Хроники Эсдо

Аман смутно помнил свое раннее детство. Каждый раз, когда он пытался вспомнить его самостоятельно, перед ним вставала нечеткая пелена образов и никакой конкретики. Ему чудился запах матери, скрип деревянных половиц под ее ногами, когда она его лелеяла, мерный колыбельный напев из ее уст и лай собаки на дворе. Как он разлучился с этим — было загадкой. Воспоминания, которым он мог верить, начинались донельзя резко. Вот он бредёт среди тощих серых елей в утреннем тумане, голодный, как медведь после спячки, и продрогший после ночного ливня. Холщовая одежда, давно покрытая пятнами, неприятно прилипла к коже. Его зубы клацают, как закрывающиеся капканы, когда он начинает бежать. Шорох ветвей, который постепенно нарастал за его спиной, вряд ли был вызван ветром — даже лютая зимняя вьюга не умеет так утробно рычать и стучать лапами по опавшей осенней листве. У Амана не так много сил, чтобы скрыться от волка, или волков: у него нет и мгновения, чтобы обернуться назад и взглянуть в жёлтые хищные глаза, налитые жаждой крови. Башмаки дырявятся о лесную подстилку, камни впиваются в ступни, и если у него ещё был призрачный шанс укрыться среди кустов, то теперь он исчез — его выследят по дурманящему животный желудок запаху, и не отпустят из этой чащобы. Аман начинает всхлипывать, затем плакать, ноги слабеют и он невольно замедляет шаг. Ему хочется уткнуться в живот матери, убедиться, что все хорошо, и никаких волков рядом нет, но этого не произойдет. Он не знает, где его мать, дом, даже деревня. Мальчишка не помнит, кто он и откуда взялся, как зашёл в лес… лишь свое имя и присутствие в его жизни матери. Смерть уже дышит ему в загривок, когда вдалеке, с холмика, поросшим густой щетиной из берез, он видит протоптанную тропу, по которой движется какой-то караван. Ему глубоко наплевать на боль, которая пронзает его тело, когда его мозг придумывает невероятный план — попросту сигануть с высоты, чтобы волк не успел схватить его. Кажется, он даже слышит лязг клыков над макушкой, и едва присев, попросту катится кубарем вниз, как мячик. Падение оказалось больнее, чем ожидалось: мальчишка падает на правые ребра и ударяется лбом. Сознание вышибает мгновенно, но проснувшись, Аман обнаруживает себя не на небесах, а внутри повозки. С этого момента начинается его нынешняя жизнь. Оказывается, это был не торговый и не разбойничий караван, а монашеское шествие. Его подобрали жрецы Руфеона, бога-создателя этого мира, Акрасии. Поняв, что он — самый беспризорный из всех беспризорников, они ласково принимают его под свое крыло, и довозят до Леонхольда. Мальчишка большими глазами разглядывает белизну чудного города, когда его доводят до церкви. Его приветствует никто иной, как сам преподобный отец Браум, главный по духовной иерархии в этом городе. Широкое лицо мужчины, уже заметно задетое старостью и сединой, приветливо улыбается ему. Жрец что-то спрашивает у него своим глубоким голосом, но Аман совершенно бесстыдно скользит взглядом по его ослепительно белым одеяниям. Отец Браум оказался очень терпеливым — с возрастом к Аману пришла мысль, что он не первый его ученик. Мужчина недели две выхаживал его, кормил белым хлебом и вкусным куриным супом, давал спать по десять часов в день, и лишь к вечеру приходил, чтобы начать расспрашивать. Аман отвечал честно, и лишь недовольно шевелил носом, когда понимал, что кроме своего имени ему не особо есть что сказать. В ответ жрец лишь по-отцовски нежно клал свою ладонь в белоснежной перчатке ему на плечо и прижимал к себе, успокаивая и не осуждая. Но потом, когда его детские ноги окрепли и позабыли страх недавней погони, преподобный предлагает ему два пути: остаться у них и принять путь веры Руфеона, или отправиться на улицы Леонхольда в поиске собственной дороги. Аман сразу же соглашается остаться, и приносит горячие детские клятвы о том, как он всю жизнь посвятит свету и благодетели. Среди серебристой бороды старца скрывается улыбка, и с этого момента он становится ребенком их братства. Аману выделяют свою комнату, и в ней он впервые видит зеркало. Мальчишка буквально подплывает к нему, вглядываясь в свое отражение. Худосочный, поджарый блондинчик с ясно голубыми глазенками. Аману нравится, и он улыбается самому себе, с неприятной неожиданностью обнаруживая, что у него выпал один из зубов при падении. Благо, что молочный. Затем к нему снова приходит отец, переспрашивает его в собственной уверенности, ведь пути назад не будет, но мальчик уже готов на все и вся. Его приводят в большой, нет, огромный! — позже окажется, что не огромный, это лишь детское восприятие со стороны маленького роста, — коридор, где посвящения ждут такие же мальчишки и даже пару девчонок, как и он. Сироты или нет, они все похожи друг на друга своими блестящими огнем глазами, что стреляют на дубовую дверь, за которой скрывается алтарь Таинства. Они заходят туда поочередно, и возвращаются, уже принесшие клятвы и в черных рясах. Когда пробивает его минута, у Амана стынет кровь в жилах, и он, пригнувшись, входит за двери. Полумрак сразу же окутывает его пуховым одеялом, по просторной комнате витает аромат тающего воска, и свет сотни свечей горит, будто россыпь звёзд на небе. Его робкие шажки гулким эхом проносятся по мраморным стенам, исписанных вычурной мозаикой. Аман спустя долгие мгновения предстает перед самим алтарем, поднимается на три белые ступеньки и поднимает взгляд наверх. Оттуда на него ласково смотрит отец Браум, в золотом одеянии. Мужчина подмигивает ему, и губы сами растягиваются в улыбке. Аман приносит клятву, повторяя за преподобным: — Отныне и вовек, от этого биения сердца и до последнего, и поныне предсмертного вздоха, я прошу Владыку Первозданного Света Руфеона, бога-прародителя, принять в свои объятия на благо Акрасии и церкви… Аминь, — мальчишка приподнимает взгляд на преподобного, проверяя, сказал ли он все так, как надо, как вдруг впервые встречает хмурое выражение его лица. В свете загорающихся рун на алтаре, и дивных узоров вокруг, мальчик смотрит лишь на отца. Когда магические круги вокруг воспылали чисто белым светом, они сменились на огненно-красный цвет, затем потухли, и что-то внутри него щелкнуло, потянуло. Аману не спится в эту ночь. Он вспоминает, как отец разгладил свое лицо в приветливой улыбке, объяснив, что странное ощущение у сердца — это пробудившееся магическое нутро, но его глаза… они были строги и состредоточены, будто делая какой-то сложный выбор. На утро мальчишка, уже одетый в рясу, ждёт своего первого учебного дня. Когда с восходом солнца звучат внутренние колокола, он, давно готовый, толкает свою дверь, чтобы выйти. Он идёт вместе с другими послушниками в кромешной тишине, принимает свой первый постный завтрак так, будто это невиданное явство, и следует за провожатым на первый урок, когда чувствует на себе пристальный взгляд. Он вертит головой во все стороны, пока его не окликают монахи и просят этого не делать. Надувшись, Аман выслушивает смешки от ближайших соседей, по-взрослому решив, что дружить он с ними не станет. В первый месяц им рассказывают о мире, о самом естестве Акрасии. Так он узнает, что Руфеон был всегда, что его ослепительный свет породил тень и вместе с тем великое зло — Хаос. Что именно бог создал этот мир и вдохнул в него жизнь. Что Руфеон разделил часть своей силы на семь осколков, породив младших богов, которые помогли отцу создать моря, сушу, небо и звёзды, людей, силлинов, умаров и ещё множество рас, которые нынче ступают по этой земле. Как младшие боги, последовав примеру отца, сами воплотили свои силы в сосуды — части Ковчега. Как вся их семья отдалилась от Акрасии, чтобы наблюдать за ней. А затем пошла первая Война — как искушённые невероятной силой народ халь устроил апокалипсис, нарушив Порядок. Аман узнает о том, как бог Хаоса Инграмм покусился на творение Руфеона, как из первого столкновения тьмы и света вышли Хранители: дивные создания, первые, в чьих жилах были обе стороны. Мальчишка разинув рот слушает историю о том, как Хаос был свергнут, но не повержен, как Инграмма предали и его место занял Казерос, и как Акрасия повторила свою ошибку, вызвав Второе Вторжение. Но тогда, отвергнутая богами из-за наглости всего одного народа, у Акрасии не было будущего, пока семь героев, названных Эсдо, не собрали Ковчег воедино и не совершили подвиг, убив порождения Тьмы. Под конец учитель говорит, что их церковь создана для того, чтобы не повторить историю в третий раз. Их цель — выискивать грешников и еретиков, и помогать верному себе, а не сладкому греху люду. Аман записывает все в свою тетрадку самым лучшим почерком из всевозможных детских. Мальчишка забегает в библиотеку, таскает в свою комнату толстенные книги, чей вес больше его собственного, и буквально вылизывает каждый сантиметр их страниц в поисках информации. Он даже спрашивает на уроках то, чего не спрашивают другие послушники, за что получает нагоняй от учителей за недосып и избыточную любознательность, и… презренность со стороны детей? Даже просто пробежав глазами по классу, можно было увидеть, как уже образовались свои группы, как нашлись лучшие друзья. Аман совершенно неожиданно обнаруживает себя одиноким, и пытается это исправить, но ни в одной из компаний его не принимают. Отвергают прямо, косвенно, молчаливо — неважно. Ему нет места среди них, но на нём та же одежда, он ест то же самое, спит также, молится и изучает священные писания… Это вызывает злость, перерастающую в гнев. Однажды ему в шутку выливает на голову суп самый задиристый мальчишка, и у него сдают нервы. Смешки смешиваются с молчанием в голове, и совершенно не осознавая себя он кидается на обидчика, не взяв даже вилки в качестве оружия. У него есть зубы, и тело само с невероятной точностью впивается в шею ошалевшего хулигана. В этот момент в его жизни вновь появляется отец Браум, резко появившийся из ниоткуда и откинувший его от мальчишки. Аман, почти вкусивший человеческой крови, замирает сам, когда видит, как все глаза столовой обращены лишь на него, и только на него. Но его интересует лишь один, и интерес весьма взаимен. Отец чертит в воздухе одним выверенным движением руки непонятный магический символ, и зал заполняет слепящий до белизны свет. Аман, потирая заболевшие глаза, обнаруживает себя уже в своей комнате. Сердце начинает биться чаще, как от той волчьей погони, и мальчишка дёргает ручку двери, но та оказывается запертой. Солнце через окно уже катится к закату, а он продолжает метаться по комнате, как птичка в клетке. Аман заползал под кровать, вылезал оттуда, прятался по одеялом, замирал в ее центре, сторонясь стен — одним словом, он не находил себе места… Пока один щелчок замка не заставляет кровь застыть, а дыхание остановиться. В его обитель, которая уже начала казаться чужой, входит преподобный. Его лицо не выражает ничего. Они смотрят друг на друга несколько долгих мгновений, и Аман чувствует себя все-таки загнанным, и в этот раз ему некуда бежать. Внезапно, отец Браум неторопливо проплывает мимо него и садится на краешек кровати, смотря на алеющий закат. — То, что ты сегодня сделал, забыть невозможно, — начинает старец, — Но я сделал так, что теперь эта тайна между мной и тобой. Садись рядышком, у нас с тобой будет долгий и тяжёлый для такого ребенка, как ты, разговор. Аман выполняет просьбу не сразу: он смотрит в профиль наставника, поджав бледные губенки, но повинуется, зная, что по-другому уже нельзя. — Вы… вы убрали тех послушников и учителей? — робко спрашивает мальчишка. — Что ты, нет, — качает головой преподобный, — Заклятие забытия. Запрещённое плетение магии, карающееся сожжением на костре. Мальчик сжимает худые пальцы в кулачки и вжимает шею, замерев, как лебедь перед лисой. — Не бойся. Я буду в полном порядке, — неожиданно улыбается отец, — В конце концов, каждый из живых хотя бы раз грешит за все отведенное ему Руфеоном время. Это наша сущность, тень от пылающей свечи, — проницательные глаза начинают смотреть ему в золотистую макушку, но Аман не отвечает на это, — Тьма есть и в тебе, милый мой ученик. Слова священника никак не могут быть произнесены таким мягким тоном: не слащавым, не приторным, а попросту мягким. По-отцовски. — Ещё когда я только увидел тебя, внутри меня загорелось желание взять такую натуру под свое крыло. Ты держался на своих израненных ножках, смотря чистосердечно прямо. Тогда я почувствовал, что ты особенный, и клятва это только подтвердила. Красное сияние… это сияние фетранийской луны в тебе. Вам ведь уже рассказали, что это такое — Фетрания? — Изначальный мир… мир… — Аман записался, а последнее слово не слетало с языка. — Мир Изначального Хаоса, — продолжил преподобный, — Негатив Первозданного Света, владения брата всевышнего Бога. Вам ещё не рассказывали о всех творениях, прекрасных, но ужасных, что вышли из лона тьмы. Вместо солнца там светит кровавая луна — безжизненная и завораживающая. Это сердце Хаоса, очаг их силы, который погасал от магии богов и Ковчега. Во времена Вторжений луна раскалывалась, не выдерживая собственный Хаос внутри себя самой, и осколки, маленькие метеоры, попадали через Разломы в Акрасию. Они есть и до сих пор, хранятся в недрах нашей земли напоминанием о темной стороне. Но есть среди этих метеоров и те, кто не погас. Они ищут сосуд, который может принять их силу, чтобы воплотиться в жизнь… Существ, что попали под эту карающую длань, зовут дэронами. Не божественные существа, не демоны, они пилигримы между двумя великими силами. Ты один из них, Аман. Поэтому ты, тихий и дружелюбный, на детскую дразню ответил так, как отвечают взрослые в праведном гневе. Ты не хотел этого, но тебя неосознанно соблазнил осколок, почувствовавший власть над тобой… — Что со мной будет? Меня казнят? — взрывается расспросами Аман, впервые поднявший голову с начала разговора. Голубые плошки наполнены слезами, чистыми, как сам Свет. — Твоя судьба зависит только от тебя и твоих решений, — отрицательно качает головой старец, — Конечно, если люди прознают про то, что ты дэрон, тебя не оставят в покое до конца жизни, и ты в итоге придёшь к одному из путей смерти. Людям будет безразлично то, что ты дитя, совершенно невиновное в том, что ты стал сосудом силы осколка. Они боятся, боится память предков в их жилах, которая не забыла ужасов войны с Фетранией. Это твоя возможная судьба. Но ты можешь скрыть этот секрет, и не из побуждений эгоизма за свою жизнь, а для блага. Ты можешь побороть демона в себе, стать выше этой низменной силы греха. Твоя способность к магии сильна из-за того, что ты рождён с ней. И если заставить по реке течь иную воду, вместо Хаоса Свет, ты можешь принести в этот мир гораздо больше, если погибнешь, гонимым всеми. — А вам самому не страшно? — хлюпает носом мальчишка, слишком юный для серьезных решений в своей жизни, которая ещё не успела толком начаться. — Я гораздо старше тебя, и видел многое, — загадочно отвечает отец Браум, — Я видел безумцев, стремящихся к лону греха, как к спасительному вздоху; людей, свято верующих в тривиальность и односторонность мира; четвертование невинных по причине грубого солипсизма. Я видел вещи гораздо более ужасные, чем мрак, который описывается в легендах. Нет, Аман, мне не страшно, потому-что я знаю, что по ту сторону меня будет ждать Руфеон, ведущий о том, что я искренне служил свету, даже несмотря на свои грехи. Не должен бояться и ты, мой мальчик, — преподобный приветливо протягивает ему ладонь, — Свое решение ты должен принять сейчас, потому-что жизнь мимолетна, и ты не можешь повернуть время вспять даже на одно биение своего сердца. Аман соглашается, как согласился бы любой, кто жаждет жизни и тепла в ней. Необычный послушник ограждается на время от других детей и учителей, которые не могли его вспомнить. Его даже отправляют ненадолго кораблем в Берн, столицу мира, на ритуал другой клятвы у другого алтаря, совершенно непохожего на первый, и возвращают в Леонхольд. Теперь мальчишка проводит время в своей комнате или с отцом Браумом на своих нестандартных тренировках. Преподобный изнуряет его тяжёлой работой, затем ссушает ещё не раскрывшиеся полностью магические каналы, а под конец дня заставляет его вдумчиво читать священные письмена. Старец не смущается мухлевать запрещенными приемами — наводит наваждения, которые выводят его из равновесия: агрессия фантомов людей во всех ее проявлениях или же сладкая песнь греховных грез. Аман каждый раз выныривает из этих страшных снов, как из пучины озера, и ясность разума отрезвляюще осознает о том, что как бы не была прекрасная черная роза, как бы не манили ее смольные лепестки, стоит лишь по-настоящему прикоснуться к бутону, как цепкая лоза с острыми шипами обовьет твою руку и затянет всего, никогда не выпустив. Время проходит незаметно, день идёт за днём, и если вначале Аман был на грани падения в бездну, то с каждым новым уроком и исчезнувшим мороком он понимает, что закаляется. Вскоре мальчишка уже не бежит от своих страхов, уходит из мрачного зловонного сада. Он становится достаточно устойчивым для того, чтобы выйти в свет вновь. Отец удовлетворённо кивает, смотря на то, как его детские глаза обрели серьезный вид. Он наконец, спустя несколько лет тренировок возвращает в его комнату убранное зеркало, и мальчишка сразу же заглядывает туда, отшатнувшись. Нет, он больше не мальчишка лет девяти, он юноша, и его долгая подготовка совпадает на его день рождения — дату, когда он впервые начал этот изнуряющий путь самоконтроля. Аману восемнадцать, и теперь он не маленький хлюпик с выбитым зубом, а высокий, фактически двухметровый, — ладно, всего метр восемьдесят три, — парень, с выразительным правильным лицом. Преподобный объявляет группе послушников о том, что он — переведенный по обмену из другой церкви. Сверстники с интересом разглядывают его, потому-что среди них он кажется самым взрослым. Всегда знает ответы на вопросы, всегда прилежен… и неожиданно красив. В период сладкой юности Аман сталкивается с первыми признаниями в любви от девушек. Но он реагирует очень сухо, как любой другой человек, не знающий общества в течение длительного времени в несколько лет. И хотя внутри он попросту сгорает, как спичка, вспыхнувший от этих чужих чувств, он отвечает уклончивым отвержением. Ему неприятно бить чужие сердца, но кажется, любовь его совершенно не интересует. Его целью, которая заполнила его нутро, стала вера и помощь людям. Преподобный вскоре отпускает его из родной леонхольдской церкви в путешествия по ближайшим сёлам, где Аман впервые в реальности встречается с неприятной стороной жизни. Болезни, разбои, смерти — но уже на второй раз он спокоен, как ледяная глыба, и уверенно практикует на ранах свою магию, пока другие регулярно ходят в кусты с рвотными позывами. Аман приучает себя к обществу, понимая, что одиночество с тьмой осколка внутри себя разрушит его. Он начинает беседовать со своими пациентами, выслушивать их истории. Доярка рассказывает о том, как ее пятый сын угодил в драку с козой, пока юный монах залечивает ей сломанную руку, кузнец на пальцах объясняет свое дело, а он смещает его плечевой сустав в нужное место. Как и предсказывал отец Браум, его магия значительно отличается от магии сверстников. Тем нужен не один день и помощь в виде лечебных трав, чтобы залечить нарывы, которые заживают под его лёгкой рукой за считанный час. Аман сам не до конца понимает, какова природа его магии — иногда, сидя у костра, послушники рассказывали о невероятных ощущениях внутри, когда они приносили клятву. Он слушал внимательно, но лёгкое дуновение потоков в его теле не могли сравниться с «фейверками» и «взрывами». В конце концов, практика берет свое, и в окрестностях Леонхольда его прозывают Чудотворцем. Аман каждый раз чувствует себя в смятении, когда благодарный человек произносит это прозвище. Конечно, ему приятно… и одиноко от того, что люди не знают о его дэронской натуре. Счастливые глаза не могут уловить в нем демона, и со временем он привыкает. Аману стукает двадцать два, когда преподобный, который уже начал горбиться, со знакомой хитрой улыбкой говорит ему: — Ты готов. Больше я тебе не учитель, но я остаюсь твоим наставником. Ты в любой момент можешь вернуться в эту церковь за помощью и советом, и я буду ждать тебя здесь, покуда не пройдет отведенное мне время. Я знаю, что вырастил тебя не так, как остальных: ты не знаешь общения, но стремишься к нему. Если ты возжелаешь, то можешь надеть синий цвет и отправиться в бесконечное странствие ради высшей цели. Мир огромен, дитя, и мое старческое сердце хочет, чтобы ты познал хотя бы малую часть. И поверь мне — не оставайся в Леонхольде потому, что здесь твой дом. Тебе уготована великая судьба, которая заведет тебя за те границы, о которых ты даже не знаешь… Аман приносит финальную клятву у того же алтаря, где он стоял совсем маленьким в ожидании чуда. Его объявляют полноправным жрецом-пилигримом, выдают магический посох в форме креста, и юноша стремится к исполнению этой роли. Он берет себе белоснежную лошадь, которой дает простое имя — Бланка. В первые месяца он не отходит далеко от города. Проезжает по знакомым близлежащим сёлам, иногда возвращается к Леонхольду, чтобы восполнить припасы и провести вечер с чашкой чая у отца. Но затем он отходит все дальше и дальше, пока не останавливается на холме. Холме, с которого он прыгнул от волков к новой судьбе. Те страшные звери уже наверняка стали безмолвными скелетами, призраками смерти. Аман неуверенно ведёт кобылу через трескучий березовый лес, пытаясь понять, откуда он. Но три года поисков не дают ему ответа: лес оказывается невероятно большим, а деревни, в которые он заезжает, молчат. Никто не может припомнить белобрысого мальчишку, никто не может дать ему ответа. Жрец не перестает надеяться, но больше целенаправленно не ищет. Бланка поворачивает назад, и Аман снова на дороге к Леонхольду. Три года прошло с последнего раза, когда он видел отца, и юноша стремится навестить дорогого ему человека. До Леонхольда остаётся километров восемьдесят, когда он входит в лес своего кошмара, и внезапно вновь чувствует взгляд на спине. Он оглядывается, хмурясь, но деревья скрывают нечто. Аман продолжает вести кобылу, виляя по пути, делаю крюки, но чувство преследования не отпускает его. В конце концов, юноша заворачивает в последнюю перед городом деревню, как всегда готовый помочь. Его радостно встречает староста, провожает до главной площади. Уже вовсю хлопают ворота и двери — первыми навстречу к нему выбегают юркие дети, за ними их родители, и уже потом неторопливо семенят старики. Но даже здесь сердце бьёт тонкий жгут подозрительной боли. Аман улыбается в пустоту, а глаза зорко пробегают по головам жителей, пока не цепляются за подозрительную новую фигуру. Не слишком высокая, она обтянута черным плащом и капюшоном — недостаточно скрытно, чтобы он не мог начать всматриваться в лицо, но его прерывают. Наконец объявляются волки. Грубые и тяжёлые шаги сзади чужеродны — он заезжал в эту деревню часто, так что знал, что здесь так никто не ходил. Аман прерывает лечение маленькой девочки и оборачивается за спину. Заохавшие селяне пугливо расступаются перед шайкой в пятнадцать человек. На их плечах кожаные доспехи, а выражения лиц и многочисленные кинжалы в ножнах говорят о хозяевах прежде, чем их главарь, самый высокий и широкий в отряде, не выдает скрипучим голосом заядлого курильщика: — Наша цыпочка попалася, — жёлтые зубы выплёвывает искаверканное слово, — Какая прелестная ряженая монашка, парни! — Аман-Чудатворец прямо таке перед нами, — из-за спины главаря хищно выскальзывает захудалый мужчина, — Нама известно твое способие к лечению, — покрасневшие глаза неотрывно смотрят на него. — Нам-с помощь нужна твоя, малой, — слащаво приветливо говорит главный бандит, раздвигая руки, будто в приглашении объятий, — Мы туто недавно обосновались. У вас гожие местечки и хорошие сундучки вокруг Леанхольда… — Что вам нужно? — прерывает здоровяка Аман, потихоньку отталкивая посохом застывшего ребенка от себя. — Кама грубо! Прервать твоего босса, — глаза, пропитанные жадностью, сверкают предупредительным огнем, — Ты будешь нас лечити. Тока нас и в нашей банде бушь. — Кто… вы? — жрец совершенно не заметил момента, как древляне невероятно тихо попрятались в свои дворы, и он остался один на один с людьми, от которых явно нечего было ждать чего-нибудь хорошего. — Так ты не слышал? — удивляется главарь, а затем гордо боченится и объявляет на всю деревню, — Мы — Черная Корона! Гроза люда и их страх! Владыки этих мест и сборщики дани. Мы — новые хозяива! И нам мешаюти стражники у Леанхольда, они ранят моих парней. А ты будешь лечити эти раны днём и ночно, тогда мы захватим этот городишко! Амана пробирает страх. Разбойники? Банда разбойников! Которые кошмарят простых крестьян и обворовывают их дома? А кинжалы в их руках блестят темно-багровым цветом, даже не отмытые от… крови. Перед ним убийцы, те самые люди, что коснулись греха и усладились его соком настолько, что сами стали его частью. — Эти хто тут стоит? — внезапно худощавый вытягивает голову и смотрит куда-то за его плечо, — Смотрити, нибаится. Или застыл от страха, аха-хах?! — как настоящий трущобный кот бандит пробегает Аману за спину, и жрец поворачивается за ним, чтобы посмотреть, что за глупый крестьянин остался на площади. Но внезапно он видит, что это вовсе не древлянин, а та самая загадочная фигура в черном капюшоне, к которой стремительно приближается разбойник. — Ити какие мы смелые! — ещё издалека улюлюкает он, а подойдя ближе, останавливается и ойкает, — У-у, груди, так это же девка! — Милая дамышня решила нас попотчевать? — подхватывает главарь, и Аман готов покляться, что ему в шею донёсся зловонный запах его рта, — Хто это? — Да я эту не помню, — хищно наклоняет голову худощавый, — Аки новые лица? Ты нездешняя, верно? — с лицом, выражающим все откровение, разбойник приближается к фигуре вплотную, — Чем нас радовать то будешь, коли не с этих дворов, малая? Ады с нами по-хорошему, и я обещаю тебе, что скучно тебе нибудит! Аману мерзко уже от этих слов, и он едва ли может представить, каково сейчас девушке. Он стоит и судорожно продумывает план. Создать плетение щита? Можно, но он не сможет одновременно не поместить в него разбойника и девушку… начать бежать к стойлам и вскочить на Бланку? Не только гнусно и трусливо, но его могут успеть поймать. А драться он не умел — конечно, преподобный научил паре приемов, но юноша никогда их не использовал, да уже и забыл сейчас, как именно… только если поддаться инстинктам красного осколка, он сможет… Разбойнишка тянет свои трясущиеся ручонки к капюшону, явно желающий увидеть лицо девушки, на которую у них всех уже есть план, звериный и первобытный план похоти. Худые пальцы нарочито бережно откидывают капюшон, и буквально все смотрят на девушку в этот момент. Бандит как-то странно ойкает и отшатывается, и теперь Аману открывается вид. Он готов увидеть любую внешность, но только не такую. Жрец замирает дыханием сам, когда лицезреет какую-то аномалию. Волосы, не рыжие, а огненно-красные, короткие и зачесанные назад уже притягивают взгляд, как сияющий пламенем венец. Лицо девушки несколько худое, острое: про щекам идут странные алые полосы, и прищурившись, юноша понимает, что это настоящая чешуя на скулах. Девушка стоит спокойно, с закрытыми глазами, на веках которых также идёт что-то наподобие чешуи, и лишь черные брови чуть сходятся на переносице. — Ты что за черт окаянный?! — взвизгивает разбойник. Аман едва успевает уловить что-то, просвистевшее в воздухе. Рука странной незнакомки с невероятной скоростью взмахивает у лица мерзавца, а затем презрительно выкидывает какую-то вещь в противоположную сторону. Мгновение стоит тишина, и Аман следует взглядом за брошенным предметом — что-то телесного цвета, немного продолговатое и… Юноша не может разобрать, что лежит на деревенской площади, как его отвлекает громкий звук падающего тела. Худощавый падает на спину, издавая тихий хлюпающий хрип. Жрец переводит на него взгляд и замирает в сотый раз за этот день. У разбойника явно не хватает гортани. Взгляд на замолчавшее тело, на брошенный предмет, вновь на тело, затем — на руку девушки. Та оказывается окровавлена, и капли беззвучно падают на землю. Аман уже видел смерть. Видел трупы, свежие и посиневшие, видел угасающие глаза смертельно больных, даже был в последнюю минуту у жертвы, в которую пырнули ножом. Он стоял над рыдающим мужчиной, уже не в силах помочь — юноша видел последний миг человеческой жизни. Но он никогда не видел, как происходит само предвестие. Аман был зачарован, ему было страшно, противно, и самое ужасное — любопытно. Он… никогда не думал, что жизнь вот так легко отнимается. В одно мгновение, в одно лёгкое движение руки, и так безразлично холодно, и безвозвратно. Незнакомка неторопливо открывает глаза в уставшем от всего этого выражении, и сердце Амана начинается биться быстрее. Как тогда, когда волчья пасть щёлкнула над его головой. Глаза девушки не просто налиты кровью, они и есть — кровавые, с узким, неестественным зрачком, как у дракона с картинки. Это глаза хищника в человеческом обличии. — Б-бля! — красноречиво выдает главарь, — Она убила Разика! Схватить суку и выпотрошить, как свинью! Нет! Сначала я ее трахну, вяжите ей руки! Мужики, две секунды обдумывающие приказ, заоравшей от ярости гурьбой налетают на девушку, но их судьба решается тоже невероятно быстро. Явно демон, призванный в этот мир кем-то, так ловко виляет между выставленными по ее шею кинжалами, что это похоже на танец. Короткий плащ-накидка взвивается от движения, и руки, одетые в немного массивные железные перчатки? — разят. Воздух-живот-воздух-глаза-отодвинула-снова в живот. Когда к ней приближается главарь, демоница по-кошачьи плавно уходит вбок и вниз, перерезая сквозь серую грубую штанину жизненно важную артерию ноги. Вторая рука проходится по сухожилию, и главарь неловко и взвизгнув, шмякается о землю носом. Аман тоже начинает реагировать. Губы сами вычитывают беззвучное заклинание, рука в мгновение чертит в воздухе знак, и сквозь посох начинает сочиться магия Первозданного Света. Белоснежные нити в секунду обвиваются вокруг него по кругу, образуя почти прозрачный щит. Через него он уже сможет укротить порождение тьмы. Девушка стоит над упавшим, но пытающимся встать и терпящим фиаско разбойником. Тот пыхтит и бранится отборными тракторными выражениями, но его голос постепенно стихает. Незнакомка безразлично стоит над ним, будто чего-то выжидая, но она ничего не делает, даже когда разбойник умолк как минуту. — По чему заклинанию ты оказалась в этом мире, демон? — прерывает звеняющую тишину Аман, зовя замеревшую, — С какой целью тебя призвали? Ты суккуб? Имп? Демон мести? Девушка оборачивается к нему, и Аман взглатывает, когда сам встречается с алыми глазами. Они мифические, таких не бывает ни у людей, ни у других рас. Демонесса неожиданно делает несколько неторопливых шагов к нему, явно не опасаясь боли от магии света. Теперь между ними всего лишь прослойка щита, и жрецу становится не по себе: на плечи налегает каменная ноша, а глаза цепляются за окровавленные одежды. Закрытая ткань, лишь неглубокий вырез на… достаточно выразительной груди. Поджарое тело с хорошо проглядывающими мышцами, но главное — виднеющийся шрам на ключице. У демонов не бывает шрамов. Девушка внезапно щелкает по щиту, и Аман почти отскакивает от неожиданности. Магическое плетение мелодично отзывается на движение, не потрескавшись и не начав шипеть. На железных пальцах не поправился металл, а на необычном драконьем лице не промелькнула боль. Оно вообще не изменилось, оставшись таким же безразличным. — Ты… не демон? — замерев от удивления, вопрошает Аман. Он все также напряжён, но если перед ним и вправду было бы порождение тьмы, щит бы отреагировал на демонические доспехи. — В качестве благодарности приму краткое объяснение дороги до Леонхольда, — издает девушка. Ее голос тверд и волен, но хрипит, будто она долго не говорила. Незнакомка отводит глаза на свою окровавленную ладонь. — Кто ты? — Аман убирает щит, и сразу же ему становится вдесятеро неуютней. Вокруг девушки буквально висит темная аура, и даже с разницей в росте на голову он чувствует себя маленьким. — Леонхольд, — повторяет она, игнорируя его вопрос. Хищные глаза возвращаются от руки на его лицо, и выглядят они очень требовательными. — Выход из деревни и на север, вниз, до моста над рекой, не пропустите, — немножко сипло выдает Аман, все ещё не веря. Он увидел смерть, ее действие. Юноша много ночей у костра провел, размышляя, какой ужас охватит его, если он увидит такое, но жрец не был готов к тому, что это его в некоторой степени зачарует. И не был готов к тому, что не будет испытывать презрения к убийце. Девушка, получив ответ, мгновенно смещается с места и направляется к въездным воротам. Она накидывает опрокинутый капюшон и стремительным шагом исчезает из деревни. Местные начинают осторожно выглядывать из своих окон, шепчась над трупами. Аман подходит к телам ближе. В коленках появляется дрожь. Он нависает мрачной тенью над тощим разбойником. Глаза прибиты невидимыми гвоздями к вырванному горлу. Жрецу сложно описать те чувства, которые бушуют внутри: вид крови его совершенно не пугает, видел ее он предостаточно, как и рваных и всяких-всяких ран, но это… Минутное разглядывание плоти похоже на мазохизм, но Аман жмурится и отрывает себя от этого занятия. Он оглядывается, и видит счастливые лица древлян. Хмурится один лишь староста. — Это далеко не их главарь. Черная Корона не пугала бы Леонхольд такой шайкой. Это целый преступный синдикат, — шепотом говорит мужчина подошедшему жрецу, — И после… этого — они либо утихнут, либо ещё больше разозлятся и пойдут выискивать среди нас убийцу. Ничем хорошим это не кончится. Аман на скорую руку долечивает тех, кому это необходимо, а затем мчится галопом на Бланке прочь из деревни. Его голову переполняют разнообразные мысли, которые сплетаются в одну. Найти эту странную девушку. Из-за нее вправду может начаться кровавый переполох, но ведь она сделала благое дело — пусть и убийство, но убийство разбойников. Его уже успело обвязать чувство долга: если бы не она, та стычка могла закончиться неизвестно чем, и для него, и для крестьян. Поэтому, ему бы стоило предупредить и сопроводить ее, а также… привести в церковь для отпущения греха. Убийство всегда ложится тяжёлым грузом на судьбы людей, которые рано или поздно, как и все, предстанут перед Руфеоном. Конечно, всевышний посмотрит, кого и ради чего это было сделано, и возможно смилостивится, но если убийств несколько, это ещё больше затрудняет волнительный вопрос о том, куда попадет твоя душа. На чистый небосклон, где ты в качестве награды воссияешь звездой, или же в пучину тьмы, в Фетранию, где тебе предстоит стать кормом для демонов. Аману не хотелось, чтобы та девушка попала в омут вечных страданий. Жрец видит издали знакомый капюшон, который вдруг заворачивает в перелесок, теряясь среди растительности. — Подождите! — выкрикивает он в густую листву с дороги, — Я вас не преследую! Мне нужно поговорить с вами! Девушка не выходит из леса, и юноша останавливает лошадь, вслушиваясь, не колыхнется ли где подозрительно куст, или не подломится под сапогом ветка. — Я хочу сопроводить вас до Леонхольда! У вас могут возникнуть трудности при въезде, но я проведу! — А это было бы весьма кстати-с, — выхаркивается из перелеска мужским голосом, подозрительно похожим на тембр умершего главаря отряда. Из-за листвы хищно и бесшумно выплывают разбойники в знакомых кожаных доспехах. Но их гораздо больше, раза в два, чем в тот раз, и среди них есть всадники. Одноглазый бандит, стоящий впереди них, как-то слишком подозрительно щерится и ухмыляется: — Ну-с, монашка, мы ждема твоей провожатости. Аман в мгновение сводит Бланку на галоп в сторону моста. Там будет стоять хорошо вооруженная стража с пиками, куда не полезу эти твари в человеческом обличии. Но уши улавливают звон неподкованных копыт сзади, и эта третья погоня в его жизни, а ощущения все хуже и хуже. Его могут не убить, его могут пытать, и волки в этом плане гораздо гуманнее. Кони разбойников оказываются быстрее — то ли из-за дикой мустанжьей крови в теле, то ли его собственная кобыла не привыкла к таким скачкам. Двое гнедых меринов окружают его по бокам, а третий мчится позади. Аман оглядывается на преследователей, с ужасом узрев то, что замыкающий достает лук, а крайние кукри (1*). Лошади по бокам начинают приближаться, но Аман отмахивается от них посохом. Разбойники сохраняют дистанцию, явно не желая быть сбитыми с седла. В этот момент над ухом свистит стрела, и жрецу теперь ещё приходится полубоком вести Бланку, чтобы видеть лучника. Правда, стрелок из него такой себе: первая, вторая, третья стрела мимо. Кобыла успешно виляет из стороны в сторону, но ясно, что на четвертый раз она оплошает. Да и скорость от маневров заметно поубавилась, что даёт боковым всадникам возможность контратаки. Благо, наскоро сплетённый щит пока отбивает удары клинков, но долго это продолжаться тоже не сможет, если пешие нагонят их четверку. Впереди спасительным силуэтом вырисовывается каменный мост, и Бланка делает последнее усилие, чтобы ненадолго вырваться вперёд, навстречу… призраку. Аман видит, что мост разрушен пополам, что между берегами бурной реки огромная пропасть, которую не перескочить ни на одном коне. А между тем, мост был расположен на проливе, и теперь жрец загнан в угол. В эту минуту четвертая стрела таки попадает в цель: острие проскользило по переднему колену, — это же как надо умудриться так попасть с такой то меткостью? — отчего Бланка начинает хромать и не слушаться поводьев, а затем стремительно падать прямо к пропасти. Лошадь проскальзывает по мощеному камню, скидывая его со спины — он катится по инерции, расшибая локти и выранивая посох, но затем это становится неважным. Земля так быстро исчезает из-под ног, что сердце пропускает пару ударов. Рука, зажившая самостоятельной жизнью, успевает схватиться за выступ барельефа. Шум крови в ушах глушит звон мустанжьих копыт, но он четко слышит, как клич переходит в крик. Минуту слышится непонятная возня наверху, а с затишьем раздаются шаги одного только человека. Аман смотрит наверх, не в силах самостоятельно вскарабкаться, и молится всем богам, чтобы не соскользнуть в пучину быстрой весенней реки. Из-за моста выглядывает фигура. К счастью или нет, это та самая девушка. Он молча смотрит ей в глаза, в секунду смирившись с мыслью, что может, упасть таки придется. — Ты хотел послать меня на разрушенный мост в засаду? — выдает незнакомка холодно, явно не торопясь ни протянуть руку, ни столкнуть его. — Я сам бежал сюда от погони! — уверяет ее жрец, — Я не знал, что он в таком состоянии. Всегда неизменно стоял пригодным… вытащите меня, пожалуйста. Драконьи глаза щурятся, и к Аману вновь стучится мысль, что это демон. Может быть, скрытный? И на нее не среагировал щит, потому-что плетение крайне простое? Девушка таки соизволивает помочь ему. Она садится на корточки и с такой силой впивается в его запястье, что оно хрустит. Его выдерживают одним резким движением, и перед глазами расплывается картинка в один сплошной непонятный мазок, но ноги спасительно встают на землю. Жрец спешит подняться и осмотреть Бланку — кобыла уже встаёт сама, подгибая левую переднюю ногу. Он подхватывает свой посох и осматривается. Глаза снова цепляются за неподвижные тела, и только оглушенные мустанги нелепо валяются на земле, раздувая широкие бока. — Теперь я дважды ваш должник, — произносит Аман, с удивлением обнаруживая внутри себя безразличие при виде трупов разбойников. Он поворачивается к девушке, которая стоит на краю моста. Она смотрит вдаль, на деревья, над которыми возвышается главная остроконечная башня церкви. Она молчит, и он тоже в тишине подлатывает колено лошади, прежде, чем подойти. — В Леонхольде испокон веков не было разбойников. Мост могли подорвать, потому-что дорог к Леонхольду и так очень много, — оправдывает жрец свою оплошность, — Слева в пару километров будет перешеек, там точно можно пройти, — юноша исподтишка косится на замеревшую девушку, и ее профиль практически скрыт капюшоном, — Вы кого-то ищите в Леонхольде? Я могу помочь найти этого человека, городок у нас не шибко большой. — То, что я ищу, неподвластно поиску. — В смысле? — не понимает Аман и хмурится. — В прямом, — отвечает девушка таким же немного хриплым голосом, — Я ищу вещь, а не человека, — она хмурится, — В вашем же городе стоит статуя льва? — Да, на главной площади, напротив фонтана, — подтверждает жрец, и получив в ответ лёгкий кивок, продолжает, — Что за вещь? — Не могу сказать, — прямо отрезает незнакомка. — Вы не знаете, что ищите, или просто не хотите мне говорить? — И то, и то. — Это странно, — откровенно говорит Аман, — Вы явно не из здешних краев, а откуда-то издалека, и ищите то, чего не знаете… Вы же не менестрель? А, простите, глупость, да, — неловко улыбается юноша, прикусывая язык, — Извините, но я могу задать нетактичный вопрос? — Попробуй, — звучит предостерегающе. — Вы человек? Нет, не подумайте, что я специально хочу оскорбить, просто у Вас такая… необычная внешность, я никогда не видел чего-нибудь подобного. — Человек ли я, — со странной интонацией смакует предложение девушка. Она молчит пару секунд, а затем вдруг откидывает капюшон, и перед Аманом появляется обилие красного цвета на ее лице, — Настолько, насколько это возможно. Но я не демон, если ты об этом, и не собираюсь попусту убивать гражданских. — Ну, да, это я и хотел услышать, — одобрительно кивает юноша, немного бесстыже разглядывая черты незнакомки, — Кстати, по поводу убийств… Я могу сопроводить Вас к преподобному отцу Брауму, чтобы он отпустил этот грех. На драконьем лице впервые мелькает эмоция: сначала девушка, все также вглядываясь в пейзаж, удивлённо хмурится, но затем поворачивается к нему с глазами, полными колкого подозрения. — А с чего бы ему отпускать мои грехи? — Пусть это и очень тяжкий грех, — Аман на секунду оборачивается к трупам, — Но он был совершен на благо. На благо Леонхольда. Это достойно прощения. — Хм, — задумчиво тянет девушка, зачем то вглядевшись в его крест на посохе, — А если у меня очень долгий послужной список с убийствами? — Смотря насколько, и с какой целью… — Миллионы. Шутка, — как-то по лисьему и с лёгкой улыбкой скалится девушка, — Поменьше, конечно, но тем не менее. Однако, я бы сходила к преподобному с одним вопросом. Ты сопроводишь меня к нему? Аман достаточно долго молчит, размышляя над ее небрежно брошенной фразой, а затем медленно и немного неуверенно кивает. Аман быстро перепроверяет Бланку, а затем берет все ещё напуганное животное за поводья и ведёт их всех к перешейку. Он чувствует, как красный взгляд неуютно уткнулся ему в затылок. Жрец мнет побледневший губы, прокручивая все произошедшее в своей голове. Определенно, это был самый экстремистский день в его жизни, не считая того злополучного дня, когда он почти вкусил человеческой крови из шеи, как какой-нибудь вампир. Тишина давит со всех сторон, и юноша начинает разговор снова, все ещё сомневаясь в благосостоятельности своей спутницы: — А как Вас зовут? — Весьма риторический вопрос. — Почему? — кажется, мозг Амана не напрягался так ещё со времён контрольного экзамена по искусствоведению. — Потому-что, — следует ответ, пропитанный мыслью конкретики. — Ладно исковая Вами вещь, но имя? — поворачивается жрец, вкладывая в тон голоса обиду, — Я Аман. — Который Леонхольдской Чудотворец, — лёгкий уверенный кивок от девушки, — Не скажу, что приятно познакомиться. Таким вот образом Аман приходит к выводу, что безымянная незнакомка обладает нравом очень скверным. Задетый, он из чувства долга доводит ее до главных ворот города и просит пропустить ее вместе с ним. Часовой с алебардой нескрываемо косится на девушку, которая, по всей видимости, давно привыкла к таким взглядам. Когда их пропускают, Аман счастливо щурится, позабыв о всех невзгодах. Вот он, его дом — мощёные улочки, высокие клумбы, небольшой рынок, таверна «Приют паломника», статуя льва напротив фонтана, и в сердце — родная церковь. Юноша в приподнятом настроении ведёт их троих к ней, затем привязывает Бланку к стойлам у парадных дверей. Монахи на входе пропускают его и спутницу безмолвным приветствием, и жрец лавирует по знакомым мраморным коридорам, пока не доходит до зала молитв. Глаза сразу же цепляются за старческую фигуру в белой одеждой на пьедестале. — Аман, — поскрипывающим голосом здоровается с учеником отец Браум, — Как долго я тебя ждал, голубок. — И я вернулся, — широкой улыбкой отвечает он, но затем лицо меняется, — По пути я повстречал разбойников. Много. И дважды. — Увы, это так, — устало выдыхает преподобный, неторопливо спускаясь со сцены, — Об этом нам ещё стоит с тобой поговорить, но прежде я бы хотел узнать, кто это с тобой, — глаза старца направленны на девушку, и в их глубине мерцает россыпь холодных звёзд. — Это… — Аман забывает, что так и не знает имени незнакомки, — Эта девушка помогла мне отбиться от всех бандитов. В качестве награды она хочет поговорить с Вами, отец. — Поговорить? — хитро ухмыляется не растерявший всю спесь седоволосый мужчина, — Нет товара дешевле и дороже, чем разоговор. Информация приводит к многому. О чем ты хотела бы меня спросить, юная воительница? — Это разговор только для двоих, — сразу ставит рамки… воительница. Что ж, да, это слово ей подходило как нельзя кстати. Аман молча удаляется за двери, и все-равно внутри копошится червячок сомнения. Отец Браум не проявил никакого знака о том, что это демон. Но оставлять горбящегося старика наедине со странной убийцей… Юноша ждёт, но проходит минут десять, и двери открываются, и оттуда неторопливо выплывает девушка. Лицо ее крайне озабоченно и задумчиво, и она настолько пребывает в своих мыслях, что не замечает его, и не произнеся ни слова, по-видимому, просто выходит из церкви. — Что Вы скажете о ней, отец? — задаёт прямой вопрос жрец, возвращаясь к старику. Среди морщин тоже виднеется задумчивость, но сам преподобный светел. — Я могу сказать немногое, но даже этого хватит для начала конца, — выдает он загадочно, — Ваша встреча… она не случайна. — Не случайна? — переспрашивает Аман. — Твоя судьба может стать великой, мой ученик. Твой безграничный потенциал, которого нет ни у кого из живущих, изменит мир, если ты этого пожелаешь. А Искатель будет с тобой на этой дороге до конца. — Искатель? — Я доверяю тебе, как самому себе, поэтому вправе нарушить обстоятельство секретности. Эта девушка из далеких краев, про которые рассказывают в книгах. Я увидел в ней свет, настолько чистый, насколько это возможно, а по пятам ее идёт тьма, глубиннее первобытной ночи. Это сияние Тризиона и мрак Фетрании. — Фе… Фетрании? Так она всё-таки демон! — подрывается юноша, и по спине проходится холодный пот, — Нам нужно ее остановить! — Нет, — четко отрезает преподобный, — Она не демон. Она может быть страшнее их, если направит свою силу против нас, или же стать путеводной звездой. Ты не знаешь, что такое Тризион, поэтому задал вопрос сначала о мире Хаоса. Они присаживаются на скамью. Аман готов отбивать пяткой чечётку, чтобы успокоить нервы, пока отец в свойственной ему манере медлит с беседой. — Когда халь возжелали божественной силы своего отца-прародителя, Кратоса, и получили ее, не было в Акрасии противовеса этой страшной мощи. Тогда народ лазенисов использовал свои уловки, чтобы выманить силу Процея, бога, предсказывающего будущее. И когда халь были испепелены гневом Руфеона, когда Кратос был закован в цепи своего отца, а Процей лишён языка, у лазенисов отняли крылья в знак того, что они тоже посягнули на неприкосновенность, пусть даже и во благо мира. Они не смогли возвращаться в свои родные чертоги, и обосновались на землях Акрасии. Но была среди них одна лазенис, что не приняла участие в войне. Беатрис стала единственной, кто сохранила свои крылья. Она бдит в Тризионе, смотря на наш мир через грань мироздания, и улавливая предсказания в бесконечной Книге Пророчеств. Это все, что известно мне. И я вижу в этой девушке свет обители лазенисов. А Искатель она потому, что ищет. — И что же она ищет? — задаётся вопросом Аман, переваривая секретную информацию. — Ковчег, — с грустной улыбкой отвечает ему преподобный. Аман бездумно смотрит на морду Бланки, и в его голове назойливый рой непонятных мыслей. Юноша долго прокручивал каждую из них, вычерпнув основное: отец Браум хочет, чтобы он присоединился к Искатель ради… похоже, спасения мира. — За что мне все это, — ноет он в белоснежную гриву, а затем отправляется на поиски воительницы. Порасспрашивав прохожих, он без труда находит ее в «Приюте паломника». Вечернее солнце мягко греет шею, когда жрец заходит в таверну. Фактически сразу же перед глазами возникает светло-голубое платье с пышной длинной юбкой в пол. — Кого я вижу! — птичьей трелью говорит Нерия, юная хозяйка этого места, — Аман! — Здравствуй, Нерия, — здоровается он с лёгкой улыбкой, явно не утруждаясь даже перевести мимолетный взгляд на пышную грудь в глубоком вырезе, — Я по делу. Ты не видела такую девушку со странными чертами лица? — У которой глаза как у дракона? — получив утвердительный кивок, красавица кивает в правую сторону таверны, — Вон там, в самом-самом углу. А я и рада, своим видом может распугать всех моих посетителей… — Спасибо, — заранее прерывает юноша длинные девичьи рассказы о жизни, решительно, — на самом деле не очень, — идёт выискивать воительницу. Даже издалека, из темного угла под навесом тени от оленьей головы, ее волосы горят мягким огнем. Место рядом свободно, и жрец заранее встаёт около стула, придерживаясь за вершину его спинки. — Могу я присоеденился к Вам, Искатель? Ее глаза мгновенно поднимаются от кружки, от которой несётся аромат недешевого пива и от фирменного куролиска в остром маринаде, который уже наполовину обглодан. Аман не в шутку настораживается, когда всматривается в ответ в этот хищный алый омут ее зрачков — девушка вновь делает лицо, не распологающее к разговору, но в противоречие говорит: — Так тайны для преподобных, что пустой звон ветра. — Мне можно доверять. — Откуда мне это знать? — по-лисьему щурит она драконьи глаза, а пальцы перчатки предупредительно и грозно проскальзывают по столу, оставляя явно видные выемки в дереве. — Пока не откуда, — как можно ровнее отвечает Аман, отодвигает стул и садится напротив, — Но я пока не хочу лезть в ваше дело с поиском. — Пока, — акцентирует она. — Пока, — повторяет юноша с нажимом, но доминация в разговоре все ещё не на его стороне, — Я здесь по другому поводу. Как я понял, убивать и участвовать в драках Вам не в первой, и это не представляет собой сложности. — Для чего ты хочешь меня нанять, мирный милый Чудотворец, — сразу переходит воительница к делу, отхлебывая из кружки. — Не я, а Леонхольд в общем, — устало и с неким позорным тоном выдыхает он, — Наша стража как таковая чисто номинальна. По-настоящему держать мечи умеют только старики, которым за девяносто. Если разбойники это поймут, беды не миновать, а жрецы не смогут держать щит, размером с город долго под их предполагаемой осадой. — Мне нужно вычистить всю Черную Корону? — обобщает девушка, поддергивая ароматное мясо с цыпленка, и Аман следит за тем, как на когте отделяется по волокнам белое мясо. Бр-р, куролиска действительно можно есть так по-звериному спокойно? — Да. — Награда? — Отец Браум сказал мне одну очень занимательную вещь, — жрец до конца следит за мясом, чисто из любопытства до самых ее губ, — кстати, на верхней с левой стороны небольшой шрам, — готовый увидеть ряд острых волчьих зубов, но там человеческие. К счастью, наверное, — Напротив пьедестала стоит каменная композиция из мрамора. Если выдвинуть один рычаг, то она обернется плитой, в которой будет указано про Ковчег. — А в чем подвох? — жрецу искренне непонятно, как девушка так быстро определила, что дело с двойным дном. — Плита была разбита после великого пожара. Тогда Леонхольд переехал сюда, а на месте старых руин, что к западу отсюда, и нашли плиту. Текст лишь по краям, а вся середина отколота и до сих пор где-то в Молчащих холмах. — И как же мне прочесть эту замечательную плиту без текста? — ещё глоток из кружки, так же не спуская с него глаз. — Пока… никак. Но преподобный также сказал, что один из ранее пойманных, и увы, самоубившихся разбойников говорил, что их синдикат ищет «плиту с буковами» на месте старых руин. Разбои нацелены на отвлечение внимания, не более. — Так значит у вас тут далеко не тихий городок, — девушка облизывает с нижней губы хмельную пенку, но ее глаза чисты, как раннее солнце в небе, — Тоже хотите вдариться в пляски с бубнами на поиски Ковчега, я правильно понимаю? — Ну, Вы же зачем-то его ищите, почему я не могу начать то же самое? — Ты. — Мы… да, я, — признает оговорку жрец, отворачиваясь от драконьего лица. Он замечает, что на них периодически смотрят посетители. Наверное, вид у их парочки просто чудесный. — Папочка хочет отправить пасынка на поиски великой первобытной божественной силы? — Вы можете разговораривать нормально, без ехидства? — в несвойственной ему манере огрызается жрец, но его терпение потихоньку начинает истощаться. — Поэтому я и не говорю. Беседы с людьми очень муторная штука, с которой я не в ладах с детства, — девушка встаёт, оставляя на столе половинку отменной курицы, — Будет вам разбойничья кровь. Но только попробуйте меня обмануть, — Искатель уходит, внезапно похлопав его по шее. Холод металла буквально запускает все инстинкты до предела, но воительница преспокойно идёт к Нерии заказывать комнату на ночь. Аман смотрит ей в спину, потирая позвонки и унимая дрожь. Девушка оказывается честной, и это его радует. Уже на следующий день, с балкона самой высокой башни церкви он издалека видит, как та подходит в конюшне, а затем выныривает оттуда на вороном коне. Аман затем вспоминает о Бланке, спешит к кобыле проверить ее здоровье. Все нормально, но вот подковы после той непривычной скачки начали болтаться. Он отводит ее к кузнецу, что тактично расположился у конюшен. — Мне только подзабить гвозди. Я небогат, — смущающейся улыбкой просит жрец, вспоминая, как скромно, — не в голод, но и не в пир, — ему выдаётся жалование. — Да убалуйтесь, господин Аман! Я ей поставлю полный новый комплект за даром! — счастливо сквозь засмоленную бороду отвечает коренастый мужчина, — Если б не вы, у меня б дочери не было здоровой. Жалко мне, чтоль, пару пластов металла на ваши подковы? Тем более, утрешние есть езчё. — Сковали для той девушки? — интересуется юноша. — Угу. Она не токо купила коня неподкованного, так ещё и какого коня! Вороной жеребец, полукровка мустанга и ещё так кого-то, я честь слово, не разбираюсь в оном. В общем, того уже на шашлык хотели, ибо зверь дитинный, злой, как моя теща на свадьбе, а она хоп — подойдёт, тот ее обнохает, так и выкупила. То ли за дешевку, то ли острых ощущений девице охото. «Девица, которой охото острых ощущений», возвращается к вечеру. Ее одежда полностью промокла, как и она сама. — Вы бы высушились сначала, — начинает Аман, встретивший ее у порога церкви, как она без предисловий бросает немалых размеров мешок с коня прямо ему под ноги. Низ мешка окровавлен. — Там же не головы… — фактически умоляюще спрашивает он, смотря на потекшую алую струйку. — Кинжалы и срезка бандного тату, — отвечает она, взбираясь на жеребца немалых размеров. И в правду, его глаза тоже полностью черные, как и шкура, что значит только одно. Что конь той ещё нравной спеси, — А то подумаете, что обчищаю деревни вместо разбойников. Оттого и мокрая, что кровь пришлось отмывать, не пустили бы ваши. Поехали, Лотс, — воительница бьёт коня по бокам, и тот рысцой направляется к таверне. — Да тебя никто и не просил, — ехидно шепчет Аман, когда девушка достаточно далеко отъезжает. Он смотрит на мешок, вообще не представляя, что делать со всеми «доказательствами». В итоге, даже не заглянув во внутрь, он сжигает их в печи. На следующее утро Аман отправляется на дело сам. Нет, он не будет охотиться за головорезами. На Бланке, — если он не ослышался, того коня зовут Лотс, что за кличка странная? — юноша выезжает в Молчащие холмы, что в пару километров от Леонхольда, к каменщикам, сторожащих руины старого города. Он был там уже пару раз на экскурсии от учителей — они рассказывали, что именно здесь до Второго Вторжения и располагался первый Леонхольд. Аман начинает расспрашивать мужчин, руки которых уже обросли каменным крошевом, о их находках. В ответ ему выливается тонна информации, большинство которой бесполезно. Нет, ему, конечно, интересно знать о том, что раньше на этой траве распологались дома с колоннами и барельефами в виде сюжетов божественных историй, но про плиту ни слова. Каменщики отводят его к разным оставшимся «в живых» местам, среди которых части аллей и много чего ещё. Ведут его к местному складу, и вот здесь Аман уже решает покопаться сам. Правда, не без помощи — за исключением физических тренировок он едва ли способен нормально перенести тяжёлые каменные остатки, зато мужчины без проблем выдают их ему. В первый день поисков юноша просматривает все более-менее плоские плиты, однако большинство — это просто части декоративных накладных блоков, что крепились к стенам со стороны улицы. К вечеру жрец возвращается в Леонхольд, поняв, что нужно будет взять с собой припасов и постель. Такими темпами ему придется ночевать прямо там. Аман заводит Бланку в конюшни и идёт церкви. На пороге лежит мешок. Не окровавленный, и на том спасибо. В этот раз юноша заглядывает во внутрь, и находит там целую кучку кинжалов и кортиков. Правда, с транспортировкой выходит проблема — на спине не принесешь, ибо велик шанс поцарапаться, а в руках путь выйдет долгим и с частыми остановками на передышку. Жрец прибегает ко второму варианту, относит железный хлам в кладовую, но затем идёт не в свою комнату на заслуженный отдых, а в «Приют паломника». Таверна вновь встречает его ароматом пива и говором заезжих купцов. — Я думал, что пропадет мой караван, и я с ним, как моего брата, но проехал вроде бы-с без происшествий, — рассказывает один из них, выскакивая всю роскошную бороду в пене. Аман улавливает эти слова, затем спрашивает у Нерии, где находится комната Искатель. Стоя напротив нужной двери, он минуту набирается духу, а затем стучит. Изнутри не слышно шума шагов, но ему открывают, пусть и с задержкой. Девушка вопросительно смотрит через пятнадцати сантиметровую щель на него, и ее глаза явно выражают недовольство. — Здравствуйте. Я буквально на три слова… — Зато у меня их пятьдесят три, — неожиданно воительница раскрывает дверь полностью, и кивает вглубь таверных покоев, — Заходи, разговор есть. Аман заходит сразу же. Нет, он не повинуется приказному тону, просто манеры никто не отменял. По крайней мере, для него. Едва он переступает порог и делает шаг за него, как в нос вдаривается запах крови, а замок сзади громко щелкает. Сердце подскакивает раненой ланью, и он оборачивается, фактически начав плести щит. — Спокойно, спокойно, — говорит Искатель, пряча руки в карманы. Тут Аман и замечает, что от ее живота и до колен тянется линия капель крови. — Вы ранены? — сразу же задаётся он вопросом. — Нет, — отрицает девушка, проходя ещё дальше. Покои оказываются двухкомнатными. Юноша, немного помедлив, следует за ней, и по мере каждого шага притороно-стальной запах усиливается. Заглянув во второй отсек таверного жилища, жрец мгновенно переводит взгляд с середины на стену, поджимая губы, но затем берет себя в руки и шипит: — Вы с ума сошли?! Привязанный к стулу разбойник никак не реагирует на вошедших. Его голова запрокинута назад, посиневшие язык свисает из раскрытого рта. — Нет, — спокойнее некуда отвечает воительница, — Знакомься. Последствия вчерашнего. Пробрался с заднего двора, чтобы прикончить меня. — Они нашли Вас за один день? — мгновенно меняет тон юноша, понимая, что ошибся с преждевременным выводом и никаких пыток тут не устраивали. Наверное. — Угу, — кивает девушка, подходя к столу, взяв оттуда что-то, — Скрутить его получилось быстро, да вот подох он ещё быстрее, — она протягивает ему кинжал, наклонив лезвие вниз. Аман видит, что он не только окровавлен, но и то, что его острая часть как-то… неестественно сияет ярко-зеленым оттенком. — Это яд? — спрашивает жрец, не принимая вещь в свои руки, а осторожно обходя ее, чтобы посмотреть с другой стороны. Болотно-грязный цвет по всей заточенной стороне, и становится ясно, что даже лёгкая царапина этим кинжалом может привести к ужасным последствиям. — Даже если это был бы яд, все было бы не настолько грустно, — добавляет воительница, подходя к трупу разбойника, — Он разжевал ягоды вороньего глаза, и получил остановку сердца за минуту. Поэтому язык и посиневший от их сока. Но это не главное. Главное вот что, — девушка без стеснения медленно царапает худощавое побледневшее лицо несостоявшегося убийцы этим самаым кинжалом с зелёным лезвием. — Это богохуль!.. воу, — прерывается жрец от громкой тирады, когда видит, как неглубокая ранка начинает неестественно шипеть и пузыриться. Кожа вокруг стремительно желтеет, а затем наливается ещё не протухшей кровью — на местах особо ярких скоплений в пару минут надувается что-то, похожее на гнойники. — Я конечно не знаток местной флоры и фауны, но буду очень, очень счастлива, если ты расскажешь мне, что за гадость это вызывает, — девушка разворачивается к нему с требовательным взглядом. — У нас нет никаких ядовитых животных, да и даже смесь из опасных ягод не вызовет такой реакции, — Аман подходит к трупу чуть ближе, не решаясь прям таки нависнуть над раной, — Но есть одна легенда. Там, где сейчас находится Закатный перевал, и до Пограничья, есть одна длинная пещера. Говорят, что это закаменевшее нутро Агилиска — великого фетранийского змея, что погиб на том месте ещё во времена Первого Вторжения. Это огромная пещера, не просторная, но глубокая — километра два. У меня только такое предложение, откуда мог появиться такой сильный яд. — Отрава из тысячелетней окаменевшей гадюки в прямом доступе у разбойников Черной Короны? — саркастично критикует девушка, но затем в ее глазах что-то мелькает, и она принимает его слова всерьез, — Почему никто до них не использовал этот яд? Он бы пользовался бешеным спросом. — Вход в пещеру давно завален неподьемными булыжниками, — пожимает головой Аман. — Видно, им шибко приспичило его раскопать, — Искатель задумчиво вертит кинжал вокруг своей оси, а затем метким броском втыкает его прямо в стол, — Если этот яд достаточно мобилен и может собираться в ёмкость, вам одним прекрасным днём траванут реку, и тогда перспектива осады будет просто чудесной. — Я… понимаю, — заторможенно отвечает Аман. Его взгляд прикован к лезвию ножа, к его заманчиво чарующей красоте, но внутри желудок выделывает серию запрещенных цирковых номеров. — Это прелестно, — кивает скорее сама себе девушка, начиная отвязывать бездыханное тело, — Я его уберу. Сходи ка к преподобному с этой вещицей. Аман очень, очень, невероятно осторожно берет клинок в руки, затем заворачивает его в плотную ткань бинтов из походной сумки в несколько слоев, и выходит на улицу. На небосклоне уже пролившимися чернилами разливается ночь, прогоняя с холста алые краски заката. Аман смотрит на эту картину, и представляет: что вместо красного течет прозрачная вода реки вокруг Леонхольда, а тьму сумерек заменяет отрава. Его глаза строят картинку о том, как почернеет земля вокруг воды, как перестанут петь птицы в аккорды ее журчания, как маленький ребенок хлебает яд в жаркий денёк… Его впервые за долгое время начинает тошнить, и юноша прикрывает рот рукой, рысцой направляясь к церкви. Его шаги в унисон сердцу отзвучиватся эхом по мраморным стенам. — Это занятная вещь, — скрипуче объявляет отец Браум, рассматривая клинок, — В одном из моих личных книг, в старинном фолианте, была гравюра с тем, что ты описываешь. Там было написано, что это и взаправду яд самого Агилиска. Его добыл мастер Аскепий, что убил змея… он отсек его клыки, и унес к руфенитовым Копям, в надежде получить из тьмы смерти свет лекарства. — Если такое оружие есть у Черной Короны, то быть войне! — Это будет вовсе не война, мой милый мальчик, — грустно качает головой преподобный, зачем-то возвращая ему отравленный кинжал, — Война стягивает народ к народу, война страшнее любых разбойников и драк. Мы должны разобраться с Черной Короной. Я созову совет старейшин. А ты — ступай на свежий воздух, проветри голову и кинься от мыслей войны. Аман вкушает лёгкий морозец весенней ночи, слушая, как мерно шепчутся деревья на ветру. Но сердце все-равно не успокаивается. Если кто-то вправду нашёл этот яд, — он надеялся, что этот кинжал единственный в своем роде, — то настанет хаос. Конечно, магия Первозданного Света способна вылечивать самые страшные недуги, но не воскрешать людей из мертвых. А судя из увиденного, смерть наступит очень быстро. Внезапно щелкает мысль. Стража никак не могла отыскать логово бандитов, считая, что они кочуют. Но если у того разбойника был такой клинок, и это не просто совпадение, то все сходится. Руфенитовым Копи были давным-давно закрыты из-за угроз обвалов, и туда благоразумно никто не ходил. А если… если их лагерь именно там? Жрец практически бездумно бросается к конюшням. Каждая секунда уже у него на счету, и вновь обращаться к преподобному он не собирается — старец и монахи не смогут собраться быстро и контратаковать этой же ночью. А стража… это уже давно не стража, а мелкие птенцы, что неуклюже облепленны взрослыми перьями. Юноша останавливается только у «Приюта паломника», вихрем забегает на второй этаж, минуя прикорнувшую Нерию, и громко стучится в знакомую дверь. Но ему не открывают, долго не открывают, и юноша вспоминает о том, что Искатель пошла прятать тело. В городе этого явно не сделаешь, поэтому она скорее всего вышла с трупом за его пределы. Как давно она это сделала, и скоро ли ее ждать — на беззвучные вопросы никто не мог дать ответа. А предчувствие внутри, подстегнутое страхом возможных ужасов, подталкивало к сиюминутной скачке к руфенитовым Копям. Аман несётся на Бланке, что своей белоснежной шкурой яркой звездой выделяется во мраке Молчащих холмов. Он вспоминает путь к Копям, попутно пытаясь практиковать забытые атакующие заклинания. Получается не с первого раза, особенно мешает то, что под ногами бьются ребра лошади, но выходит. Потихоньку, но в спешке, он смог создать подобие магических сфер — маленькие сияющие шарики, не больше свернувшейся полёвки, они были опасны числом, как крошечные стрелы. Если посылать их под плетением щита, он вполне сможет противостоять бандитам некоторое время. Что юноша собирался делать, когда доберется до места назначения? Честно — он даже не представлял. Поддастся импровизации, авось получится выжить в самом логове хищных волков, клыки у которых обмазаны смертельным ядом… А он так и не написал картину, как и хотел в одной маленькой-маленькой мечте. Ближе к Копям он останавливает Бланку, и не привязывает ее — либо пусть кобылица убежит, либо если все пройдет хорошо, он сэкономит время. Разве что жрец заводит ее в укрому кустов, задержав руку на морде. С тяжёлым сердцем он не хочет отодвигать ладонь от такого спасительного тепла на фоне весеннего морозца, но он пересиливает себя. Взяв посох в руки, юноша медленно кродется в сторону заброшенных шахт, смотря под ноги — не промелькнет ли ловушка. Наконец, он видит заколоченные входы в недра земли, и осматриваясь, замечает, что трава вокруг подозрительно низко примята. Это значит лишь одно — здесь очень часто ходят, но никто из горожан в здравом уме никогда бы не полез к этим местам. Его догадка оказывается верной, когда он видит, как отодвигаются некоторые доски ограды, и оттуда выниривает шестеро силуэтов в одинаковой кожаной броне. Аман с гулко бьющимся сердцем ждёт, пока они скроются в лесу, пережидает ещё минут десять, и не увидев больше никого, сам начинает движение в сторону входа в сети пещер. Кровь застыла ледяным огнем в венах: он аккуратно и абсолютно беззвучно повторяет трюк разбойников, приподнимая доски. В этот момент он готов ко всему, но опасения напрасны — нет даже часовых. Видно, Черная Корона чувствовала абсолютную безнаказанность и защиту в своем доме. Духота окружает его со всех сторон. На каменном поле сотни перегоревших свечей, и лишь некоторые все-еще тают. Аману приходится напрягать глаза, чтобы не потеряться в пучине черноты, но вскоре впереди пробиваются лучи света, и от стен начинает отскакивать тихое эхо безграмотных слов. Юноша пригибается ещё ниже и практически ползет, как неуклюжая ящерица, преодолевая последний мрак. Когда он наконец добирается до чего-то, подходящего на главный зал сборищ, то быстро шмыгает за упавшие сталактиты, всей душой надеясь на то, что это безопасное укрытие. Он выглядывает одним глазком из-за груды почерневших камней, рассматривая разбойничье убранство. Развилка вагонеточных путей оказывается просторным многофункциональным помещением: и неказистый трон главаря, и хранилище кучи медяков, серебра и других награбленных вещей, и место для сбора и отправки патрулей. Глаза цепляются за самую большу фигуру, одетую в громоздкие доспехи и булавой с навершием из оленьих рогов. Видно, их иерархия состояла под таким законом: больше — важнее. Поэтому и руководитель у них двухметровый, и широкий, как дамский шкаф. — Тащите плиту! — ревом объявляет титан, и от его рычания с потолка падает маленькое крошево камней. Сердце Амана пропускает удар. В мгновение прихвостни в несколько рук вытаскивают из-за горы добытого белоснежный плоский камень, ставя его перед вожаком. Да, даже издалека понятно, что это как раз та самая расколотая часть писания — выглядит благородно, а буквы отбрасывают темные тени. Значит, Черная Корона ищет Ковчег… — Похвально, человек, похвально, — вдруг разносится чей-то голос по всей пещере. Разбойники замирают, и жрец тоже. Этот голос быс странным — глубоким, приторным, как у искусного оратора. Аман никогда не слышал такого тэмбора, но вдруг голос становится совершенно неважным. Он лицезреет, как прямо в пространстве возникает тёмно-синий дым, из которого начинают метаться красные разряды маленьких молний. Из воздуха неспеша выходит силуэт, и его внешность страннее, чем даже у Искатель: бледно фиолетовая кожа, темно-багровым волосы, налитые кровью белки и сияющие золотом зрачки, заострённые уши; старомодный черный костюм, на плечах боа из ало-зеленых перьев, а в руках небольшой жезл странной конструкции. При виде незнакомца Амана настигает страх пуще прежнего — и который раз за эти три дня. — Все, как я и просил, — показательно хлопает в ладони странный маг, и его голос вновь проносится по Копям, и слышится, будто он стоит прямо над твоим ухом, — Плита, что укажет нам всем путь. — Мы рады, что смогли памочь Вам, господин Кармен! — неожиданно вежливо выдает главарь Черной Короны, и даже с большого расстояния видно, что у него трясутся колени. Колдун медленно поворачивается к нему, и с самой театральной улыбкой поправляет: — Кармиан. Внезапно, сиреневокожий поднимает руку вверх — слышится странный гудящий звук, каких не издает природа, и из его длани, обитой в искусные серебряные доспехи, вывывается тьма. Змеями, она стремится к каждому из бандитов, целясь в грудь, а возвращаясь назад, она вырывает из них что-то серое, маленькое, беззащитное. — Души, — проносится в голове юноши, и теперь он понимает, что даже не смотря на острые уши, это далеко не силлин. Это — демон. Настоящий демон, использующий силы Хаоса. Силы тьмы прямо здесь и сейчас, в Акрасии. — Пора наведаться к дорогим жрецам, — неизвестно кому сообщает фетраниец, когда его жатва оканчивается. На полу пещеры — иссушенные тела разбойников, которых уже не воскресить даже некромантией. Демон делает шаг назад, и исчезает точно в таком же портале, из которого явился. И вместе с ним с пола поднимается осколок плиты, стремительно ухая во тьму с новым хозяином. Аман выбегает из Копий так быстро, как позволяют ноги. Все сложилось в одну очень четкую картинку: демон прямо сейчас заявится в Леонхольд, а где одна беда, там их полоса. Бланка сбивается в пене, когда юноша замечает алеющее небо, затянутое темным маревом. До носа даже издалека доносится жуткий запах дыма, а неестественный рассвет — ничто иное, как пожар. Сердце колотится, как птичка в лапах кошки — вот он, последний час, предсмертный миг. С каждым прилетевшим метром под галопом белых ног он приближается к родному дому, в который пришел враг. До ушей доносятся людские крики, а среди них — рычание и вой. Юноша бездумнее, чем раньше, кидается в распахнутые, — нет, выбитые, — въездные ворота, чтобы увидеть кошмар наяву. Улицы залиты белым пламенем, дома почернели от гари, на тротуарах лежат тела мирных и невинных граждан, а среди них сошедшие легенды темных времён с картинок — дьявольские абиссалы. Огненные звери на двух ногах, с рогами и пылающей шерстью, они льют потоки пламени прямо на убегающих людей, и те сгорают заживо. Бланка столбенеет, как и Аман, смотря на страшный сон. Но один из демонов поворачивается своей бараньей мордой к нему, и становится ясно — это явь. Грудина монстра светлеет под чешуей, прежде, чем отправить в него струю горячей смерти. Кобыла реагирует сама, и отскакивает от атаки, унося ноги прочь. Жрец неловко соскальзывает, выпустив от волненния поводья, и падает на спасительно холодный камень, который начинает дрожать от приближающихся шагов. Он вскакивает и кидается в сторону от дьявола и его размашистой лапы. В спину доносится громкий рев, гораздо страшнее, чем вой волка или урса (2*). Ноги сами несут его, а руки выученно создают щит, но в этот раз юноша вкладывает куда больше магии. Защита отрезает его от жара пламени, и Аман на секунду останавливается, чтобы сориентироваться. Но на глаза лишь слёзно попадаются трупы знакомых лиц и разруха домов — меньше чем за час Леонхольд стал неузнаваемым пепелищем. Тогда сердце подсказывает лишь один путь — в церковь. В то место, откуда все начиналось. Аман пропускает завалы, не слыша или стараясь не услышать стоны из-под них. Его беспокоит лишь мысль о том, смог ли избежать смерти до этой минуты отец Браум. Жрец перескакивает нагромождение из упавшей повозки, и его руки проносятся по горячему углю, но эта боль исчезает стремительным фантомом на фоне искаженных входных врат. Бедра и колени ссадит, они нагреты от бега и уже на пределе, а юноша все делает напористые рывки, поднимаясь вверх по лестнице. Звуки мира исчезают: не слышится треск мерцающего пламени, ни гул его шагов. Лишь сбивчивое дыхание и мысль о худшем. Аман боком влетает в дубовые двери молитвенного зала, сшибая их. На полу разлита человеческая кровь, что вытекает из тел старейшин. Жрец поднимает глаза и замирает на мгновение: он видит, как тот самый сиреневокожий демон держит за горло преподобного. Он видит, как беспомощный старик пытается отбиться от его железной хватки. Видит, как растягивается змеиная ухмылка на лице Кармиана. Но мгновение проходит. Перед глазами мелькает вся жизнь, все учение самоконтролю, весь проделанный изнуряющий труд. Он знает лишь то, что по-настоящему дорогому ему человеку угрожает опасность, и что он должен спасти. Аман не понимает, как тьма сама накрывает его, как он становится одним из них, тварей, испепеливших Леонхольд. Боль и усталость в теле спадают, ноги крепнут. В первобытном инстинкте дэрон замахивается рукой, из которой стремительно вырастают бритвенно-острые когти. Фетраниец каким-то образом замечает его спиной, откидывает старика в сторону, как куклу, и уворачивается. Их глаза пересекаются, и в голове разрывающейся струной взрывается звериный гнев. — Какой интересный поворот событий в нашей пьесе, — Кармиан оказывается скользким, как рыба, и атаки идут четко мимо, — Ряженая монашка оказалась демоном. Ну-ну, не надо так злиться. — Ты. Заплатишь, — Аман не узнает своего голоса. Это рычание собаки, защищающей своих щенков, это крик пумы, выпрыгивающей из засады. — Я никогда никому ничего не должен, и соответственно, не плачу, — легко отвечает фетраниец, одними глазами смеясь ему в лицо, — А вот ты должен Хаосу слишком много. Демон делает один мгновенный взмах посохом — и его откидывает. Тело прижимается к мрамору с невиданной силой, и камень под ним трескается. Как и кости, если судить по вспыхнувшей боли. В коридоре раздается вой абиссалов. Огненные титаны рушат колонны, сражаясь с кем-то. Один из них проламывает двери, и Аману стоит приложить все усилия, чтобы перевести взгляд. Ловко минуя размах огненных когтей, стремительный силуэт спрыгивает с витиеватых рогов прямо на баранью морду. Он замирает на мгновение, вытягивая руку — она вспыхивает ярко-зеленым потоками странного пламени, и с размаху вносится в лоб. Слышится громкий треск, удивлённое ворчание абиссала, а затем его многотоннная туша падает на пол. Аман различает в покрытом саже человеке Искатель. Она приземляется на мрамор, так и не вытащив карательной длани из коробки с дьявольскими мозгами. Она делает это сейчас, поднимаясь, и выглядит это жутко. На ее правой ноге зияет кровоточащая рана, но она совершенно не обращает на нее внимания и оборачивается к их троице. Глаза похлеще дьявольских мечутся, оценивая обстановку: задерживаются на пару секунд на нем самом, а затем убийственно впиваются в Кармиана. Сложно понять, знакомы ли эти двое. Воительница глубоко дышит, расправляет ладони, и железо ее перчаток начинает гудеть, а из-под них выявляется зелёное и новое, желтое сияние странного огня, похожего на магию. Фетраниец стоит спокойно, но тоже не отрывая от новоприбывший взгляда. Его лицо застыло в странном выражении: удивление и одобрение. Они стоят долго, не решаясь сближаться, и в такой неподходящей обстановке возникает гробовая тишина. Наконец, на сиреневом лице мелькает самодовольная ухмылка. Кармиан делает почтительный кивок с нескрываемой насмешкой в глазах, а затем просто безмолвно испаряется в уже знакомом портале, из которого напоследок выпадывает осколок плиты. Они остаются втроём: преподобный отец, дэрон, и Искатель, которая впивается взглядом убийцы в последнего. Тяжесть ниспадает оковами с тела, Аман подскакивает, а она делает несколько беззвучных шагов к нему навстречу, не убирая с рук опасные заклинания, что способны убить даже демонического абиссала.