Баллада о царицынском муже и корсарской жене

Зоя вышагивала по толстому пыльному ковру в гостиной Малого дворца, как сердитый солдат в палатке королевского командования, готовый, чуть что, тут же взяться за ружье и броситься в бой наперекор всякому приказу. Она была хмурой и озлобленной — ничего от той женщины, которая нерешительно смотрела на него под витражным куполом ратуши, страшась пересказать ему балладу своего мятежного сердца. Николай перехватил ее руку и притянул к себе. — Дыру протрешь, Назяленская. Лучше присядь, выпей чаю. — Алина сказала, мы не найдем его, пока он сам этого не захочет, — мрачно отозвалась она, но опустилась в кресло и взяла в руки чашку. Николай предложил ей фарфоровую вазочку с айвовым вареньем из его лучших запасов, но Зоя покачала головой. — На ужине с Шенком ты едва притронулась к заливному, а за завтраком оставила всех друзей сельдевых скучать на перине из свеклы. Это на тебя не похоже. — Общество Шенка располагает только к выпивке, да той, которой не найдется и в погребах Крыгина, — фыркнула Зоя. — Ну-ну, не недооценивай вкус Крыгина к первосортному горючему и его недурное умение торговаться, — Николай устроил чашку на колене, размешивая в ней сахар. Три ложки, как он любил. Он вдруг подумал, не от отца ли унаследовал тягу к сладкому, к засахаренным ягодам и тортам-безе, за какую всегда высмеивал его брат? Николай отмахнулся от этой мысли. — Следопыты и солнечные солдаты обыскивают каждую деревню и каждый скитальческий оплот от Ос-Керво до Вечного Мороза. В его экстравагантном наряде Дарклингу будет трудно затеряться в толпе, разве что только в карнавальной. Пил ли Магнус Опьер чай? Или, может, он предпочитал горький кофе или кумыс, каким дворяне угощали послов в Западной Равке, или фьерданское сусло? Николай никогда не пробовал сладковатую брагу, какую гнали в Кетжеруте, или поставленные в молочной фляге зерновые гжельские отвары. Согласится ли Опьер, если Николай предложит тому с ним позавтракать? Теперь, когда правда о его происхождении дошла до самых дальних деревень Равки, причин скрывать их родство больше не было. Он оглянулся на Зою. Погруженная в свои мысли, она смотрела на булавочный месяц, приколотый к небесному наряду, как очаровательная дольчатая брошь из шкатулки какой-нибудь благородной княгини. Николай задержал взгляд на линии Зоиных нахмуренных бровей, на ее губах, подцвеченных шафраном по наказу Жени перед дипломатическим обедом. Несколько часов они обсуждали торговую политику и расширение промышленных путей между Равкой и Керчией — это был гадкий, но необходимый круг лизоблюдства, — но Николай мог думать только о том, как эти захмелевшие индюки в модных жилетах смотрят на Зою. — Уже поздно, — вдруг сказала она, и Николай заметил, что теперь она ворочала в руках карманные часы, что он ей подарил. Он смастерил их сам — дракон, айва и морское ушко. Лис казался неинтересным, слишком простым для такой вещицы. Николай не мог прочитать выражение Зоиного лица, но ему не хотелось разрушать то, что сложилось между ними, эту новую близость, хрупкую, как часовые механизмы, крошечные винтики и шестеренки, которые заставляли серебряные стрелки идти только вперед, поэтому Николай отставил чашку обратно на поднос и поднялся. — Знаю, знаю, это кажется невыполнимым, но постарайся часок-другой вздремнуть. Завтра с утра нам предстоит заняться скучнейшей и до сумасшествия удручающей сельскохозяйственной реформой и по меньшей мере трижды выслушать кабинет министров. Кстати, Крыгин собирался устроить протокольный обед на своей даче. Но не вешай нос, Зоя: когда тебя коронуют, сможешь перепоручить все это Ульяшину, — Николай на мгновение задержался рукой на ее щеке и, пока не передумал, поцеловал ее, не уверенный в том, что она не оттолкнет его и не выставит за порог, как провинившегося мужа. После собрания в Ос-Керво они лишь раз оставались наедине, но Зоя не спешила говорить, а Николай не смел принуждать ее. Они сидели, касаясь друг друга локтями, над корреспонденцией и то и дело передавали друг другу вазочку с клюквой в шоколаде. Они были живы и вместе строили новое будущее — разве не этого он хотел? Но когда в эту минуту Зоя подалась ему навстречу, Николай осознал, как сильно все эти недели желал, чтобы она была рядом, чтобы он мог держать ее в своих объятиях и целовать волны ее волос. — Доброй ночи, ваше величество, — поддразнил он, когда они отстранились друг от друга. Губы у Зои Назяленской были мягкие, нежные. — Не называй меня так, — нахмурилась она. — Что насчет «моей королевы»? Или тебе больше по нраву «моя царица»? Если хочешь знать, мне по душе оба варианта, но этот новый правящий класс — право, одни надутые глупцы — не преминул бы сказать, что второй донельзя старомодный. А что скажешь ты? — Останься, — попросила она и подняла на него глаза. Бушующее море, блеск белых гребешков за секунду до того, как они накроют с головой и утянут в соленую пучину, как рыбацкую лодчонку. Николай не мог позволить себе неверно истолковать ее просьбу. Он желал Зою так долго и не хотел потерять из-за собственной самонадеянности. — Скажи мне, чего ты хочешь, Зоя, — мягко произнес он, поглаживая ее щеку. Чтобы он развлек ее любовными стихотворениями или историями о своей корсарской юности? Чтобы жонглировал незатейливыми глупостями, как дивными яблочками? Чтобы обнимал ее и нашептывал только то, что она хотела услышать? Николай не знал и не собирался потакать куролесящему сердцу, которое дурило его, как желторотого дурака. — Я хочу тебя, — ответила она раздраженно, но Николай подметил, как от этих слов стыдливый девичий румянец раскрасил ее щеки. Зоя Назяленская, женщина, имевшая полчище любовников и тайных воздыхателей, которую задабривали диковинными драгоценностями и предложениями, не предназначенными для скорых отказов, в эту минуту краснела перед ним. К своему ужасу, Николай не смог удержаться от улыбки. — Разве я сказала что-то смешное? — Зоя казалась оскорбленной, но не отступила. Теперь она с вызовом смотрела прямо ему в глаза — взгляд настоящей воительницы. Возможно, разгневанной женщины. Но, без всяких сомнений, взгляд тот самый, что заставлял робеть даже самого прославленного авантюриста. — Вовсе нет. Ты похожа на взволнованную невесту перед свадьбой. — Я похожа на женщину, которая сейчас выставит тебя за дверь. — Конечно же, в этом нет необходимости, — лукаво улыбнулся Николай и, поменявшись с ней местами, уселся в кресло, так что Зоя теперь стояла точно меж его разведенных ног. — Скажи-ка мне вот что. Ведь ты не ждешь сегодня гостей? — А ты что же, хочешь, чтобы кто-то составил нам компанию? Николай хохотнул и притянул ее к себе за поясницу: — Признаю, я испытываю на редкость удивительную тягу ко всему экзотическому, но в этом вопросе, боюсь, я не очень изобретателен, — он не думая потянулся к крохотным пуговицам на ее кафтане, украшенным двуглавым орлом. На мгновение отлитая из серебра вольная птица вернула ему тоску по его царскому мундиру, золотому, как церковные купола, и голубому, как подковообразные лагуны на коралловых островах. Он не оплакивал корону, но скучал по тому, чего и сам не мог себе объяснить, — возможности вести за собой народ, удобному случаю, чтобы последнее слово оставить за собой. Зоя остановила его руки. Это был необдуманный порыв, секундное замешательство, но теперь Николай не был уверен, что имеет право продолжать. — Ты сомневаешься, — вдруг заметил он, стараясь скрыть в голосе досаду. Будто он был обиженным ребенком, не получившим пони в день своих именин, ну какова нелепица! И все равно Николай понимал, что ее раздумия задели его, словно укол шипа от своенравной дикарки-розы. — Я никогда не позволила бы начаться тому, в чем сомневаюсь, — отрезала Зоя. — Я доверила тебе свое сердце. — А я доверил тебе свое. Николай держал Зою за руку, ее ладонь пряталась в его, как жемчужина в гигантской раковине, но на него она не смотрела. Какое-то время ему казалось, что она не ответит, что все это закончится, точно в плохом романе, и каждый пойдет своей дорогой, а годы спустя он обнаружит, что тоскует по ее язвительности и их красивым детям, которых у них никогда не было. Но затем Зоя обернулась и выдохнула; вздох ее был полон раздражения. — Святые! Я так долго думала об этом, что не могу поверить, что мы в самом деле собираемся… — она замолчала. — Заняться любовью? Перспектива, бесспорно, головокружительная, но мне известно, что женщины и мужчины порой учиняют всякие безобразия, когда они влюблены и находятся в опасной близости от того, что люди величают спальней. Отчего бы тогда и нам с тобой, Зоя, не покуролесить? Она смотрела на него так, словно собиралась насадить на молнию и наблюдать, как за мартышкой на канате. Святые угодники, да он же нервничал, а потому чесал языком и молол несусветную чушь! Спрашивается, и чего он боялся? Что не доставит ей удовольствия? Что не окажется достаточно хорош для нее? Прелестные девицы на всех берегах вспоминали его в сладостном томлении, писали любовные письма тому, кого не существовало, и отправляли их в места, которых никогда не было. Николай — Штурмхонд — был легендой не на одном только моряцком поприще. Так почему сейчас он вел себя, как незрелый мальчишка? Раздумывать не пришлось: потому что с Зоей Назяленской все было по-другому. — Скажи, Зоя, ты доверяешь мне? — Ведь ты прекрасно знаешь ответ, так зачем спрашивать? — Вот и славно, — кивнул Николай, затем снял сапоги, взял Зоины руки в свои и поцеловал их, прежде чем снова опустить. Древнее золото куполообразных потолков серповидными отсветами встречало розовеющие щеки, кисточки густых ресниц, точно опущенных однажды в баночку чернил каракатицы. Если это хмельная дрема, подумал Николай, пусть прекрасная королева погрезится ему еще немного. Он разобрался с хитровымудренными пуговицами на Зоином кафтане быстрее, чем Толя слопал бы запеченного лебедя или продекламировал тот прелестный шуханский стих про праздник в хижине среди цветущих персиковых деревьев — справедливости ради, Николай как-то раз даже отсчитывал время. Он взглянул на Зою, она тоже смотрела на него — свободолюбивое море бесновалось, но укутывало любимца волн морской пеной почти что с нежностью. Николай не освободил Зою от ее обуженных одежд, пахнущих чем-то полевым, как от мятных зарослей на гористых лугах: он прибережет этот момент на потом, для ленивых ласк на делимом ими ложе. Вместо этого он отыскал пятнышко нежной кожи на ее животе и поцеловал его, покусывая с преувеличенной, мучительной неспешностью, пока его рука скользила вверх от ее колена к бедру. Зоя ахнула, пропуская пальцы сквозь его взлохмаченные кудри. Вскоре Николай уже целовал ее губы, и поцелуй был так же совершенен, как Зоино изумительное лицо, черносмородиновые оборки из крохотных барашков-завитков на ее лбу и у висков. Окна, ведущие на север, вдыхали зимнюю тень, делали выложенную сапфировым бархатом гостиную похожей на комнаты неприступной снежной царицы из сказки. — Я говорил, что ты самая роскошная женщина, с которой мне когда-либо случалось водить дружбу? — Нет, но если повторишь это, я подумаю насчет того, чтобы позволить тебе вздремнуть на моих бесподобных простынях — между прочим, из нежнейшего паучьего шелка, очень дорогих, — Зоин взгляд был подобен щекотке. Николай рассмеялся, и она прижалась к нему, а он поцеловал ее. И еще раз, и еще.