***
Главная улица Лондона впервые за несколько лет наводнилась цивильными. Люди радовались, прижимали руки к сердцу, кричали и приветствовали идущих солдат. Каспиан находился в эпицентре всего этого действа, но ликовать ему отчего-то не хотелось. Вместо этого он озирался по сторонам, высматривая в толпе до боли знакомую темноволосую худощавую фигуру. Конечно, на первый взгляд, в этом столпотворении невозможно было кого-то выцепить, но Каспиан знал: находись Эдмунд здесь, он бы уже это почувствовал. Но знакомый трепет в сердце не спешил появляться, и поэтому крики счастливых людей стали для Каспиана похоронным маршем. Война закончилась, и выжившие солдаты вернулись в родные города. За несколько лет сражения Каспиан успел вытянуться, стать крепче и выносливее, получить звание штаб-сержанта и пристраститься к сигаретам. Рана в боку напоминала о себе лишь шрамом: у Каспиана теперь их было в общем и целом не меньше семи. Впрочем, если раньше он воспринимал ранения как что-то страшное, то теперь его отношение к подобному стало куда более циничным. Война меняет людей: каждое тело, каждая пулемётная очередь оставляет неизгладимый след на сердце. Изменился и Каспиан: он чувствовал это, хотя подтвердить данный факт было некому. Неизменным оставалось только одно. Никто из солдат не задумывался о том, чтобы маршировать строем в ногу: все шли, как им заблагорассудится, радуясь победе и предвкушая встречи с родными и близкими. Каспиан тоже надеялся на это — ровно до того момента, как попал в эту счастливую, но чужую толпу. Эдмунда здесь не было, в этом сомнений не оставалось, и голубое небо над Лондоном, кажется, начало сереть, когда Каспиана настигло понимание. Его надежда, такая трепетная и робкая, жившая в нём в течение всей войны, ломалась, и каждый её осколок больно резал и без того измученное сердце. Каспиан огляделся: он был не единственным, кто, кажется, потерял желание жить. Некоторые солдаты тоже шли, понурив головы, и Каспиан догадывался, почему: Лондон перенёс огромные потери, и, возможно, эти несчастные знали, что их здесь больше никто не ждёт. Что же, Каспиан чувствовал примерно то же самое. На фронте он нередко поднимал дух утратившим веру товарищам, но теперь у него не осталось моральных сил на подобное. Его бы кто утешил; но, к сожалению, от подобного ещё не изобрели лекарство. Каспиан еле выдержал до того момента, как шествие постепенно разбредалось кто куда. Некоторые солдаты ринулись в толпу к своим близким; несколько женщин с криками бежали к военным, высматривая мужей, братьев и сыновей. Каспиан обернулся на счастливый крик: худощавая девушка с двумя светлыми косичками обнимала Питерса, солдата, с которым Каспиану довелось воевать плечом к плечу; он же прижимал её к себе, будто бы она была самым ценным, что у него есть. От этой картины стало паршиво. Каспиан не привык завидовать, но сейчас всё его существо разрывалось от этого гложущего чувства. Не понимая, что он делает, Каспиан подошёл к случайному прохожему. Им оказался пожилой мужчина лет семидесяти. В толпе он никого не высматривал — лишь улыбался сквозь слёзы и шептал, кажется, слова благодарности. Заметив Каспиана, он посмотрел на него невероятно добрыми и не по возрасту сияющими глазами. — Такой молодой, а уже герой, — старичок улыбнулся ещё шире, а Каспиану отчего-то стало совсем паршиво. — Тебе что-то нужно, сынок? — Я хотел узнать, где находится медицинский колледж, — выпалил Каспиан, пока собственное здравомыслие не заставило его одуматься. — Да недалеко, иди по этой улице, а возле лавки свернёшь направо, — старик сразу стал куда более серьёзным. — Да вот только… — Что-то произошло? — дрожащим голосом спросил Каспиан. — Да ведь разбомбили его, считай, через неделю после того, как в Лондон вошли войска, — старичок грустно улыбнулся. — Прямо во время занятий. Бомбы совсем рядом упали… — И… никто не выжил? — Каспиан почувствовал, как его сердце не разбилось, нет — оно буквально разорвалось на мелкие частицы, попутно истекая кровью. — Все погибли? — Те, кто там находился — да, — старик совсем понурился, будто бы и не было радости от победы. — А у тебя там кто-то из родных учился, сынок? — Брат, — прохрипел Каспиан. Воздуха становилось всё меньше, а сознание и вовсе отключилось, отказываясь воспринимать услышанное. Эдмунд же не мог?.. — Мне жаль, — старик опустил голову, но Каспиан уже его не слушал. Ноги сами несли его в указанном направлении, и противиться этому Каспиан не мог. Желание удостовериться в том, что происходящее — не страшный сон, съедало его изнутри, заставляя бежать, не жалея сил. Каспиан расталкивал людей, в кого-то врезался, перед кем-то мимоходом извинялся, но это его совершенно не волновало. Он остановился, только когда перед ним предстало полуразрушенное здание. В том, что это именно то, что он искал, сомнений не оставалось: Каспиан чувствовал, что попал куда надо. Колледж встретил его пустыми глазницами окон и выбитой дверью с полуобвалившимся косяком. Каспиан в нерешительность шагнул вперёд. Под ногами захрустели осколки, а сапоги покрылись пылью: здесь явно никто не убирался с тех пор, как здание рухнуло под бомбами. Дыра, где должна были располагаться двери, напоминала осклабленную пасть неведомого чудища, но Каспиан без страха шагнул внутрь: терять ему уже было нечего. В коридор пробивался солнечный свет: крыша отчасти обвалилась, а окна уже не отражали робкие лучи. Каспиан медленно двинулся вперёд, и с каждым шагом ему было всё сложнее представить, что когда-то в этих стенах звучали весёлый смех и громкие голоса. Казалось, что в эти заброшенные руины никогда не забредали люди, и Каспиан первый, кто посмел войти сюда, осквернив трагический покой этого места. Сложно было поверить, что буквально на соседней улице кипит жизнь — здесь Каспиан ощущал себя как в изолированной от всего мира капсуле. Он заглянул в одну из комнат и сразу понял, что попал в аудиторию. Правда, выглядела она соответствующе: поломанные парты, пыль и куски стен на полу, от учительской кафедры и вовсе остались одни деревянные обрубки… Каспиан прошёл дальше и вдруг замер: на полу рядом с одной из парт валялась сумка — обычная сумка для книг и тетрадей, с которой ученики ходят в школы и колледжи. Он присел и взял её в руки. Чудно, что она уцелела под огнём, но в ней, кажется, ещё даже что-то находилось. Каспиан чувствовал себя неловко, — в конце концов, это были чужие вещи — но он открыл сумку и вынул оттуда потрёпанный учебник, судя по всему, по основам медицины. И, держа в руках эту книжку, Каспиан вдруг осознал. Человека, которому принадлежали эти вещи, больше нет. Он никогда уже не сядет за свою любимую парту, не будет шептаться с товарищем на скучной паре, не откроет старую, возможно, подаренную мамой много лет назад сумку и не углубится в учебник, постигая азы будущей профессии. Он никогда не окончит колледж и не пойдёт работать в местный госпиталь, никогда не спасёт ничью жизнь. И этим человеком, погибшим под гром взрывов, мог оказаться Эдмунд. Он был всего лишь на год младше Каспиана, а значит, не прошёл и трети уготованного ему пути. У него могло случиться столько радостных моментов, но судьба распорядилась иначе, по щелчку пальцев прервав невинную жизнь. Эдмунд переживал за Каспиана, не хотел отпускать его на войну, боялся, что тот не вернётся живым… Что же, сейчас Каспиан, а не Эдмунд сидит среди руин и оплакивает самое дорогое, что у него было. Было. Применять это слово к Эдмунду Каспиану удавалось с трудом, но он понимал: пора отринуть пустые надежды. Его Эда уже нет в живых, и подтверждение этому — разрушенное здание, в котором он находился. Тот старик выразился чётко и ясно: все студенты колледжа погибли, исключений нет. И Эдмунд… Чёрт возьми. Только теперь Каспиан смог принять эту мысль, и она отзывалась спазмом в грудной клетке, не позволяющим сделать даже один судорожный вдох. Он упал коленями на пол; ему в ногу тут же вонзился какой-то осколок, но он не обращал на это внимание: боль, разрывающая его изнутри, не шла в сравнение с физическим раздражением. Наверное, это была агония — по крайней мере, Каспиан чувствовал себя именно так, словно бы его жизнь вот-вот окончится в смертельных муках. Он несколько лет подвергал себя опасности, защищал страну, но погиб именно Эдмунд, оставшийся вдалеке от передовой. А если бы Каспиан не бросил его здесь, что бы изменилось? Он не знал, сколько просидел тут, но когда Каспиан очнулся, он впервые был готов проклинать судьбу за то, что в который раз оставила его в живых.6.
11 мая 2021 г. в 17:39
Весь мир погрузился в мучительно тянущий на дно туман, и Каспиан устал искать из него выход.
Это было достаточно глупо — вот так вот подставиться под удар, не предугадав возможную засаду. Каспиан по праву считался одним из лучших стратегов отряда, поэтому брал всю вину на себя. Мысленно он понимал, что не мог знать о том, что на мирной до последнего территории были заложены вражеские мины, но это нисколько его не оправдывало. Почти весь отправленный на разведку отряд погиб, взорвавшись, а выжить удалось только троим, включая Каспиана, да и то с чудовищными ранениями.
Именно поэтому Каспиан сейчас находился в бреду: в его боку была огромная рана, из-за которой он не мог нормально существовать. Он не знал, чем его лечили, но догадывался, что среди уколов, которые ему ставили, был морфий, иначе он бы не вынес ужасной боли. Но даже в роли лекарства наркотик оставался наркотиком, и он не мог не влиять на мозг пациента. Каспиан чувствовал, что вечно балансирует на грани между реальностью и миром грёз, и с каждым днём выбираться хотелось всё меньше.
Впрочем, иногда Каспиану становилось лучше, и он даже мог воспринимать происходящее наяву. Сегодня был как раз тот случай. То ли ему вкололи недостаточно морфия, то ли рана наконец начала заживать, но комната, где он находился, почти не расплывалась перед глазами, а в мыслях появилась некая ясность.
Каспиан находился на настоящей войне около года, и это оказалось гораздо сложнее, чем он думал. В казарме их учили сражаться, а в битвах приходилось убивать. Каспиан понимал, что рано или поздно ему придётся это делать, равно как и осознавал, что перед ним враги, покушающиеся на его свободу, и они вполне заслуживают смерти. Но даже так ему приходилось пересиливать себя каждый раз, когда приходилось нажимать на спусковой крючок автомата. Каспиан всё чаще радовался, что Эдмунда нет рядом с ним: вынести тяготы войны сможет не каждый, и Каспиан не хотел, чтобы его самый близкий человек нёс на себе это бремя.
Эдмунд. Снова.
Он преследовал Каспиана в каждом болезненном видении между царством Морфея и реальностью. Обычно в этих снах они с Эдмундом разговаривали о всяких разных ничего не значащих мелочах в самых разных, но всегда незнакомых и каких-то сказочных локациях: на берегу сияющего моря, зелёном лугу или лесной полянке, залитой ярким солнцем. Эдмунд неизменно выглядел так, как Каспиан запомнил его в свои последние месяцы в приюте: растрёпанный мальчишка в казённой серой рубашке и с проницательным взглядом, способным, кажется, увидеть всё то, что происходит в самых потаённых уголках души. Каспиан понимал, что это всё лишь грёзы, шутки воспалённого сознания, но в них Эд казался таким… реальным. Каспиан как наяву чувствовал тепло его руки, наблюдал, как Эдмунд привычным жестом треплет воротник рубашки, слышал его голос и лучистый смех… Порой, просыпаясь от очередного бреда, Каспиан тупо пялился на тёмную комнату вокруг, не понимая, куда пропали прекрасные пейзажи и счастливый Эдмунд рядом с ним.
В своём крайнем сне, из которого Каспиан только-только начал выходить, они с Эдмундом сидели на небольшом пригорке, глядя на раскинувшийся совсем рядом… замок. Да, это был настоящий дворец с витражными окнами, величественными колоннами и балюстрадами, словно вышедший из самой прекрасной из сказок. Каспиан точно знал, что не видел это место раньше, а вот Эдмунд смотрел вперёд с таким видом, словно бы замок был ему давно и хорошо знаком. Каспиан хотел спросить, где они оказались, но не решился нарушать идиллию, разбавленную пением птиц. Вместо этого он откинулся назад, касаясь спиной прохладной, слегка влажной от росы изумрудной травы, рассматривая чистое небо, какого никогда не было в Англии. Эдмунд находился рядом: Каспиан больше не мог его видеть, но чувствовал его присутствие каждой клеточкой тела.
Этот сон был слишком прекрасным, поэтому, проснувшись, Каспиан вздрогнул от бессилия, осознавая, что он снова вернулся в настоящую, но такую неприветливую и жестокую жизнь. Впрочем, кое-что словно бы перекочевало в реальность из прекрасных грёз: приведя в порядок ум, Каспиан понял, что находится в комнате не один. Кто-то мягко, почти невесомо касался его раненого бока, и эти прикосновения практически не приносили боли. «Меняют бинты», — вскользь подумал Каспиан. Он приподнял голову, насколько это было возможно в его состоянии, и тут…
Лица своего врача он не видел, — слишком низко тот склонился над ним — но растрёпанные чёрные волосы заметил сразу. Медик оказался худым и слегка нескладным парнишкой, и его аккуратные движения напомнили Каспиану о самой отчаянной его мечте.
— Эдмунд? — вяло позвал он, уверенный, что всё ещё спит, и в то же время страстно желающий, чтобы происходящее оказалось явью. От одной мысли, что Эдмунд рядом, ему становилось гораздо лучше, словно бы страшная рана начала затягиваться.
— Нет-нет, ты меня с кем-то путаешь… Меня зовут Маркус, — паренёк поднял голову, и Каспиан тут же понял: перед ним действительно не Эд. Маркус тоже был худым и темноволосым, но его глаза оказались зелёными, а черты лица более мягкими… Он разительно отличался от Эдмунда, и теперь Каспиан это увидел.
— Прости, — выдавил он, чувствуя, как ему снова становится трудно разговаривать. Энтузиазм и желание поскорее поправиться умерли, так и не успев толком зародиться. — Я спутал…
— Ничего страшного! — Маркус вскинул руки. — Но ты лучше не разговаривай, хоть ты и идёшь на поправку, силы тратить не стоит.
Каспиан откинулся на подушку, ощущая, как в нём что-то снова сокрушительно ломается.
После этого он потерял счёт дням, проведённым в «лазарете», но Маркус оказался прав: Каспиан действительно начал выздоравливать. Рана постепенно затягивалась, и вскоре он даже мог вставать и ходить. В гущу битвы Каспиана всё ещё не пускали, но он помогал, чем мог, и его любимым занятием стал контроль за состоянием оружия на базе.
Однажды, когда Каспиан собирал автомат, к нему подсел тот самый Маркус — как стало понятно, он был кем-то вроде штатного фельдшера, но когда не было кого лечить, он выполнял и другие задания.
— Командир сказал, что совсем скоро вернёшься на поле боя, — с непонятной эмоцией произнёс он. Каспиан кивнул, не отвлекаясь от своего занятия. Маркуса назначили его лечащим врачом, если так можно выразиться, и за это время у них сложились не то чтобы дружеские, но нейтрально-приятельские отношения. Маркус отчего-то полюбил компанию Каспиана, а тот не возражал, но и не особо открывался. — Ты когда был в бреду, постоянно звал какого-то Эдмунда. Кто он? — Маркус пытливо уставился на Каспиана, попутно доставая из кармана сигареты и спички. В армии многие курили, и Каспиан тоже; запах табака ему не нравился, но курение было необходимостью в такой ситуации.
Каспиан чуть не уронил приклад автомата.
— Он мой брат, — заученно ответил он ещё по казармовской привычке. В сердце что-то перевернулось, а навязчивые мысли снова заполонили сознание. — Не поделишься? — сдавленным голосом спросил он Маркуса, кивком головы указывая на пачку в его руках.
— А… да, конечно, угощайся, — Маркус протянул Каспиану сигарету и коробок спичек. Вскоре дым проник, кажется, в мозг, отравляя и в то же время отрезвляя сознание. Для Каспиана курение стало панацеей от своих собственных чувств.
Потому что, вспоминая свои сны, он до дрожи боялся, что Эдмунда больше нет.