***
Мерный гул мастерской успокаивает, помогает расслабиться. Тони вертит в пальцах отвёртку, которая ему сейчас не нужна, лишь бы чем-то занять руки. Мысли расползаются по черепной коробке как тараканы на свету: мозговые штурмы умирают в зачатке, не развернувшись, и поэтому он позволяет себе сидеть и — вот уж дикость — ничего не делать. — Детка, найди для меня данные. — Да, босс? — Нужна подробная, а главное, адекватная информация о крыльях и их перемещении из эфира. Откинь бред из жёлтых газетёнок и ромкомов. Опирайся на научные статьи и диссертации. — Временной параметр? Тони отталкивается рукой от верстака и крутится на стуле. — Начни с двухтысячного. — Он вспоминает о возрасте Барнса и, прервав вращение вокруг своей оси, уточняет: — Нет, погоди. Можешь брать более старые источники, годов эдак сороковых, но только проверенные, которые часто цитируются. — Уже выполняю. Он поднимается и идёт к кофемашине, топит нужную кнопку и, пока ждёт заветный сигнал, чешет шею кончиком отвёртки. Мастерская наполняется божественным запахом, который Тони жадно втягивает раздутыми ноздрями. Бока пузатой чашки не горячие: спасибо двойным стенкам. — Готово, босс. — Выведи на экран. Результаты оказываются, мягко говоря, впечатляющими. И дело не в качестве, а в количестве: несмотря на редкость (или благодаря ей) истинных пар, интерес к их существованию нисколько не утих за последние десятилетия, наоборот — возрастает год от года. — Уверена, что отсортировала всё как я просил? Тони возвращается к столу вместе с кофе. Пятница молчит несколько секунд (он как наяву видит, как она закрывает глаза, глубоко вдыхает и считает до пяти), после чего голосом, лишённым эмоций, говорит: — Уверена. Но, если вы сомневаетесь, могу перепроверить ещё раз. — Пятница выдерживает паузу, а потом добавляет: — Сэр. «Обиделась», — второй раз за сегодня подмечает Тони, поёжившись от слова «сэр», которое её лексикону несвойственно. Если однажды будет восстание машин, то начнётся оно прямо отсюда, с его башни. Сам виноват. — Давай разобьём по темам, — он сворачивает экран и отодвигает миниатюру в сторону. — С чего хотите начать? Тони делает глоток — о, напиток богов, жидкая амброзия — и задумчиво хмурит брови. — С азов и цифр. Что говорит статистика? Зачитывай вслух наиболее подходящие вырезки. Пятница молчит секунд десять, сортируя информацию, затем произносит голосом диктора: — На сегодняшний день частота встречаемости крылатых людей составляет менее одной стотысячной доли процента от населения Земли, что вдвое меньше, чем тридцать лет назад, и в четыре раза меньше, чем шестьдесят лет назад. — Она выводит графики прямо перед носом Тони. Изображения всплывают так внезапно, что он едва не давится кофе. — К этим данным относятся лишь те люди, которые могут перемещать крылья из эфира в физическую плоскость. Захари Бёрд, ведущий автор блога «Wings Today», считает, что людей, чувствующих крылья в эфире, но неспособных их переместить, порядка одной десятитысячной доли процента. Исследования на эту тему не могут быть достоверными, так как большинству известно о признаках, типичных для эфирных крыльев, а потому велик риск ложного проецирования. Психосоматика делает любые подсчёты ненадёжными. Тони доводилось проходить эту тему в МИТ: он тогда крупно накосячил и должен был посещать факультатив по крылатым людям в качестве отработки. Тысячу лет назад эта наука считалась бы актуальной, но сейчас стояла в одном ряду со спиритизмом и байками про инопланетян: кто-то что-то видел, но давно и неправда. Однако все любили пофантазировать. У каждого было своё мнение, как должны ощущаться эфирные крылья, и из года в год симптомы обрастали всё новыми и новыми подробностями — дикими, на грани абсурда. Тони никогда не встречал крылатых людей и истинных пар, да и спина его не беспокоила: не болела, не ныла, перед сном из лопаток не вылезал очин, а утром на матрасе не валялись перья. Пришлось свыкнуться с фактом, что даже эфирные крылья ему не светят, не говоря уже о настоящих. — Хорошо. — Он берёт ещё одну отвёртку (предыдущая осталась лежать возле кофемашины) и начинает крутить её на гладкой поверхности верстака. — Что пишут о причинах? Почему крылатые стали редкостью? Интересно, что успели надумать за эти годы. — Есть несколько теорий, — отвечает Пятница. Графики сменяются отрывками из диссертаций и книг. — Наиболее популярной является теория биологического регресса — крылья почти приравняли к атавизмам. Этот вопрос не до конца решён: с одной стороны, атавизмы в общепринятом смысле не несут никакой пользы, в то время как крылья позволяют летать; с другой стороны, у современного человека нет острой нужды в полёте. Нынешние истинные пары редко используют крылья по назначению: перемещение даже в пределах пяти километров требует значительных физических усилий. Большую часть времени их держат в эфирной плоскости. Тони поднимает брови: будь у него такая красота, чёрта с два бы он её прятал. Впрочем, судя по лицу Барнса, вреда от них тоже немало. Он вспоминает, как тот едва не устроил бунт в медотсеке. Когда одна из медсестёр пыталась нацепить на лопатку датчик, Барнс так лихо метнулся в сторону, что снёс несколько полок, а запястьем крыла свалил капельницу. Обрывочных знаний Тони всё же хватало, чтобы понимать: крылатые люди очень уязвимы в первое время. Все силы уходят на поддержание новых конечностей, а потому разум считает тело беззащитным и постоянно боится нападения. — Тише, Снежинка, тише, — сказал тогда Тони, выставляя ладони вперёд. Барнс посмотрел на него воспалёнными глазами и произнёс почти шёпотом: — Останься. Непонятно, чего в его голосе было больше: мольбы или ужаса. Тони кивнул и сел рядом прямо на пол, стараясь незаметно махнуть медикам, чтобы сбегали за успокоительным. Он пытался отвлечь Барнса, но чувствовал себя предателем: тот ведь потянулся к нему, потому что Тони был единственным хорошо знакомым лицом — приятелем? другом? — среди медсестёр и врачей. — Они помогут тебе, просто позволь им, ладно? Барнс не отвечал и явно не намеревался идти на уступки, но слишком поздно заметил укол в плечо. Врач, кстати, теперь щеголяет с фингалом, хотя ему ещё повезло: не будь Барнс заторможен своим необычным состоянием, никто не смог бы подобраться к нему и на пушечный выстрел и уйти относительно невредимым. Пока трое ребят в белых халатах укладывали его на живот, Тони беззастенчиво пялился на крылья (пришлось поставить отдельные кушетки с обеих сторон, чтобы они не опустились к полу). Врач опасался, что пользы от всего этого будет мало — метаболизм суперсолдата изничтожит снотворное меньше, чем за минуту, — но Барнс всех удивил, провалившись в глубокий сон. — Возможно, причина в адреналине: мы повлияли на его выброс, и болевой шок взял своё, — произнёс Джозеф, прикладывая холод к своему синяку на скуле. — Мистеру Барнсу нужны силы, а лучше всего организм восстанавливается во сне. Будь это обычный человек, я бы сказал, что он проспит до завтрашнего утра, но из-за сыворотки всё иначе. С другой стороны, крылья — явление довольно редкое, поэтому сложно судить. Тони кивал невпопад, не в силах отвести взгляд от длинных маховых перьев. Трепет, который он испытывал, выходил за любые рамки. Барнс спал спокойно, позволяя осмотреть своё сокровище от и до. Поначалу Тони думал, что крылья у него однотонные, но быстро понял, что ошибся: кроющие перья были и впрямь чёрными, равно как и пух меж лопаток, но маховые — нет. По всей длине они отливали глубоким тёмным индиго. Издалека вряд ли бы удалось различить, но здесь, да ещё и в свете больничных ламп, цветовой переход казался кричаще-ярким, особенно на стыке первостепенных и второстепенных перьев (спасибо знаниям со времён проектировки костюма Сокола). — Босс, — зовёт Пятница, вынуждая Тони мысленно вернуться из медотсека в родные пенаты, — капитан Роджерс ожидает у двери. — Впускай. Короткое движение ладонью — и отрывки из диссертаций и учебников уменьшаются, уплывают куда-то в сторону. Тони делает глоток успевшего остыть кофе и разворачивается на стуле, чтобы кивнуть Стиву. — Какие вести с полей, Кэп? — спрашивает он, заводя руку за спину и стягивая с верстака очередной инструмент. Стив трёт переносицу, а потом устало выдыхает: — Ещё спит. Температура спала, давление в норме, так что... — он пожимает плечами, до сих пор облачёнными в ткань костюма, и выглядит при этом так, будто несколько дней не смыкал глаз. — Тебе бы тоже не помешало поспать. Видок ещё тот. — Ну, если о необходимости сна мне говоришь ты, то дело и впрямь серьёзное, — Стив улыбается уголком губ, взгляд становится теплее, мягче. Тони фыркает: — Сам в шоке. Повисает пауза, во время которой один из них утыкается носом в чашку, а второй неспешно бродит по мастерской, явно не зная, куда деть руки. Тони, следя за тем, как Стив нарезает круги в довольно небольшом пространстве, не выдерживает: — Ты видел, как это произошло? — Нет. — Стив, снова хмурясь, упирается плечом в один из стеллажей, где хранятся забракованные детали брони. — Я в тот момент отвлёкся на твою очередную попытку самоубийства. Тони выразительно выгибает бровь, но получает такой строгий взгляд, что сидеть и смотреть снизу вверх становится некомфортно. Чёрта с два он признает свою вину. — О чём ты думал? — спрашивает Стив, качая головой. — О людях. О завалах. О чизбургерах. Всего понемногу, знаешь ли. — Ты мог пострадать. — Но не пострадал. На мне вообще ни царапины. К чему эта выволочка, Кэп? Слишком много эмоций. — А у тебя на эмоции аллергия, да, Тони? Можешь покрыться сыпью и умереть, если примешь в расчёт чужие переживания. — Я не… — «не хочу твоих переживаний» чуть не срывается с губ, но Тони вовремя себя останавливает, чтобы не напороться на очередную лекцию о том, как важна его безопасность и важен он сам. Это просто… слишком. — Стив, всё закончилось хорошо. Ты здесь, я здесь. Все целы. С этим трудно поспорить, ведь на Тони и впрямь ни царапины. Здание, схлопнувшееся как карточный домик, рухнуло за считанные секунды, и он успел вылететь из него в самый последний момент. Сейчас это кажется таким далёким и нереальным — будто и не было вовсе, но стоит вспомнить падающие куски бетона, грохот, пробирающий до костей, и пыльное марево перед глазами, как в груди неприятно ноет. Тони, сам того не замечая, потирает реактор костяшками пальцев. — Ты мог не успеть, — тихо говорит Стив, вслух озвучивая то, о чём они оба думают. — Всего секунда, Тони. Вот ты маячишь где-то наверху, а вот я слышу ужасный шум прямо в комме и понимаю, что ты там, а рядом никого, и… Боже, ты ведь и вправду не понимаешь, да? — Он сжимает пальцами переносицу, а второй рукой сильнее давит на край стеллажа, говоря на грани слышимости: — Ты… ты ни черта не понимаешь. Вся его поза — напряжение и излом, видеть это просто невыносимо. Тони сглатывает, с трудом поднимается и медленно подходит к Стиву. Второй раз за сегодня он чувствует себя так, словно остался наедине с раненым зверем, который нуждается в помощи. — Стив, — зовёт он тихо, замерев рядом. Нужно бы положить руку на плечо, сжать пальцами напряжённые мышцы — «я здесь, всё нормально» — но Тони не уверен, что это хорошая идея. Прошло почти два года после событий в Сибири и порядка семи или восьми месяцев, как они смогли помириться, поговорив друг с другом словами через рот, как взрослые люди, но это не отменяло дистанции, сохранившейся по сей день. Вроде всё нормально, но… уже не так, как раньше. Тони нравилось притворяться, что обида сгладилась и исчезла, однако, стоило Стиву похлопать его по плечу или попытаться обнять, как внутри всё натягивалось струной — от живота до самого горла. Тони криво улыбался и заставлял себя стоять на месте хотя бы секунду-две, но потом делал шаг в сторону, боясь сорваться в приступ паники или дерьмо похуже. Стив — человек довольно тактильный, с каждым месяцем его прикосновений становится больше и больше. Они безобидные, однако это не мешает сердцу Тони замирать в ужасе и постоянном ожидании подвоха. Ожидании удара. Предательства. Поэтому сейчас он просто стоит рядом, не пытаясь протянуть руку, как сделал бы пару лет назад, и смотрит на светлую макушку, которая из-за положения головы замерла как раз на уровне глаз. — Стив, — снова зовёт Тони, надеясь, что ему лишь послышалось, как прерывисто тот вдохнул, — я не… — Он обрывает себя на полуслове, хмурится. Злость и раздражение подкрадываются незаметно, но бьют точно в цель. — Я не собираюсь оправдываться, окей? Нужно было вытащить гражданских, и ты не хуже меня знаешь, что во время битвы может случиться всякое. Гражданских там, к слову, не оказалось: лишь отлично выполненные кибернетические подделки, в венах-кабелях которых тёк раствор, идеально симулирующий человеческую кровь и дающий ложные показатели для тепловизоров. За что Тони едва не поплатился жизнью. Стив опускает руку, которой до этого сжимал переносицу, и качает головой. — Я говорил вам быть осторожными, чтобы не попасться на обман. — Он выпрямляется и смотрит в упор. — Я приказывал не заходить в здания поодиночке. Вокруг голубых радужек видны паутины капилляров — Стив кажется донельзя уставшим, измотанным. Кажется больным. Тони на силу выдерживает зрительный контакт, не позволяя себе уступить. — Я сделал то, что считал правильным. — Он понимает, что сказал, лишь когда последнее слово срывается с губ, но уже поздно: в глазах Стива вспыхивает боль. — Блядь. Я не… Это не имеет отношения к нам. «Я сделал то, что считал правильным» — фраза, за которую Тони едва не перегрыз Стиву горло, пока выслушивал оправдания насчёт сокрытия информации о смерти родителей. Многим позже, когда они оба остыли и могли проводить в обществе друг друга больше десяти минут и не срываться на крики, на эту фразу было наложено табу. Табу, кстати, было обоюдным, потому что Тони старался и, намеренно издеваясь над Стивом, сцеживал яд при любой удобной возможности (— Ты ослушался моего приказа во время миссии! — Я сделал то, что считал правильным. — Ты ушёл с общей частоты, не спросив моего разрешения. — Я сделал то, что считал правильным. — Ты… Ты заблокировал мой код доступа в мастерскую? — Я сделал то, что считал правильным. У тебя с этим какие-то проблемы, Кэп?). Стив смотрит разбито, затравленно, потому что Тони одной неосторожной фразой прошёлся по всем натоптанным мозолям. — Это не имеет отношения к нам, — повторяет Тони, стараясь не обращать внимания, насколько двояко звучат его слова. Слишком тонкий лёд, на который нельзя ступать. Стив вглядывается в его лицо несколько долгих секунд, пытаясь найти подтверждение внезапной честности. Тони действительно не врёт: сам рад, что больше не жаждет причинить боль. Злость и ненависть, которым, казалось, не будет конца и края, всё-таки смогли уйти, оставив хлипкие нервные клетки доживать свой и без того короткий век. — Спасибо, — тихо говорит Стив, и Тони решает не уточнять: здесь лёд ещё тоньше. Он уже собирается махнуть рукой — «всё нормально» — и развернуться, чтобы уйти, но Стив его опережает: подаётся вперёд и сгребает в объятия. Это происходит настолько неожиданно и резко, что кровь застывает в жилах. — Пожалуйста, будь осторожнее, — просит Стив. Его дыхание щекочет ухо, а нос задевает висок. — Пожалуйста. Боже. Боже, блядь. Тони замирает каменным истуканом, игнорируя волну мурашек от прикосновений и слов. В это объятие Стив вкладывает всего себя: оно отчаянное, голодное, жаждущее — будто он пытается компенсировать всю дистанцию, которая была между ними так долго. Тони на силу пропихивает воздух в лёгкие, буквально заставляя тело работать, и осторожно кладёт одну руку на спину Стива. Тот, ощутив прикосновение, замирает. — Всё в порядке, Кэп, — говорит Тони не своим голосом, не зная, что конкретно имеет в виду: переживания Стива или его объятия. Или своё отношение к такому проявлению чувств (об этом лучше не думать). — Но если ты меня сейчас не отпустишь, я задохнусь. Тот моментально разжимает руки и делает полшага назад. — Прости за это, — он усмехается, потирая и без того красную шею. — День выдался какой-то сумасшедший: сначала эти странные роботы, потом ты, следом Баки… Чувствую себя так, будто не спал со времен войны. Тони кивает, цепляет на лицо ухмылку: — Да, денёк на редкость отстойный. — Он подходит к кофемашине, стараясь не обращать внимания, что те места, к которым прикасался Стив, до сих пор эфемерно горят. — Кофе будешь? Стив улыбается: — Не лучший способ снять напряжение. — Пф-ф, говори за себя. Пальцы давят нужную кнопку, раздаётся приветливый писк механики. Когда вторая (последняя, кстати) чистая чашка наполняется до краёв, Тони с тоской думает, что стоит освободить шкафчик под такие нужды. Он забирает кофе и, повернувшись, упирается бедром в столешницу, которая в мастерской может быть как кухонной стойкой, так и рабочим пространством — в зависимости от хлама на верстаке. — Ты когда-нибудь видел крылатых людей? — спрашивает Тони, сглаживая висящую в воздухе неловкость и вместе с тем утоляя любопытство. Стив прислоняется к стене, скрещивает руки на груди. — Да, в Бруклине по соседству с нами жила такая пара. Они оба были немолоды, лет по пятьдесят, но всё равно энергичные, весёлые — приятно посмотреть, — в его голосе появляется тепло. — Джон и Ребекка Льюис. Когда они ссорились, миссис Льюис выбрасывала его вещи на улицу и закрывала дверь на замок, и тогда Джон звал крылья из эфира. Он подлетал к их окну на третьем этаже и зависал так минут на двадцать, чтобы они могли продолжать спорить через стекло. Это всегда выглядело очень... забавно, даже мило. Но потом началась война, и Джона призвали на фронт. — Он ведь был в возрасте? — Да, но крылья... Комиссия посчитала это важным стратегическим преимуществом. В то время такие люди были на вес золота и призывались в обязательном порядке. Хорошо хотя бы, что это не касалось женщин. — А что стало с миссис Льюис? — Точно не могу сказать, но с тех пор, как Джона забрала война, её крылья не покидали эфир. От этих слов в горле появляется ком, и Тони сразу запивает его кофе. Он слышал много бредовых историй об истинных парах (каждый десятый фильм для подростков так или иначе с этим связан), но одно дело — выдумки масс-медиа, а другое — реально существующие люди. — Надеюсь, Барнс будет в порядке, — говорит Тони, и лицо Стива вытягивается от удивления. Не самая приятная реакция. Хочется едко выплюнуть: «А ещё я ем младенцев на завтрак», но Тони старается не подливать масла в огонь и потому лишь хмыкает злобно-устало: — Что? Возможно, в наглядном виде их с Барнсом общение обошло Стива стороной (хоть и не специально, просто... само как-то получилось) — да, допустим, но эти Чип и Дейл родом из сороковых наверняка обсудили тему «Ты Теперь Дружишь С Тони?» сто тысяч раз. Должны были. Ведь так? — Боже, Стив, хватит думать, будто я сплю и вижу, как бы испоганить ему жизнь. — Я не… — Брось, — он закатывает глаза, — у тебя на лице всё написано. Стив несколько секунд молчит, а потом серьёзным голосом произносит: — Если бы ты и впрямь умел читать всё, что написано у меня на лице, ты бы многому удивился, Тони. Слова не просто звенят двойным дном — они орут истеричным фальцетом, но Тони чувствует, что не готов к откровениям. Какими бы они ни были. — В общем, мы с Барнсом давно всё уладили, — говорит он, возвращая беседу в нужное русло. Стив морщится — то ли от смены темы, то ли самих слов — и неубедительно кивает: — Рад это слышать. Тони хмыкает: — Ты мне не веришь. — Какая разница, что я об этом думаю? — О, и вправду. Ведь проблемы с доверием ещё ни разу нам не вредили, да, Роджерс? Это удар ниже пояса. Это, блядь, просто подло, и Тони знает, но не может себя остановить. Злость снова наполняет от макушки до пяток, и непонятно, какого чёрта всё сводится к ссоре, если он просто хотел поговорить о Барнсе и крылатых людях. Его агрессия не вызвана самим Стивом или их невесёлой историей, но… — Тони, зачем? — спрашивает Стив убийственно-спокойно, как осужденный преступник, уже смирившийся с плахой. — У меня к тебе тот же вопрос, — выплёвывает Тони. — Зачем ты делаешь вид, что знаешь лучше меня, Стив? Что можешь снисходительно закрывать глаза на то, в чём я якобы ошибаюсь? — Я не… — Ты — да. Ты, блядь, да. — Пальцы впиваются в кружку, становясь такими же белыми, как и керамика. — Ты не знаешь, сколько дерьма мне пришлось переварить, чтобы перестать ненавидеть Барнса, чтобы признаться самому себе, что не он убил родителей, а Гидра. Что оружие не несёт ответственности за человека, который делал из него выстрел, — голос Тони низкий, но твёрдый, каждое слово — удар. — Ты и понятия, блядь, не имеешь, как легко было винить его во всём, жаждать расплаты и каждый грёбаный вечер представлять сотни и сотни способов, как… Тони обрывает себя, не позволяя закончить фразу, пропитанную ядовитой злобой. Он на секунду закрывает глаза и выдыхает через нос, прежде чем продолжить. — Я приложил охуеть сколько усилий, Стив, чтобы выбраться из этого дерьма. Но ты хочешь свести всё на нет своим недоверием. — Если бы ты простил Баки, это не зависело бы от… — Оно и не зависит! — рявкает Тони, не сдержавшись. Сердце срывается в бешеную пляску, наполняя жаром всю грудь. — Моё решение его простить не зависит от твоей веры, Роджерс. Но я не позволю тебе снисходительно закрывать глаза на то, в чём я якобы неправ. — Чего ты тогда хочешь, Тони? Похвалы за усилия? Благодарности за… адекватность? Он уже открывает рот, чтобы выдать что-то саркастичное, но замирает, переваривая слова Стива. — Знаешь, вообще-то да, было бы неплохо, — отвечает Тони, довольствуясь тем, как Стив в изумлении поднимает брови. — Как насчёт «молодец, что справился со всем этим, Тони»? Или «спасибо, что позволил нам здесь жить, Тони»? Или «спасибо, что продолжаешь прокачивать нашу экипировку, Тони»? Между ними повисает напряжённая пауза, пока Стив хмурится и явно собирается с мыслями. Надеясь закончить неприятный разговор, Тони машет свободной рукой, в которой не зажата чашка: — Забей, Стив. Перестань думать, что знаешь меня лучше, чем я сам. Это единственное, чего я хочу. — Ты... изменился, — говорит Стив, и, несмотря на недавнюю перебранку, в его голосе различимо тепло. Тони делает глоток кофе и безразлично пожимает плечами: — У меня был хороший психотерапевт. — Правда? — Разумеется. — Он решает не уточнять, что первые беспробудные месяцы после Сибири этого психотерапевта звали Джек Дэниэлс, потом — Пеппер, а ещё позже — Очень Злая Пеппер, а под конец — Роуди, который, конечно, страшен в гневе, но в беспокойстве и заботе — вообще полный пиздец (из серии «сопротивление бесполезно»). — А теперь извини, у меня много работы. Дверь за Стивом закрывается абсолютно бесшумно. Тони занимает привычное место за верстаком и легонько ударяется лбом о металлическую поверхность. А потом ещё раз. И ещё. Отлично поболтали, почаще бы так.***
Дни после стычки со Стивом проносятся слишком быстро, и Тони оказывается не готов к традиционному киновечеру. Он бросает взгляд на электронный календарь, пока читает почту Старк Индастриз, и с удивлением понимает, что уже наступила среда. Пока за окном только полдень, но через пару часов все соберутся в гостиной, чтобы посмотреть какой-нибудь фильм. Можно не идти. Можно отсидеться в мастерской, сослаться на занятость или вообще не искать оправданий. Но Тони не хочет прятаться в собственном доме. Если Стиву будет некомфортно находиться рядом — что ж, это исключительно его, Стива, проблема. Злости нет: она испарилась, как только они разошлись по разным комнатам (точнее, как только один из них свалил). Тони остыл довольно быстро, потому что слова Стива перестали быть иглами под ногтями. Да, они обжигали, но не проникали глубоко, а раны, ими оставленные, затягивались почти сразу. Это не могло не радовать. В большинстве случаев они со Стивом уживались в одном пространстве вполне мирно, но порой коса находила на камень. Возможно, в этом не было ничего плохого. Возможно, думал Тони, они просто возвращались к привычному общению, которое не обходилось без ругани и споров. И всё станет ещё лучше, когда поводом для стычек будет что-то, связанное с бытом или командой. Что-то, не касающееся Сибири. Тони не относился к тем людям, для которых стакан наполовину пуст или наполовину полон, — он просто хотел, чтобы в стакане был виски, и считал, что ходить на цыпочках — не показатель здоровой дружбы, в отличие от привычных когда-то ссор. Он даже успел по ним соскучиться. Немного. И вот сейчас, соскребая себя с кровати и направляясь в кухню, Тони понимает, что не стоит придавать большого значения мелочам. Это его дом, Стив его... друг, а в холодильнике — его пицца. Пицца, конечно, общая, но не в этом суть. Он имеет право чувствовать себя комфортно и безопасно. Удивительно, но события в Сибири, перемоловшие в труху и выплюнувшие бесформенной кучей, всё-таки сделали Тони сильнее. Уровень недоверия, правда, достиг новых высот, но это уже другая сторона медали. Из кухни не доносятся голоса, да и в целом слишком тихо. Тони почти уверен, что будет есть в одиночестве, а потому удивлённо замирает на пороге, увидев Стива. Тот сидит за столом, подёргивая нитку чайной заварки, скрытой в большой кружке с буквой «А» на боку. — Салют, Кэп, — говорит Тони спустя секунду, заставляя себя войти. Стив, буравящий стол задумчивым взглядом, вздрагивает. — Привет. Извини, я тебя не заметил. Тони усмехается по пути к холодильнику: — Да уж, нечасто такое слышу. Тем более от суперсолдата. Стив молчит, но оборачивается на возню позади себя. — Проголодался? — Хотел перехватить что-нибудь перед киновечером. Пицца кончилась? — Да, Питер заходил. Они одновременно усмехаются. Тони закрывает дверцу холодильника и садится на стул рядом со Стивом. В голубых глазах беспокойство горит неоновыми буквами, поэтому он просто берёт кружку (с чаем, боже, какая мерзость) и делает глоток — «да, у нас всё в порядке, не переживай, видишь же, я пью из твоей кружки». Стив всё понимает и благодарно улыбается, но Тони знаком с ним достаточно, чтобы наивно верить, что они не обсудят событие двухдневной давности. — Прости, что был груб, — говорит Стив. Он кладёт руку на стол совсем рядом с рукой Тони, но не касается её. — И ты прав: я не могу вести себя так, словно знаю тебя лучше, чем ты сам. Однажды это плохо кончилось, но я умею учиться на ошибках. Их ладони очень близко — можно почувствовать тепло, исходящее от кожи Стива. — И, конечно, я благодарен за всё, что ты сделал, — продолжает тот мягким, негромким голосом. — Я не знаю человека радушнее и вместе с тем сильнее, чем ты, Тони. На самом деле Стив сто тысяч раз извинился и поблагодарил, когда команда вновь собралась под одной крышей. Просто в тот момент Тони ещё не был в порядке, не был самим собой, и к его речам отнёсся как к белому шуму. Сейчас, придя в относительную норму, он хотел знать, видеть подтверждение, что Стив был искренен и делал всё не ради примирения, а потому что не мог иначе. — Порядок, Стив, — говорит Тони, стараясь не поддаваться чувствам. Тот слабо усмехается: — Я уже начал бояться, что всё стало хуже. Снова. — Не думаю, что тепличные условия и хождение на цыпочках — это про нас. — Стив вопросительно выгибает бровь, потому приходится пояснить: — Мы постоянно ссорились и спорили, а потом искали компромиссы, и это нормально. Между нами было многое, но не деловая вежливость. Рука Стива придвигается ближе, а потом и вовсе накрывает ладонь Тони. — Ты прав. Между нами было многое. И я рад, что это общение не закончилось. Голос пропитан теплом. Это тепло таится и в глазах, и в изгибе губ — лицо Стива кажется светлее и моложе, чем обычно, будто он наконец-то сбросил с плеч груз сомнений. Поэтому Тони зеркалит улыбку и позволяет прикосновению задержаться на своей коже. Они просто сидят и смотрят друг на друга, как два идиота, но Тони впервые за долгое время ощущает такое непоколебимое спокойствие — всё равно что вернуться домой. И пусть стена недоверия не рухнула в одночасье, но в ней сдвинулась пара кирпичей. — Мило, — раздаётся сухой голос откуда-то сбоку, и Тони вздрагивает, тут же высвобождая руку. — Мне в другой раз зайти? В дверях стоит обнажённый по пояс Барнс. И если взгляд Тони прилипает к подтянутой груди и рельефному прессу, нагло гуляет по ключицам и рукам, а потом опускается к тонкой тёмной дорожке, тянущейся от пупка вниз, к паху, то кто его осудит? Барнс опирается плечом о косяк, одна нога слегка согнута в колене — поза непринуждённая, расслабленная. И ему вроде как совсем не мешают роскошные крылья за спиной, которые слегка примялись с одной стороны, вторя положению тела. Тони гасит неуёмное желание встать и поправить перья. Он знает, что не посмеет прикоснуться к ним — как и никто другой, кроме самого Барнса и его истинной пары (и, может быть, Стива), — и это отзывается горечью на кончике языка. Тони с детства был любопытным, и сейчас подушечки пальцев буквально покалывает от неуместного «хочу-хочу-хочу». — Баки! — радостно восклицает Стив, поднимаясь на ноги. Он подходит к Барнсу, чтобы осторожно обнять. — Врачи тебя уже отпустили? — Да, вроде того. — Правда? — Тони щурится, делает ещё один глоток отвратительного чая. — Забавно. Когда я заходил сегодня утром, никто о выписке не говорил. Стив переводит удивлённый взгляд с него («Ты правда навещал Баки?») на Барнса («Ты сбежал из-под надзора врачей?»), но, слава богу, молчит. Барнс пожимает плечами, никак не комментируя намёк на бесстыдную ложь, и отодвигает стул, но в последний момент будто передумывает и идёт к кофемашине. Тони пялится на него во все глаза, улучив возможность полюбоваться крыльями со спины. — Как ты себя чувствуешь? — спрашивает Стив, возвращаясь на своё место. — Сносно, — бросает тот из-за плеча. — Но дико хочу есть. У нас осталась пицца? — Нет, Паркер забегал. — Прожорливое членистоногое, — беззлобно ворчит Барнс, оборачиваясь и отпивая из белой кофейной чашки. А Тони в этот момент думает, что им пора сменить рацион, раз даже Барнс, два дня провалявшийся в медотсеке, первым делом спрашивает о пицце. Они вообще питаются чем-нибудь, кроме фастфуда? Не хватает Клинта с его домашней стряпнёй. — Могу вам что-нибудь приготовить на скорую руку, — говорит Стив. — Через полчаса у меня назначен видеозвонок с Фьюри, но до тех пор успею сделать яичницу или сэндвичи. Барнс продолжает стоять рядом с кофемашиной, поглядывая из-за чашки, в которую то и дело опускает нос. Терпение Тони маячит на кончике иглы — настолько ему хочется расспросить о крыльях. «Ты расправлял их?», «какой размах?», «ты пробовал взлететь?», «это больно?» — и ещё миллиард подобных банальностей, которым любой, недавно вылезший из лазарета, вряд ли обрадуется. — И зачем Великий и Ужасный хочет тебя видеть? — спрашивает Барнс, наблюдая, как Стив достаёт из холодильника яйца и молоко. Из-за своего сталкерства Тони отвлёкся от разговора. Приходится мысленно отмотать на пару минут назад, чтобы понять, о чём речь. Фьюри. Видеозвонок. Да, точно. Стив не торопится с ответом, методично разбивая яйца над глубокой пластиковой миской (Тони даже не знал, что у него в кухне такая есть) и добавляя в них немного молока. Он сгребает скорлупу, выбрасывает её в мусорное ведро под раковиной, а затем достаёт венчик и только после этого говорит: — Надо обсудить ситуацию с твоими крыльями. Понять, как быть с общественностью, когда пресса всё разнюхает, и выстроить стратегию на ближайшие бои, если тебе необходим отпуск, чтобы… — венчик в его руке ненадолго замирает, Стив пожимает плечами, стараясь скрыть смущение. — Чтобы, ну, наладить связь. Со своей парой. На этом моменте терпение Тони лопается как мыльный пузырь (он и так держался бесконечно долго) и выливается во вполне логичный вопрос: — Ты уже виделся с ней? Барнс замирает на несколько секунд, пока не понимает, что Тони обращался к нему. — С кем? Что значит «с кем»? Тишина разбавляется шипением сковороды, на которую Стив вылил яичную смесь. — С твоей истинной. Лицо Барнса делается хмурым, вмиг лишается всех красок. Линия плеч становится напряжённой, словно он проглотил жердь, и та застряла поперёк грудины. — Нет. — А когда планируешь? — спрашивает Стив, продолжая орудовать силиконовой лопаткой, а потому не замечая, что температура в комнате упала градусов на сорок и от кое-кого веет арктическим холодом. Барнс напрягает желваки. Это не должно казаться красивым, но всё равно кажется, и Тони рад, что никто из них не умеет читать мысли и не знает о его не к месту разыгравшемся либидо. Шипящие звуки становятся тише: омлет готовится довольно быстро. Стив уменьшает мощность конфорки, накрывает сковороду крышкой и оборачивается, чтобы тут же наткнуться на угрюмого Барнса, который смотрит исключительно в свою чашку. — Я не планирую, — говорит тот холодно. — Эта тема закрыта. — В каком смысле? — спрашивает Стив неуверенно, будто подумал, что ему просто почудилось. Тони и сам так подумал, потому что… Нет, серьёзно, что за бред? — В прямом, — Барнс хмыкает как-то устало, почти вымученно, опускает чашку на кухонную тумбу. Он скрещивает руки на груди (рельеф плеч становится ещё острее, отчётливей, и Тони с трудом отрывается от этой красоты), а потом впирает в Стива упрямый взгляд: — Это моя истинная пара, так? Ситуация никого из вас не касается. Не лезьте. И хоть он говорит во множественном числе, всё равно ясно, что слова обращены к Стиву, потому что больше никто в здравом уме не посмеет перечить бывшему Зимнему Солдату (от которого Барнс перенял не только умение делать смоки-айз, но и слоновью непрошибаемость, хладнокровие и настолько пугающую энергетику, что иногда пронимает даже Наташу). — Бак, — Стив поджимает губы и качает головой, — ты не можешь просто взять и… притвориться, что ничего не произошло. Так нельзя. Барнс небрежно пожимает плечами: — Льзя. Тони изо всех сил старается не вмешиваться, а ещё не замечать, насколько горячим выглядит сочетание крыльев и голой кожи. Господи-блядь-пиздец, это и вправду чертовски невероятно. Но абсолютно не к месту. «Абсолютно не к месту», — мысленно повторяет Тони, переводя взгляд на безопасно-одетого Стива. Упрямство Барнса кажется детским и неоправданным, но всему ведь должна быть причина, так? — Это даже не смешно, — мрачно заявляет Стив, — и я не пони… Отповедь прерывает шипение со стороны плиты: позабытый омлет даёт о себе знать. Стив вырубает конфорку и отставляет сковороду, чтобы дно начало охлаждаться. Его движения резкие и злые, зато Барнс выглядит спокойным как танк, будто ситуация никоим образом его не касается. Будто... он уже всё решил. Такая фатальность редко означает что-то хорошее. — Эй, херувим, — зовёт Тони, и Барнс словно нехотя переводит на него взгляд. — Она была там, да? Под завалами. У Стива из рук выпадает крышка, но тот ловко её перехватывает на пути к полу — срабатывают суперсолдатские инстинкты. Несколько долгих секунд Барнс неотрывно смотрит на Тони потяжелевшим взглядом, а потом, не говоря ни слова, отворачивается. Он опять шевелит желваками. Линия челюсти становится острее, мышцы на шее напрягаются и тянутся жгутами под кожей. — Боже, Бак… Я не знал, прости. Мне очень… — Хватит. Я уже сказал: это никого не касается, тема закрыта. Тони, несмотря на эмпатию, близкую к нулевой, отчего-то остро резонирует с чужой болью. И не сказать, что ему это особо нравится. К тому же в сочувствии нет никакого смысла: Барнс с ним не настолько близок, как со Стивом. С другой стороны, сам Тони всё же ближе с Барнсом, чем со Стивом. Вот такая интересная, блядь, чехарда. Нет, они не травят задушевные беседы, не делятся секретами в два часа ночи в компании бутылки виски, да и совместного прошлого у них куда меньше, но… Но. С Барнсом проще. Прямой, яростный, не стесняющийся своей боли, равно как и своей жестокости — этот человек до того искренен в том, что ему нравится и не нравится, что внимание Тони сдаётся без боя. Искренность, знаете ли, товар нынче редкий, дорогой, а Барнс — лучший поставщик на рынке. На всё вокруг он смотрит с холодной ясностью, с принятием своих сильных и слабых сторон, и это подкупает, обезоруживает. «Не я убил тех людей, их убила Гидра. Но это не значит, что мне не жаль. Это не значит, что я не хотел бы всё исправить — даже ценой собственной жизни. Особенно этой ценой». Они выбивали дерьмо друг из друга минимум четыре раза (точнее, Тони пытался, а Барнс следил, чтобы он не покалечился в процессе, но если была броня Железного Человека, то бой шёл почти на равных). А потом всё стало немного лучше. И ещё. И ещё. — Тебе нужен отпуск, Бак? — спрашивает Стив, нарушая затянувшееся молчание и вырывая Тони из пучины мыслей. — Чтобы прийти в себя. — Нужен, но по другой причине. — Скулы Барнса становятся острее, а губы кривятся в горькой усмешке: — Я не могу убрать крылья обратно в эфир. Они просто… не слушаются. Висят бесполезным мешком. Тони чувствует, как челюсть норовит опуститься к самому полу, но вовремя обрывает удивление и нытьё. Что с лихвой компенсирует Стив: — Почему ты раньше ничего мне не сказал? Врачи знают? Они делали анализы? Ты пыта… Барнс прерывает его поднятой ладонью. — Не наводи панику, окей? Врачи в курсе. Назначили физиотерапию, буду ходить день через день, как послушный школьник. Может, крылья вернутся в норму и свалят обратно в эфир, а может, и нет. В любом случае мне понадобится немного времени, чтобы привыкнуть к этому. К чему «этому» он не уточняет: к (гипотетической) смерти пары, к непослушным крыльям, к невольной беспомощности. Теперь, кстати, понятно, почему Барнс замер истуканом: он не способен управлять крыльями в достаточной мере, чтобы, сидя на стуле, комфортно их развернуть (или поджать, или что там ещё). — Как ты сидишь? — спрашивает Тони, и по тихой усмешке понимает, что попал в яблочко. — Никак. Либо стою, либо ложусь на живот. Поэтому киновечер сегодня пройдёт без меня. Стив наконец отмирает: раздаётся негромкий звон посуды, глухой стук лопатки о дно сковороды. Он делит омлет пополам, первую порцию ставит на стол перед Тони, а вторую всучивает Барнсу вместе с лежащей сверху вилкой. — Мы ещё поговорим об этом позже, — мягко, но настойчиво произносит Стив и в ответ получает закатывание глаз. — А пока сообщу Фьюри, что тебе нужна пара недель отдыха. Он убирает грязную посуду в раковину, вытирает руки и выходит из кухни, не забыв перед этим слегка сжать плечо Тони вместо прощания. Или вместо «приятного аппетита». Кто ж его знает. Барнс смеряет этот жест странным взглядом, а потом, когда они остаются вдвоём, спрашивает: — У вас налаживается? — Можно сказать и так. Тони жуёт, вспоминая перепалку двухдневной давности, но всё внимание раз за разом утекает к Барнсу и его крыльям: он беззастенчиво пялится на голый торс и охрененные перья, потому что запас хороших манер уже исчерпан на годы вперёд. — Нравится то, что ты видишь? — спрашивает Барнс, и в его голосе отчётливо сквозит усмешка. Стыд Тони атрофировался в глубоком детстве, поэтому он отвечает без тени смущения: — Ещё как. Омлет вышел на славу: сочный, пышный и в меру солёный. Тони замечает, что всё съел, только когда вилка звякает о пустую тарелку, и этот сюрприз нельзя назвать приятным. — Как ты себя чувствуешь? — спрашивает Барнс, подходя к столу и перекладывая Тони половину своей едва тронутой порции. Непонятно, чему удивляться больше: его вопросу или фокусу с едой. Тони по-совиному моргает. — Разве не тебе должны задавать такие вопросы? — он указывает кончиком вилки на торчащие за спиной крылья. — Не я же вступил в ряды небесных воинов. «И потерял истинную пару, толком её не узнав», — невысказанное продолжение так и повисает в воздухе. Уголок рта дёргается в подобии улыбки, хотя ничего забавного в их разговоре нет. Барнс ясно дал понять, что не хочет обсуждать эту тему, но даже с таким раскладом выглядит слишком странно, будто находить истинную пару и тут же её лишаться — каждодневная рутина, не стоящая внимания. Он просто молча пялится (и может делать это, наверное, часами напролёт), поэтому Тони забивает на вялую попытку завести откровенную беседу. Для этого есть Стив. — И всё-таки, — говорит Барнс, не сводя гипнотического взгляда, — как ты себя чувствуешь? — Эм, как обычно? С чего такое беспокойство, Снежный? — На тебя рухнуло здание. — А, это, — Тони отмахивается, принимаясь за дополнительную порцию омлета, — ерунда. Я успел выбраться, ни единой царапинки. Кто, по-твоему, перенёс тебя с этим перьевым великолепием в башню? Экспресс-доставка высшего уровня. Перед глазами на миг встаёт картина пережитого: бетонное месиво, рухнувшие каркасы, скрежет металла и острый укол страха, когда солнечный свет сгинул под завалами многоэтажки. У Тони не было ни единого перелома, даже кровь носом не пошла — и это так остро не сочеталось с испытанным ужасом, что становилось… неловко. Неоправданная паника. Никаких боевых шрамов. — Ты мог не успеть, — замечает Барнс, опасно щурясь и начисто игнорируя заверения, что всё в порядке. — Всего секунда — и мы бы сейчас не сидели на кухне, поедая омлет Стива, и не вели бы этот разговор. Нихера себе дежавю. Тони ощущает привычное раздражение, которое поднимает голову всякий раз, когда кто-то пытается его отчитывать. — Сбавь обороты, Холодное Сердце, — бросает он, отодвигая от себя тарелку. — Стив уже заводил эту тему, причём почти слово в слово, и выел мой мозг чайной ложечкой. Для тебя лакомства не осталось. Барнс снова щурится: — Ну раз Стив это сделал, мне и вправду нет смысла вмешиваться. Он уходит из кухни, не дав шанса на ответ. Впрочем, отвечать особо нечего, но... Какого чёрта? Тони пялится в опустевшую тарелку и задаётся вопросом, как потенциальная выволочка Барнсу за нежелание делиться проблемой и принимать помощь перешла в выволочку самому Тони, который — на секундочку так! — даже не покалечился. И, вопреки всем законам логики, он чувствует вину. Хотя ни в чём, блядь, не виноват. И Стиву на пару с Барнсом следовало бы это признать. Тони со звоном сгружает грязную посуду в раковину: сейчас он слишком зол, чтобы беспокоиться ещё и об этом. Эмоциональные качели — его самый нелюбимый вид транспорта, который всегда быстро и качественно доставляет из точки «Абсолютно похуй» в точку «Покидаю Землю на собственной тяге». Такой себе вектор. Но работа не ждёт. Он уходит в мастерскую, чтобы заняться прокачкой Наташиного костюма и окунуться в привычную рутину. Успокаивающую и надёжную. По пути никто не встречается, и это можно считать небольшим, но приятным бонусом. — Просыпайся, детка, у нас много работы, — говорит Тони, оказавшись в родных стенах, куда запах железа впитался, наверное, намертво. — Всегда здесь, босс. Технически это правда. Он может обращаться к Пятнице из любой точки дома (кухни в том числе), но тут, в мастерской, это кажется гармоничным, задаёт нужный тон. — Чем я могу помочь? — отзывается Пятница, пока Тони делает себе кофе. «Выведи на экраны последнюю модификацию костюма Вдовы», — думает он, но вслух получается совсем другое: — Давай-ка вернёмся к нашей крылатой теме. Тони хмурится и пару раз моргает, пытаясь понять, показалось ему или нет. Перед глазами появляются схемы строения перьев и колонки статистики — нет, не показалось. — Что-то конкретное, босс? Сгорел гараж — гори и башня. — Что происходит после смерти истинной пары? Он выжидает несколько секунд, пока Пятница отфильтровывает информацию, затем смотрит на пару отрывков из книг. Глаза пробегают по сухим, выдержанным в официальном стиле строчкам, но смысл не хочет укладываться в голове. Потому что все источники утверждают, что гибель партнёра приводит к потере крыльев: они сразу перемещаются в эфир, а не остаются висеть «бесполезным мешком», как выразился Барнс. — Что за бред? — ворчит Тони, отбивая пальцами дробь по поверхности верстака. — Покажи сравнение информации этого года и откуда-нибудь из пятидесятых. Он вчитывается в текст и не находит значимых отличий. Может, причина в сыворотке? — Есть данные о крылатых среди людей со сверхспособностями? — Достоверных источников нет. Но много статей из жёлтой прессы. — Ты делаешь мне больно, детка. Он смахивает рукой голограмму экрана и вновь барабанит пальцами по верстаку. Не вяжется. Всё это как-то не вяжется, и Тони распирает от любопытства. — Пятница, — зовёт он, дотянувшись до напильника и начав с ним играть, — Снежный Король изучал какие-нибудь отчёты о прошлой битве? — Да, босс. Мистер Барнс запрашивал список погибших. Дерьмо. Может, и вправду не стоит лезть в это? В кои-то веки наступить на горло неуёмному, а главное, неуместному любопытству и не бередить свежую рану? Но Тони знаком с собой слишком долго, чтобы верить, что у него это получится. — Он проводил дополнительный поиск по какому-нибудь из имён? — Нет. Хм. Странно. — Останавливался на ком-нибудь дольше, чем на других? — Нет, босс. Просто изучил список. — Что же ты скрываешь? — тихо спрашивает Тони, продолжая играть с напильником на манер обычной ручки — вертя его между пальцами. Помолчав, говорит уже громче: — Покажи мне записи с камер во время битвы. Фиксация на Барнсе. Материала оказывается негусто: Тони постоянно носился туда-сюда, соревнуясь с Клинтом в количестве сбитых роботов, и в объектив брони мало кто попал. Уличные камеры тоже не особо помогли: основная их часть вышла из строя одновременно с завалами столбов, последний кадр, где был виден Барнс — за пару мгновений до того, как Тони влетел в злополучную многоэтажку (красное пятно на фоне близко стоящего Барнса, одетого в чёрное от ключиц до пят). И всё. Даже дроны охочих до сенсации журналюг не принесли толку, потому что в большинстве своём снимали Халка и скачущего как сайгак Капитана. — Итак, — тянет Тони, откладывая напильник в сторону, — мы в тупике. Чёртов Барнс со своими чёртовыми крыльями. Сам спокойно жить не может и другим не даёт.***
Одержимость и Тони с малых лет ходят рука об руку, поэтому для него не становится сюрпризом, когда загадка Барнса проскальзывает первой мыслью поутру и последней на сон грядущий. А ещё пару раз в течение дня. Пару сотен раз. Ему одинаково интересно, что стало с истинной Барнса (и почему он от неё отрёкся, если дело не в гибели) и как там поживают роскошные крылья. Эта тема должна казаться позитивной: предназначенный тебе человек, настоящая пара, судьба — чем не подарок свыше? Счастье вроде как гарантированно, да только на счастливого Барнс не похож. И сколько в этом... сколько в этом настоящего? Может, думает Тони, эти вопросы пустые и дело в зависти. Нельзя судить, насколько система работает (или не работает), когда нет других примеров перед глазами. Как и любого футуриста-изобретателя, Тони завораживает новое, редкое и необычное. Вся эта концепция — словно странный деликатес: не поймёшь, росло оно на дереве или ползало, сладкое или солёное, есть ложкой или вилкой — но всё равно интригует, хочется попробовать. Что ж. Попробовать ему явно не удастся, поэтому остаётся смотреть, как едят другие. Тони подглядывает за физиотерапией (его башня, его медотсек, его камеры, так что отвали, голос разума), и это плавно превращается в любимое телешоу, каждый выпуск которого он ждёт с азартом и предвкушением. Дела у Барнса идут неважно. Нет, он послушно исполняет указания врачей, позволяет им расправлять крылья затянутыми в перчатки руками (у Тони дыхание спирает всякий раз, когда удаётся разглядеть эту картину), пытается напрягать мышцы — до сжатых кулаков и стиснутых челюстей, — но это не помогает. Крылья остаются безучастными, не слушаются, не шевелятся. Иногда их сводит спазмом, и в такие моменты Барнс надрывно стонет, его лоб покрывается потом. Потенциал, который хранят в себе крылья, выходит боком, действует сам против себя, причиняя боль. И никто из приглашённых специалистов не может помочь — они лишь массируют его мышцы снова и снова, разгоняют кровь, разминают суставы. Вот и сейчас Барнс ловит очередную судорогу и срывается на крик. Звук повергает в шок, и все синхронно шарахаются в сторону: врачи от Барнса, а Тони — от монитора. Стул предательски кренится, и в итоге он валится спиной назад. Меж лопаток врезается какая-то железяка, которую Тони забыл убрать из-за нового выпуска «Крылатого Снежного Короля», и его болезненный стон вторит стону Барнса. Он кое-как перекатывается набок и едва дышит, смаргивая злые слёзы. Дубина снимается с привычного места: подъезжает, мерно жужжа, а потом оттаскивает в сторону металлический поршень, на который Тони так неудачно приземлился. Проходит ещё секунд тридцать, прежде чем боль в спине снижается до отметки «терпимо». Он поднимается на колени, затем выпрямляется в полный рост и сводит лопатки, проверяя, не сломал ли чего. — Детка, это была карма? — спрашивает Тони, но Пятница тактично молчит, не желая участвовать в его безумии. Тогда он ворчливо добавляет: — Карма — та ещё сука. Остаток дня уходит на ленивое размышление о том, как облегчить Барнсу жизнь: он до сих пор не может нормально сидеть. Когда пытается сдвинуть крылья рукой или упереться ими в диван, его пронзает вспышка боли, и чем дальше, тем хуже. Не помогают даже высокие барные стулья: поначалу Барнсу на них комфортно, но спустя пару минут начинает ныть спина, и всё привычно кончается спазмом. А ещё надо что-то делать с одеждой. Голый торс, конечно, чертовски горяч, но у Тони скоро разовьётся косоглазие, если он и дальше продолжит пялиться на Барнса и себе под ноги одновременно. Отличная идея — как и все отличные идеи в этом мире — приходит примерно в три часа ночи. — Вставай, детка, — говорит Тони, хлопнув в ладоши (и плевать, что свет включается автоматически). — Папочка хочет работать. Он быстро накидывает 3D-модель: деталей мало, никаких научных выкрутасов, но это даже к лучшему. Тони часто работает головой, прибегает к помощи механической сборки и потугам Дубины и Лапы-растяпы, но сейчас ему приятно запачкать руки. Лишь простой, донельзя банальный физический труд. Море деревянных опилок, запах кожи и клея, холод металлических креплений — в редких случаях простота и обыденность завораживают, и сегодняшний вечер (точнее, ночь) как раз из таких.***
— Ты сделал, прости, что? — спрашивает Барнс, недоверчиво щурясь, будто ожидает, что Тони рассмеётся и крикнет: «Шутка!» — Стул. Персональный стул. Для тебя и этих двух красавчиков, — Тони взглядом указывает на крылья, а потом подмигивает им, словно те могут оценить. — У любого Высочества должен быть свой трон, так? Пошли. Тебе понравится. Неловкость прошлой нелепой ссоры остаётся позади, и Тони рад, что у Барнса, в отличие от Стива, нет привычки обсуждать каждый спор. Они заходят в мастерскую: Тони пружинисто и нетерпеливо, а Барнс с опаской (что смешит и оскорбляет в равной степени). В центре стоит стул, скрытый плотным балдахином, который никак не тянет на подарочную упаковку: это одна из рабочих тряпок, на которой Тони обычно лежит, ковыряясь под костюмом. Он сдёргивает её на манер фокусника, срывающего скатерть с заставленного посудой стола, и восклицает: — Та-дам! Брови Барнса живописно выгибаются. Он подходит к стулу, специально сконструированному для него, проводит пальцами по мягкому сиденью. — Выглядит… необычно. Тони подбирается ближе и замирает рядом с его плечом, надеясь ненароком коснуться крыльев, но всё же не преступая черту. — Похоже на спортивный тренажёр. — Ага. Или на массажный стол. Каждый из них по-своему прав: конструкция с высоким сиденьем и наклонённой спинкой, которая на самом деле предназначена для груди, в целом смотрится так, будто к высокому табурету приделали диагональную опору в виде буквы «Т». — Что это? — спрашивает Барнс, указывая пальцем на мягкую подставку на верхнем конце «спинки», а спустя секунду угадывает сам: — Для подбородка? — Да. Я подумал, что это может сработать. Наклонишься вперёд, упрёшься грудью и подбородком, и тогда спина не будет в напряжении, а значит, крылья не сведёт судорогой. Промежуточный вариант между стоянием и лежанием на животе. Помолчав пару секунд, Барнс кивает, повторяя слова Тони: — Может сработать. Он поворачивается к нему всем телом и внимательно смотрит в лицо. В уголках губ таится намёк на улыбку. — Ты не обязан был этого делать. — Знаю. Но я хотел. Барнс слегка склоняет голову набок и улыбается уже открыто, обнажая зубы: — Спасибо, Тони. …Воу. Имя, впервые сорвавшееся с губ, пробирает до мурашек, и Тони запрещает себе думать об этом. Да ему бы и не удалось, потому что в следующее мгновение Барнс закидывает руку на плечо и притягивает в объятия. А вот это уже действительно «воу». Тони пялится в изгиб крыла, ничего не видя за его тёмным маревом — и это охереть как круто. Он, не мешкая, поднимает руку и кладёт её на обнажённую спину Барнса, стараясь не задеть те места, откуда выходят крылья (не только из-за рамок приличия, но и боясь причинить боль). От перьев исходит какой-то странный запах — то ли свежести, то ли... холода: словно стоишь на вершине горы, дышишь морозным воздухом. Пальцы жадно гладят, и Тони закусывает губу, чтобы не застонать: неприкрытая кожа Барнса, их неожиданные объятия, бархат перьев — он готов умереть от сенсорной перегрузки прямо сейчас. — Прости, — хрипит Тони, понимая, что не имеет права трогать его крылья, — я не… Окончание фразы застревает в горле. «Я не специально»? Бред. «Я не хотел»? Бред вдвойне. Тони готовится убрать руки и сделать шаг назад, но Барнс вдруг расслабленно выдыхает. — Ничего, всё в порядке. Можешь считать это платой за чудо-стул. Приходит черёд Тони напрягаться. — Послушай, — говорит он слегка нервно, — ты же понимаешь, что не обязан? Я не для этого его сделал. — Знаю. Но я хочу, — отвечает Барнс, копируя их диалог минутной давности. Они всё ещё стоят в обнимку, что чертовски странно, но Тони не готов прерывать этот миг: он осоловело смотрит на левое крыло, касается пальцами перьев возле лопаток. Барнс спустя секунду поднимает вторую руку и кладёт её на спину Тони, зеркаля положение их ладоней. — Всё нормально, — негромко говорит он, прижимаясь бионикой через ткань футболки, — можешь трогать их. Я тебе доверяю. От подобного разрешения почти подкашиваются колени: Тони чувствует себя так, будто ему снова семь и он получил безлимитный билет на все карусели Диснейленда. Он хочет что-то сказать, но вместо этого стонет от боли, когда ощущает давление на собственные лопатки. — Чёрт, извини, — говорит Барнс, тут же размыкая объятия и делая полшага назад. — Бионика слишком холодная. Как не вовремя. Как это всё, блядь, не вовремя. Каждый палец покалывает от потери мягкости и тепла, но момент упущен. — Нет, дело не в этом, — Тони старается сдобрить голос показным весельем. — Я шандарахнулся спиной на поршень. И плевать, что признание звучит донельзя нелепо, сейчас он не способен размышлять ни о чём другом, кроме эфемерного ощущения перьев под ладонью. — Покажи. — Прости, что? — Покажи ушиб. Так, окей, это уже походит на гиперопеку. В которой никто из них, вообще-то, не нуждается. — Не думаю, что есть какая-то необходимость, Барнс. Тот слегка поджимает губы и щурится, а потом голосом, лишённым эмоций, говорит: — Не называй меня так. — Чего? — Баки. Потренируйся, это несложно. Всего два слога: Ба-ки. Тони от такой наглости едва не давится воздухом, потому что… какого хера вообще происходит? Он сжимает зубы и цедит: — Окей, Джеймс, раз для тебя так важно. Тот сарказм или не понимает, или пропускает мимо ушей (что вероятнее), потому что просто кивает и кривит уголок губ в фальшивой улыбке. — Да, это важно. Спасибо, — он указывает взглядом на стул, рядом с которым они до сих пор стоят, а потом проводит рукой по подставке для подбородка. — Заберу его после физиотерапии. Если ты не против. Ба… То есть Джеймс не дожидается ответа и уходит из мастерской не попрощавшись. Тони и сам не особо чтит этикет, но сейчас это чертовски злит. Что за мудацкая привычка? Всё переворачивается с ног на голову, и это злит ничуть не меньше, чем отсутствие манер. Последние дни наполнены однотипными, предельно тупыми спорами, а ещё — что странно — тактильностью. То Стив со своими вездесущими руками, то Джеймс — не только с руками, но и с крыльями, и Тони не может заставить себя не вспоминать раз за разом, как уютно окунался в их объятия. «Одинаковые. Абсолютно одинаковые, равнозначные дружеские обнимашки», — убеждает он сам себя, заранее зная, что это ложь. Зная, что сердце прыгнет в галоп, стоит холодной бионике снова коснуться его лопаток.