Любовник смерти

К суду мы готовились. Медитировали, ограничили свой рацион, даже не пили алкоголь. Прошли процедуру очищения (ванны, зелья). Медитации я теперь проводил в зимнем саду. Новое место силы и бесконечный источник радости. Сидя перед водоёмом с декоративными рыбками. Том действительно сделал всё идеально, как и обещал. Подарки Тома всегда были потрясающими, взять тот же остров. Ведь он подарил мне не просто остров. Он подарил мне море, тишину, радость бытия, кусочек личного рая. Зимний сад, гармонично вписанный в скальный массив, стал не меньшим удовольствием и потрясением. Я мало видел в жизни, но даже я понимал, что это одно из самых прекрасных мест, существующих в мире. Сам сад был пещерой, с карстовыми провалами в потолке и южной стене, которые гоблины остеклили. Солнечные лучи, проникающие сквозь окна, косо падали под разными углами на внутреннее пространство пещеры, делая вид нереальным, потрясающим воображение. Как гоблины умудрились за несколько дней вырастить такую буйную зелень, я просто себе не представляю, но когда я туда попал впервые, то замер надолго, открыв рот и прислушиваясь к ошеломляющему ощущению тропического леса, пронизанного светом, сочностью и величественной красотой. Если бы природа создала храм, то он выглядел бы именно так. Величественные уступы, резкие линии, контраст камня и сочной зелени, блики воды на стенах. Влажный запах земли, травы и цветов. Бабочки. Лианы, свешивающиеся с уступов. В центре всего этого великолепия был не фонтан и не пруд, а настоящее озеро с прозрачной водой, где на дне виден каждый камешек. В озеро можно было войти и поплавать, настолько большими были и пещера, и озеро. На берегу стояла беседка, увитая филодендронами. Порхали небольшие птички, кажется это были канарейки. Сад был наполнен звуком журчащей воды, шорохом крыльев, птичьим щебетом. — Харон, тебе нравится? Я посмотрел на Тома дикими глазами. И даже не знал, что сказать. Это было настолько потрясающе, что все приличные слова просто выпали из оперативной памяти, на языке крутился сплошной нецензур. — У тебя такой вид, будто тебя инсульт хватил. Я кивнул, а потом вдруг расплакался. Да твою же мать! Я же не девочка. Я битый жизнью мужик, а Том со своей заботой делает из меня какую-то тряпку. Но внутренние пинки не могли остановить подрагивающих губ, слёз и трясущихся плеч. Я будто съел все вишни с фирменного торта тёти Петунии, потом дядя Вернон подарил мне часы, а Дадли сказал, что гордится своим братом. Будто мне подарили все подарки одновременно. Будто я действительно чего-то стою. Будто меня можно любить до такой степени, что… Стоп! Можно. Том качал меня в объятиях и ругался на парселтанге, что теперь будет дарить мне подарки только с успокоительным и он уже слишком стар для таких эмоциональных качелей. Что я свожу его с ума в прямом и переносном смысле. А потом завалил прямо там, под кустами рододендронов, усыпанных розовыми цветами. Не было ни нежности, ни неспешности. Был дикий огненный секс, на пределе сил и возможностей. И это было хорошо.

***

Ночь с 20 на 21 марта. Ночь Остары. Праздник равноденствия и равновесия. Когда день равен ночи, и Тьма, и Свет встречаются на равных правах. Лучшее время для суда сложно было бы придумать. Равновесие касается и преступления, и наказания. Именно равновесного наказания я хотел. Мы с Томом стоим босиком, и на нас лишь длинные льняные рубахи. Волосы распущены. Все артефакты сняты. В центре круга ста алтарей Стоунхенджа закручивается мощное торнадо силы. За нашими спинами стоят мама, Тони, Сириус, Вальбурга, Ремус, Регулус, весь Внутренний круг. Даже Северус прибыл из Франции, хоть я его и не видел. Но он здесь. Я чувствую. Как Тому удалось добиться присутствия на суде Геллерта Гриндевальда — я не представляю. Даже Питера Петтигрю вытащили из Мунго. Он неадекватен, но наплевать. Та, к которой мы с Томом обратимся, найдёт возможность и его привлечь в свидетели. Большая гексаграмма расчерчена прямо на земле, влажными вывернутыми бороздами весенней земли рассекает пробивающуюся нежную травку. Том рассекает ладонь и сцеживает кровь в кубок. Я делаю то же самое. Когда наша кровь смешивается, над кубком появляется сгусток из Тьмы и Света, живой, подвижный, перетекающий друг в друга. Значит, суд будет справедливым, потому что Магия ответила, приняла жертву. Том кладёт два камня в центр и льёт на них кровь из кубка. Её почему-то очень много, больше, чем мы сцедили. Она начинает разбегаться по бороздкам гексаграммы, впитываясь в землю и насыщая её древней магией. Сила бушует, её много. Когда кровь напитывает всю гексаграмму, чёрно-белый сгусток, зависший над центром, начинает увеличиваться в размерах, мерцать и пульсировать. Протуберанцы и молнии внутри него собираются в фигуру. Непонятно, женская она или мужская, она плывёт, блюрит*, лишь одно определённо — Тьмы и Света там поровну. Тьма так подчёркивает Свет, что делает его объёмным, фактурным, осязаемым. С небольшой задержкой за спиной Магии появилась моя Госпожа в чёрных облегающих одеждах и девушка с распущенными седыми волосами. Смерть и Судьба. Все пришли на наш зов. — Кто обвинитель? — холодный голос, лишённый эмоций, раздаётся отовсюду. — Том Марволо Реддл-Мракс, лорд Мракс, лорд Слизерин, дракон. — Харон Игнотус Певерелл, лорд Певерелл, лорд Гриффиндор, дракон. — Кто обвиняемый? — Альбус Персиваль Вульфрик Брайан Дамблдор, поборник Света и всеобщего блага. Аластор Грюм, защитник, аврор. Фигура вдруг взрывается серой мглой, которая заполняет всё пространство и людей, находящихся на суде. Я ощущаю цепкое прикосновение вечности, что затапливает меня как туман низинку, понимаю, что меня познают, выворачивая всё из памяти, от первого вдоха до последнего соития. Это… больно. Местами — стыдно. Перед глазами проносятся слайдами картинки: крик мамы, зелёная вспышка, холод, ожог на руке, тёмный чулан, разочарование, непонимание, за что меня наказывают, травля, я бегу, бегу от Дадли, а сердце уходит в пятки, страх, радость от письма, которая потом горчит осознанием своей глупости и наивности, понимание, что только что убил человека, снова унылое лето, хотя ты знаешь, что где-то есть другой мир, который тебя не отвергает, но тебе его не достать, можно лишь смотреть в бронированное стекло. Жалкие подачки, в виде счастливой недели у Уизли, после которых ещё больнее возвращаться на Тисовую. Всеобщее презрение и страх. Я, снова отверженный. Поэтому я кидаюсь в тёмный лаз с головой. Чтобы доказать, что меня можно любить! Ужас подземелий, шуршание чешуи и смерть, коснувшаяся так нежно. Боль. Снова ужасное лето. Снова подачка любви. Новый курс и новый ужас. Дементоры, пьющие душу. Предательство друга семьи, её же уничтожающее. Снова боль, страх, робкая, ломкая надежда. Я верю Сириусу. Верю. Неужели я кому-то нужен? Робкая надежда, позволяющая пересидеть лето. Ужас нападения на чемпионате, где Волдеморт становится вновь ощутимым, как призрак за спиной. Турнир. Я опять изгой, дрянь, ненужный человек. Предавший меня Рон. Дикий, неконтролируемый ужас перед драконами, тёмной водой и лабиринтом. Возрождение Волдеморта настолько незначительно по сравнению с осознанием того, что я вновь убийца. Я снова убил. И кого? Потрясающего человека. Дикое, лишённое информации лето. Нападение дементоров. Чуть не погибший Дадли. Тёмные глубины особняка на Гриммо. Недоверие, понимание, что Сири спивается, что оплот Ордена — старики, домохозяйки и я. Рон с Гермионой, бросившие меня в пустоте. Осуждение. Я снова урод. Амбридж с её пером даже приятна. Потому что я хочу ощущений и, подспудно, жажду наказания. За Седрика, за собственную никчёмность, за то, что, в принципе, существую. Дурные, страшные сны, оставляющие за собой ощущение запачканности и нечистоты. Северус, который кусает меня в попытке выцарапать у судьбы, как кусает рысь зажатую в капкане лапу. Боль наших встреч и безысходность наших отношений. Смерть Сириуса убила и меня тоже. Боль. Страх. Отчаяние. Пустота. Постепенное принятие того, что я иду по коридору с одним выходом. И выход этот — смерть. Он помаргивает зелёными буквами, потрескивая. Я вижу его вдали. Тяжёлый шестой курс. Понимание, что мир соскальзывает в бездну. А я держу его, но верёвка обдирает руки, а ноги тоже скользят. Драко под колпаком у Волдеморта. И выход лишь один. Как же страшно было видеть, что Северус становится убийцей. Как же мерзко было осознать потом, что это был спектакль, разыгранный как по нотам. Страшное лето 1997, когда я не знал, вернётся ли Северус с очередного собрания. Ужасная свадьба Билла и Флёр. Бег, дикий бег, наперегонки со смертью. Отчаянье, пустота, непонимание, куда идти и что искать. Боль. Страх. Самоуничижительные мысли. И вишенка на торте — битва. Я опять убийца, только теперь массовый. На моих руках кровь, на губах — пепел. В душе — разрыв по всей длине. Трещина. Северус, неизвестно, выживет ли. И понимание, что вот он, выход, к которому я так давно шёл. Подмигивает мне в темноте зелёными буквами. Я открываю туда дверь. Как же я радовался, дебил, увидев Дамблдора. Моё воображение на тот момент воспринимало его как истину, нечто незыблемое и прекрасное. Чудо возвращения и чудо нашей с Северусом любви. Пусть на нас косо смотрят, пусть. Но я впервые живу. А потом — конец. Моя доверчивость, недалёкость, наивность убили и Северуса, и меня, и целый мир. Над всем этим парит злой гений сумасшедшего старика. Но вот я снова в деле. Своими глазами вижу, кто это натворил, вижу, каким был Том на самом деле, и в моём сердце упрочается ненависть и желание мести. Я смотрю открытыми глазами, понимая, с кем пришлось иметь дело. Осознаю, что этот человек — преступник, попирающий всё то, что делает нас людьми. Вновь переживаю бред отравления, пропускаю сквозь себя отчаянье Тома. И оказываюсь в пещере. Своём личном кошмаре, когда ненависть во мне выжгла всё человеческое, выпуская в мир Жнеца. Как же этот низкий, гадкий человечишка умудрился чуть не убить один мир и поганить второй?! Сильная эмоция выкидывает меня из спектра переживаний как воздушный пузырь из толщи воды. Когда я прихожу в себя, в центре гексаграммы стоят два голых человека. Грюм и Дамблдор. Сзади них стоят: Магия, Судьба и Смерть. Я пошатнулся. Было холодно, но я не чувствовал физически ничего. Морально же, меня рвало от боли. Каждый за моей спиной пережил своё, возможно, до этого момента не зная или не понимая, что к тем или иным травмирующим событиям свою руку приложил Дамблдор. Я понял, почему Магия заставила меня переживать события того, прошлого, мира. Самое большое преступление в отношении меня Дамблдор совершил в том, что пользовал вслепую, лишив возможности самозащиты и выбора. И не приди я в точку, где мир покатился по новой колее, вновь утопил бы мир в крови и предательстве. Оказывается, у Смерти были на меня большие планы. Я не смотрел на Тома, лишь вперёд. На застывшие лица подсудимых. Я боялся в его глазах увидеть ту же боль, что и в своих. И его боль была для меня ощутимее собственной. Если бы я мог её забрать без остатка… — Решение, — бесстрастный голос Магии, звучащий везде, немного привёл меня в чувство. Я замер, вслушиваясь. — Аластор Грюм очень любит «служить Свету», как ему кажется. На самом деле, удовлетворяет свою страсть к пыткам, унижениям и превалированию. Он будет цепным псом завода «Свет шахтёра» в дикой и бедной стране. Жалкая шавка на длинной тяжёлой ржавой цепи. И каждый, кто будет проходить мимо, пнёт его. Он будет голодать, мёрзнуть и подвергаться унижениям со стороны людей и более сильных сородичей. Я сохраняю ему человеческий ум, чтобы он полностью осознавал своё наказание и бессмысленную жестокость тех, кто будет его бить и унижать. Срок наказания — до полного осознания причинённого своим жертвам вреда и раскаяния. На месте Грюма появляется кудлатый пегий пёс, одноглазый, трёхногий и с обрубком хвоста. На шее вместо ошейника кусок цепи, давно вросший в кожу. Пёс скалится на смотрящих на него людей. Крутится волчком, пока не получает пинка под зад от Дамблдора. Со скулежом и зажатым между ног обрубком пёс исчезает. Магия же продолжает вершить свой суд. Холодно, методично, бесстрастно. Как судмедэксперт вскрывает труп, доставленный с места совершения преступления, выясняя причину смерти. — Решение будет от нас троих, так как этот мелкий интриган и жалкий человечишка умудрился оскорбить и извратить саму суть Магии, пытался повелевать Смертью и оспаривать Судьбу. Сестра Смерть — твоё решение! Моя прекрасная Госпожа выступает вперёд, смотрит она только на меня. Я тону в бездне Её глаз, внимая каждому слову. — Альбус Дамблдор получает от меня бессмертие, к которому он так стремился, охотясь за Дарами. — По толпе сзади проходит вздох, старик в центре приободряется, на тонких губах змеится ухмылка. Я закрываю глаза. — Потому что даже трёх жизней не хватит, чтобы он расплатился за причинённый ущерб, а также пережить всё то, что ему предстоит. Я не приму его в Серых Пределах до тех пор, пока он искренне не раскается. Я сказала! Дамблдор ещё не понял, что произошло. А я вот осознал чётко. Ему предстоит влачить жалкое существование в старом, немощном и терзаемом пытками теле вечность. Вперёд выступает девушка с седыми распущенными волосами. Судьба. Она прекрасна и ужасна одновременно. Мне давно не страшно смотреть в глаза Смерти, но вот в глаза Судьбы я смотреть боюсь. Не надо людям видеть своё будущее, каким бы прекрасным оно ни было. Судьба произносит приговор тихим голосом, заплетая косу, делая сказанное реальным. Именно так в нашу жизнь входят судьбоносные события: тихо и неотвратимо. — Альбус Дамблдор получает от меня возможность вернуться в прошлое, в мир магглов, который он так любит, и послужить общему благу. «Молот Ведьм» ещё не написан, потому что люди, к которым применяются пытки, слишком хрупки и быстро умирают. Но теперь у приора Генриха Крамера появится достаточно выносливый экземпляр, который поможет ему дописать эту книгу, опробовав все виды пыток, которые придумает извращённый ум приора. Альбус Дамблдор будет пребывать в казематах инквизиции до тех пор, пока книга не увидит свет. И именно его незавидная участь послужит причиной создания Статута о секретности и сокрытия мира магии от магглов, настолько страшной будет его судьба. Я сказала! До старика наконец дошло. Он затрясся и попытался что-то кричать, но из его перекошенного от ужаса рта не вылетало ни звука. Учитывая его бессмертность и исследовательский интерес маньяков от веры, ему предстоят страшные времена и незавидная участь. Холодный, бесстрастный голос Магии выдернул меня из соблазнительной визуализации, где Дамблдора, не торопясь и со знанием дела, пристраивают на дыбу. — Альбус Дамблдор получает от меня вечную славу! После написания книги он вернётся в это время и станет памятником самому себе. Каждый в мире магии будет знать его, знать, какие преступления он совершил против Магии, Судьбы, Смерти и людей. Я сохраню ему разум, и каждый день своей бессмертной жизни он будет проживать самый страшный день одной из своих жертв. День за днём, месяц за месяцем, год за годом, век за веком. Ночью же он будет осознавать, кто он такой и как в такой ситуации оказался. До тех пор, пока он искренне не раскается в своих преступлениях против человечности, доверия, любви и чести. Приятной вечности! Фигуры взорвались звёздчатой пылью, проходя сквозь всех присутствующих. Оставляя зарубки на памяти и в душе. Я лично испытал ощущение сатисфакции. Я был удовлетворён случившимся. И я даже знал, какой момент из моей жизни проживёт Дамблдор. Тот момент, когда я держал холодеющее тело Северуса в своих руках, целовал в окровавленные губы и выл от дикой боли, превращающей моё сердце в вулканический пепел, что покрыл собой всю мою прошлую жизнь. Это был момент наивысшего отчаянья и наивысшего предательства. В центре потухшей гексаграммы застыла каменным изваянием нелепая фигура старика с выражением ужаса на лице. Выпученные глаза, приоткрытый рот, поднятые в защитном жесте руки. А я всё стоял и смотрел на него. На этот застывший в вечности кошмар моей жизни. Неужели это всё? Неужели я… свободен? Мир — свободен? А потом всё схлопнулось, исчезая. Лишь тишина, шум ветра, шорох травы и горькие всхлипывания. Сзади кто-то плакал. Мои плечи накрыл зимний меховой плащ. Я только сейчас осознал, что невыносимо замёрз и меня трясёт. Горячая рука сжала плечо, даря поддержку, потом пропала. Хотелось продлить это ощущение руки на плече. — Подними ногу, Харон. Я опустил глаза и увидел коленопреклонённого Тёмного, что дёргал меня за лодыжку, пытаясь натянуть на ногу ботинок. — Том, я сам. — Да-да, сам. Дома. Когда я напою тебя коньяком и натрахаю. А сейчас просто подними ногу. И я понял, что да, всё! Теперь всё будет хорошо. У меня, у Тома, у семьи, у друзей и всех-всех, кто пострадал от сумасшедшего игрока, игравшего чужими судьбами, как жонглер в цирке. Мы теперь сами вершим свою судьбу, творим свою магию и встречаем свою смерть. И я больше никому и ничего не должен.