***
Я боялся стать таким же: вдруг пролетят дни, и я наберусь у него этой хуйни с безмерным желанием власти. Вот что бы он делал, если бы действительно исполнил свое заветное желание — управлять? Обрел бы мир и покой? Точно нет. К таким подонкам вселенная никогда не снизойдет, сколько бы они не исповедовались, сколько бы они не искупляли свою вину, да хоть всю жизнь, — нет, все будет тщетно. Что сделано — того не воротишь. А дни ползли медленно. Дрим не доставал меня с тупой болтовней, и сидел постоянно пригорюнившись, глубоко погрузившись в себя, в раздумья. Неужели понял, кем стал, унижая меня, Туббо и других людей? Неужели стало стыдно, и теперь думает, как бы все исправить? Как бы не так. Я не верю, что он способен на такое. Это же надо начать думать не только о себе, а это ой как сложно, особенно для него. Иногда мне было его даже жаль. Что-то в его пустых зеленых глазах поблескивало еле видимым светом. Это мерцание манило, притягивало взгляд. Может поэтому он носил маску? Чтобы никто не видел его несчастных глаз? Отросшие грязно-светлые волосы иссеклись и истончились. Его черты, казалось, только стали угловатее и истощеннее. Казалось, что каждая косточка выпирала, их можно было без труда пересчитать. Он выглядел жалким. Но что еще можно ожидать от такого небогатого рациона? Картошка, картошка, картошка. Однажды я пытался что-то вырезать из нее ножиком, который нашелся в сундуке. Нож был тупым и не резал совершенно, неудивительно, почему его еще не забрали. С горем пополам у меня вышел кривой треугольник. Дрим молча наблюдал за мной, что, кстати, делал почти постоянно, поэтому я даже не огрызнулся: привык уже. Видимо, это стало его новым хобби — наблюдать. Хотя не знаю, насколько оно было ново для него. Он всегда всматривался в людей, искал их слабости и недостатки, чтобы превратить невинных в свои поганые куклы и играться потом с ними, как он захочет. А я смотрел на мерцающие стены, лишь бы не встречаться с его демоническими глазами. В какой-то из дней я попытался поговорить с обсидианом стен. Не знаю, что я ожидал услышать кроме тихих стенаний душ, заключенных в черно-фиолетовый камень. Песок душ более разговорчив. Однажды в изгнании я прилег в аду около пустыни, потому что я был разбит, и ничего тогда не хотелось. Обычно песок только стонал и рыдал, особенно, когда наступаешь на него. Он хватал за пятки, иногда так крепко, что не давал сдвинуться с места. А тогда песок успокоился, будто ожидая моей исповеди или проповеди, хотя что бы я мог проповедовать им? И я начал говорить: просто рассуждать вслух. А они, казалось, внимательно слушали меня — все эти души. И, когда я закончил, они ответили мне: ласково шептали в один голос, что я справлюсь, что я сильный малый, что это еще не конец, а только лишь начало. А я, завороженный, внимал их живым голосам, будто на меня снизошло благословение свыше, хотя я был в аду, куда мне и была проложена дорожка изначально. Я думал, что смогу разговорить обсидиан также, но он видимо не способен ни на что большее чем простое рыдание. Как неинтересно. Легенды гласят, что в плачущий обсидиан тоже заточены души, как в песок. Они вынуждены вечно страдать и стенать, потому что отдали часть себя ради другого. Для них милостивый Господь не подготовил спасения, не знаю, о чем он думал, когда позволил допустить такое. Мир жесток. До сих пор считается, что все грешные души превращаются в плачущий обсидиан. Я с досады ударил кулаком по стене, она замолчала в ответ. Может мне тогда в пустыне показалось? Может я уже сошел с ума? Может это я был безумцем все это время, а Дрим — просто непризнанный гений? Нет. Дрим — монстр во плоти, в нем нет ничего хорошего. Он пустой, гадкий и жалкий. И мне его ни капли не жаль… Я любил разглядывать все четыре стены, лаву в том числе. Она непрерывно стекала вниз, но не так бодро, как бы это делала вода, а более медленно и размеренно. От нее летели обжигающие искры и до инцидента с убийством я часто близко ютился к лаве: ждал прихода Сэма. Она искрами целовала мои руки, и пускай было немного больно, я упорно не отсаживался и терпел. Она будто была живая. Иногда к ней нельзя было приблизиться, потому что один только воздух вокруг обжигал кожу, а иногда она казалась еле теплой, но в такие моменты я не осмеливался испытывать судьбу, позволив пальцам опуститься в густоту красно-оранжевого, дабы ощутить ее мирное течение. Я знал, что лава просто игралась с людьми. Она бы отгрызла мне руку при первой же возможности. Лава всегда запутывала, заманивала в ловушку, чтобы поймать как кошка мышку. Но я еще не был настолько глуп. Иногда я использовал лаву как телевизор, и мои уставшие глаза дорисовывали в ее движении стаю огненных фениксов. Вольнолюбивые птицы вечно летели куда-то, взмахивая своими могучими крыльями. Они были такими свободными, а я был заперт здесь, сидел на цепи, как гребаный щенок, не полюбившийся хозяину. Моим хозяином, наверное, была жизнь. Жизнь всегда преподносила мне испытания. И я проходил их. Но они становились все сложнее и сложнее, но я не сдавался и шел напролом, натянув маску уверенности. Но мне было страшно: страшно, что каждая битва, каждое столкновение станет последним. И с каждой новой трудностью возникали сомнения, они терзали меня, разрывали на части. Почему я не могу обрести покой? Может я сбился с истинного пути? Может я уже совершил непоправимую ошибку? Но что я сделал? Что со мной не так? А может мне лучше смириться? Смириться со своей участью, понять, что за мной следуют проблемы, что я приношу их с собой. Может мне тоже стоит поселиться где-нибудь вдалеке, подальше от людей, как это сделал Техноблэйд. Жить спокойно в своей лачужке и души не чаять. Нет, я не хочу так, не хочу.***
Долгое время мы молчали. Дрим пялился на меня, потом писал что-то в своей книжонке. Странный какой-то. До моей, блять, боже мой, смерти Дрим постоянно пытался меня разговорить. Спрашивал об изменениях снаружи, о мире. Что, да как в общем-то. В такие моменты он казался обычным приятелем, который просто был в долгом отпуске, а сейчас вернулся на родину. И я неохотно говорил. Говорил, потому что было скучно. А он слушал, опершись о стену спиной и прикрыв глаза. Дрим казался таким уставшим, но при этом по-странному довольным — легкая улыбка не покидала его лица. А сейчас он умолк, и все писал и писал. Раньше я его подначивал, бесил. Он был таким раздраженным, будто не он манипулировал мной, и Туббо, и вообще всем сервером! Будто я был подонком, а не он — глупость. Будто это он оказался взаперти со мной, а не наоборот, и пытался провести остаток времени в спокойствии. Я пытался пропускать эти медленно тянущиеся дни за сном, и ранее это у меня даже хорошо получалось. Страшновато было первое время, но потом как-то сжился с мыслью, что он меня и пальцем не тронет, по крайней мере не в тюрьме. Хах, даже мысли тогда и не возникло, что он все-таки мог меня убить. Какой же я был глупый. А сейчас я боялся засыпать. Когда я закрывал глаза, мне мерещились его поганые руки, как они сжимают горло, тянут за волосы, бьют в грудь, по лицу. Они казались такими реальными, что дрожь пробегала по телу, и я сворачивался в клубок на полу, пытаясь хоть как-то защититься. В итоге я все равно отрубался, но и там ждали только кошмары. Я рыдал и содрогался во сне, иногда тихо звал Туббо. Порой просто просыпался в холодном поту — лучший вариант из возможных. И во всех кошмарах был он — его жадные зеленые глаза горели во тьме, а он подбирался ближе. Я вопил, звал на помощь, пытался убежать, даже драться с ним. Все тщетно, ничего не работало против него. Он всегда ловил меня, мучал, а потом убивал. Каждый ебаный раз. Я просыпался и видел Дрима, закрывал глаза — видел Дрима, выключался — так Дрим был и в кошмарах тоже. Дрим, Дрим, Дрим. Все о нем, все про него. Все мысли тоже про него, вся боль тоже от него. Все о нем, все про него. Сначала он никак не реагировал на мои крики. Иногда молча косился на мою измученную тушку. Но однажды Дрим нагрянул ко мне и мучал своими грустными глазами, как у ебанного щенка. Ты виноват, уебок, почему ты не можешь понять? Тебе жаль? Чего ты хочешь? Тогда он заговорил впервые за все время: спросил, хочу ли я поговорить об этом. Конечно, блять, хочу, конечно. Но не с тобой, боже, не с тобой, только не с тобой. Пожалуйста. Опять этот взгляд. Он ждал ответа, а я молчал, в глаза лезли слезы. Не хотелось видеть его поганую рожу, не хотелось слышать его мерзкий голос. Блять. Он прижал меня к себе. Сначала тело оцепенело, и я уж подумал, что мне все-таки не больно от касаний или это было временным побочным эффектом воскрешения. Да, как бы не так! Сердце задребезжало в грудной клетке, разнося по крови лаву, она начала прожигать меня изнутри; глаза затуманились от слез, и я зажмурился. Я колотил его по спине, пытался выскользнуть, даже кусался, но он прижимал меня только сильнее, не давая вырваться из крепкой хватки его рук. Зачем он это делал? Зачем? Ему хотелось посмеяться надо мной? или что? Жизнь меня не любит. Вскоре я обмяк в его руках, тело расслабилось само собой, наверное, исчерпало все лимиты: как физические, так и психические. Я наконец-то заснул. На мое удивление кошмара не было, только блаженная пустота, черный экран. Зима. Снежинки лениво кружились в воздухе, сверкая на солнце. Снег укрывал землю и ветки осиротевших деревьев тонким белым одеялом, из него тут и там торчали подснежники. Я стоял посреди поля, задрав беспокойную голову к небу. Снежинки легко падали на лицо, путались в ресницах, щекотали раскрасневшиеся щеки. Мы находились в Сноучестере. Иногда казалось, что там круглый год царствовала зима, но это было не так. Я повернул голову — рядом стоял Туббо. В его пшеничную челку, выглядывающую из-под капюшона, уже вплелись белые хлопья. Он очаровательно улыбался, по-детски пытаясь поймать языком проворные снежинки, наивными глазами смотрел вверх и жмурился, когда снег ненароком попадал в них. Он выглядел таким умиротворенным и чудесным. За ним я был готов уйти хоть на край света, сделать для него все что угодно, лишь бы он был счастлив. Туббо обратил на меня внимание, заглядывая своими беззаботными голубыми глазами в мои побитые и уставшие. В его взгляде проскользнула какая-то невыносимая нежность — я был готов расплавиться от своей бескрайней привязанности. Его прелестные губы расплылись в теплой улыбке, и этот родной жар опалил мои щеки, заставляя их гореть от смущения. Его рука выскользнула из кармана и потянулась к моей, переплетая пальцы. — Нам уже пора, — бросил Туббо и потянул за собой в сторону. Я тихо кивнул, и мы покинули поле. Проснувшись, меня поджидала неизвестная тревога. Она неожиданно набросилась на меня, вонзившись когтями в грудную клетку. Заболела голова и заныло сердце. Да почему я? Почему? Чего она прицепилась? Я попытался отвлечься и огляделся: Дрима уже не было рядом. Спасибо и на этом. Он снова за своей книгой: сначала писал что-то, тут зыркнул на меня, а потом зачеркнул то, что написал. Дрим как-то неловко улыбнулся мне и махнул рукой. Такой реакции я еще не получал. Я вскинул бровями и скривил лицо в ответ. Чего-то хотел? Он снова спросил меня, мол хочу ли я поговорить об этом. Я вспомнил прошлую ночь. И тут в мой лоб будто молния прилетела, окружая голову электрическим нимбом. Он с каждой секундой сужался, давя на виски. Хочу. «Почему ты обнял меня тогда?» — Простой вопрос, а Дрим замялся и закусил губу. А потом одарил меня таким взглядом, который буквально кричал, что я самый тупой человек на свете, раз я не понимаю. А я не понимаю! Искренне не понимаю. Неужели хотел проявить сострадание и неумышленно причинил мне вред? Нет, он наблюдательная тварь, еще и пишет что-то там себе. Знал он на все сто процентов, что мне больно от прикосновений, просто захотел поиздеваться надо мной. Я ответил, что действительно не знаю. Его взгляд смягчился еще сильнее, в глазах засияли те самые искорки. Нет-нет, только не это. Я отвел взгляд и нахмурился. Он снова пытался манипулировать мной, я не хотел попадаться на это, не хотел. Я не глупый ребенок, я поступил умнее! Но ничего умнее, чем начать кричать на него, я не придумал. Тревога усилилась, наверное, раз в сто, заставляя голос дрожать на каждом слове. Воображаемый нимб с адской силой давил на голову. Я зажмурился и снова пустился в слезы: я плакал, плакал, плакал, давился словами, глотал звуки и соленую обиду. И он глядел на меня, как на ребенка, как на ебанного ребенка. Я не ребенок. Я резко встал с намерениями забить Дрима до смерти, как он это сделал со мной, но в глазах предательски потемнело, и я пошатнулся. Снова молнией ударило в голову, уже грозясь убить меня; сердце же вот-вот и проломило бы грудную клетку, чтобы упасть мне в ноги. Я рухнул на пол, схватившись за голову и замолк. Блять, еще и комната начала вращаться, аж затошнило. Интересно, мог ли я вытошнить свою тревогу? Если бы мог, то сделал бы это уже давно. Я жмурил и открывал глаза, пытаясь остановить комнату от безумного вращения. Но пришло то, чего я не ждал от слова совсем. Тараканы. Мерзкие маленькие твари. Их волосатые лапки, грязные жирные брюшки, длиннющие усища. Они так быстро разбегаются, когда ты включаешь свет на кухне. А сейчас они ползли из всех углов. Ко мне. Они ползли ко мне. По стенам, по потолку, по полу. Везде. Они были везде. Их становилось только больше и больше. В глазах темнело, а буря в голове не утихала. Уши заполнил топот их маленьких лапок, скрежетание их пастей. Я истошно закричал, отползая в угол, зажмурившись и сжавшись там в комок. Блять, блять, блять, блять. Неужели я умру так? Я бы уже мог ощущать, как они облепляют каждый сантиметр кожи, заползают, куда им вздумается и жрут заживо. Изысканное блюдо — беззащитный бедный мальчик, всем таракашкам к столу! Но вместо маленьких лапок я почувствовал чужие руки, тянущие к себе. И, конечно, прошибающую насквозь боль. Ну что же ещё? И я сдался: прижался к нему своим боком, перекидывая через него ноги, но руки оставляя при себе, надеяясь, что тараканы сначала выжрут его спину, и только потом примутся за меня. Хоть время выиграю, а потом буду думать, что делать дальше. Дрим удивленно вздохнул и жадно прижал к себе сильнее, горячо обвивая руки вокруг моих дрожащих плеч — снова электрический разряд сотряснул мои внутренности. Это определённо лучше тараканов. Так стоп. Я поднимаю голову, так как все это время прятал ее за его грудью, и смотрю по сторонам. Тараканы исчезли: их и след простыл. А может их и вправду не было? Томми Иннит собственной персоной сошел с ума, Туббо, наверное, так обрадуется! Я заметил, что сердце и голова перестали дребезжать. Да что блять со мной? Я успокоился у него на руках? У него? Хотелось, чтобы боль вернулась. Ну не может же он быть спасителем и мучителем одновременно. Господи, если он довел меня до такого состояния, то не может быть он никаким спасателем. Это все часть его плана… Я перебрался к нему на колени, чувствуя, как разум очищается. На смену тревоге пришла блаженная апатия. Как хорошо ничего не чувствовать — даже не хотелось обозвать его мудилой ебанной лишний раз. — Ты в порядке? — в который уже раз спросил он, несмело глядя мне в глаза. А я сам не знаю, как я. — Спать хочу, — машинально ответил я. Дрим хмыкнул и улыбнулся. — Ты же только что спал? — то ли упрекая, то ли спрашивая, усмехнулся он и потрепал меня по волосам. Я ничего не почувствовал, даже его глаза меня больше не раздражали. Мне не хотелось отстраняться. Мне ничего не хотелось. Я чувствовал равнодушие и усталость. Я снова уснул на его руках. Пчелки и бабочки — прекрасные создания. Опыляют цветочки и жизни не чают. И мы не чаяли. Мы сидели на зеленеющей поляне в начале лета. Ни войн, ни драмы тогда еще не произошло. Какое прекрасное время было! Рожки Туббо тогда ещё были такими маленькими. Однажды он мне даже дал их потрогать. На ощупь они были как… рога. Ну какими еще они могут быть? Но они были гладкими, не такими как у Шлатта. У Шлатта были грубые и массивные рога, а у Туббо — так, просто рожки. Солнышко играло: лучиками щурило наши глаза, обнимало еще бледные коленки своим теплом, шныряло по траве, отражаясь в мельчайших капельках утренней росы. Из травы тут и там торчали одуванчики, закинув свои жёлтые головки к солнцу. На них, жужжа, садились такие же жёлтые пчелки. Нам было не страшно от пчел, потому что мы знали, что они не ужалят просто так. Мы болтали о чем-то, стараясь не шевелиться, чтобы не спугнуть трудяг-насекомых, а они, казалось, нас и не замечали. Наверное, думали, что мы безобидные, как деревья. Туббо тихонько посмеивался от моих тупых шуток и любовался цветущими красками природы. Не знаю, откуда у него эта бесконечная любовь ко всему живому. Мне еле хватало на одного человека, а он, казалось, любил весь мир. Вдруг маленькая бабочка приютилась на коленке Туббо. Она расправила свои белые крылышки, окаймленные тонкими черными линиями, и начала перебирать лапками. Наверное, решила отдохнуть. Туббо просто просиял от радости: в глазах плясали взволнованные искорки; он сдерживал восторженную улыбку, уже расползающуюся по лицу. Он замер, не сводя с нее глаз и задержав дыхание, пытаясь не спугнуть маленькое создание, и сдерживал тихие смешки, ибо было щекотно от крохотных лапок. Но бабочка не стала долго задерживаться на Туббо, упорхав на соседний одуванчик. Мой друг разочарованно вздохнул и взглянул на меня. Я пожал плечами. — Такой цветочек просто ей не по зубам, — игриво сказал я, легко рассмеявшись. Туббо сначала удивлённо вскинул бровями, но потом засмеялся в ответ. — Томми, у бабочек нет зубов! — заметил Туббо, продолжая хихикать. Я беззаботно улыбнулся, и мы продолжили препираться и болтать ни о чем. Все-таки я был таким счастливым.***
Я ненавидел себя, ненавидел Дрима, ненавидел эту ебаную тюрьму и этот ебаный мир. Почему именно я? Почему он? Он был причиной моей тревоги, он же ее и утолил. Он был причиной моей головной боли, он же ее и утолил. Он был моим убийцем и спасителем. И я ему не был благодарен за это. Да кто блять будет благодарен за причиненную боль?! Никто. И я не был благодарен. После того утра я игнорировал Дрима как мог. Даже не смотрел в его сторону, хотя это было сложно, учитывая тот факт, что я гнил с этим подонком в одной тюремной камере. Дрим пытался говорить, но я начинал поднимать голос, и он, будто боясь, что я сломаюсь от себя же, сразу останавливался и замолкал. В какой-то степени он был прав. Боль и тревога вернулись. Они теперь стали моими вечными спутниками, и я даже как-то попривык к моим новым мучителям. Каждый день, каждый час, каждую минуту болела голова. Не раскалывалась конечно, но было ощутимо — на стену лезть хотелось. Я этого, конечно, старался не показывать, поэтому пришлось себя хоть чем-то занимать. И я начал писать, потому что лава и стены давно наскучили. Сначала я хотел завести дневник, хоть мысли распутал бы. Но написав страничку, я понял, что дневники не мое: весь текст пестрил матами. Да и в дневниках пишут, как проходят дни, а они были одинаковыми, смешивались в одну черно-серую массу. Очень не хотелось бы, чтобы на верхушке страниц моей первой книги — как гордо звучит-то — красовались слова: «Ничего не произошло». Все-таки одна небезызвестная книжонка показала, что такое неприемлемо в настоящих книгах. Тревога тоже не унималась и мучала меня, гнусно нашептывая, что не покинет меня никогда, будет душить меня мыслями, сжимать сердце своей когтистой лапой, пока я не умру. Иногда мне казалось, что Дрим мог спасти меня, как сделал тогда. Что, может, он сжалился бы надо мной, если бы я добровольно кинулся в его объятия. Что я смог бы найти защиту от кошмаров в своем мучителе. Что тревога раз и навсегда заткнула бы свой грязный рот, если бы он мне помог. Нет. Высокие чувства: сострадание, привязанность и любовь — не могли бы возникнуть в его мерзкой душонке. Он мог только манипулировать, управлять людьми, но он не мог понять, что это ничего не даст. Ну, вот наигрался бы он со мной и бросил бы, как бросит избалованное дитя надоевшую ему куколку подальше в шкаф, чтобы просить о новой. Мне нужно было привыкать жить, не надеясь ни на чью помощь, особенно такую корыстную. Галлюцинации меня больше не посещали, чему я был безусловно рад. До сих пор жутко вспоминать то утро с тараканами — самый худший день, не считая смерти и воскрешения. Как же это странно. Мне всего шестнадцать, а я уже столько пережил. Войну, предательство, даже смерть… Удивительно, что я остался в своем уме. Постоянная тревожность, конечно, говорила об обратном, но это ничего. И не такое проходил и видел. Однако к тому, что я не ожидал увидеть. Кошку. В самой защищенной тюрьме на сервере. Кошку. Как она сюда забралась? Неужели проскочила через отсек с едой? Сэм вообще не хотел видеть Дрима и скидывал картошку в какую-то динамо-махину, которая позже выплевывала еду в специальное углубление. Кормушка. У нас был обед по расписанию, как у ебаных псин, боже. Или Сэм специально скинул сюда кошку, чтобы перевоспитать Дрима? Может, он бы привязался к ней и стал добрее или типа того. Ладно, это тупо даже для меня. А Дрим, казалось, ее даже не замечал: он снова уставился в книги и писал. А мне раньше казалось, что он разговорит, по крайней мере попытается, каждого, сюда попавшего, потому что он был полным неудачником, нуждающимся во внимании, ибо был заперт он здесь на всю свою жизнь. Мне его не жаль. Да и кошка, казалось, была вообще не заинтересована в Дриме. Она сидела только около моих ног и в дальнем углу: ее любимом месте. Странно, но это к лучшему: Дрим не смог навредить еще одному живому существу. Она любила лежать у моих колен, но каждый раз, когда я протягивал к ней руку, она вздрагивала и убегала в угол, странная. Я дал ей имя — Клементина. Когда-то я хотел завести ручную моль и назвать ее также, но эти летающие существа просто боялись меня, а я не хотел никого держать насильно. Я так и не завел домашнее животное. Может, это и к лучшему: не знал, когда я отсюда выбрался бы и выбрался ли вообще. Моя воображаемая моль уже бы умерла от тоски, ибо сколько я уже тут просидел? Месяц? Неделю? Я не знаю. Кажется, что Сэм намеренно игнорировал Дрима. Проучить его хотел или просто был жестоко обижен? Это определенно не было мне на руку… Сколько я еще буду мучаться? С этим ублюдком. Одно радует — у меня появился новый друг.***
Я попытался заговорить с Клементиной. Что-то внутри меня пыталось вытолкнуть слова наружу, даже тревога отступила, развязывая узел в горле. Кошка села напротив, пожирая меня своими бездонными зелеными глазами, будто только и ждала, когда я заговорю. Я поддался этому порыву и заговорил, а сказать мне было что. Я рассказывал, как меня мучает головная боль, как меня съедает живьем тревога, говорил про то самое утро. Разговаривать становилось сложнее, потому что слова слезами застревали в горле. Коленки заходили ходуном, руки не могли найти себе места: то теребили край заношенной футболки, то скребли расчувствовавшийся обсидиан, а тот стенал звонче; то оказывались на шее, двигаясь ниже, по груди, выдавая себя белесыми полосками, которые вскоре порозовели бы. А Клементина и не шелохнулась, будто окаменела. Она даже не моргала. Просто уставилась на меня, но это было не некомфортно. Она словно вошла в транс от моего голоса, слишком внимательно слушая, вникая в мои слова. От такого не ускользающего внимания, я только сильнее расчувствовался, позволяя языку жить собственной жизнью. Сейчас говорили мои чувства, переживания. Все то, что я хранил долгое время, все то, что я скрывал, выливалось из меня на бедную кошку. Может она и не была против. Когда я заканчивал, она начала кивать головой, соглашаясь со мной. Какой хороший слушатель. Я рефлекторно протянул к ней руки, чтобы поблагодарить ее, но Клементина, вздрогнула и ушла в свой любимый угол, будто ничего не произошло. Я даже немного разозлился, но ничего не мог поделать. Из другого угла на меня косился Дрим. На вид он был очень удивлен и даже… напуган? Огромные глазища свои выпучил, брови вздернул и рот разинул. Он редко моргал, уставившись на меня. Мне стало неуютно, и я вжался в стену. Дрим замер: в его руках застыла книга, случайно оброненный карандаш валялся рядом. Он уже было открыл рот, чтобы что-то сказать, но я его прервал, умоляя, чтобы он молчал. Дрим на удивление послушался и вернулся к своей книге, что-то быстро чиркая в ней. Мне стало определенно легче, будто камень с души сбросил. Выговариваться очень важно, если хочешь сохранить психику или те жалкие ошметки, оставшиеся от неё.***
Клементина начинала бесить меня своей холодностью. Почему она не может быть как другие кошки? Почему она не может жаться к хозяину, мурлыкать, мяучить, привлекая внимание. Она ничего не делала! Только испепеляла меня своим пустым взглядом. Даже чем-то стала напоминать Дрима: такие же зеленые демонические глаза, такое же мерзотное поведение. Я хотел внимания! Она не давала ничего! Клементина словно была неживая, ибо я ни разу не видел, как она ест или пьет. Ее можно было увидеть спящей в углу или прожигающей глазами стены. Казалось, что даже обсидиан не выдерживал этой пытки, светясь тусклее обычного. Тревожность разъедала мне мозг с тем, что я уже надоел Клементине, что я худший хозяин. Она с большей радостью привяжется к Дриму, а обо мне даже не вспомнит. Я не хотел этого. Дрим не заслуживает хорошего в этом мире. Я подошел к ней с желанием исправить это недоразумение, приласкать ее, пускай и насильно. Клементина удивленно подняла на меня свои невинные глаза. Может не стоит? Пусть живет, если ей так комфортно. Я замялся, переминаясь с одной ноги на другую. Тут подключилась тревога, впиваясь в мозг неизменной песней. Я глянул на Дрима — он, кажется, задремал, прижавшись спиной к стене. На первый взгляд такой непорочный, ни в чем не повинный, а как узнаешь, кого назвал ангелом, — содрогнешься. Я закусил губу, чувствуя осуждающий взор Клементины на себе. Нет, раз, решился — закончу. Сейчас я не медлил и быстро поднял кошку с пола. Вес Клементины почему-то совершенно не ощущался: казалось, что в ней было полкило, хотя на вид все пять. Она была еле теплой, очень странно. Клементина как-то заторможенно среагировала, впервые за долгое время мявкнув. Прогресс! Я зыркнул на Дрима, думая, что он проснётся от такого события, но он дрых и дальше, будто не услышал. А раньше казалось, что сон у него был чутким. Я опустился на пол, устраивая кошку у себя на коленях. Она недовольно мяукала, пока я передвигал ее лапы. Наконец, удовлетворившись заданной позицией, я заглянул ей в глаза и дружелюбно улыбнулся. Там горели разъяренные зелёные огоньки. Меня будто током прошибло, и я вспомнил Дрима, с усмешкой оглядывающего уже мою живую тушку. Я рефлекторно оттолкнул от себя Клементину, а та восприняла это как призыв к действию: вцепилась всеми когтями и зубами в мою руку. Блять. Я заорал, пытаясь стряхнуть бешеную тварь с себя. Я колотил рукой о стены и об пол — она как намертво прилипла. На руке уже виднелись кровавые разводы, а кошке хоть бы хны. Она будто потяжелела в раз десять — было сложно двигать рукой. Мне в кои-то веки удалось отцепить обезумевшую Клементину, скинув ее на пол, как тут ко мне подскочила и прицепилась другая тварь — Дрим, а кто же еще? Теперь он усадил меня к себе на колени, и я прилип к нему. За что мне это? Тело даже как-то поздно пробило болью от осознании того, к кому я сейчас так жадно жмусь и ищу защиты. Почему он? Я заплакал от безысходности, пока тот успокаивающе выводил круги на моей спине. Я снова уснул.***
Впервые я проснулся у него на руках. Может проспал мало, а тот не успел уйти. Не знаю, у нас все равно часов не было. Я легонько пошевелился — он спал. Замечательно. Я попытался выскользнуть из рук, а он прижал к себе сильнее, боже. Неприятное тепло разлилось в груди. Я решил смириться и расслабился, оглядываясь. Кошки нигде не было, странно. Даже намека от нашей возни практически не осталось — только моя кровь рядом на стене, хотя я отчетливо помню, как Клементина, отлетев в стенку напротив, оставила там багровую отметину. А стена была чистой, будто обсидиан впитал в себя всю кровь, хотя таким свойством никогда не обладал, сам проверял. Я вгляделся в ткань своих шорт — ни намека на серую шерсть. Неужели я придумал кошку?! Почему ничего нет? Почему все доказательства ее существования исчезли? Ноющая рука, наверное, была единственным доказательством. Я аккуратно вытащил ее из плена чужих рук. Да-а, выглядела она так себе: вся в синяках и кровоподтеках, однако не виднелось ни единой царапинки или укуса. Блять. Ну, все, у меня точно поехала кукуха. И что теперь прикажете делать? Хоть голова перестала болеть, но теперь боль пульсировала в костяшках, перетекая в запястья и кончики пальцев. Не лучше и не хуже. Все равно больно. Я устало вздохнул и зажмурился. Дрим похоже проснулся, лениво потягиваясь, при этом не отпуская меня. Мы выглядели как отпетые любовнички — отвратительно. — Как ты? — прохрипел он, морая своими грязными пальцами ткань моей футболки. Я зло фыркнул и скрестил руки на груди. — Плохо, — сквозь зубы процедил я. Его руки все еще были замкнуты на моем животе, не давая уйти, как бы я не старался. — Почему? — проскулил Дрим, брякнувшись своей головешкой на мое плечо, чтобы позже мордой воткнуться в ни в чем не повинную шею и смаковать мой запах. Меня аж передернуло, по телу пробежали неприятные мурашки, загудело в груди. А ты не знаешь будто. У меня разъебана рука, я себе придумал кошку, еще и ты как назло привязался. — Я тебе сейчас въебу, если не отпустишь, — увиливая от его бессмысленного вопроса, выпалил я. Он как-то грустно хмыкнул, выпуская меня. Странно он как-то ведет себя. Я взглянул на него: развалился весь из себя обиженный, а в глазах невыносимая нежность… как у Туббо… Я заметно помрачнел, нахмурив брови. Может он не врал? Может, правда изменился? Я тяжело вздохнул, а он снова поднял на меня свои побитые щенячьи глаза. Мне стало стыдно. Дрим не сделал ничего плохого, он даже пытался успокоить меня, всегда пытался. Он другой, он изменился. — Я просто… я, — замялся я, поглаживая целой рукой пострадавшую, — я не знаю. Дрим ласково улыбнулся, в зеленых глазах сверкнул неизвестный мне дикий огонек. — Ничего, — беззаботно хихикнул Дрим, и я снова смутился. Это так непривычно. — Потом расскажешь, я не давлю, — он снова улыбнулся, плавя меня глазами. В больную руку будто молния ударила, напоминая о себе, и я зашипел, зажмурившись. Дрим в миг приник ко мне, снова оказываясь совсем рядом. Он протянул свои руки, аккуратно сжимая в них мою, осторожно поглаживая ее и нашептывая что-то успокаивающее. Меня прошибло воспоминание, как я еще в детстве упал с дерева и ушиб ногу. Ко мне тогда сразу подскочил Туббо, стирая боль ласковым шепотом, а слезы — осторожными движениями пальцев. Я отшатнулся от Дрима, а он одарил меня обеспокоенным взглядом. — Не строй из себя не пойми кого! — вскрикнул я, отползая к стене. Он двинулся на меня, изображая на лице удивленность. Я замотал головой, отталкивая его руками и шикая от боли, доставляемой от слишком резких движений. Дрим не унимался, уже начиная злиться. — Томми, прекрати. — Он начинал терять сноровку, и его тон с дружелюбного съехал до командующего: — Томми! Я на мгновение остановился, чтобы получше разглядеть это изменение в нем. Дрим весь насупился, его лицо приобрело истинное выражение: уставшее и раздраженное. Дрим умудрялся носить столько масок, стесняясь своего настоящего лица, своих демонических глаз и искривленного искренней злобой рта. Прирожденный манипулятор. Но чем-чем, а лицом он управлял далеко не в совершенстве, наверное, поэтому носил керамическую маску с этим уродливым смайликом. Я разбил ее, когда впервые навестил его, грубо сорвав с лица. Он был зол, его жалкие потуги на безразличие, очевидно, не увенчались успехом. После нашей первой встречи Дрим, видимо, нагнал упущенное и кривил рот естественнее, но монстры могут только подражать людям. Дрим быстро перехватил мои руки, прижимая их над моей головой, к стенке, а сам наклонился ко мне так близко — его прерывистым дыханием обожгло губы. В голову и в руку одновременно ударила невыносимая боль, и я скривился. Он довольно огрызнулся, уловив чистый страх в моих глазах. — Я хотел быть с тобой хорошим. — Мое сердце так громко забилось, уверен, что Дрим это отчетливо слышал; голова раскалывалась. — Но ты не хочешь. Я оцепенел от ужаса и зажмурился, не зная, куда деть свои жалкие заплаканные глаза. Шлепок по щеке. Он больно сжал мою челюсть, и я раскрыл свои всполошенные глаза, встретив его безумные. — Ну-ну-ну, не прячь свои глазки, котенок. Смотри на меня. — Дрим усмехнулся, видя, мою явную реакцию на это тупое прозвище. — А теперь слушай сюд- С какой-то нечеловеческой силой я вырвал руки из хватки и ударил его, отталкивая от себя. Дрим опешил, замолчав. А потом сорвался на меня, как бешеная псина, навалившись всей своей тушей. Я не занимался никакой борьбой или еще чем-то и зря. Зато у меня был свой уникальный стиль — пинай в пах и надейся на лучшее. Этому меня научила Паффи, ну, как научила. Просто сказала бить в пах всем, если что-то пойдет не так. Дрим, к сожалению, не оценил моего мастерства, крича, что я дерусь по-грязному. У тебя буквально было преимущество, Дрим, ты опытнее, что мне еще оставалось делать? Я все еще ребенок, блять. Мы сцепились как дворовые коты, не поделившие территорию. Я не стеснялся кусаться, царапаться и бил, как мог. А Дрим словно жалел меня, будто я хрустальный был. Как же он заебал меня с этим. Я бы не разбился, если бы ты сломал мне нос, Дрим. Он старался держать меня снизу, прижимаясь ко мне так, чтобы я не смог перекатиться или еще чего вытворить. Я злился и бухтел, рука болела, голова болела, да все уже болело — я уже выдыхался. А Дрима словно это только раззадорило, мне даже показалось, что он улыбался. Ублюдок. Я запыхался, останавливаясь, чтобы передохнуть, и тупо раскинул руки по сторонам, уставясь в потолок. Дрим устроился на моих бедрах, приподнявшись, и теперь довольно оглядывал меня с высоты такого положения. Заслонял своей идиотской рожей мне мой любимый обсидианчик, уебан. — Дослушаешь меня теперь? — Я закатил глаза. — Ты не забыл, что твоя жизнь в моих руках? — он склонился ниже, кладя руки мне на горло. Я запротестовал, пытаясь столкнуть его с себя. Дрим зашелся безумным смехом, сжимая мою шею. Я задергался активнее, а он только сильнее загоготал. — Пусти, — прошептал я, наивно надеясь на что-то. — Нет, Томми, ты меня не понял. — Он снова довольно ухмыльнулся, наслаждаясь собой. Захотелось плюнуть ему в лицо. Так скажем, я не сдержал этот позыв. — Ах, ты, гаденыш. — Дрим, откровенно говоря, начал меня душить, но быстро успокоился. Так сильно хотел договорить, ох уж эти злодейские замашки. Я бы себя уже давно сто раз убил, будь я на его месте. — Томми, я не собираюсь больше с тобой возиться. Я знаю, что ты уже побывал в аду, и я не побоюсь отправить тебя туда снова, если ты так этого хочешь. Встретишь там своих друзей: блядского Вилбура, ебучего Шлатта — кто там еще был? Серьезно, ты думаешь, что тебе все сойдет с рук? Возомнил себя главным героем этой истории? Если это действительно так, то я собственноручно позабочусь, чтобы каждую копию этой жалкой книжонки сожгли. А ты… Я буду мучать тебя. Я буду убивать тебя снова и снова. Вилбур собьется со счета. Ты испытаешь на себе все виды смерти: удушье, сожжение заживо, разрыв органов, может, внутреннее кровотечение. И никто не узнает, Томми. Никто! Все думают, что ты мертв. Всем будет плевать, когда ты умрешь в сотый раз. Они не будут знать, даже не догадаются заглянуть сюда. Понимаешь? Ты такой жалкий, Томми. Никто не печется о тебе там. Никто. Они, наверное, погоревали денёк и уже все забыли. Как жаль! Я уставился на него стеклянными от ужаса глазами. Слезы встали поперек горла. — И твой милый Туббо. — Мои глаза отмерли и забегали по его поганному лицу, но я не смел и шелохнуться. — Забыл тебя. Я всегда боролся, но ради чего? Судьба всегда останавливала меня. Я был счастлив — судьба стирала улыбку с моего лица. Я грустил — судьба ударяла сильнее. Я был разбит — судьба дарила мне луч надежды, и я так слепо тянулся к нему. Он сжигал меня, мои глаза, руки, ноги и сердце. И я снова был счастлив, весь побитый и измученный. И так по кругу. Но я сдался. Дрим говорил правду. Будь это неправдой, я бы уже давно был на воле. Хлопотал в своем отеле, разбирался с этим непонятным демоническим яйцом, может, проводил больше времени с другими членами СМП: мы так мало общались. Я отвел взгляд в сторону. Одинокая слезинка скатилась по моему лицу, чтобы тихо разбиться об обсидиан. Руки с шеи исчезли, но я не поднимал глаз на Дрима. Просто прерывисто дышал, наполняя грудь опустошающим чувством тоски. Тоски по дому, по свободе… по Туббо. Дрим не дал отдыху и снова повернул меня к себе, больно сжав мои щеки. Уверен, что выглядел я раздавленным со своим мокрым от слез лицом и пустыми глазами, даже жалко. Видимо, он ожидал немного другого. Что я зарычу, как блядский зверь, и брошусь на него, защищая свою честь и совесть. Смешно. Мне больше нечего защищать. — Ты наконец услышал меня. — Дрим злобно улыбнулся и пару раз приложил меня к обсидиановому полу. Не смертельно, что удивительно, но в глазах благополучно потемнело. Жесткий обсидиан рассыпался, разбегаясь по сторонам, превращаясь в мягкую рыхлую землю. Затылок защекотала выпрыгнувшая из земли трава, и я открыл глаза, приподнимаясь на локтях. Кругом поднялись могучие дубы и ели, окружая темно-синий небесный свод. Ни одной звездочки на небе, даже свет луны не пробивался сквозь величавые кроны деревьев. Неужели опять этот кошмар. Я полноценно сел, всматриваясь в глубь леса. Да, точно, где-то вдалеке уже мигали эти зелёные глаза, прячась среди толстых стволов. На этот раз я был недвижен, хотя инстинкт самосохранения вопил, что мне нужно бежать: сердце барабанило в ушах, тело пробивало крупной дрожью. Но я знал, что Дрим меня поймает, если я убегу, что он меня одолеет, если я нападу. Остался только один не испробованный вариант — ждать. И я ждал. В нос ударил затхлый запах сырости и железный — крови. Становилось все страшнее с каждой секундой, но я терпел. Жмурился, сглатывал гадкий ужас и терпел. А Дрим все приближался и приближался. Морочил меня шорохами, хрустом, рычанием, визгами невинных животных, попавших под ноги. И я смирился, и сердце смирилось со мной. Я ждал его. Я больше не боялся своей судьбы. Я принял ее. Уже видел, как из темноты выглянули пальцы, ложась на древесину дуба, и смиренно прикрыл глаза. Пускай разорвет в клочья, может сейчас это будет быстрее. И… Я услышал, как кто-то тихо звал меня. Я удивленно распахнул глаза и увидел Туббо. Он совсем не изменился, все такое же доброе лицо, мягкие черты и наивные голубые глаза. Я тихо поднялся и пошел за ним — он скрылся за деревьями. Мне так хотелось кинуться ему на шею, но я боялся, что сон оборвется или снова заявится Дрим и разрушит это хрупкое спокойствие. Деревья расступались перед нами, передавая взору обрыв. Из темной травы кое-где торчали задремавшие ромашки и подснежники. Туббо легко приземлился на край утёса, свесив ноги. Там, внизу, будто находился край Земли: ничего не видно, только зияющая пустота. Я встал рядом, смотря вдаль. Так спокойно. Обрыв звал меня: молил прыгнуть. Лес тоже манил к себе, чтобы я вернулся к нему, прилег подле дерев и не мешал совершению судьбы. Я не хотел возобновление порочного круга, поэтому сразу решил, что не вернусь. Казалось, что от этого выбора зависела вся моя дальнейшая жизнь. А Туббо был все таким же беззаботным и непричастным к моей судьбе, продолжал молчать. Он протянул руку к мелкому скоплению подснежников, и те рассыпались от его мягкого касания: белые лепестки маленьких бутончиков вмиг разлетелись по ветру. Парень смутился, его пушистые брови мило съехались на переносице. Теплая улыбка сама возникла на моем некогда бледном, а сейчас румяном, лице, и я присел рядом. Захотелось сорвать ромашку рядом, спавшую в одиночестве. Внезапно она распустилась, налилась цветом, светясь белым в темноте ночи, как луна, в моих руках. Я удивился, глядя на это маленькое расцветающее чудо. Туббо тоже обратил на нее внимание, приковав взгляд к моим рукам. Я протянул ему эту необычную ромашку, а она рассыпалась у парня в руках. Туббо выглядел невероятно несчастным. Его глаза застыли на руках, в которых уже ничего не было. Хотелось его утешить, но я так и не осмелился коснуться его: вдруг он рассыпался бы, как та ромашка. — Я все ломаю, — прошептал Туббо. Я помотал головой, на лице снова расцветала теплая снисходительная улыбка. Я решил не выбирать.***
Когда я очухался, у меня гудела голова. Боже, хоть сон был хороший. Я улыбнулся сам себе, вспоминая почти ощутимое тепло Туббо рядом, пускай это и не было правдой. Дрима не было рядом, хорошо. Я попытался найти его глазами, но увидел кое-кого интереснее. Это был Туббо? Я сморгнул, но он не пропадал, ущипнул себя — нет, я не сплю, протер глаза — все то же. Он был сосредоточен: читал книги Дрима. Туббо совсем не изменился. Все такие же рожки, даже пшеничные волосы такой же длины, как я их и запомнил. Заключенным, как и подобает, выдавали оранжевую форму. В такой был Дрим, на Туббо сидела она же, но такая запачканная, будто он уже просидел здесь не меньше месяца. Нет-нет. Это мне все кажется, его здесь нет, не может быть. Это даже не логично! — Туббо? — несмело подал голос я, обращая на себя внимание. Он повернулся ко мне, а на лице его читалась искренняя удивленность и непонимание. Не показалось. Он живой. Он реагирует. Боже, блять, что мне делать-то теперь? Что блять сказать, что мне блять? Блять! — Что? — Ты не понимаешь, что тебя позвали? Что не так? — Что ты сказал? — Туббо, боже мой, — судорожно прошептал я. Уверен, что он уже навострил уши и ловил каждый звук, каждый мой всхлип, последовавший за этой фразой. Но одна его бровь застыла в непонимании, а глаза все еще были такими большими и удивлёнными, даже немного напуганными. Он думал, что я мертв? Почему он так напуган? Что произошло за мое отсутствие, черт возьми?! — Томми? — Его глаза смягчились, а брови опустились. — Что случилось? Это ты мне скажи, что случилось. У меня слишком много вопросов — они все застряли в горле. Еще и голова раскалывалась, когда ж эта пытка закончится. Хоть бы Сэм таблетки скидывал сюда, да не знает, наверное, что я жив, боже. — Где Дрим? Туббо замялся, нахмурившись, глядя куда-то в сторону. Скажи уже, я умру во второй раз, если ты не скажешь. — Я… Я не знаю, Томми. Наверное, его увели в другую камеру… — неуверенно проговорил он, нервно теребя край оранжевой футболки пальцами. — Что? Почему? Что случилось? Почему ты здесь? Что вообще произошло?! — Упс, кажется я не смог удержать все вопросы в своей голове. Туббо взглянул на меня с такой грустью и тоской, будто он утопил всех щеночков на Земле, с такими виноватыми глазами. — Что ты сделал? Он нахмурился и отвернулся. — Туббо? Парень не отвечал. Мной обуяла такая злость, заставившая кипеть кровь в жилах, что я резко поднялся с места. Почему он не отвечает?! Он хочет меня замучать молчанием, как это сделал Дрим? Нет, я не позволю этому случиться, не позволю. В глазах потемнело, но я уверенно двинулся на Туббо. Заметив меня, парень поднял на меня испуганные глаза. Блять, что я делаю? Я грохнулся около Туббо — тот вздрогнул. Я не хотел, не хотел, чтобы он меня боялся. Не так я представлял нашу после тюремную встречу, но что поделаешь? Туббо снова уставился в пол, нахмурив брови и вжимаясь спиной в обсидиан. Я легонько коснулся его плеча — он кинулся мне на шею с объятиями. Туббо, кажется, стал выше и худее? Длинные руки обвили мою спину, лицо спряталось в моей груди. Я удивленно вздохнул, чувствуя родное тепло от Туббо. Оно проникало в меня, заполняло каждую клеточку живой лавой. Я плавился, а жар двигался выше, к щекам, оседая там, вызывая пламенный румянец. Я так скучал. Притянул парня ближе и почувствовал, как он сжал меня в своих объятиях сильнее — приятно. Оставил легкий поцелуй в его волосах и ощутил, как Туббо улыбнулся, а еще — как начала мокнуть футболка в районе его лица. Боже, мой друг плачет. С чего мне взбрело в голову, что он был готов к такому количеству вопросов. Ему сейчас не легче, чем мне. Какой же я идиот. — Я думал, что ты мертв… — сдавленно проговорил Туббо в мою футболку. Он приподнял голову, чтобы встретиться со мной глазами. Голубой расплескался из радужки, наполнив его прекрасные глаза слезами. Я смахнул возникшую слезинку и успокаивающе улыбнулся. Туббо снова спрятал свою голову в моей груди. — Я здесь, Туббо, я с тобой. Я жив, — прошептал я, выводя круги на его спине. Он кивал и всхлипывал в ответ на мой бессвязный шепот, сжимая руки на моей спине. — Все будет хорошо… Может это было не совсем правда, я не знал. Не знал и что ожидать от судьбы дальше. Но тогда… Мне еще никогда не было так спокойно в этой ебаной тюрьме. И это все из-за Туббо. Он был у меня, а я у него. Мы были у друг друга — это самое важное. Тогда я многое хотел узнать. Мысли роились в голове огромным скопом. Но не время, нужно подождать. Вскоре Туббо совсем успокоился, его дыхание замедлилось, и он обмяк в моих руках. Уснул? Я легко коснулся его волос — друг тихо хмыкнул, пошевелившись. И снова я почувствовал это невыносимое тепло, но теперь поглощающее мое сердце. Кто мы друг другу? Друзья? А может я просто влюблен? Я не знаю. Туббо перевернулся, теперь прижимаясь ко мне со спины, а я обвил руки вокруг его живота. Удобно ему, наверное, а у меня уже затекло все, что могло затечь. Но так не хотелось его отпускать. Не сейчас, никогда. Может, я все-таки влюблен.***
Наши разговоры не двигались с мертвой точки. Я пытался разузнать у него про то, что происходило в мое отсутствие, а он будто все проспал, как Джордж. Туббо ничего не хотел говорить, словно и не знал, постоянно увиливал от вопросов, не хотел отвечать. Я злился, но виду не подавал. Неужели он был настолько шокирован? Туббо больше интересовался мной. Это, конечно, мило, но ничего нового я так и не узнал за это время. Один раз, когда Туббо спал, я вспомнил, что он читал книги Дрима. Любопытство и скука взяли вверх, и я тихо пробрался к сундуку. Вынул первую попавшуюся книгу. Мдам, почерк у Дрима был такой себе. А еще этот ублюдок шифровал все свои записи, боже, будто знал, что я до них когда-нибудь доберусь. Ну, спасибо, но мне ничего не понятно. Взял вторую, третью — зашифрованы. Да не может же быть такого, что все они были такими. Что тогда читал Туббо? Моему взору пала одна книжка. Вся ее обложка была в кляксах, чернила отпечатывались на пальцах. Я не побрезговал вынуть её из-под скучных чистых красных братьев. Открыл и обрадовался: родной русский язык без всяких примочек, читабельно! «Дорогой дневник, Как мило, он вел дневничок? сегодня был ужасный день. Меня посадили в тюрьму сегодня, но я выберусь. Ага, через мой труп. Бля. Этот Томми — жалкий ребенок, а непослушных детей нужно наказывать, а не спускать им все с рук. А таких уебищ, как ты, нужно сажать в тюрьмы. Забыл, ты уже сидишь. Знаешь, Томми, Окей, теперь понятно, почему не зашифровал. я бы оттрахал тебя. Выебал как суку. Лишил бы тебя чести. Заставил бы тебя выстанывать мое имя, кричать от боли, уссаться от удовольствия. Не давал бы тебе кончать так долго, ты не представляешь. Ты бы сошел с ума от этой сладкой пытки. Я знаю, что ты любишь меня, Томми, знаю. Любишь до безумия. Ты бы умолял меня вставить тебе. Ты так сильно хочешь мой член? Моя шлюха, моя насадка для члена. Я знаю, что ты тоже хочешь этого. Не обоссысь от одного только желания, мой мальчик. Ты мой. Только мой. :)» Я швырнул книгу с такой силой, что ее обложка с оглушительным треском открепилась и листы оторвались, разлетаясь, кто куда. Исписанные всякой похабщиной страницы покрыли весь сундук. Как он… Почему? С какой целью…? Просто от одних только слов я уже чувствовал себя таким грязным. Как он мог написать такое? Дрим ебанутый на голову, блять. Как я в тот раз ему поверил?! Почему я был таким тупым! Туббо уже проснулся от этого шума и подошел ближе. Он глядел в сундук, на эти мерзкие страницы. Это их он так сосредоточенно читал?! — Что случилось? — подал голос Туббо, глядя уже на меня. — Я прочитал книгу Дрима, — только и ответил я. А потом заговорил, испепеляя парня глазами: — Мне казалось, что ты тоже что-то читал, когда я только-только проснулся. Другие книги зашифрованы. Он отвел взгляд и поежился. — Томми… Я знаю, что в этой книге. — Туббо серьёзно взглянул на меня. — Клянусь на Черч Прайм, что я не зашел дальше четвертого предложения… Я читал тогда другую книгу и пытался… разгадать шифр! Звучало довольно правдоподобно. Раз его пробило на правду, то я решил на этом не останавливаться. — Тогда скажи мне, почему его книжки не забрали. Это вроде как его собственность? — Томми, я правда не знаю. Сэм, он… Он поменялся. После твоей, — Туббо замялся, снова отводя взгляд, словно следующее слово смущало его больше всего на свете, — смерти всё изменилось. Все изменились. Они будто обезумели! Они праздновали твою смерть, понимаешь? Я не хотел. Многое изменилось, слишком многое. Я не хочу об этом говорить. — Почему?! — Я уже не сдерживался. — Почему ты не можешь? Да что случилось? Туббо тяжело вздохнул, было видно, как ему сложно. Но теперь я не унимался: не мог. — Томми, пожалуйста, — проговорил он, его глаза сверкнули зеленым, — давай не будем… — Нет, расскажи мне все, что знаешь. — Томми. — Я снова обиженно посмотрел на него. Он сдался. — Хорошо, — Туббо глубоко вздохнул, — я говорил с Сэмом перед тем, как он забросил меня сюда. Он сказал, что переводит Дрима в более усовершенствованную камеру. К нему теперь нельзя категорически. Теперь Сэм его не балует ничем, хотя чем можно баловать в тюрьме? — Почему он посадил тебя в тюрьму? — Я говорил, что все обезумели? — Я хмыкнул. — Так вот, они устроили празднование твоей смерти, а я отказался праздновать. Сэм затолкал меня сюда, пока ты спал. Думал, наверное, что ты мёртв. Очень смешная шутка, пиздец. Говорил, что я хорошо проведу с тобой время… С трупом… Я и не подумал тебя проверить: ты спал, как убитый. — Он вернется? — Не знаю… Он все равно автоматизировал камеру, ему сюда больше не нужно приходить. Может, Сэм забудет. Правильно, кому я нужен? Туббо заметно помрачнел, переминаясь с ноги на ногу. Мне стало стыдно, горечью облизало горло, засев на дне желудка, связало там все, будто я хурмы наелся. Неприятно. Почему я просто не могу держать язык за зубами, мне нужно постоянно быть тем самым выскочкой. Самым первым среди отпетых докучал и воображал, но последним среди понимающих слушателей и хороших друзей. — Ты нужен мне. Кем бы я был без тебя? — Парень горько улыбнулся, плотно сжав губы, но брови его не сдвинулись, а только нахмурились сильнее. — Ну, правда. — Я думал, что мы уже говорили об этом, — Туббо положил руку на мое плечо, и я вздрогнул. Улыбка совсем спала с его лица. — Томми, я знаю, что с тобой здесь что-то произошло. Что случилось? Видимо, настала моя очередь откровенничать? Я не знаю, готов ли я к этому разговору с… человеком. Поговорил я с кошкой, а она потом бросилась на меня. А я считал ее другом. Туббо все еще ждал моего ответа и, казалось, его глаза даже подобрели. Без этой бесполезной тяжелой серьезности всегда легче. Я смущенно накрыл его руку на плече своей и отвел взгляд, собираясь с мыслями. — С чего бы начать? Я снял руку с плеча, но не отпуская, только сжимая ее в своей, переплетая пальцы. Я чувствовал в этом такую необходимость сейчас. Словно вся моя жизнь зависела от тепла его ладони. — Я умер, а потом меня воскресил один уебок. А потом мне начала мерещиться кошка и еще куча каких-то непонятных вещей. Я сошел с ума, блять. Какой же я жалкий. Туббо, я, сука, каждый божий день мучаюсь с головной болью, тревогой и всякой хуйней, блять. Я не хочу так жить, понимаешь? Только моя ебучая гордость держит меня на этом свете. Почему я раньше не прошел сквозь лаву? Это больно, наверное. Я уже псих, ебанный псих, Туббо. Психов никто не любит, они никому не… нужны. Если Сэм нас и выпустит, то он упечет меня обратно сюда. Я не знаю, смогу ли я нормально жить в обществе, Туббо. Я не знаю, что со мной будет… Что будет… с нами? Почему я… все еще говорю… это. Тебе, наверное, неинтересно уже… Ты просто слишком… вежливый… Н-не х-очешь… ме-ня о-обижать… Я-я-я… А т-т… Теперь Туббо сжимал меня в своих объятиях, пока я давился слезами. — Томми, нет, ты мне нужен. Ты интересен мне. — Он говорил неправду, но я послушно молчал, прижимаясь к нему всем телом. — Томми. Туббо оторвал мое лицо от его груди, сжимая его в руках. Какой же он прелестный… В такие голубые глаза хочется смотреть и смотреть, как в них плещется счастье, сияет радость и отражается моя невинная влюбленность в этого парнишку. Иногда казалось, что это не просто отзеркаленное чувство, а что-то более искреннее, огонек, тлеющий не в моем сердце, а в его. Туббо смахнул пару слезинок с моего изуродованного горем лица и улыбнулся так сладко — я почувствовал карамель на языке. — Томми, ты важен для меня. Важнее всех-всех на этой гребанной планетке. — Я улыбнулся с неверием и грустно взглянул на него. Туббо решил доказать свою точку зрения, прильнув к моим губам. Мое мокрое холодное лицо — все ещё в его обжигающих ладонях, а карамельные губы — на моих соленых. Поцелуй продлился секунду, не больше, и я попытался схоронить этот момент в моей душе, запомнить его навсегда. Приоткрыл свои невольно закрывшиеся глаза и увидел его улыбку, мягкую, как солнечное зарево на тлеющем небе. Лицо его было такое румяное, такое красивое, такое родное. Я снова заплакал то ли от счастья, то ли от горя. Как же я влюблен. Туббо недовольно буркнул, принявшись сцеловывать мои слезы. Бабочками в животе отзывались все легкие прикосновения его губ, побывавшие везде: на щеках, на носу, на глазах, даже в впадинке на шее. Я широко улыбался, начиная хихикать, — Туббо вторил мне, оставляя поцелуй в ямочке на подбородке. Мои руки сами оказались на его шее — он, словно не напившись моей бескрайней любовью, беззаботно улыбнулся, глянув на меня самыми ненасытными глазами. — Я люблю тебя, — выпалил я. — Я знаю.***
Хотя сначала у нас общение не задалось, мы начали говорить больше. Я рассказывал все больше подробностей о тюрьме, иногда о Дриме не без слез, конечно. Он обнимал меня тогда, дарил свой комфорт. Я все еще невольно вздрагивал от любого контакта, что расстраивало Туббо, но он все понимал и не обижался. Из-за этого я был чуточку счастливее. У нас оставалась одна проблема: книги Дрима. Уж очень было интересно узнать, о чем думал этот выродок. И как мы только не смотрели. Все глаза высмотрели. Пытались по смыслу восстановить некоторые буквы, но мало что получалось. Из нас не получилось бы великих лингвистов и дешифраторов с, похоже, языка эндерменов? Когда он успел его изучить? Говнюк! Ни себе ни другим. А хотелось покопаться у него в голове, узнать о всем дерьме, что творится в этой чёртовой черепушке. Мы сдались, и я со злости кинул книги в лаву. Туббо был странно расстроен, может хотел еще посидеть над ними? Ладно, с этими книжонками. С ними можно было разобраться, а вот охарактеризовать наши отношения с Туббо было сложнее. Мы теперь пара? просто влюбленные? Может мы все еще лучшие друзья? А Туббо и не спешил с этим, но я и не торопил события. Очевидно, мы стали ближе чем были когда-либо. Но я заметил, что Туббо изменился. Он раньше мило морщил нос и жмурил глаза, когда улыбался, так, что все его черты тоже улыбались. А сейчас он смеялся только губами и реже — глазами. Туббо был еще мальчишкой, как я, а лоб был уже разделен складкой, придающей его выражению не такой беззаботный и детский вид. Появились ли эти мелочи от моей смерти, не знаю. Но Туббо был другим. Он был взрослой и хмурой копией старого себя, но я все равно его любил. А еще Туббо говорил, как бы так сказать? По-другому? Не нашлось бы никаких слов, чтобы описать это — я даже не буду пытаться. Все это смущало, наводило много сомнений, словно я его никогда и не знал по-настоящему. Может он всегда был таким, а я просто был ослеплен своими чувствами? Не знаю, не знаю, не знаю! А недавно возникла ещё одна проблема: нас перестали кормить. Назло это было или снова что-то сломалось — не знаю. Мы раньше измеряли время по выдаче еды: почему-то казалось, что ее выдавали в одно и то же время. Биологические часы звенели и звенели, а перебиться было нечем. И так на протяжении дня. Абсолютно ничего. Мы нашли какие-то хлебные крошки и сухари на дне сундука, но это мало чем помогло. — Заморить голодом нас решил? — огрызнулся я, живот заурчал в несогласии. — Не думаю, мне все-таки кажется, что что-то сломалось. Туббо выглядел еще задумчивее обычного. Он начал писать в оставшихся пустых книгах, видимо, не знал чем себя занять. В такие моменты он мне напоминал Дрима, но я старался об этом не думать. — Значит Сэм заявится сюда? — Я подсел к Туббо, он задумчиво хмыкнул. — Наверное, а теперь послушай меня, Томми. — Туббо внезапно посерьезнел и нахмурился. Я впитал его эмоции и тоже погрустнел. Он взял меня за руку, глядя прямо в глаза. — Сэм будет делать вид, что он удивлен и ошарашен. Не проси его выпустить меня, я сам с ним поговорю потом, хорошо? — Что?! Почему? Сэм хочет тебя здесь оставить? — Я сжал его руку: боялся за него. Туббо глядел так спокойно, будто не он должен был разгребать это дерьмо. — Да, Томми, они все сошли с ума, помнишь? Но я все улажу, все будет хорошо. Ты мне не веришь? — Я тебе верю, но… Туббо перебил меня: — Томми, пожалуйста, просто послушай меня. Это ради нашего блага. Если ты будешь разводить конфликты, то он может и не вернуться в следующий раз и оставить нас здесь, а то и хуже. Молчи, Томми, не упоминай меня, я все улажу сам, хорошо? Когда выйдешь из тюрьмы — беги, куда глаза глядят. Подальше от людей, пока они не знают, что ты жив. Помнишь ту гору, где мы бились с Дримом? Поселись там, Томми, я вернусь к тебе. Мы убежим от всех. Вместе. Глаза Туббо смотрели с такой нежностью и сияли надеждой, надеждой на счастье. Я отдернул руку от него, и парень заметно помрачнел. — Но ты возглавляешь правительство? — Они все равно хотели анархизма. Я дам им то, чего они так хотят. Томми, я сделаю для тебя все. — Туббо положил руки на мои плечи. Я тяжело вздохнул. — Но нельзя убежать от всех проблем, Туббо. Они найдут меня везде. — Я склонил голову к груди. Туббо скользящим движением прошелся по плечам, шее, останавливаясь на моих щеках и приподнимая мое лицо. — Томми. — От одного только его ласкового и нежного тона бабочки запорхали в грудной клетке. — Может нас и настигнут проблемы, но мы будем вместе. Я побеждено кивнул. Туббо смело приник к моим губам, нежно целуя. Мои руки сами вплелись в его блондинистые спутанные локоны. Он хитро улыбнулся в поцелуй и внезапно углубил его, пропихнув язык меж моих губ. Все тело облизнуло волной возбуждения, разбившейся в области паха, я густо покраснел и, не ожидая от себя, так сладко выдохнул ему в рот, что мурашки пробежали по спине. Туббо вел себя так развязно со мной. Его глаза так соблазнительно блестели, отливая зеленым, а губы так восхитительно распухнули от долгих поцелуев. На людях такой невинный, а сейчас такой распущенный — скрытые черты? Не зря рогатый: дьявольское проявление. Я медлил, выжидал, пускай и целовался страстно, с напором. Как далеко он хотел зайти? Я не смог оторваться от него, чтобы спросить, да и брать инициативу на себя боялся. У меня никого не было до него. Мне казалось, что у него тоже, но он так опытно целовался, и в его движениях не было и капли сомнения или страха сделать что-то не так. Туббо, словно прочитав все мои сомнения по губам, направил мою руку вниз между нашими разгоряченными телами, к своей промежности. Я вздрогнул и погладил парня там, сжимая в руках его член под слоем ткани. Из Туббо выбился первый томный вздох. Он выгнулся дугой, тесно прижимаясь ко мне всем телом. Очевидно, что он хотел большего, и я тоже хотел. Гормоны разыгрались, и в камере стало жарче обычного. Лава была тут даже не при чем. Жар катался под кожей, разгоняемый сердцем по всем уголкам тела, покалывал в низу живота, когда Туббо особенно горячо выдыхал в губы, окатывал шею поцелуями и снова возвращался к лицу с тем же жаром целуя разгоряченные розовые щеки. Друг держал глаза закрытыми, мило жмурясь от удовольствия, когда я начинал гладить его по бокам или спине. Я не заметил, как мы оказались на полу. Туббо сверху седлал мои бедра и уже он терся об меня. Я буквально задыхался от такого зрелища, от безумной любви и, конечно, страсти. На нем уже не было этой вырвиглазной оранжевой рубахи, а на мне моей любимой заношенной футболки. Туббо продолжал жмурить глаза, начиная оставлять цепочки укусов и фиолетовые пятнышки засосов на шее и ключицах. Я вдруг осмелел и попытался сорвать с него эти бесячие штаны. Друг хихикнул и стянул их сам, помогая снять и мои тоже. Вот и все — точка невозврата. У него такой большой, я аж засмущался, но он не заметил или сделал вид, что не заметил: слишком был занят моей шеей. Снова заметив мою заминку, Туббо оторвался от меня, плюнул на свою руку и сунул мне в трусы, обернув руку вокруг члена. Плюнул-то зачем? И так уже все мокрое. Я вздрогнул и тихо застонал. Мое тело живо отреагировало, пытаясь самоудовлетвориться о его руку, а то, что осталось от моего здравого смысла, сейчас кричало, что так нельзя делать. Нельзя быть таким ненасытным. Видимо, можно. Туббо начал мерно двигать рукой, играясь большим пальцем с дырочкой уретры, а сам просто безбожно терся о меня. От одного только осознания, кто уткнулся мне сейчас в шею, еще и надрачивая, тело пробивало крупной дрожью, я тяжело дышал. — Ты такой сладкий, Томми. — Поцелуй в местечко под ухом. — Я не могу оторваться от тебя. — Еще один поцелуй. Ах, этот шепот. Он только подталкивал к краю. А я готов был нырнуть с головой. Ещё парочка движений и ещё! И я, вжимаясь в его руку, кончил. Все тело сотрясло наслаждением, и я обмяк на полу. Но Туббо на этом заканчивать не собирался — быстро чмокнул в шею и ожидающее навис надо мной. Я лениво притянул его за шею, снова целуя, но его, кажется, это не удовлетворило. Друг оторвался от меня, заглядывая своими хитрыми глазами в мои. Такой голод, такая похоть была в его глазах, какой я в жизни не видывал. Он только начал. Меня одновременно пугал и возбуждал новый Туббо — я не знал что и делать. — Вернешь мне услугу? — Не улыбка, а звериный оскал появился на губах. Я кивнул. — Отсосешь? Я замялся, отводя взгляд. Туббо снова уселся на меня, чтобы, освободив руки, ласково положить ладонь на мою щеку. — Я не умею, — скорее не отговаривался, а предупреждал я. — Да, камон! — Туббо властно сжал мое лицо в ладони, заставляя посмотреть на себя. — Я научу. Я слишком громко сглотнул, но согласился. Туббо слез с меня и поднялся с пола, сняв боксеры. У него такой длинный и стройный член, да и сам парень с такого ракурса казался высоким. Я подсел ближе, решив поработать руками. Легко коснулся головки, и член дернулся в предвкушении большего. Мой дружок, похоже, тоже заинтересовался: возбуждением вдарило в паху. Да, ну! Неужели для меня и второй раунд будет? Какой же я отпетый девственник. — Смелее, Томми. — Туббо чуть придвинулся, потершись головкой о щеку. — Ты же умеешь дрочить? Издевается. Да умею я дрочить, господи. Ничего не ответил, но взглянул на него, как на еблана, поджав губы. — Не обижайся. — Туббо надул губы, сведя брови домиком. Такой ответ немного взбесил, но приободрил меня, подтолкнув к более смелым действиям. Обернул руку вокруг основания члена и, легко дунув, попробовал языком головку. Соленая. Туббо дернулся, не ожидая от меня такой уверенности. Я усмехнулся, играючи обводя языком выпирающую венку, после снова возвращаясь к головке. Бесценно было видеть его растерянность. — Ах, Томми. — Рука Туббо оказалась в моих волосах. — Возьми его. Я замешкался, неуверенно глядя ему в глаза. Рука Туббо милостиво спустилась на щеку, успокаивающе поглаживая шею пальцами. Я тяжело вздохнул, вбирая головку в рот. Друг удовлетворённо что-то буркнул, и его рука вернулась на затылок, немного надавливая. — Будешь хорошим мальчиком? — Возбуждение снова прокатилось по телу. — Для меня. Почему я так остро реагирую на одну лишь фразу? Мой член снова стоял колом, выпирая из мокрых боксеров. Блять. Туббо грубо толкнул меня в затылок, насаживая горло на свой член. Он простонал так пресыщенно, будто исполнил свое заветное желание. Я начал задыхаться и кашлять, и он выдернул член из глотки. — Прости, малыш, — сказал он, вытирая слезинку образовавшуюся в уголке моего глаза. Я заходился кашлем, но не перечил. — Не смог сдержаться. У тебя такой прелестный ротик. Ты такой красивый, Томми, такой невинный. Туббо все это время гладил меня по щеке, а я ластился к нему. Мой член заныл, требуя внимания. Я снял мокрые боксеры и попытался коснуться себя. — Я тебе разрешал? — его тон сменился на командующий. Я покачал головой. — Хороший мальчик. Туббо погладил меня по голове. Снова заныло внизу живота, и я заскулил. Какой я жалкий. Но это унижение только будило что-то звериное, безумно возбуждающее. Оно доставляло какое-то особенное удовольствие. Я даже рад, что Туббо не оказался любителем ванили. Он провел членом по моим губам, просясь внутрь. Я разомкнул их, самостоятельно вбирая длину. Немного жгло горло, но я терпел ради Туббо. Друг довольно замычал, на пробу толкнувшись мне в рот. На глазах снова выступили слезы. — Хорошо, отлично. А теперь просто двигай головой и соси. Я беззвучно согласился, крепко насаживаясь ртом на его член. Туббо что-то довольно мычал и задавал темп рукой на затылке. Он невольно потянул меня за волосы, и я застонал. Вибрация разлилась по моему горлу, правильно сжав член так, что Туббо шумно выдохнул, толкаясь глубже. Он зажмурил глаза, закусив губу. И я позволил небольшую дерзость: начал дрочить себе, выпуская больше сладких звуков наружу. — О, господи, блять, блять! Туббо застонал громче, когда я второй рукой начал перебирать его яички. Друг забыл абсолютно обо всех правилах приличия, бешено вколачиваясь в мой неопытный рот. Я подстраивался под его темп, зажмуриваясь, чувствуя приближающийся конец. — Джо- святой Джеб, блять! Туббо в последний раз толкнулся, прижимая мое лицо чуть ли ни к самому паху. Я во второй раз кончил, бурно излившись в кулак и уже хотел отстраниться, но- — Я вижу ты меня ослушался. — Я поднял на Туббо глаза. Он смотрел на мою запачканную руку. — Глотай. Все. До. Капли. Сперма наконец заполнила мой непослушный рот, и я выполнил его просьбу. Туббо легонько похлопал меня по щеке и опустился ко мне на пол, сжимая в объятиях мое ослабевшее тело. — Послушный мальчик.***
Кто бы знал, что Туббо такой ненасытный. Хотя, может, такой зверский аппетит проснулся в нем, потому что еды все еще не давали. Он утверждал, что сыт мной, забавно. А отсутствие еды начинало сильно беспокоить, но друг оставался спокойным. Я старался виду не подавать, чтобы его не расстраивать — получалось плохо. Туббо лез целоваться в такие моменты, и я немного забывался. С появлением Туббо ушли кошмары, почти прекратились головные боли. Оставалась со мной только изнуряющая тревожность. Она высасывала все силы, хотя откуда бы им теперь браться. Я был уставшим и подавленным просто постоянно, еще больше спал, но меньше жаловался: просто не оставалось никаких сил. Туббо видел, как я гасну с каждым часом, и не отходил от меня дальше метра. Я слабо улыбался, а он гладил меня по волосам, уверяя, что все наладится. Хотелось бы в это верить. Однажды, когда мы о чем-то тихо говорили послышался оглушительный треск. Неужели Сэм? Туббо резко оттолкнул меня, и я неверяще уставился на него, желая снова вернуться в его спасительные объятия. — Доверься мне, малыш. — Скрежет выдвигающихся поршней. — Следуй плану. Я кивнул, и Туббо кинул прощальную улыбку. Его лицо в миг посерьезнело, и я повторил за ним, готовясь к встрече. Обсидиан пола заныл, закричал пока поршни толкали его в разные стороны. Лава начала мучительно долго опускаться, пропадая в полу, открывая вид на то, что скрывалось за ней. Я невольно задержал дыхание, вглядываясь в исчезающие огненные потоки. Вдали блестела зачарованная незеритовая броня, очевидно — Сэма. Он держал что-то, похоже коробку, и суетился у выстраивающегося мостика. А потом замер. Коробка выпала из его рук. Его губы зашевелились, кажется, произнося мое имя. — Сэм! — окрикнул я его, и он сразу ожил, быстро приближаясь к нам. Я кинул последний взгляд на Туббо, сжавшегося в углу камеры. Он не смотрел на меня. — Томми, но как…? Сэм был совсем близко, теперь выводя меня из камеры. Он словно и не замечал Туббо, но убедился в том, что тот остался на месте. Мне было больно уходить, оставлять его так. Но у нас был план, и я впервые решил послушаться. Ради Туббо. — Томми? Мы уже были в непроглядном обсидиановом коридоре, лавы было не видно — только звуки ее умиротворенного бульканья бродили за стенами. Я взглянул на Сэма. Его лицо было мертвецки бледное, а он сам будто стал слабее, хилее обычного: нагрудник заметно давил весом на острые плечи, кольчужный воротник оттопырился на напряжённой шее, словно не был по размеру, а он был сам не свой. Глаза страшно уставились на меня, осматривая каждый сантиметр неприкрытой кожи, выискивая незаметные синячки и ссадинки. — Да? Сэм так грустно взглянул на меня, что мне захотелось его ударить. Ты даже не представляешь, как я зол. Что я пережил там. Из-за тебя, Сэм. Только из-за тебя. Хотелось кричать, да так, чтобы его барабанные перепонки порвались. Но я молчал, потому что не хотел злить. Я не хотел подвести Туббо, не хотел. Не снова. — Мне жаль, Томми, — проговорил Сэм, отводя меня в специальную комнату, чтобы пройти на следующий уровень защиты. Я кивнул и нахмурился, когда он покинул комнату. Ладно, смирился бы как-нибудь с этим Сэмом. Сейчас мне нужно было думать, как и куда бежать. Безумно хотелось есть. От такого количества движений кружилась голова, я все слабел и слабел. Неужели я не убегу? Просто упаду на выходе и дело концом? Нет, нужно добраться до леса, там чем-нибудь да поживлюсь… Главное не показываться никому на глаза. Вот и последний коридор. Еще один поворот, и я увижу мир! Я ускорился, а Сэм остался за моей спиной. Боже! В нос сразу ударило весенней свежестью… скорее летней: пахло сгоревшей пылью и благотворной духотой. На земле не было и намека на снег — только трава да ромашки торчали всюду. Я пал на колени, забыв про все на свете, вплетая пальцы в зеленую прохладу. Солнце, эти несколько минут лупившее лучами мне в затылок, скрылось и дунул легкий ветерок. Боже. Сколько я там пробыл?! Месяц? Больше? Я зажмурился, пытаясь не заплакать: мне нужно покинуть это место. Место, где я родился и рос. Я поднялся в последний раз оглядывая родные места. Многое изменилось: появились новые здании, а еще… Это статуи меня?! Огромные ангелочки, одетые совсем как я, сидели на крышах, возвышались над старой дорогой. Боже, совсем спятили. Я поджал губы, собираясь уходить, но ощутил на себе взгляд. Обернулся, ожидая увидеть Сэма, и замер. — Томми?Туббо?..