Сто девяносто километров в час

Another day and gravity's got, gotten a hold of me I never dreamed that this could be happening, not to me But there he came falling down Falling so hard I started believing Dihaj — Skeletons

— Звучит еще более бредово, чем захват самолета, — веселится Юнги. — Вовсе нет, — почти обижается Чонгук, — сам подумай. Мы не можем в действительности устроить тут захват заложников и всякое такое. Да нас быстрее запрут в туалете до конца полета, который ты и сам знаешь, чем закончится. И паника среди пассажиров нам не нужна. — Возможно, именно она нам и нужна, — задумчиво произносит Юнги, — но если никто не поверит в то, что ты говоришь, кто-нибудь да обязательно воспримет всерьез слова о том, что на самолете заложена бомба. — Не обязательно бомба, — удивляются ему в ответ, — хотя, в принципе, тоже неплохо. Чонгук понятия не имеет, как в его тупую и ошалевшую от многочисленных путешествий во времени голову пришла идея отправить Юнги в тыл ко врагу (простите, к стюардессам), как какого-то северокорейского шпиона, но отчаянные времена требуют отчаянных решений, или как там говорят. — Меня слушать уже точно никто не станет, а вот на тебя стюардессы внимания не обращали, даже когда я тебя к выходу тащил, — объясняет он, — поэтому, я думаю, ты сможешь с ними нормально поговорить. Главное выглядеть одновременно испуганным и крайне озабоченным. — Я не могу взять и обвинить тебя, — хмурится Юнги, — ты хоть представляешь, что с тобой сделают, если нам все-таки повезет сделать аварийную посадку? Сожрут с говном. — Они ничего не станут предпринимать, пока мы в воздухе. Побоятся, что спровоцируют меня. Будут наблюдать и все такое. А уже после приземления устроят обыск и поймут, что я совершенно безобиден. Ну и ты состроишь виноватое лицо, мол, черт попутал. — Класс, — только и выдает Юнги с мрачным видом, — заебись просто. — У тебя есть идеи получше? — Да. Например, обвинить кого-то другого. — Может не прокатить, — несогласно мотает головой Чонгук, — а вот я уже успел устроить сцену. Вполне сойдет за правду, что на этом я не успокоюсь. — Ладно, как скажешь, — Юнги с раздражением отстегивает ремень безопасности, — я за тебя залог вносить не буду, если в аэропорту тебя под белы рученьки подхватят и утащат. Он подавленно кивает и откидывает голову на спинку сиденья, всеми силами сдерживая желание приподняться в кресле и обернуться на Юнги. Чонгук закрывает глаза, чувствуя легкое головокружение. Нет так должно было начаться это лето. Не так закончиться. Но вот он сидит на борту обреченного рейса до Лос-Анджелеса — совершенно раздавленный грузом ответственности, который сам же себе на плечи и взвалил. Но ему не на что жаловаться. Не в чем никого обвинять. Это было его решением. Юнги возвращается минут через пять — с таким озадаченным лицом, что Чонгук даже и не знает, как все это понимать. Он ерзает на месте и все же решается: — Ну как? — Наплел с три короба, — Юнги смотрит на него округлившимися глазами, — типа… реально с три короба. Прости. — За что ты извиняешься? — Я отошел от плана. Пришлось ориентироваться на месте. — Что ты им сказал? — пугается Чонгук. — Что заметил на борту подозрительных пассажиров. И случайно подслушал их разговор о том, что они собираются захватить самолет за несколько часов до приземления и сменить курс. — Погоди, пассажиров? Но мы же… Бля-я-ять, — тянет он, накрывая ладонью лоб. — И куда наши мифические захватчики собрались направить самолет? — В Мексику, — жмет плечами Юнги, — обычно туда все преступники и бегут, не? Текила, кактусы, полное беззаконие. — Ну и кто из нас слишком много фильмов смотрел? — Чонгук издает нервный смешок. Они молчат минуту или около того; оба таращатся в спинки сидений напротив. Чонгук думает о том, придется ли ему пережить падение самолета в третий раз, Юнги, кажется, размышляет о том же. Нет никаких гарантий, что их план сработает. Блять, если быть предельно откровенным, Чонгук больше уверен в том, что их все-таки запрут в туалете. Что ж, такого приземления в океан у него еще не было. Эта мысль заставляет его засмеяться. Пока Юнги допивает остатки виски-колы, он все-таки оглядывается; пытается найти взглядом хотя бы одну стюардессу, но те всем скопом спрятались за занавесками. Когда Чонгук отворачивается и снова садится прямо, он натыкается на чужой внимательный взгляд. Юнги неистово щурится, разглядывая его; судя по лицу, явно пытается решить про себя логарифмическое уравнение. — А что ты там говорил про то, что я тебе понравился? — А? — теряется Чонгук от неожиданности. — Ну… то и говорил. — Напомни. — Отстань, — смущается он. Юнги понимающе усмехается и засовывает пустую бутылку из-под колы в кармашек сиденья напротив. Взгляд, однако, не отводит. — Прошу простить мне мое внезапно ожившее любопытство, просто со мной такого ни разу не случалось, — говорит он, сдавленно улыбаясь. — Такого — это чего? — Чонгук начинает раздражаться. Корит себя за длинный язык и то, что вообще заговорил об этом. Подумаешь, понравился. Не обязательно же было кричать об этом. — Ну типа, — качает головой Юнги, подбирая про себя слова, — чтобы я вот так сходу начинал нравиться мелким студентам. — Ты говорил, что универ закончил три года назад. У нас не такая уж и большая разница в возрасте, сам ты мелкий. — Все верно, я выпустился три года назад. Но я не говорил, что из аспирантуры, верно? — улыбка на губах Юнги становится шире. — Мне двадцать девять. Чонгук аж к креслу примерзает. Как неловко все складывается. Ему даже сквозь землю провалиться хочется, да вот незадача — их по небу тащит железное корыто. Какое там сквозь землю — разве что сквозь океан. — Ну, — откашливается он, — дерьмо случается. — Дерьмо — это ты о моем возрасте? — Юнги тянется обратно к бутылке, чтобы вытащить ее и дать Чонгуку по башке. — Скорее о своем. Ответом ему служит смех. Взгляд Юнги — Чонгуку не кажется, это действительно происходит — становится теплее. — Знаешь, не верю, что говорю это, но если все обойдется, я вполне готов купить тебе кофе, — Юнги тянет руку и зачем-то щелкает ему по носу; Чонгук задерживает дыхание, обескураженный не столько чужими действиями, сколько словами. И буквально хмелеет, когда до него доходит смысл сказанного. — Что, я тебе тоже понравился? — лыбится он. — Может быть, — неопределенно отвечают ему. «Уважаемые пассажиры, впереди ожидается зона турбулентности. Просим вас пристегнуть ремни и не покидать свои места», — звучит женский голос в динамике, что заставляет Чонгука насторожиться. Вроде бы ничего особенного, но после получасового затишья это кажется странным. Он не помнит, чтобы в прошлый раз это происходило в этот отрезок времени. Чонгук бросает беглый взгляд на загоревшиеся лампочки наверху и поворачивается к Юнги. — Сходи к ним, узнай, как обстоят дела. Тот кивает, шустро отстегивается и, совсем неграциозно качнувшись в проходе, быстро идет в сторону кухни. Чонгук, нервно топающий обеими ногами сразу, заставляет себя смотреть прямо, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. Юнги возвращается спустя минуту — в глаза сразу же бросается его широкая, довольная улыбка. — Ты не поверишь. — Поверю, — Чонгук чуть не задыхается от облегчения, — поверю, во все поверю, выкладывай. — Ты уже готов надеть юбку из банановых листьев и лифчик из кокосов? — Юнги двигает бровями. — Мы летим на Гавайи, — шепчет он, придвинувшись ближе. — О боже, — неверяще круглит глаза Чонгук, — ты серьезно? Блять, я не только лифчик из кокосов надену, я в этом лифчике на пальму заберусь. — Да, они не стали сообщать пассажирам о смене курса, — продолжают все тем же шепотом, — чтобы не спровоцировать наших несуществующих террористов. — Умно, — улыбается он, — даже интересно, как они будут успокаивать бушующую толпу, когда все смекнут, что к чему. — Безопасность превыше всего. Пускай бесятся. Зато в живых останутся. — Они даже не узнают, что смерти избежали, — Чонгуку немного, самую капельку грустно от этого. — Настоящие герои не носят плащей, — Юнги, кажется, пытается состроить мудрое выражение лица, но Чонгук вот вообще не впечатлен. — Что ж, — он склоняет голову к плечу, — раз мы летим на Гавайи, с тебя Пина колада, а не кофе. — Да хоть целое ведро. Около получаса ничего не происходит. Лампочки пристегнутых ремней гаснут; некоторые пассажиры поднимаются со своих мест. Чонгук проверяет время — чуть больше четырех часов в пути. Где-то через два они приземлятся на Гавайях. Он закрывает глаза, сползая вниз по креслу. Облегчение накатывает волнами, захлестывает с головой. Пока рано радоваться, но Чонгук не может заткнуть это громкое тепло внутри, которое обволакивает все органы. Неужели у него получилось? Неужели он смог предотвратить неизбежное? Юнги хватает его за руку одновременно с тем, как самолет встряхивает. Чонгук распахивает глаза; взгляд сразу же упирается в опять загоревшиеся красным лампочки. Он тянется дрожащей рукой к задвижке на иллюминаторе и поднимает ее. Во все глаза смотрит на рассветное солнце — яркое, слепящее, такое красивое. Смотрит и чувствует, как внутри пазл за пазлом отмирает что-то, потому что солнце на горизонте медленно, но неумолимо проглатывают черные грозовые облака. — Нет, — шепчет Чонгук, — не может этого быть. Просто не может. Юнги крепче сжимает рукав его кофты; он чувствует, как его короткие ногти сквозь ткань вдавливаются в кожу. Чонгук опускает задвижку. Поворачивается к Юнги и смертельно грустно улыбается. Он понимает, что должен сказать что-то, успокоить, возможно, даже понадеяться на то, что в этот раз все обойдется, но Чонгук уже знает, что из этой грозы им не выбраться живыми. Это замкнутый круг, который будет без конца повторять их короткое знакомство засмотренной до дыр кинопленкой. Или нет. Потому что он не уверен, что сможет вернуться назад. Может быть, в этот раз это действительно конец для них обоих. — Не получилось? — Юнги старается держать лицо, но он без труда видит, что тот жутко напуган. — Не получилось, — Чонгук смотрит на него, не мигая почти; пытается запомнить каждую деталь на тот случай, если не сможет обмануть смерть и в этот раз, — наверное, мы хотели убежать от шторма, от которого убежать нельзя. И он все ближе и ближе. Возможно, потом он настигнет нас в самом начале полета, и вот тогда я уже точно ничего не смогу сделать. Хотя я и так не смог. — Ты хотя бы попытался, — произносит одними губами Юнги. Чонгук печально улыбается, отстегивает ремень, двигается вбок. Игнорирует все правила безопасности, обнимая Юнги обеими руками и вжимаясь лицом в сгиб его шеи. Чонгук закрывает глаза и больше их не открывает. До самого конца. А когда все-таки делает это, то соскальзывает рукой вниз по дверце туалетной кабинки. Он едва успевает выставить вперед ногу, чтобы остановить свое падение. Открытая бутылка виски плещется в другой руке, частично проливаясь на кафель. Чонгук моргает, разглядывая грязно-бежевую плитку под ногами, а потом моргает еще раз, когда замечает, как на нее падает крупная темно-красная капля. Он выпрямляется, поднося к лицу руку. Перед глазами плывет, и он едва снова не теряет равновесие, подходя к зеркалу. Чонгук выглядит ужасно — бледный, взлохмаченный, с кровавыми подтеками под носом. Кровь течет из обеих ноздрей, попадая на губы, стекая вниз под подбородку и заливая ворот темной толстовки. Он ставит бутылку виски на раковину и наклоняется, чтобы умыться. Не помогает — кровь продолжает идти. Накрыв лицо рукавом кофты, Чонгук снова смотрит на себя в зеркало. И в этот момент чувства безудержным шквалом рушатся на него, подобно тому шторму, от которого он с таким рвением пытался убежать. Он замахивается рукой; бутылка отлетает к стене, рассыпаясь на осколки и заливая кафель теперь уже не только его кровью, но и виски. Чонгук кричит от бессилия. Это его предел. Он абсолютно точно уверен, что это — его предел. Он больше не сможет вернуться назад во времени. Это конец. Чонгук заглядывает в глаза самому себе через зеркало. Может, и конец. Но он может сейчас взять свой рюкзак и покинуть аэропорт. Попытаться забыть все случившееся, как страшный сон. Попытаться — ключевое слово. — Блять. Да, Чонгук действительно подхватывает свой рюкзак, частично залитый виски, но бежит не к выходу, а в сторону стойки регистрации, на ходу размазывая кровь по лицу. Задевает плечами всех, кого только видит, потому что его мотает из стороны в сторону, но пусть Чонгук дурак — зато упрямый. Он замирает возле очереди людей, выстроившихся на посадку, и крутит головой. Пытается отыскать в толпе Юнги. И понимает, что его нет. Юнги — нет. А это означает только то, что он уже внутри самолета. Рюкзак, который Чонгук все это время сжимал за лямку, выскальзывает из его руки и падает на пол. Ему — хочется упасть следом, что он и делает почти — хватается за спинку ближайшего сиденья и наклоняется из-за накатившей тошноты. Юнги уже внутри. Самолет — все так же упадет. Чонгук — больше не сможет вернуться во времени назад. Его захлестывает паникой. Он понятия не имеет, что ему делать. Чонгуку не хочется умирать. Он ведь правда любит свою жизнь, сколько бы на нее ни ругался. Но и Юнги, которого едва встретил, ему терять не хочется тоже. Поэтому он принимает единственное возможное в этой ситуации решение, достойное его глупого сердца, которое так и не научилось слушать голову. Чонгук выпрямляется. И так и замирает на месте. Потому что видит Юнги, который вылетает из коридора, ведущего на посадку, и расталкивает пассажиров, вертя головой. Через несколько секунд находит то, что искал, и бежит сторону Чонгука, спотыкаясь чуть ли не на каждом шагу. Роняет свой рюкзак метрах в десяти от — прямо под ноги какому-то мужчине — и подлетает к нему, хватая за плечи. Чонгук — растерянно хлопает глазами. Все еще не двигается, когда Юнги начинает судорожно вытирать рукавом кровь с его лица. — «Не сегодня, так завтра», — с глупым видом и совсем тихо говорит Чонгук. Юнги обхватывает его щеки обеими руками, пробегается взглядом по лицу и порывисто целует, почти сразу отстраняясь. Облизывает губы. Это наверняка было не очень приятно. — Никакой Пина колады, — говорит он, — до конца жизни о Гавайях слышать не смогу. — Ты помнишь? — голос Чонгука звучит забавно, потому что его щеки все еще стискивают в своих ладонях. — Абсолютно все. — Но как?.. Чонгук помнит, как обнимал Юнги в те короткие минуты до того, как самолет рухнул в океан в последний раз. Помнит, как крепко его пальцы вжимались в ткань чужого свитшота. Не помнит он другого — чтобы хоть когда-нибудь перемещался во времени, касаясь другого человека. И тем более — вот так. Он берет Юнги за запястья и отстраняет его руки от своего лица — лишь для того, чтобы наклониться вперед и самому поцеловать его. Юнги — совсем не против. Чего не скажешь о толпящихся вокруг людях, что смотрят на них с непониманием и осуждением. — Что делать будем? Чонгук почти пропускает вопрос мимо ушей, потому что смотрит и насмотреться не может. Не верит в то, что жизнь свела его с подобным человеком — который не только поверил, но еще и запомнил. И плевать, что это произошло только потому, что Чонгук вцепился в него обеими руками, боясь, что это его последний шанс обнять Юнги. — Ты имеешь в виду с самолетом? — Нет, я про то, к тебе или ко мне, — фыркает Юнги, — конечно, я про самолет. — Думаю, пора пустить в ход твою идею с бомбой. Чонгук достает из кармана телефон. Он прекрасно знает как то, что сам он сделать анонимный вызов не сможет, так и то, что они не успеют добежать до таксофонов, которые все снаружи аэропорта. Но Чонгук знаком с человеком, который достаточно псих, как и он сам, чтобы исполнить его просьбу. — Эй, тебе разве не пора ставить телефон в режим полета? — весело спрашивает Тэхен. — Заткнись и слушай, потому что от этого зависят жизни сотни людей, — с ходу говорит Чонгук, буквально чувствуя, как Тэхен на том конце провода строит серьезную мину. — Ты уверен, что твой друг сделает это? — нервничает Юнги. — Уверен, — кивает Чонгук, — плюс около нашего жилого комплекса есть таксофон. Если повезет, уложится в десять минут. «Готово», — присылает лаконично короткое сообщение Тэхен спустя девять минут, чем вызывает сразу две улыбки. Вылет рейса «Сеул — Лос-Анджелес» откладывают сначала на два часа, а потом на все пять. Вместе с ним отменяют несколько других рейсов, что приводит к столпотворению внутри аэропорта. Чонгук с Юнги все это время сидят в местном Макдоналдсе и пьют не очень-то и вкусный кофе, который, однако, Юнги покупает сам, как и обещал. Кровь из носа перестает идти почти сразу после того, как Тэхен присылает свое первое сообщение, и больше не начинает течь снова, чего не скажешь о сообщениях, которые на Чонгука потом выливают скопом — Тэхен пишет, что едет в Инчхон, и точек вперемешку с тупыми смайликами в его сообщениях больше, чем Чонгук видел за все их знакомство. Возможно, спустя пару часов Чонгук познакомит Тэхена с Юнги. Возможно, через несколько дней Юнги надает Тэхену по шее, и тот поймет, что все, что рассказывал Чонгук о перемещениях во времени, — чистая правда. Возможно, спустя пару лет Юнги с Чонгуком все-таки долетят до Лос-Анджелеса и одновременно якобы в шутку предложат друг другу доехать до Лас-Вегаса, где можно сделать все то, что под запретом в их родном Сеуле. Но пока что они сидят в переполненном Макдоналдсе, читают новости в Навере о заложенной бомбе в самолете и глупо улыбаются. — О господи, я же оставил в самолете чемодан со всей одеждой, — стонет Чонгук. — Нашел, о чем переживать, — Юнги открывает крышку на, кажется, уже третьем стаканчике кофе, — я тебе этой одежды столько куплю, что каждый день будешь новый свитшот надевать. Чонгук глупо смеется. И впервые за такое долгое время чувствует себя по-настоящему счастливым.