Цветы на могиле наших чувств

О своей маме до того дня Лёша говорил лишь однажды — когда впервые побывал у меня в квартире. Он говорил, что она ухаживает за стариком в Краснодаре. А я всё не мог понять, как можно вот так — жить на большом расстоянии без звонков и сообщений, да ещё и когда сын в выпускном классе. Артур точно так же не упоминал о женщине. Я видел совместные фотографии на стенах в гостиной у Лёши дома: два сына и женщина с мужчиной. Русые светлые локоны до плеч, добрые глаза, морщинки. Признаюсь, его мама показалась мне очень красивой, но задевать тему того, почему же Горелов не упоминал её в разговорах, я не хотел. — Ты слышал? У нас родительское собрание по поводу экзаменов будет, — Лёша устало выдохнул и лёг на кушетку, как всегда на бок, чтобы видеть медбрата. — Сколько можно обсуждать одно и то же? — Мама-то твоя знает, что ты на филолога собрался? — Дима дописывал списки принимающих кислородные коктейли, когда фраза вырвалась сама по себе. — Или родителей вообще не беспокоит то, кем будет их сын? — Мама… Дима оторвал взгляд от бумаг. Осознание пришло только сейчас, и мужчина успел проклясть себя за такую невнимательность. Лёша как-то грустно ухмыльнулся, положил себе руку под голову и прикрыл глаза. — Прости, я просто… — А хочешь с ней познакомиться? Мальчик, не размыкая век, все равно будто водил взглядом по удивлённому лицу медбрата. — Она разве не в Краснодаре? — теперь уже Дима проговаривает слова медленно, старается следить за каждым звуком, чтобы не выпалить лишнего. — Не-а, в Питере, — Горелов зевнул. — Можем сегодня съездить, только нужно успеть до семи. Ступор и непонимание. Неужели она бросила двух парней на своего мужа и просто ушла из семьи? Хотя, Лёша ничего не говорил про развод, а Диме почему-то казалось, что если бы произошло что-то подобное, то Горелов переживал бы это тяжело. Мужчина поднялся со своего места и в пару шагов добрался до кушетки, присаживаясь на корточки прямо перед лицом подростка. Тот даже не шелохнулся: так и не открыл глаза. Пальцы аккуратно легли на кудрявые волосы, а в голове мелькнуло желание поцеловать парня и не отходить от него до самого вечера, наблюдая за покоем старшеклассника. — Конечно, я хочу с ней познакомиться, — все же, не в силах сдержаться, медбрат припал губами к теплому лбу. — Можем поехать сейчас? Я только список допишу, и поедем. Лёшка кивнул, подаваясь ближе к обжигающему дыханию. Кто его мама? Где она, если не с семьёй? Кем работает? Куда они могут поехать? Как Лёша представит его? — Слушай, а может мне заехать домой переодеться? — Дима вспомнил, что на рубашке, прямо на груди, осталось пятнышко от кофе. — Не хочется произвести впечатление замызганного лошка. Лёша приподнял уголки губ и тихо посмеялся. Только сейчас раскрыл глаза, в которых Дима увидел явное отчаяние, словно он услышал какую-то не добрую шутку. — Думаю, ей будет все равно, так что не нужно. От ухмылки стало спокойнее, чем было до этого. И хотя в голове с каждой секундой рождалось все больше сомнений, Дима пытался оставаться спокойным. *** — Зачем мы приехали сюда? Медбрат с недоверием оглядывал территорию больницы, по которой они ехали в такси. Машину вызвал Лёша, он же шепнул водителю адрес, пока Дима расписывался у вахтерши на посту. Большое здание, но, только подъехав к крыльцу, можно увидеть надпись, выложенную крупными буквами Онкологический центр «Луч» Лёша молчал, всматриваясь в этажи, пока Дима пытался побороть дрожь в руках. «Наверное, его мама врач и уже прописалась на работе» Медбрат представлял те же русые локоны, только теперь женщина была в белом халате, а на шее висел стетоскоп. Представил, как её пациенты ежедневно видят светлую улыбку. Машина остановилась, Лёша не торопясь подал деньги водителю и, кинув «без сдачи», вышел, сразу же направившись к массивным ступеням. Дима догнал его уже у дверей и придержал их, не в силах задать хоть какой-нибудь вопрос. Медбрат просто следовал за одиннадцатиклассником, который, кажется, запомнил все коридоры этого здания и передвигался свободно, словно сам когда-то был пациентом. Лифт. Двенадцатый этаж. Снова коридоры и, наконец, медсестринский пост. Женщина за столом устало писала при свете лампы, хотя солнце всё ещё не село. Растрепанные седые волосы, огромные круги под глазами. Когда Дима наблюдал за ребятами, которые возвращались с практики из онкологического отделения, всегда сочувствовал им. Почти на каждой смене кто-то да умирал, в муках и уже не способный воспринимать болеутоляющие. Студенты возвращались, будто пережили смерть близкого человека, а на совместных собраниях каждый молился, чтобы его не направили в онкологию. Самому Диме, наверное, повезло. Его, как педиатра, всегда водили только в детские отделения, и вызывать сочувствие там могли лишь дети с ОВЗ. Лёша прошёл к посту, сразу привлекая внимание дамы. — Горелова. Женщина пошарилась руками по столу, стараясь найти нужную бумагу. Всё же, достав из кипы документов нужный листок, она прищурилась, внимательно всматриваясь в буквы. — Лёш, так оплачено у вас. Услышав имя парня, Дима вздрогнул. Она его знает? Настолько хорошо, что даже запомнила имя? Кудрявый кивнул и поправил ремешок рюкзака на плече. — У вас же посещение все так же, до семи? — Господи, как будто ты не знаешь! —женщина махнула рукой, указывая куда-то по коридору. —Иди давай. Говорила же, что можешь даже на пост не подходить, если видишь уже знакомых сестёр. Дима услышал тихое «спасибо», перед тем как Лёша жестом подозвал его к себе и направился дальше по коридору. Из каких-то палат были слышны тихие стоны, из каких-то переговоры, но вот из палаты, к которой подошли они, не было слышно ни единого звука. Лёша остановился прямо перед дверью, тяжело выдыхая и рывком распахивая белую дверь. Свет, проникающий в палату через большие окна, свежие цветы в вазе и женщина, полностью окутанная трубками, рядом с кроватью пищит ИВЛ. — Мам, я тебе гостя привёл, — Лёша кинул свой рюкзак на маленькое кресло в углу комнаты и прошёл прямо к кровати, сразу же протягивая руки к лицу матери. — Женя приедет завтра, он сегодня в ночную. Парень бережно поправляет светлые пряди, убирает их с лица и заправляет за уши. Дима так и застыл в дверях. Неужели, все это время его мама находилась именно здесь? — Это вот Дима, — Горелов разворачивается и открывает вид на мужчину: если бы женщина могла повернуть голову, то она бы увидела ошеломленное лицо медбрата. — Я тебе говорил про него, помнишь? Это он вёл себя как кретин, но сейчас все хорошо, честно! — Лёша тихо смеётся и подзывает мужчину ближе, продолжая говорить. — Он на самом деле добрый и…ну мы какое-то время вместе. Дима, не осмелившийся перебить, делает шаг вперёд. Прохладная комната, такая белая, что тошно. — Ты не обращай внимания на то, что он старше. Зато меня с ним никто не обидит. — Что с ней? Медбрат не может смотреть ни на светлые волосы, ни на лицо, чуть ли не наполовину скрытое маской ИВЛ. Лёша, словно артист отыгравший спектакль, сбросил с лица улыбку, но взгляд с матери на Диму не перевёл. — Лейкоз. Она, по сути, уже даже не человек, но отчим не хочет её отпускать и поэтому… — голос задрожал. Старшеклассник лишь на мгновение поджал губы, но продолжил. — Поэтому она уже год в искусственной коме. — А если вывести? — Из комы? — Лёша шмыгнул носом и угрюмо покачал головой из стороны в сторону. — Умрёт за неделю, все слишком запущено. Медбрат наконец-то сделал шаг ближе, обнимая подростка со спины. Дима старается как можно крепче сжать подростка в объятиях, показать, что он не один. Только сейчас мужчина взглянул на женщину поближе. Волосы-то не настолько короткие как на фото. Могли ли они отрасти так за год? — Как её зовут? Лёша выждал паузу, стараясь успокоить поток слез, чтобы сказать любимое имя чётко. — Любовь Леонидовна. Медбрат отпустил парня. Спокойно, сохраняя серьёзное выражение лица, подошёл к кровати и аккуратно поднял руку, которая казалась нереально горячей для дамы, похожей на мертвеца. — Любовь Леонидовна, спасибо за сына, — Дима наклонился и дотронулся губами до нежной кожи. Такая бывает только у мамы, и мужчина это прекрасно знал по себе: он так давно не ощущал это тепло. — Я действительно не дам его в обиду, можете не переживать. Позади послышались всхлипы, а затем уже и явный плач, который парень не пытался остановить. Диме оставалось только гадать, сколько же боли в этих слезах, в эмоциях. Эта комната, помещение — для парня это, должно быть, самое ненавистное место. *** 23 июля 2005 года — Мама! Одуванчики! Мальчишка быстро бежит к жёлтому полю, бросаясь в цветы. Женщина тихо смеётся, следует за сыном. Тёплый ветер ласкает волосы и лицо, а будто воздушное платье развевается от порывов ветра. Она точно так же как и сын рада видеть ярко жёлтые цветы, только вот воспринимает их уже не с таким восторгом. — Ты сам как одуванчик, — тихо смеётся женщина и понимает, что её слова он не услышит. Может, когда-нибудь её сын станет для кого-нибудь настоящим солнцем, которое раньше было маленьким одуванчиком. — Лёша! Ну, аккуратнее! Голова кудрявого парнишки скрылась из виду, послышался плач и уже через пару секунд Лёшка прибежал к маме с раной на коленке. — Там камни! Б… больно… Ребёнок опустился на траву, продолжая плакать. Женщина, усмехнувшись, опустилась рядом, попутно доставая из плетеной сумки бутылку воды. — Больно бывает, это нормально, — холодная струя льётся на рану, а малец закусывает губу. — Научись переживать боль с улыбкой. Маленький Лёша слушается и через силу улыбается. Слезы стекают по щекам, прямо на футболку, оставляя пятнышко, но Лёшка продолжает улыбаться. — Вот, молодец, так держать! — женщина тихо смеётся и нежно целует сына в нос. — Ты умница, Лёшенька! Слёзы потихоньку сходят на нет, и уже через десять минут парень собирает для мамы букет одуванчиков. И еще один для себя, чтобы она сплела ему венок. Очень уж нравятся Лёшеньке ярко-жёлтые цветы.