***
Но лучше не становится. Волна тошноты, густым комом вставшая поперёк горла, вдруг срывается вверх, переходя в пульсирующую головную боль. Глухую и, кажется, нескончаемую. Хаджимэ закрывает глаза, делая несколько глубоких вдохов. Успокаивает мысль о том, что последняя пластина надёжно припасена в верхнем ящике стола. Он перебарывает себя, заставляя разлепить отяжелевшие веки. Боль приходит постепенно, с каждой секундой оккупируя всё до последней клетки. Хината морщится, чувствуя, как мозг пытается выдавить глаза из глазниц. Делает пару шагов к лестнице: — Хаджимэ. До… доброе утро. Ах. Медленно поворачивает голову. Микан. Стоит, прижав руки в груди. Глядит своими глазами-пустышками. Улыбается? Хината качает головой. Лишь после приходит резкое осознание того, что он видит лицо. Но чужое, как будто не принадлежащее Цумики. — …доброе… утро. — Он выдавливает слова через силу, надеясь, что она поймёт. Отвяжется. Не понимает. — Ты что-то оставила в кабинете? — Он едва склоняет голову. Хаджимэ едва сдерживает отвращение, рвущееся наружу. Кровь в висках стучит всё громче и громче, перебивая дальнейшие слова. Заткнись. — Я… вчера… при… ла… — Слова сливаются в одну долгую кашу, разобрать которую Хаджимэ уже не в силах. Не хочет. А она всё продолжает и продолжает. Хината пытается отключиться от монолога — чуть не зажимает уши. Ей плевать. — Хи… на… та? Хаджимэ вздрагивает при звуке своего имени. Дёргает головой и почти безумным взглядом впивается в Цумики. — Что? — С тобой… с тобой всё хорошо? Почему она улыбается? Хината готов сорваться с места — и разорвать на части. Лишь бы не видеть улыбки. Не слышать её голоса. — Я могу кого-нибудь по… — Заткнись! — вопит Хаджимэ, сжимая пальцами тонкие плечи. До ушей доносится тонкий испуганный писк, который Хината тут же обрывает, приходя в чувства. Сделав несколько шагов назад, он со страхом смотрит на свои руки. Словно они больше не принадлежат ему. А в голове всё разносится эхом смех. Звонкий, заливистый. Принадлежащий Микан. Перед глазами снова дым. Горло стягивает витая верёвка — в груди перестаёт хватать воздуха. Язык становится слишком большим, так и просясь наружу. Глаза давит из орбит. Голова готова разорваться на клочки. Оттолкнув девушку, Хаджимэ бросается вон из больницы, врезаясь в двери. Падает, слыша звон. Боль в плече. Скалится, поднимаясь на ноги, и бросается дальше. Куда? Он не понимает. Но куда бы он ни направился, где бы ни оказался — это тупик. Он видит. Слышит. Чувствует. Бегает по кругу.***
За окном уже давно стемнело, когда Хината наконец приходит в себя. Серые стены давят на него, сужаясь и заковывая в клетку. Где он? Как… как оказался здесь? Пытается вспомнить, но последние несколько часов жизни — сплошная тьма. С осознанием приходит ужас. Он… не мог. Не мог прийти сюда добровольно. Но он тут. По непонятной причине ноги принесли его сюда. Зачем? Он чувствует, как грудь сжимает в тисках, выдавливая остатки кислорода. Дыхание сбивается, срываясь с губ рваными вдохами, в глазах плещется страх, вот-вот готовый сорваться изнутри. Словно животное, попавшее в свет прожектора. Хаджимэ раскрывает рот, словно пытаясь закричать — не может. Внутри бушует цунами, неизбежно накатывающее издалека. Цунами всего и сразу. Каждая клеточка его головы готова разорваться. Пускай разорвётся. Пожалуйста, пусть разорвётся — лопнет. Он больше не может. Не может так существовать. И вдруг. Видит. Везде. Везде. О боже. Это… это кровь? Он шатко отступает назад, чувствуя, как подгибаются колени. О боже. Это… мёртвое тело. Только не снова. Пожалуйста, только не снова. Хаджимэ хватается за голову, впиваясь ногтями в виски. И падает. Падает всё глубже и глубже. Молится. Богам, чертям — всему сразу. Лишь бы всё закончилось. Он заходится в рваных всхлипах. «Пожалуйста, прекрати!» Он падает на пол — удар приходится на плечо и бедро. Рубашка тут же взмокает, впитывая в себя густую кровь. Мерзкую, липкую. Ноздри заполняет запах разложения. Хината робко раскрывает глаза. И тут же зажимает руками рот, стараясь удержать себя в сознании. — Прости, — шепчет он. Тело молча кивает. — Я не смог помочь. Тело только пожимает плечами. Глаза — холодные и беспощадные. Сводят с ума. Больше, чем он сам. — Я не могу изменить прошлое. Тишина. — Мне очень жаль. Закрывает глаза. Почему он не может быть лучше? Почему он не лучше? Не может. Не может. Не может. Не может. Пытается. Пытается снова, снова, снова, снова, сновасновасновасновасновасновасновасноваснова. …и ничего. Он хуже. С губ срывается смешок. Насколько же он жалок? Даже в такой ситуации умудряется себя жалеть. — Я больше не могу, — лихорадочно шепчет он. Пересохшие губы проходят мелкими трещинками. Хината отбрасывает это прочь. Как и многое другое до этого момента. Хаджимэ возводит глаза к бетонному потолку. Наверное, там, за ним, звёзды. Он не в силах даже усмехнуться. Может, он и умрёт тут? На каменном полу, рядом с трупом, которого никогда не существовало? Мысль до безумного смешная. Почему бы и нет? Он закрывает глаза. Теперь перед ними действительно стоят звёзды. Он смирился? Принял что-то? Не знает. — Хаджимэ. Чья-то маленькая, холодная ладонь ложится на лоб, откидывая прочь слипшуюся от пота чёлку. Прикосновение такое знакомое. Как будто… из прошлого? Забытое? И голос… Чей он? — Хаджимэ. — Да? — Что ты делаешь? Она не упрекает. Просто спрашивает. — Я не знаю. — Знаешь. — Он чувствует, как указательный палец едва постукивает его между глаз. Но совсем не больно. — Ты всегда всё знала, да? Ушей касается тихий смех. И на душе становится в десятки, сотни раз легче. — Что же ты делаешь с собой? — Снова поглаживает по волосам. — Не знаю. — На этот раз это действительно правда. Он понятия не имеет, что делать дальше. Как разбирать всё то, что он успел натворить за год. Или, наверное, лучше сказать «не знает». Ни с работой, ни с другими. Ни с Нагито. Ни с собой. Голос чувствует это. Вздыхает. — Куда ты так торопишься? «В будущее», — хотел бы сказать он. Только у него будущего и нет толком. Спешить действительно некуда. Но ответить такое стыдно. Даже сейчас. — Остановись, Хаджимэ. — Не могу. — Почему? — Я… Не могу. Просто не могу. — Почему? Снова и снова. Хината чувствует, как в уголках глаз собираются слёзы. Он правда не знает. Спрашивай или нет — ответ останется таким же. — Взгляни на себя. Кого ты собрался спасать в таком состоянии? — Никого. Я не хочу никого спасать. — Даже себя? — …особенно себя. Он чувствует, как сердце сжимает тисками. Неужели он действительно всё это время прятал эту мысль глубоко внутри? Она обжигает: болью и горячим осознанием. Не было никогда никаких дверей в будущее. И никто их перед ним не закрывал. Это он сам. Замуровал, отвернулся и забился в угол, жалея себя. — Хаджимэ. Жалел себя всё это время. Считал, что может сравниться с Изуру. — Хаджимэ. Игрался в героя-спасителя. Да кого он вообще спас? В голове тут же вспыхивает образ Нагито. Забитого, затравленного и замученного. Хаджимэ дал себе слово. Помочь, поставить на ноги. И что теперь? Он не может сделать и шага без ругани с Комаэдой. Не может контролировать себя в его присутствии. Забивает его всё дальше и дальше. Топит с головой, вжимая макушку руками. Мерзость. Никакой он не Изуру. И не Хаджимэ. Он никто. — Хаджимэ! — Ладонь вдруг становится ледяной. Накрывает глаза. И… уносит с собой головную боль. Словно прохладной морской волной. Хината вдруг понимает, что начинает дышать спокойнее, глубже. Но глаза открывать не спешит. — Изуру никогда не существовало. … А. Вот как. Хината накрывает ладонью её руку и едва сжимает. — Значит, я правда никто? — Ты Хаджимэ Хината. Всегда им был. Всегда будешь. — Но я им не… — Нужен, — перебивает голос с нажимом. — Они пытаются заботиться о тебе, Хаджимэ. Искренне пытаются. — Им нет дела до… — Есть. Только ты не даёшься. Сколько раз ты их отталкивал? — Я не… — Отталкивал. — Голос вновь вздыхает. — Посмотри на себя. Посмотри на Нагито. — Причём здесь он? — Тебя ведь беспокоит то, в каких вы отношениях? — Нас больше ничего не связывает. Конец. — Твои слова ранят его. Хината едва сдерживается от смешка. Его-то? Да что вы. Вот уж последний человек, которого он пытался ранить — Комаэда. К тому же, он всегда извинялся. Первым приходил и просил прощения. Этого недостаточно? — Ты же знаешь, что нет. Вы убиваете друг друга. — Нет. — Вы больны. — Он болен. Мне просто нужен передых. — Хаджимэ. Ты… — Голос тихонько вздыхает. Мгновение и… Хината чувствует, как холодные руки обнимают его крепче. Несколько солёных капель падают на его щёку. — Ты не можешь оставаться здесь. — Не… не могу? — Посмотри, что этот остров делает с тобой. Во что тебя превращают воспоминания. — Я не… — Ты сломался. И в отместку ломаешь других. Огрызаешься на несуществующую судьбу. А потом, опомнившись, пытаешься загладить свою вину. И так по кругу. Снова и снова. Как думаешь, что съест тебя быстрее: угрызения совести или ненависть ко всему живому? Хината смолкает. Потому что не знает, что ответить, — и просто утопает в морозных объятиях, позволяя им поглотить себя. Может, голос действительно прав? Он… они больны? — Тебе нужна помощь, — неумолимо продолжает он. — Прекрати топить себя. Прекрати искать в себе кого-то другого. Прекрати умирать ради несуществующих образов. Прекрати такое существование. Прекрати… прекрати. Медленно, сантиметр за сантиметром, присутствие рядом испаряется. Хаджимэ снова лежит на холодном полу. Один. И вдруг понимает, что горько плачет. Но на этот раз по себе. По утраченным возможностям. По собственной глупости. По безнадёге. Он раскрывает глаза и понимает, что трупа больше нет. Как и крови, и запаха гари. Он… пришёл в себя. Но теперь Хината ясно понимает: ему необходимо уехать. Иначе остров окончательно его сожрёт.***
Путь назад больше походит на пытку. Тело нещадно колотит, однако Хаджимэ упорно продолжает путь до дома. У него остались незавершённые дела. И как бы сильно ни было желание уехать, он не может просто исчезнуть без следа. Оставить всё как есть. Он вновь оказывается перед знакомой дверью. Заносит руку. Постучать не успевает. Скрип петель. Перед ним… Нагито? Хаджимэ вздрагивает, бросая на него короткий осторожный взгляд. И вдруг понимает чётко и явно: накипело. Раскрывает рот: — Прости, — и выдаёт то единственное, с чего начинается, кажется, каждый их диалог. Комаэда даже не удивляется, однако от Хинаты не ускользает усталый, измученный вздох. — Чего ты хочешь? — Он скрещивает руки на груди и едва склоняет голову, позволяя нескольким прядям упасть на глаза. — Прости, я… — Хаджимэ усмехается, понимая, сколько раз они проходили через это. Он бы и сам себе не поверил на месте Комаэды. А что дальше говорить — не придумал. Каждое слово кажется угловатым и фальшивым. Поэтому разговор снова сводится к… к молчанию. Нагито больше не предпринимает попыток заговорить — Хината не находит в себе сил огорчиться — и только буравит его тяжёлым, нечитаемым взглядом. Хаджимэ закрывает глаза, заламывая руки, и неуверенно заканчивает мысль: — Я хочу уехать. — Вот как? — На тонких губах расцветает фантомная улыбка. — Я рад за тебя. — Спасибо. — И ты даже решил оповестить об этом меня? Право, я польщён. — Он заслужил это. — В прошлый раз ты уехал молча. — В этот раз я хотел… — «…обрубить все концы». Но Хината останавливает сам себя. Нагито пусть и поймёт, но по-своему. Это пугало больше всего. — … попрощаться. — И на сколько ты уезжаешь на этот раз? — Я не… — Хаджимэ запинается, наконец полностью осознавая вес решения. Остров был ему домом. Тут дорогие ему люди. Тут… всё. За морем лежит разрушенный мир и последствия. Неизвестность. Но теперь привычное «не знаю» звучит картонно и неправильно. Потому что он знает. Уже всё для себя решил. Хината тянет носом воздух, собираясь с силами. Теперь в нём расцветает мимолётная уверенность в правоте собственных действий. Он вскидывает голову — почти гордо, ему нечего стыдиться — и выпаливает то, о чём долгое время думал где-то на закромке сознания: — Поедешь со мной? Это его первое эгоистичное действие. Он делает это ради себя — и только. Но теперь на душе не становится гадко. Напротив. Это первый шаг вперёд.