Сто девяносто километров в час

Чонгук открывает глаза одновременно с шумным выдохом. Сразу же заглатывает воздух обратно. Чувство такое, что он не дышал минуты две; голова кружится от недостатка кислорода. Его еще никогда не откидывало во времени назад так часто и через настолько короткие промежутки. У этого вполне могут быть свои последствия, но пока у него нет времени думать об этом. Внутри все подрагивает, когда он смотрит в иллюминатор. И понимает, что они в аэропорту. Они все еще в аэропорту — на борту самолета, который только готовится ко взлету. У Чонгука попросту срывает крышу от этого осознания, да настолько, что он забывает обо всем — о том, что здесь больше сотни человек, которых он бросает на смерть, что где-то наверху на полке лежит его рюкзак с паспортом и документами, что он сам — выглядит как минимум психом. Чонгук забывает и подрывается с места, заставляя Юнги, который даже имени его не знает сейчас, удивленно поднять взгляд. Чонгук вываливается в проход, совершенно точно оставив на чужих ногах пару синяков, и хватает Юнги за плечи. Заставляет подняться на ноги следом. — Эй, какого черта ты творишь? — прилетает ему возмущенное, но Чонгук не слушает. Ему плевать. Пускай потом Юнги покроет его матом с ног до головы и заявит в полицию, но он хотя бы будет жив. Чонгук тащит его за собой по проходу, крепко вцепившись в рукав толстовки, неуместно грубо толкает стюардессу, что едва ли успела отклониться в сторону сидений, пропуская их вперед. Юнги позади брыкается и пытается вырваться, но Чонгук неумолим и туп, как танк, у которого одна лишь задача. Он добирается до выхода и уже собирается выскочить наружу, как понимает, что либо ему придется угрожать стюардессе, чтобы та открыла дверь, либо… пойти по третьему кругу. — Вернитесь, пожалуйста, на свои места, — вежливо просит девушка, — через минуту мы отправляемся. — Выпустите нас сейчас же! — едва не орет Чонгук. — Отпусти меня, ты, сумасшедший! — ругается Юнги, больно царапая ногтями его запястье, пытаясь освободиться из захвата. — Боюсь, это уже невозможно, — стюардесса указывает рукой на салон, — прошу вас пройти к своим местам и пристегнуться. Нет. Никакого вернуться на места и пристегнуться, блять. Чонгук откровенно паникует, предпринимая попытку сообразить, что делать. Однажды, пару лет назад, самолет, на котором он летел в Европу, развернули прямо со взлетной полосы обратно к аэропорту, чтобы высадить пьяного пассажира-дебошира. Может, провернуть сейчас такое же? Начать драться, размахивать чем-нибудь? Подумаешь, в черные списки всех авиакомпаний попадет, ничего страшного. — Пусти! — Юнги, воспользовавшись его замешательством, все-таки вырывается и с размаху ударяет кулаком; наверняка целился в лицо, но Чонгук успевает отклониться, поэтому прилетает куда-то в плечо. Юнги, с раздражением поправив толстовку, начинает идти обратно к своему месту. А он стоит, открывая и закрывая рот, и провожает его взглядом. Второго шанса вытащить Юнги из самолета у него уже не будет. Но Чонгук все еще может попытаться устроить сцену, чтобы из самолета выкинули его одного. Он стоит; игнорирует стюардессу, которая говорит ему что-то. Чонгук же — застыл на перепутье, потерявшись в самом себе. Потерявшись в смешанных чувствах, самое яркое из которых — отрицание. Он опускает голову в смирении — диком, громком, кричащем. Чонгук кричит внутри себя, но его никто не слышит. А потом он возвращается в салон и идет к своему месту. По третьему кругу — значит, по третьему. Главное, чтобы ресурсов его тупой способности хватило на то, чтобы сработать в третий раз, а иначе он бесславно погибнет, потому что решил остаться по собственной воле — не из-за всех этих людей, а из-за Мин Юнги, который сейчас даже не знает его имени. И теперь вряд ли захочет узнать. Чонгук останавливается возле Юнги, который с видом нахохлившегося воробья раз за разом одной рукой поправляет волосы, а другой — что-то яростно печатает в телефоне. Мимо протискивается стюардесса, в сотый раз прося Чонгука сесть и пристегнуться, и ему не остается ничего, кроме как: — Извини, — говорит он и, не дождавшись реакции, протискивается к своему креслу. Юнги, судя по виду, откровенно охуел — да настолько, что все слова растерял. Таращится на Чонгука так, словно он всю его семью оскорбил, а следом сжег дом. — То есть сначала ты схватил меня и потащил черт знает куда, а теперь тыкаешь? Ты вообще оборзел, малолетка? — Прости, — снова произносит Чонгук, действительно ощущая себя виноватым. — Хватит панмалить! — повышает голос Юнги. Это настолько тупиковая ситуация. Он не знает, как поступить, чем себя оправдать, что говорить. В прошлый раз у них уже был выстроен диалог, какая-никакая, но симпатия как минимум, как к собеседнику и соседу, а теперь… а теперь — полный пиздец. Чонгук плавно, но уверенно погружается в безысходность, потому что не уверен, что уже сможет вернуть к себе расположение Юнги. Он молчит с глупым видом, смотрит в иллюминатор, перебирает пальцами. Самолет выезжает на взлетную полосу. Господи, он настолько идиот, что решил остаться только потому, что не смог оставить здесь Юнги. Идиот же. В голову приходит глупая мысль, что кошка по имени Снежинка может остаться без хозяина, если этот чертов самолет после всех попыток Чонгука все же рухнет и так и останется на дне океана. Он истерично смеется, вжимаясь спиной в кресло, когда самолет набирает высоту. Юнги — бросает на него мрачный взгляд. А Чонгук — решает идти ва-банк, потому что ему уже нечего терять. Разве что время, которое сейчас на вес золота. На вес чьей-то жизни и даже не его собственной. — Мин Юнги, — выстреливает он, поворачивая голову, — ты летишь в Лос-Анджелес по работе. Твоя компания открывает там новый филиал. — Что? — на него таращатся, как на привидение. — Твою кошку зовут, блять, Снежинка. А еще… — Чонгук поджимает губы, совсем не хотя продолжать, но это необходимо, иначе его не воспримут всерьез, — у тебя был старший брат, который занимался парашютизмом. Юнги, кажется, не моргает даже. Он глядит на Чонгука расширившимися глазами и молчит; не обводит взглядом с ног до головы, не морщится, ничего такого. Просто таращится с каменным лицом и молчит — до тех пор, пока сам Чонгук не выдыхает обреченно, опуская голову. Видимо, именно этим движением выводит из ступора. — Ты сталкер или типа того? — Нет, — мрачно отвечает он. — Тогда откуда ты знаешь это? — Откуда знаю что? — Чонгук сжимает зубы и немного злится — не на Юнги, на ситуацию. — Что ты однажды напился по пути на конференцию в Бангкок настолько, что тебя будили все стюардессы? Что ты предпочитаешь рыбу, а не курицу? А еще, что у тебя в кармане толстовки лежит один пустой бутылек водки и три полных? Ты об этом? — Чего, блять? — шепчет Юнги. — Я пытался вытащить тебя из самолета потому, что ты мне понравился. А я — слишком дебил, чтобы взять и бросить человека, что мне понравился, на борту самолета, который рухнет в океан. Юнги ничего не говорит. Судя по всему, даже забывает про свой ноутбук, который и раскрыть не успел — тот лежит грустно на коленях. Чонгук — уже не чувствует себя неловко, потому что вымотан до предела. Для кого-то время застыло, для кого-то случившегося попросту не существует, а он — проживает раз за разом одно и то же, не имея возможности даже отдохнуть нормально. Юнги все еще молчит — минуту или около того. Разглядывает Чонгука, как диковинку какую-то, а потом достает из кармана бутылек водки и откручивает крышку. Выпивает залпом и сдавленно кашляет. Возле них с тележкой останавливается стюардесса и предлагает напитки. Чонгук — просит отдать ему полную бутылку колы. — Я не понимаю, — наконец-то подает голос Юнги. — Звучишь, как я десять лет назад, — Чонгук, залпом выпивший половину бутылки колы, вливает в нее виски, чтобы сделать коктейль прямо на месте, — а знаешь, что было десять лет назад? Был я и теракт в пусанском место. В котором умерли мои родные и я в придачу. Умер, но потом очнулся за шесть часов до. С тех пор меня откидывает во времени назад перед тем, как я умираю. Как тебе такое? Юнги, уже давно забывший о том, что Чонгук беспорядочно тыкает ему так, словно они закадычные друзья, никак не комментирует его панмаль и отбирает бутылку с колой, в которой виски, если честно, даже больше. Делает несколько глотков. — Попросить меня пересадить что ли. — Валяй, — злобно лыбится Чонгук, хоть и не хочет. Ему простимо, — только итога это не изменит. Ебнемся в океан, как миленькие. А потом опять все с начала, но только потому, что в этом самолете оказалась моя задница с суперспособностями. — Суперспособностями, — глупо повторяет Юнги. — Пацан, ты слишком много смотрел Марвел. — В Марвел не показывали твои фотографии с братом. В Сораксан, в Пусане на фоне моста Кванан, у острова Моксом во время отлива, в заброшенном парке аттракционов Yongma Land. Чонгук не может понять, откуда он знает все эти места с фотографий. Но он знает. Каждое из них. Он был и в парке, и у моста, и на острове. Он был везде, где Юнги делал фотографии с братом. Что это? Шутка от Судьбы, что по непонятной причине дала ему возможность пробовать строить свою жизнь заново раз за разом? — Пиздец, — только и произносит Юнги, обнимающийся с бутылкой виски-колы, которую Чонгук хотел сам вообще-то выпить, но раз так, то пускай, — какой пиздец. Я сплю. Я уснул в аэропорту. — Если бы, — очень тихо говорит Чонгук, наклоняя голову. Он больше не видит чужого лица, но чувствует, как на него смотрят. — Как тебя зовут? — от этого вопроса он вздрагивает. Не ожидал даже, что спросят. Захотят узнать. — Чон Чонгук, — шепчет он. — Мне двадцать два, я лечу в Лос-Анджелес на курсы, — не знает, зачем говорит все это, но в голове все настолько перемешалось. — А еще я, кажется, немножко в тебя влюбился. — Че-го? — ржет Юнги. Наверняка захмелел уже от этой дурацкой бутылки параши. — То-го, — на тот же манер отвечает Чонгук. — Я не знаю, я слишком охуел от того, что кто-то мне поверил. Сложно устоять. — Поверил? Я? — Да, в прошлый раз. Перед тем, как самолет упал. — А, то есть ты все это мне уже рассказывал? — Типа того. — Вау, вот это нихуя себе приключение, — Юнги ставит бутылку на выкидной столик и издает задушенный смешок, — вообще обосраться просто. Ты уверен, что не в Марвел проблема? — Да боже! — вскидывает голову Чонгук. — Да не кипятись, — на него смотрят хоть и пьяно, но все равно максимально осмысленно. С улыбкой еще такой простой. Словно они тут не собственную жизнь решают, не жизни сотни человек, а так — в шашки играют. — Мне все еще слишком смешно, чтобы говорить серьезно. — А стоило бы. — И что ты предлагаешь? Как в прошлый раз все было? Как было в прошлый раз? Да как бы… провально, но все равно классно. Чонгук смотрит на Юнги и думает, что да, ужасно все было в прошлый раз, но Юнги тогда послал нахуй всех стюардесс и предложил захватить самолет, а он — понял, что, кажется, влюблен. — Нам нужно захватить самолет или типа того? Да, он влюблен. Теперь уже точно. — Можно я тебя поцелую? — вырывается у Чонгука. — Чего? Фу, бля, я тебя второй час знаю, отстань! — возмущается Юнги и шлепает ему ладонью по плечу. — Извини, — сразу же отодвигается он. Ох уж это глупое желание успеть сделать перед смертью все, что хочется. Он молчат минуту или около того, синхронно гипнотизируя наполовину пустую бутылку из-под колы на столике Юнги. Стюардессы раздают еду, а они — оба отказываются, вместо этого попрося сок. Чонгук вот на все сто уверен, что Юнги в свой стакан выльет водку из своих бесконечных бутыльков. Кто-то свыше дает тебе способность, с которой ты не знаешь, что делать. Ты избегаешь смерти случайно однажды, потом — намеренно. Швыряешься этой вседозволенностью и пытаешься отыскать смысл, но находишь двойное дно, за которым — третье. Балансируешь на грани и все еще не знаешь, как быть, что делать. Для чего это все. До тех пор, пока не встречаешь человека, которого спасти хочется вместе с собой. И даже если на это уйдет вечность — ты будешь отматывать время до тех пор, пока само понятие времени не исчезнет. Может, ради этого все было. Чонгуку больно, но еще больше — страшно. От мысли, что он не сможет возвращаться во времени бесконечно. Он поднимает подлокотник, что разделяет их сиденья, и прижимается своим бедром к чужому. Юнги, приподняв брови, бросает на него вопросительный взгляд, но Чонгук упрямо на него не реагирует. Смотрит на свои черные джинсы, смотрит на чужие светло-голубые с прорезями на коленях, и все глубже погружается в бесконечные вопросы, на которые мироздание ответы еще не придумало. — Я не хочу проходить через это в третий раз, — говорит он, — пусть я много раз проворачивал это, но никогда так часто за какие-то сутки. Юнги отвлекается от своего стакана сока, в который выливал водку. Сейчас напиться только не хватало, вот серьезно. — Что ж, Чон Чонгук, — называет он его имя полностью, — у меня тебе плохие новости. Не думаю, что у тебя получится как-то повлиять на курс этого самолета. Ты ведь уже пытался, верно? Возможно, нам просто суждено угодить в шторм и умереть. Вот как. Суждено, значит. «Суждено», — говорят Чонгуку, который столько лет плевал в лицо смерти и всячески ее избегал. Который смеялся над ней и сам же ее искал, пытаясь самому себе что-то там доказать. Суждено для одних, но лишь тупой аттракцион боли — для него. Чонгук — не согласен. Он громко, до крика не согласен. Он готов от всего отказаться, лишь бы все это больше не повторялось. Потому что ему не столько самому жить хочется, сколько спасти. — На сколько часов тебя там отбрасывает? — Не знаю, — он разглядывает свои ладони, — иногда час, иногда три, максимум — шесть. — Ясно, — Юнги достает из-под толстовки цепочку с кулоном, — тогда смотри. В том случае, если откинет лишь на час. Назовешь эту фразу — и я точно не стану сомневаться в следующий раз. В раскрывающемся кулоне фотография Юнги с его братом. Чонгук не разглядывает лица — пытается абстрагироваться, переводя взгляд сразу к выгравированной фразе с другой стороны кулона. «Не сегодня, так завтра». Так глупо. Он улыбается. Не сегодня, так завтра. Когда-нибудь — обязательно. Юнги прячет кулон обратно и глядит на Чонгука так, словно через пару секунд тот даст ему лекарство от всех болезней. Это смущает и заставляет чувствовать себя ничтожной кляксой на лобовом стекле чужой жизни. Самолет подбрасывает на очередной воздушной яме, и Чонгук на автомате сжимается, закрывая глаза. Молится, что хотя бы пусть не сейчас. Все органы ощутимо подбрасывает. Он открывает глаза и смотрит на Юнги, который невозмутимо сидит со стаканом в руках и отхлебывает из него, то и дело расплескивая содержимое. Господи. Невозможно. Чонгук опять жмурит глаза с бешено колотящимся сердцем. Но колотится оно не из-за воздушных ям. Он так влюблен, что орать хочется. Не сегодня, так завтра. — Сейчас что нужно делать? Бегать, кричать, визжать? — Нет, — он наклоняется и не хочет отвечать, потому что ему известен итог. — Но мы… — Можем попытаться? — подхватывает Юнги. Юнги — как нечто такое, чего Чонгук пытался избегать последние пять лет. Как голос истины, который он всегда затыкал. Как жизнь, которая у него всегда была, но на самом деле нет. Он поворачивает голову и во все глаза смотрит на Юнги, который отстегивает ремень. — Что нам нужно для того, чтобы захватить самолет? Пластиковых ножей точно не хватит. Чонгук — пропал. Он во все глаза глядит на Юнги и понимает, что исчез. Весь растворился в этом глупом, но таком сильном чувстве. — Не трогай пластиковые ножи, — Чонгук приподнимается на сиденье, — у меня есть идея.