально я должен был сидеть у прохода. — Мне пересесть? — Нет уж, сидите. Протиснувшись на свое место, Чонгук складывает руки на груди, забыв пристегнуться обратно. Внутри головы снова трещинами начинают расползаться мысли об абсурде: того, что он боится смерти, которая его обходит стороной, того, что он в принципе может делать то, что другим недоступно, и не ценит этого совершенно. Того, что согласился полететь на летние курсы в Америку. Что сидит здесь и болтает с незнакомцем о всяких котиках, хотя ему это совершенно несвойственно. И что этот незнакомец разглядывает фотки себя и какого-то парня, а Чонгуку вдруг интересно становится, чего это за парень такой и с чем его едят. Юнги поднимается с места следом за ним, а возвращается с двумя банками пива. Идея понижать градус такая себе, но Чонгуку уже плевать откровенно — может, хоть теперь по-человечески вырубится, а потом его будут будить стюардессы, как Юнги когда-то. Он дважды проклинает Америку, пока пытается вскрыть пиво, и трижды, когда с ним чокаются банками, ободряюще улыбаясь. — Ты в Корее где живешь? — интересуется Юнги. — В пригороде Сеула. У нас там общежитие, — нехотя отвечает Чонгук, держа банку обеими руками. Становится странно от мысли, что ему вдруг неудобно говорить об общежитии, когда рядом с ним сидит человек, занимающий какую-то крутую должность в навороченной компании. — Здорово. Я любил общежитие, — Юнги так громко хлюпает пивом, что на него недовольно смотрит женщина, сидящая через проход. — Много тусовок, знакомств, все такие молодые и жизнерадостные, хоть и заебанные учебой, — поясняет он, натолкнувшись на удивленный взгляд Чонгука. — Я похож на жизнерадостного? — тычет он себе пальцем в грудь. — Похож на заебанного, — усмехаются на его вопрос, — но иногда одно другое не исключает. Они уже перешагнули через отметку в половину пути, а Чонгук все еще не может понять, как его угораздило стать соседями с этим странным дядькой, который и не дядька вовсе. Но которого хрен раскусишь. И на которого хочется вылить не только свою паническую аэрофобию, но и всю биографию в придачу — не зря же говорят, что незнакомцам легче довериться. Вы встретились однажды, но вы не пересечетесь вновь. Но груз невысказанного на сердце станет легче. Чонгуку никто никогда не верил. Никто не верил, что он может перемещаться во времени, если его жизнь на волоске. Никто не верил, что он может открыть глаза за несколько часов до и предотвратить то, что неизбежно для кого-то, но для него — шанс все исправить и сделать по-другому. Однажды он жутко напился и с таким жаром заверял Тэхена в своих тупых сверхспособностях, что оказался на подоконнике, намереваясь прыгнуть с пятнадцатого этажа, а потом, отмотав время, плюнуть Тэхену в лицо, но его, конечно же, сняли с подоконника и уложили спать, на следующий день откармливая аспирином. Уже потом Чонгук понял, что даже прыгни он — ничего бы не доказал. Потому что помнить об этом прыжке будет только он. Чонгук со вздохом откидывает голову на сиденье, чувствуя все то же опьянение, которое остановилось на отместке «не очень». Возможно, вся его жизнь после того случая — это один затяжной сон без конца и края. Или он оказался в аду, где обречен на нескончаемую борьбу с самим собой — той частью, которую принимать отказывается. Дерется со своими демонами и раз за разом проигрывает. Недопитая банка пива так и стоит на столике весь последующий час, пока он тревожно дремлет, то и дело просыпаясь, когда Юнги случайно задевает его локтем. Приходит в себя окончательно, стоит стюардессам начать катить по проходам тележки с едой. Они вылетели из Сеула поздним вечером, поэтому теперь им раздают что-то вроде завтрака — не то омлет, не то закос под него. Чонгук бы предпочел хлопья с молоком, но где сейчас такое богатство раздобудешь. — Уже не хочешь напиться в усмерть? — как бы между делом интересуется Юнги, намазывая на разрезанную булочку масло. — Не очень, — Чонгук гипнотизирует взглядом стаканчик с кофе. Опьянение сменила противная тошнота. Неужели этот перелет через несколько часов закончится. — А вам? — Брось, — на его столик ставят свой стакан кофе, будто именно это может спасти его от состояния расплющенной картофелины, — можешь не панмалить. Я вроде еще не совсем старик, чтобы брюзжать слюной из-за того, что кто-то младше меня на пару лет обратился ко мне на «ты». Чонгук думает, что вот он бы начал. Потому и сам выкает со всеми абсолютно, ибо не дай бог ошибется, и ему укажут на его проеб. Проебываться Чонгук не любит. Особенно, когда это становится всеобщим достоянием. Солнце, что выглядывает из-за крыла самолета, ныряет лучами в иллюминатор и врезается ему точно в глаза. Чонгук наклоняется вперед, прячась от занимающегося дня, и одним резким движением опускает створку. Странно, что не сделал этого раньше. Стюардессы собирают мусор, использованную одноразовую посуду, интересуются, не хочет ли кто дополнительно напитков. Чонгук, выпивший аж два стакана кофе — свой и чужой, — лишь лениво наблюдает за тем, как Юнги просит апельсиновый сок, а после выливает в него бутылек с водкой — последний, судя по всему. Глупый смех рвется из Чонгука сам собой. — Чтоб ты знал, — Юнги отпивает из стаканчика, — приземлений я боюсь больше, чем взлетов. — Да я и не говорил ничего, — улыбается он, — пей себе на здоровье. И пускай приземляться им лишь через три часа. Чонгук даже готов присоединиться к чужим возлияниям, да вряд ли стюардессы выдадут ему сейчас хотя бы пиво, поэтому он продолжает молча наблюдать за тем, как Юнги пьет свою водку с соком и печатает что-то и даже не пытаясь рассмотреть, что именно. А Юнги, словно чувствуя, что Чонгук вовсе не подсматривает, не пытается опять опустить крышку ноутбука. Становится странно. То ли дело в том, что он все еще пьян, то ли в том, что он впервые — нет, правда, впервые — пристально разглядывает Юнги, пользуясь тем, что тот слишком сосредоточен на экране компьютера, чтобы обращать внимание на всяких пацанов, но Чонгук приходит к поразительному умозаключению, что сосед ему попался если не красивый, то очень симпатичный — сложно судить, когда шкала смазливости парней в твоей башке состояла лишь из «не, кошмар» и «ну норм». Или из одного Тэхена, который в глазах Чонгука «очень норм», а все, что ниже — не, отмена. Он не может решить, куда именно определить Юнги. Тот, заметив чужой взгляд на себе, очевидно долго терпит, не решаясь макнуть в факт лицом, но в итоге не выдерживает, и резко поворачивает голову, заставая Чонгука врасплох. Он тушуется и переключает все свое внимание на иллюминатор, начав поднимать и опускать задвижку. Даже не помнит, а смущался ли хоть раз в ситуациях, подобной этой. Подумаешь, пялился долго, с кем не бывает. — Правильно, небо снаружи поинтереснее, чем экран моего ноутбука, — хмыкает Юнги. — Я вовсе не… Я не… — давится Чонгук словами. Чувствует возмущение, потому что он не на ноутбук таращился, но следом приходит к выводу, что так даже лучше. Юнги снова хмыкает и сворачивает ворд, обнажая заставку на экране. Чонгук косится на нее незаметно и дуется, ощущая себя тупым подростком. Не то чтобы в его голове даже начали зарождаться неуместные мысли вроде спросить у Юнги номер телефона или что-то такое, но кто вообще этот парень, который на заставке обнимает его за плечи? Окей, возможно, они все-таки зародились. Тэхен бы точно сказал, что он просто давно не трахался. И пошел этот Тэхен нахуй. Удариться еще дальше в свои неловкие мысли Чонгуку не дает ощутимая встряска, что опрокидывает пустой стаканчик из-под кофе, который он так и не убрал с выкидного столика. Он мгновенно хватается обеими руками за подлокотники и круглит глаза. Юнги — захлопывает ноутбук и следует его примеру, но в этот раз они оба замечают, что его рука накрывает ладонь Чонгука. Они синхронно смотрят друг на друга, но не отстраняются, потому что встряска повторяется. Загораются лампочки «пристегнуть ремни». Чонгук лупит глаза в иллюминатор, понимая, что солнце исчезло за тугими темно-серыми облаками. Они проглатывают самолет и даже не думают выплюнуть обратно — будто уже начинают переваривать, разрезая небо вдалеке росчерками синих молний. Чонгук отнимает руку от подлокотника, на мгновение теряя чужое тепло, а затем сам хватает Юнги за запястье, боясь дышать. Только не гроза. Только, блять, не гроза. Это лишь однажды случалось с ним, и именно с тех пор он боится летать. Только не- Юнги разворачивает руку ладонью вверх и переплетает их пальцы. Так глупо и неуместно для тех, кто едва ли знаком. Будто начало — или конец — какой-то слезливой мелодрамы. Чонгук выдыхает, понимая, что это ни капли не помогает ему взять контроль над своими страхами. Наоборот — его с еще больше силой швыряет в панику, потому что… потому что?.. «Самолет вошел в зону турбулентности. Просим вас сохранять спокойствие и не покидать свои места», — словно сквозь толщу воды слышит Чонгук и загнанно выдыхает сквозь рот, не в силах отвести взгляда от иллюминатора. Там — самый настоящий апокалипсис. Конец света. Конец всего. От молний ярче, чем могло быть от солнца, и их вспышки озаряют салон самолета. Чонгуку — предсказуемо страшно. — Хотелось бы мне сказать, что никогда больше не буду летать, но еще как-то домой надо будет возвращаться, — произносит Юнги, и его голос едва ли слышно за чужими беспорядочными вскриками. — Если долетим, я в Лос-Анджелесе и останусь, потому что домой уже не полечу, — непроизвольно повышает голос Чонгук, потому что самолет встряхивает до того сильно, что его подбрасывает на сиденье. Сверху вываливаются кислородные маски. И где-то здесь у него окончательно сдают нервы. За окном — тьма и ни единого намека на то, что был рассвет. Только чернота и всполохи молний; начинает казаться, что так было всегда и навсегда останется. Чонгук чувствует себя узником грозы, от которой ему не уйти. Он немигающим взглядом таращится в приборную панель с горящими лампочками и понимает, что если самолет рухнет, ничего не изменится. Вообще ничего, потому что он никто и бежать ему некуда — он в небе на высоте десять километров, и единственный выход — это прыгнуть с парашютом. Или умереть. Выбери своего бойца, блять. Юнги, надевший кислородную маску, трясет его за плечо, тянет к нему другую, но у Чонгука совершенно одеревенели все конечности. Он не может двигаться, его сковало паникой. Он даже не ощущает того, что Юнги, психанув, надевает ему маску сам, шлепнув от всей души ладонью по затылку, чтобы наклонился вперед. Самолет больше не встряхивает — его трясет так, словно они сейчас стоят ногами на земле, что терзает землетрясением, готовым стереть с лица земли целые мегаполисы. Все внутри подпрыгивает — каждый из органов припечатывает к пищеводу. И Чонгук понимает — они падают. Из раскрывшихся багажных отделений падают сумки, рюкзаки, пакеты; каких-то пассажиров скидывает с мест, потому что они не успели пристегнуться. Ушные перепонки вдавливает вовнутрь от свиста и криков, которые становятся одной сплошной какофонией. Он нагибается вниз, обхватывая руками ноги, группируется. Поворачивает голову и глядит на Юнги, глаза которого закрыты. Они — падают. Они — в шаге от смерти, потому что после крушений самолетов выживают единицы. Но если у Чонгука есть шанс, то у Юнги его нет точно — не посреди океана в сотнях миль от берега. Он плотно зажмуривает глаза и произносит про себя заветное «пожалуйста». Ему никогда не было страшно настолько, как в этот момент.

***

— Чонгук? Он давится воздухом на середине глубокого вздоха и закашливается, накрывая ладонью рот. Смаргивает слезы. Взгляд упирается в потухшую лампочку «пристегните ремни». Дрожь внутри не унимается, а словно нарастает в геометрической прогрессии, будто катастрофа для него не произошла уже, а только в процессе своего краха прямо ему на голову. — Эй, ты собирался выйти вроде? Чонгук переводит плывущий взгляд вбок и смотрит на Юнги, в непонятках подобравшего ноги. В ожидании того, что он мимо него выберется в проход. — Да, извини, — шепчет Чонгук, накрывая ладонью глаза. — Извини? — интонация чужого голоса слегка меняется. Точно. Юнги пока не разрешал обращаться к нему на панмале. Точно. Блять. Чонгук позволяет нервному смешку сорваться со своих губ. — С тобой все в порядке? — на его плечо ложится рука. Он вздрагивает, но не спешит отряхнуться от ощущения чужого тепла. Замирает на пару мгновений, а потом резко подрывается на месте — да так, что Юнги чуть не роняет с коленей ноутбук. Чонгук упирается рукой в спинку своего кресла и обводит взглядом салон самолета. Он должен что-то сделать. Он, блять, обязан что-то предпринять. Потому что в противном случае не только всем этим людям конец, но и ему не видеть жизни за пределами этого ебаного самолета. Тошнота, затихнувшая на секунду, начинает разгораться с новой силой. Юнги, даже не пытающийся скрыть замешательства во взгляде, позволяет ему вывалиться в проход. А Чонгук, сглатывающий позывы выблевать недавно съеденную еду прямо на этот противно-синий ковер, пошатываясь, бежит в сторону занавесок, сквозь щель в которых видит стюардесс.