Ледяное сердце

Томаш догадывался, кто мог сплести настолько подлую интригу вокруг Саб-Зиро, и кому было очень выгодно вычеркнуть его как бойца из списка живых. В среде элитных убийц было крайне важно исполнять как можно больше миссий, за которые платили золотом. Чем лучше воин демонстрировал свои способности, тем богаче становился клан. А компенсацией за подобное богатство были жалкие крохи послабления в виде отгулов, возможности выехать в цивилизованный мир… Мало кто из них пользовался этими привилегиями, так как большинство воинов были настолько жестоки, насколько и не образованы. Похищенные совсем малыми детьми из своих семей, они лишались права постигать мир таким, какой он был в реальности. Вся их жизнь сводилась к правилам и уставу внутри клана: ежедневные тренировки в пять утра, молитвы, работа по хозяйству, тренировки, и те редкие моменты озорства и человеческих страстей, позволявших им почувствовать себя живыми. Томаш сглотнул набежавшую в горло кровь – отплёвываться уже просто физически не хватало сил. Всё, о чём он думал постепенно уходило на задний план, как и все хорошие мысли, которые могли бы прийти к нему голову чуть раньше. Он медленно опустил взгляд вниз и наблюдал за тем, как под телом разрастается большое алое пятно. Оно залило песок, пропитав его, окрасив багрово-черным. - Как…глупо… - безумная улыбка мелькнула на его лице, отрешённая, как нелепая посмертная маска из воска. Смоук мог бы поклясться, что не думал, что закончит свою жизнь так, ведь человеку свойственно надеяться на лучшее. Но глядя на каменные колоны и статуи вокруг арены, сгустившийся под самый потолок чад от горящих факелов и мелькающая где-то вдали цепь бегущих ног, разливались в тягучую картинку, словно время останавливалось, замирало. Томаш лишь успел осознать, что не любил, что не был любим, что вся его жизнь была нелепым фарсом, фантасмагорией без права на человеческое существование. Из всех картин, мелькающих в голове перед смертью, он не увидел ни одной, где мог быть счастлив. Но, всё же, некоторые из них врезались в эту короткую киноленту памяти. Например, как Тундра делил с ним хлеб, щедро разламывая его до хруста подгоревшей с боку корочки. Как Саб-Зиро похлопал его по плечу, а потом одёрнул руку, боясь причинить боль, покалечить ненароком. Как он же ждал его утром на тренировки, давал воду, журил за промахи и злился, за тупость и непонятливость, но так же и снисходил до одобрительного кивка головой и короткого «хорошо». Как старший криомант рассказывал ученикам о каком-то Внешнем мире, и о том, что есть вещи куда хуже, чем Лин Куэй. И Смоук с ощущением небывалого тепла слушал эти рассказы и мечтал, что когда сможет превзойти своего учителя, обязательно посетит это страшное место. Саб-Зиро… Немногословный, строгий, отчаянный, чаще безучастный и циничный. Никогда не знаешь, будет ли он твоим союзником или сам примет непосредственное участие в наказании. От него нельзя было ожидать справедливости – во всём, что он делал, преследовался тайный умысел, сокрытый в его ледяной душе. Смоук даже удивился, как мог раньше романтизировать его, как мог влюбиться и ставить его на полку с недостижимыми идолами. Может быть, это застрявшая в нём до принятия смерти, человеческая черта, которая желала объяснить поведение «не человека». А может быть, его прошлая жизнь была куда хуже, так что любое не враждебное поведение по отношению к себе Смоук воспринимал как нечто приятельское, безопасное. Би-Хан был величиной не только для своих учеников, он был тем, кому хотелось подчиниться, доверить свою жизнь. Ни один из воинов, кому доводилось разделять с ним мультизадачные миссии, не пострадал в его присутствии. Но чаще всего Би-Хан работал один. Один. Всегда. Везде. Бесконечно. За то, что сильный, за то, что знает чего хочет, за то, что сопротивлялся издевательскому давлению на себя через слабого брата. А теперь и через ученика, навязанного ему в наказание за … За что? Скорее всего, за желание победить и стать свободным. Возвыситься над всеми и самому решать свою судьбу. Томаш вспоминал о своих любовных похождениях, о бьющейся жилке на шее любовников, о сладостном стоне над своим телом, о горящем вожделеющем теле, когда оно вот-вот готово извергнуться триумфом празднования жизни. Бесконечное наслаждение через сменяющиеся лица, тела, позы, оргазмы. Тлен. Всё это теперь просто глупая насмешка над ним, медленно умирающим на арене убийц. Смоук принял расплату за грехи Саб-Зиро из рук его любовника, и это было ужасно несправедливо… Еще Томаш подумал о том, что так и не увидел настоящего лица Би-Хана, и, может быть, и не увидит. Пари проиграно. Саб-Зиро взяли под стражу, а сам он не в силах больше что-либо сделать. Уже ни для кого. Веки постепенно тяжелели, ног эненра уже не ощущал, только агонию разраставшуюся в боку, холодный пот пробивший спину, да пальцы на своём горле – холодные как пальцы криоманта... Огонёк надежды, вспыхнувший в сознании - эненра мысленно позвал последнего человека, который проявил участие в его никчёмной короткой жизни и почти стал ему братом. - Тундра…Куай…Лиенг… - тихо скулил посвященный воздуха, роняя на песок крупные слёзы боли и обиды. – Я не хочу так…так умереть… Как бы Смоук не старался, и как бы отчаянно не проходило его сражение, разница опыта размазала его амбиции и азарт. Эненра невесело осознал, что его участие в боях было всего лишь выверенным ходом в попытке спасти Тундру. Старший брат делал всё, чтобы сохранить младшего. А что же насчёт него самого? Он был только лишь амбициозным проектом Саб-Зиро, а может, частью его наказания, которое должно было подтвердить непреложную истину для Лин Куэй – в этом аду нет места привязанностям. И что будет теперь с робким молчаливым Тундрой? Почему перед самым боем арестовали Саб-Зиро? Из-за Ханзо… Ведь никто не планировал его появление здесь. Вот и вся интрига – Сектор что-то такое рассказал Ханзо, из-за чего тот решил его убить. Нет ничего страшнее, чем обманутая любовь и доверие. Не это ли использовал Сектор в своей игре? Смоук лежал на боку и отсчитывал пульс нараставший шумом в ушах. Он так часто терял в последнее время сознание, что мог с точностью до секунду определить когда его накроет черной водой погружения в мир глухой темноты. Крики и возня вокруг показались ему совсем неслышными – началось, а потом обдаст холодом, как то озеро, в которое его заставил один раз залезть Саб-Зиро. «Терпи! Если вытерпишь дискомфорт сейчас, научишься отделять себя от боли» «Дурак. Самодовольный дурак, с налётом циничного садиста! Для тебя холод как часть твоего дыхания – естественная среда. А что остаётся мне?». «Я бы всё отдал, чтобы ощутить тепло, как было раньше. Теперь вот не могу – как раньше для меня уже не будет». Его вздёрнули вверх, больно, жестко, уложив на плечи. Понесли торопливыми шагами, сквозь звон мечей, крики, смесь нескольких языков. Сквозь падающие факелы и запах крови. Поначалу трясло, переламывало от боли пополам, хотелось скулить и позорно умолять, чтобы этот бег прекратился, закончился как пытка. Забытье всё никак не наступало. - Потерпи. Осталось немного! Потерпи, Смоук! А затем его спасителя пнули в живот, заставив сбросить с себя драгоценную ношу. Тело Смоука дернулось, откатилось по траве, плюхнулось и замерло в высокой густой зелени, окрашивая её алым. - ТЫ! Бой был коротким, злобным. Показалось, что желтая молния метнулась к спасителю, раскроила его синюю робу, ударив в висок вырубила напрочь. - Не трогать. Это его брат – он ни в чем не виноват. - Он один из них! - Я сказал отставить! - Давай хотя бы прикончим седовласого! - У меня есть идея получше.

***

Томаш медленно раскрыл глаза. На его перебитый нос упал луч света, настолько колючий и яркий, что его экстренно захотелось почесать. Такой простой жест, который мозг по памяти пробует воспроизвести в желании избавиться от раздражения, но эненра только потом понимает, что его руки привязаны к телу. Сломаны? Что-то большое и пухлое закопошилось рядом, метнулось к светлой стене из рисовой бумаги и, толкнув створку, затараторило с шиканьем в коридор на лающем языке. Послышались торопливые шаги – бежали на пятках, спешили донести. Смоук оглядел бежевый потолок, перекрытия деревянных балок и красивые акварельные рисунки на стенах. Рядом с ухом что-то гудело, кажется, переносной кондиционер. В комнату вошли. Резко, нервно. Шорох одежды выдавал в посетителе крайнюю степень нетерпения, с которой обычно приходят к тяжело больному человеку. - Твоя регенерация потрясает. Ты воистину уникальный экземпляр. И…этот дым. Ты эненра? Врбада хотел дёрнуться, рвануть в сторону, но его тело, слабое и обезвоженное от пережитых травм и потрясений не хотело слушаться. Он узнал этот голос, только сейчас он звучал как-то иначе, подавлено, виновато… - Не твоё ...собачье дело…Скорпион, - сквозь боль едва прошептал Смоук. - Я должен извиниться. Навряд ли я смогу загладить свою вину перед тобой, но… Я слишком поздно понял, к чему стремился Сектор. Половина моих людей была убита в той схватке в храме. Мы едва унесли ноги. Если Би-Хан и дорожил тобой, то он уже ничем не смог бы помочь ни тебе, ни своему брату. Я… я прошу принять мои извинения, Смоук. Мы залатали твои раны, и я очень рад, что ты идёшь на поправку. - Лучше…лучше бы ты убил меня там, на арене. Чем…чем терпеть тебя в твоём доме…не имея возможности выколоть твои лживые глаза… Скорпион помолчал, опустился рядом на татами, взял губку на столике у изголовья Смоука и, смочив её в воде, поднёс с потрескавшимся губам юноши. - Ты имеешь право на свою ненависть. Я понимаю, - совсем тихо отозвался воин Ширай рю. – Моя боль закрыла мне глаза на благоразумие. Я думал, что ты…что ты и Би-Хан… Самоуверенный ублюдок, наверняка, не думал, что боец Лин Куэй выживет, или, как минимум, не планировал оставлять его надолго в живых. Смоук глазами полными ненависти посмотрел на японца. Только сейчас он смог разглядеть его настоящие черты – без маски, без ложного желания сохранить тайну своей личности. Это шокировало и завораживало одновременно. У Хасаши были правильные черты, густые черные брови, теплые, почти медово-карие глаза, очерченные густыми ресницами. Слегка большеватый нос, на манер тех масок, которые носили его воины, и чудесные острые скулы подчёркивающие в нём человека волевого и строгого. - Ты подумал, что раз я эненра, то могу с ним трахаться? – Томаш забулькал, рассмеявшись, закашлялся как ворон на похоронах, истошно с надрывом, сплёвывая мокрую губку на пол. – Даже если бы хотел, я бы не смог вырвать его сердце из твоей собачьей пасти. Ты…ты растоптал его чувства, а я всего лишь был свидетелем этих мучений. Вот и всё что нас связывало…пёс из Ширай рю. Эта правда рассекла лицо Ханзо напополам и тревожная складка между бровями определяющая эмоции гнева и тревоги уродливо переломила красоту его внешности. Он заметно побледнел, подавившись словами извинений, застрявшими в горле. Губы поджались, видимо он не до конца хотел признавать свою вину, но сопротивляться закону совести и благородства было для него так же неестественно как лгать своему иссушенному сердцу. - Я желаю тебе скорейшего выздоровления, Смоук. Ханзо ушёл, оставляя эненру в неловкости от своего состояния и переживаний. Он никогда не думал, что сможет набраться такой циничной дерзости, чтобы наказывать врага словами, способными прорезать в его глазах два слезоточащих водопада. Затронул он душу воина из Ширай рю или окончательно столкнул его со своей неполноценной личностью, пышущей ревностью и страстями, Врбаде было уже всё равно. Он медленно погрузился в сон. - Я хочу делать это сам! Сам! Это понятно?! - Что здесь происходит? Пожилой японец в низком поклоне что-то коротко сказал влетевшему в комнату Хасаши, потом развёл руками и кивком указал на больничные катетеры и утку, стоящую в углу. Ханзо ответил что-то вроде японского «со-со-со», что предполагало активное слушание и понимание ситуации. После он уставился на воина Лин Куэй со всей строгостью, которая чем-то напомнила Томашу Саб-Зиро. «Теперь ясно, откуда он нахватался этих страшных гримас», - подумалось эненре. - Я вижу, что тебе лучше, Смоук. Ты можешь подняться и пройти в уборную прямо и налево. Сам. Томаш решительно откинул с себя одеяло и, опираясь на локоть, привстал на футоне. Если говорить откровенно, то он давно не видел и не чувствовал к себе настолько щемящую заботу. Постельное менялось достаточно часто, а лекари осматривали его раны каждый божий день. Смоук не очень понимал такого повышенного внимания к своей персоне, но подозревал, что в чести у Ширай рю побеждать целых противников, а не искромсаных как суши. Две попытки подряд Томаш бесполезно барахтался с целью встать самостоятельно. Его гнев и раздражение, а так же неуклюжие размашистые движения повеселили Ханзо, но он предпочёл сохранить лицо бесстрастным. Дождавшись, пока Смоук встанет на ноги, он приоткрыл ему раздвижные традиционные двери в комнату и указал на выход. Эненра чертыхнулся, сделал несколько шагов и, споткнувшись о футон, стал медленно падать на пол. Ханзо подхватил его за предплечье, легко дернув на себя, помогая восстановить баланс. - Не трогай меня! Я сам! – злобно огрызнулся эненра. Сделав несколько шагов, он, неверной рукой схватился за стену, поморщился. Каждый шаг отдавался болью в боку, голова кружилась, хотелось пить. Но он стоически проделал свой путь из комнаты до уборной, где его ждал очередной сюрприз. - Как этой хренью пользоваться? Ханзо подавил в себе рвущийся наружу искренний смех. Он вспомнил Би-Хана, который прожил в Лин Куэй около восьми лет и забыл что такое блага цивилизации. И как было тяжело его возвращать в лоно мира, который не жил по средневековым обычаям, навязанным орденом Лин Куэй. Укол тоски и нежности к прошлому прокатился по сознанию Хасаши и он, опомнившись, деликатно ответил: - Большая зеленая - смыв, красная - просто омовение. Остальные пока не трогай. На какое-то время эненра замолчал, потом было слышно, как он пытался нажать на большую кнопку, но промазал, попав на красную. Страшная ругательная тирада разнеслась на весь дом на чешском языке, и Ханзо от души рассмеялся не в силах больше сдерживаться. - Струя в задницу?! Серьёзно? Это у вас называется «омовение»?!! – резко распахнул двери в уборную Томаш. Он выглядел всклокоченным, обозлённым и страшно оконфуженным. Хасаши тихо сползал по стене от хохота. В отличии от китайских воинов, японцы ценили комфорт и пользовались всеми благами цивилизации, как это было положено их статусу в обществе. - Смоук-сан, вы просто невообразимый дикарь!