Поймай меня, если сможешь

Первое, что он слышит — редкий звук капающей в лужу воды. Этот звук разносится эхом словно бы в пустом пространстве — но в то же время глохнет, оседая прохладой на коже: Сун Ланю кажется, что он под землей или в затхлом подвале, потому что рецепторы улавливают аромат влажной земли и насыщенный химиозный запах. Сун Ланю очень хочется узнать этот запах, потому что знание о нем крутится на периферии памяти, но больше всего ему хочется пить. В глотке словно разверзлась пустыня и даже импульсивные сокращения глотательных мышц вызывают боль словно при ангине. Глаза категорически отказываются открываться и в какой-то момент он честно пугается, что ему сшили веки. — Уже проснулся? — голос, отчасти восторженный, отчасти насмешливый, доносится словно бы сквозь одеяло, близко и одновременно глухо. — Ты не из тех, кто любит поспать, да, офицер? От этого голоса кровь, стремительно загустев, приливает стрелой к вискам, опоясывая подобно железному обручу и кажется, будто голова, словно переспелый арбуз, вот-вот лопнет. Химиозный запах разделяется на вполне узнаваемые сегменты вроде хлора и бензина, эти сегменты вгрызаются в слизистую оболочку носа так рьяно, будто в ноздри запихнули тампоны, смоченные в этих химикатах. Самый первый и самый здравый импульс — броситься прочь, вырваться из оков и вдохнуть нормального, чистого воздуха, да только все тело словно бы под тонной воды, тяжелое и непослушное. Вода по-прежнему капает где-то в отдалении, но кроме этого раздается щелчок и колебательные, поскрипывающие звуки сверху — лампочка под потолком? — а мельтешение тусклых, прямых лучей усердно пробивается в прорезь сомкнутых глаз. Голос знакомый — Сун Лань вступает в конфронтацию с собственной памятью, тщательно отбрасывая все возможные варианты, чтоб в конце концов ответ, лежащий на поверхности, не оказался ложным. Следующее, что доносится до его ушей — шаги, такие тихие и вкрадчивые, словно шорох кошачьих лап на ламинате, а затем — приближающийся металлический лязг от соприкосновения лезвия с каменной поверхностью стены. Должно быть, от подобных манипуляций появляются искры и, должно быть, именно сейчас у любого нормального человека включился бы инстинкт самосохранения в комплексе с животным ужасом. Но Сун Лань не нормальный человек, он коп с пометкой в личном деле, поэтому возникший было скользкий ком липкого страха он сглатывает вместо слюны и жадно вслушивается в приближающиеся звуки, затаив дыхание от усердия. Руки, связанные за спиной, из-за однообразного положения — как долго? Как давно? — уже давали о себе знать онемением и покалыванием, распространяющимся все выше и выше. Факт остается фактом — он похищен, потому что хотели бы убить — уже бы убили. Цели похищений не то чтобы изобилуют вариантами: выкуп, одержимость, залог безопасности преступника. Выкуп за него просить не у кого, отношений он не заводил уже давно, значит…залог безопасности. Значит, это должно быть его дело. А дел у него сейчас не то чтобы много: два мелких ограбления, разбой и серийный убийца. Вряд ли завсегдатай местных баров и ломбардов возьмется за такое, значит… — Ты, — хрипит Сун Лань непроизвольно, потому что разгадка зажигается перед его померкшим взором тусклой неоновой вывеской. — Ага, — подтверждает голос будничным тоном и, судя по шороху одежды, опускается на корточки. — Я. Но кто же этот «я»? Очертания лезвия — обуха ножа — начинают чувствоваться на внутренней стороне бедра даже сквозь ткань одежды, но Сун Лань не испытывает ни страха, ни беспокойства — лишь отдаленное чувство предвкушения, которое ему очень хочется списать на страсть к раскрытию преступлений. — Кто? — сипло повторяет он, снова сглатывая ком с привкусом горькой желчи и запоздало осознавая, что едва ли услышит правдивый ответ вот так сразу, если вообще его услышит. Собеседник задорно смеется, будто бы польщенный его готовностью идти на контакт. — Ну, так не интересно, — подтверждает он догадки Сун Ланя. — Как насчет короткой игры? Угадаешь кто и я… хм… — собеседник задумался над призовым поощрением или, скорее, сделал вид, что задумался, потому что Сун Лань уверен: у таких не бывает просчетов. —…отпущу тебя живым, может быть? Как тебе такой приз, стоит свеч? Сун Лань не слышит больше никаких звуков — возможно, из-за того, что его рецепторы еще не до конца пришли в норму, но снаружи нет ничего: ни машин, ни метро, ни малейшего скрипа, только будто бы ветер трогает что-то стеклянное там высоко наверху. С другой стороны, возможно, это шум в ушах. — Три попытки, десять минут, — продолжает голос, совершенно не колеблющейся интонацией: точно же, все спланировал заранее, даже диалоги. — Но если проиграешь — я буду очень и очень разочарован, офицер. Горячие тонкие пальцы обхватывают его лицо в районе скул, рывком возвращая голову в вертикальное положение — до этого она оставалась безвольно откинутой назад по мере возможности — и от этого затекшую было шею тут же простреливает болью, под закрытыми веками вспыхивают танцующие искры, а в виски с новой силой впивается железный обруч. С губ срывается беспомощный болезненный стон — позорный, по меркам солдата, но вполне уместный по меркам похищенного гражданского. — Как восхитительно, — тут же как-то почти благоговейно восторгается похититель, словно ребенок, которому достался конструктор лего из лимитированной серии. Кажется, он вот-вот засмеется, но до этого не доходит — похититель цокает языком и шумно вздыхает, позволяя дыханию с запахом дешевых карамелек осесть на чужой щеке. — Десять минут, офицер. Тик-так. — Иначе что? — в животе тянет тревогой и предвкушением, щекочется под ребрами избыток адреналина или, может, чужая близость. Губы шевелятся с трудом, покалывают и на кончике языка щиплются соленым металлическим привкусом: разбил? Когда? Почему Сун Лань этого не помнит? — Хм. Иначе…. ты умрешь, — буднично сообщает похититель, его голос выравнивается от избытка первичных эмоций, превращаясь в приятную стужу средь знойного полдня, он забирается под кожу словно игла, вбитая под ногтевую пластину, оттуда стремительно несется дальше неведомо как прошивая изморозью вдоль позвоночника. — Умрешь, офицер, так и не узнав правды. — Я… — сердце колотится быстро-быстро, должно быть, начинает разгоняться после внезапного искусственного сна, поэтому дыхание дается с трудом. — Отказываюсь от игры. — Что? — в чужом голосе скользит искренняя озадаченность и даже отчасти растерянность. — В смысле «отказываюсь»? Сун Лань ощущает, как собеседник выравнивается и пальцы, что держали его лицо, от ярости резко толкают его назад, позволяя ощутить падение в полной мере благодаря тем нескольким секундам, что стул балансирует на задних ножках. Падение ознаменовывается сильным грохотом — наверняка эхо играет свою роль — и невыносимой болью во всем теле: оно еще не до конца успело войти в колею, из-за чего сгруппировать мышцы так быстро не получается. Похоже, в процессе он умудряется вывихнуть плечо, потому что приземляется наискось вместе со стулом, и его спинка выскальзывает из-под связанных рук, чуть ослабляя петлю: отлично, если удастся сохранить такое положение еще на чуть-чуть, то без труда можно будет маневрировать, чтоб повернуть связанные кисти наперед, а дальше…главное, отвлечь внимание. Усыпить бдительность, не дать ему понять, что что-то не так, не… Блядская повязка чуть съезжает с глаз, больно врезаясь скомкавшимся краем в глазницу под бровью — спасибо еще, что не мешок, в нем было бы куда сложней ерзать. — Ты не можешь отказаться, — чужие шаги (два? или три?) торопливо приближаются, замирая присутствием ботинок с плотным носком прямо перед лицом Сун Ланя, и он жмурится, приготовившись получить этим самым носком прямо в челюсть. — Ты не можешь отказаться, потому что сам — с а м — инициировал эту игру, как только взял в руки папку с моим делом! Несмотря на значительный накал эмоций в голосе собеседника, удара в лицо так и не следует, зато крепкие, вопреки визуальному изяществу, руки хватают Сун Ланя за ворот рубашки и усаживают обратно, на поднятый стул, словно тряпичную куклу. «Так и есть, — мельком думает Сун Лань, все же отказываясь признавать свое поражение. — Я для него кукла, набитая мясом. Как и все, кто был до меня». Дыхание — теплое, с ароматом самых дешевых карамелек (на эту тему тоже хочется пошутить, но не сейчас) — оседает на лице, похититель слишком близко, его присутствие чувствуется едва ли не в паре миллиметров от кожи, максимально близко. Сейчас или никогда. Сун Лань сжимает челюсти, делает вдох, выдох и, вложив все силы и всю доступную ему прыткость, с размаху врезается лбом в чужое лицо. Собеседник отскакивает, пятясь, сдавленно, но весьма витиевато матерится, будучи совершенно дезориентированным на какой-то промежуток времени — и этого времени хватает ровно настолько, чтобы соскользнуть со стула, провернуть связанные руки под ногами наперед и содрать с себя уже ставший ненавистным клочок тряпки, застилающей ему взор. Он почти ликует собственной победе, почти смеется на волне адреналина, но… укус прохладной, острой как бритва, стали кинжала на гортани сводит все ликование на нет и заставляет судорожно сглотнуть, цепляя кадыком лезвие — опять. — Нарушаешь правила? — ядовито шипит похититель, и его голос, на удивление, все равно остается соблазнительным, дергает похотью где-то в районе мочевого пузыря. — Бунтовать вздумал? Сун Лань осторожно смотрит вниз, сталкиваясь своим взглядом с дерзким, упрямым взглядом зеленых глаз: не то, чтобы он был способен сейчас различать цвета, но память услужливо дорисовывает детали на основании прежнего опыта, и эти глаза — зеленые, с ебанцой, восхитительные и страшные одновременно. Они говорят: только дернись — и я вспорю тебе глотку не колеблясь, мне не впервой. — Не я первый, — осторожно парирует Сун Лань, стараясь сохранять остатки хладнокровия: с взбесившимися животными всегда так — нужно показать, что ты его не боишься. — Это ты нарушил правила, когда взялся убивать невинных гражданских столь изощренным, циничным и грязным способом. — Грязным? — демонстративно дуется собеседник, — Если ты про фантики, то не до них было, знаешь ли. А в остальном я поубирал за собой. Сун Лань щурит взгляд, потому что голова все еще гудит от удара, на лице собеседника тоже наливается кровоподтек, но кажется, он этого и вовсе не замечает. — Твой мерзкий перфоманс все равно остался грязным. — Но тебе ведь понравилось, верно? — щерится тот, вздернув подбородок, чуть ведет плечом, качает головой и наигранно вздыхает. — Все было прекрасно, мои учебные и экзаменационные пособия проходили одну проверку за другой, все вычисления и замеры, все тестовые надрезы и пробные спайки, я почти достиг совершенства, знаешь ли, но тут, как снег в июле, появляешься ты и все идет по пизде. Ну разве не досадно? — Такое случается, когда играешь не по правилам, — соглашается Сун Лань, чуть кивая, и продолжает тянуть время. — Как насчет переговоров? — Переговоров? Типа, я тебя отпускаю, а ты меня забываешь? — Нет, типа ты сдаешься, и я не использую против тебя свою пушку. Подумай, я даже готов оплатить тебе такси до участка. Чэнмэй коротко смеется, отчего лезвие вгрызается в кожу еще сильнее под натиском крепкой руки, Сун Лань жмурится на секунду, на тот же снова открывает глаза и глядит прямо в лицо своему противнику: тот ни капли не испуган, скорее раззадорен. Он сам ловит себя на мысли, что не сможет — не сможет просто — спустить курок и пристрелить этого малого. Его образ уже столько дней преследует Сун Ланя во сне и наяву, что почти стал частью его самого — словно родственная душа, которую нельзя увидеть, но от которой нельзя отречься. Он столько раз передергивал на этот образ, что по-другому и быть не могло, собственно. — Пушку? — словно ребенок переспрашивает Чэнмэй, приподняв удивлено бровки. — Какую? Ту самую, что сейчас изучает просторы подводного мира, где-то в открытом океане? На это Сун Ланю нечего сказать, он молчит, глядя прямо в эти лукавые, колючие глазенки, старается придумать еще хоть какой-то способ растянуть время, дать себе фору, придумать план, но спустя несколько секунд тишины, голова Чэнмэя дергается, будто разминая шею, и он отводит взгляд в сторону — но не совсем: он смотрит куда-то на головку ключицы Сун Ланя. — Ты ведь коп, Сун Цзычэнь, мне вот интересно, в погоне за мной, ты хоть раз задумывался, почему я поступаю именно так? — Потому что ты чокнутый? — несмело парирует Сун Лань себе под нос, и тут же добавляет громче, не желая провоцировать его раньше времени. — Я не психиатр, это не мое дело. — Да нет, офицер, это как раз твое дело, — Чэнмэй вдруг резко убирает нож от чужой глотки, отчего мелкий порез тут же начинает досадливо саднить, и отступает спиной вперед на несколько шагов. Можно было бы подумать, что такой финт — проявление беспечности, да только Сун Лань уже успел понять, что все это — часть игры. Не стоит его недооценивать, ведь если он считает, что его противник не нападет — значит на то есть веские причины. — Кэтбой двадцать два. Знаешь, почему двадцать два? — Я всегда думал, что это количество членов, побывавших в твоей заднице, — Сун Лань чуть наклоняется вперед, стараясь отдышаться, непроизвольно тянется руками к горлу, чтобы мазнуть онемевшими кончиками пальцев скудную каплю крови. Сюэ Чэнмэй смеется, лениво указывая в его сторону острием кинжала. — А ты смешной, — говорит он, запрыгивая задницей на металлический стол, где в хаотичном порядке сгружены инструменты и совершенно неуместные в общем пейзаже, почти мультяшные мордочки игрушечных зверушек. — Мне нравится. Дольше протянешь в моей компании. — Какое счастье, — едва слышно парирует Сун Лань, окидывая взглядом помещение, составляя его план и, непосредственно, план по спасению. Если честно, на это Сун Лань обратил внимание буквально сразу — но обратил, скорее, поверхностно, не докапываясь так уж сильно. Ему казалось, что вносить в беспонтовый затертый ник какую-либо значимую по своей сути информацию глупо — по крайней мере, сам он так бы делать не стал. К тому же, зачастую сайты предлагаю свои, рандомные варианты с добавлением не менее рандомных чисел, если желаемое имя уже занято. Но, как говорится, хочешь что-то спрятать — поставь на самом видном месте. И Сун Лань учтет эту ошибку на будущее — если, конечно, выживет. Пауза затягивается, Чэнмэй словно бы ждет ответа, но Сун Лань молчит, потому что не хочет усугубить ситуацию — он оставляет пространство для маневренности, которое его противник тут же использует для задушевных разговоров. «Почему они всегда так делают? — мелькает где-то на периферии сознания. — В кино, в книгах, в жизни…вместо того, чтобы использовать временное преимущество для дела, тратят на дурацкие мемуары. Может, они знают, что не выберутся из переделки живыми и боятся исчезнуть, так и не оставшись ни у кого в памяти по настоящему, а не образом, созданным прессой?» — В одном большом-большом городе, в одном паскудном-препаскудном райончике жила-была себе паскудная-препаскудная семейка, — тоном великого сказочника начинает Сюэ Чэнмэй и Сун Лань тут же выныривает из своих размышлений, сосредотачиваясь на деталях грядущего рассказа. — Не знаю, насколько паскудной была на самом деле эта семейка, но думаю, что довольно сильно, потому что как иначе назвать мужика, прикончившего по пьяни свою жену, и отдавшего свою дочь-шестилетку за долги в одну штуку? Как иначе назвать его мать, отца и брата. Которые никак его не остановили? Сун Лань удивленно приподнимает брови — трансгендер? У него ведь точно был член! — пока Сюэ Ян лениво передвигается по периметру, цепко осматривая помещение на предмет слабых зон: так же, как до этого с надеждой осматривал его сам Сун Лань. — Как назвать сестру убитой женщины, — вкрадчиво продолжает Чэнмэй, пошлепывая ножом плашмя о собственную ладонь. — Что родила ему сына? А, ну вот. Сходится. — Этот мальчик попал в приют, едва достигнув трехлетнего возраста. А ты знаешь, что такое приют, офицер? Это когда у тебя нет плюшевых медвежат с вышитыми подушечками, машинок, подарков по праздникам, карамелек и пирожных, поездок в зоопарк на летних каникулах, тающей мороженки в жаркий день, да даже собственный горшок тебе приходится с кем-то делить! Ничего нет. Сун Лань опускает эти детали, потому что они местами фоном перекликаются с его собственными мутными воспоминаниями из интерната. Тогда ему не хотелось игрушек, но Моби Дика, разорванного тупым, сопливым ушлепком из старшей группы он не забудет никогда. — Кроме, конечно, уебков. «Плохие люди», так их называют в сказках. Плохие люди деткам из приюта по какой-то непонятной причине встречаются куда чаще, чем деткам из хороших семей, но об этом никто не говорит. Некому говорить, понимаешь? — вдруг резко выкрикивает он, затем сразу возвращаясь к едва ли не лихорадочному шепоту, но Сун Лань и ухом не ведет, — Одной сироткой больше, одной меньше, пф. Экономия. Можно сделать вид, что этот ребенок все еще жив, все еще числится в группе, а оплату от государства за него оставить себе. Вот как они это делают. — Ты поэтому начал убивать? — ровным тоном спрашивает Сун Лань, приподнимает брови, будто бы насмехаясь. — Конфет не хватало? — О, нет-нет-нет, я же не монстр, — приторно усмехается Чэнмэй, качая головой и щуря взгляд. — Я ведь не как они. Он пинает стул и выдерживает паузу — Сун Лань не знает, это ради драматичности эффекта или потому что ему действительно нужно собраться с духом, чтобы продолжить. — Мне нравилась биология, — признается он. — Мисс Якимото приехала из самого Токио. Она рассказывала интересное всякое. Про куколок и бабочек. Про фрегатов, неспособных передвигаться по земле из-за коротких лап. Ты знал, что они весят около килограмма, а размах их крыльев достигает двух метров? — Нет. — Она говорила, что мы все умницы, что мы… «особый вид», что у нас есть семья, просто не такая, как принято в социуме, что мы должны держаться вместе. Она разрешила мне первому вскрыть лягушку, — в его голосе сквозит едва ли не гордость. — А потом они нашли ее на чердаке, среди пыльных табуреток со сломанными ножками и разбитых почти в труху комодов с кроватками. Не лягушку, мисс Якимото. Она висела там несколько дней. Ее нашел завхоз, потому что…запах, знаешь ли. Он подумал, там застряла белка. Белка, представляешь? Сун Лань морщится: эта история ему нравится все меньше и меньше, будь тут Синчэнь — он бы наверняка уже и диагноз успел бы составить. — Мне было почти десять, когда это случилось. А потом меня пригласили к директору в кабинет. Сун Ланя никогда не вызывали к директору в кабинет — разве только, когда он подрался с тем сопляком и случайно вышиб ему передний клык сворованной из кухни алюминиевой сковородкой для блинов. Чэнмэй зачесывает растрепавшиеся волосы назад, убирая прядки со лба, и чуть качает головой, кривовато ухмыляясь. — Он спросил, хочу ли я подзаработать. Ну знаешь, прикупить себе телефон, или че там пиздюки мечтают получить в таком возрасте. Я даже не стал спрашивать, что надо делать. Просто согласился. И тогда этот жирный выблядок встал и закрыл дверь. Типа… провернул ключ. Изнутри. Десять? Он сказал, столько ему было? Сун Ланю не нужно даже дослушивать, чтобы сложить два и два: он догадывается, что от десятилетнего бездомного мальчишки может хотеть взрослый мужик за запертой дверью. Чэнмэй прекращает нарезать круги, он опирается задницей на железный столик под стеной так, чтобы спрятать лицо в тени от тусклой лампы. — Представляешь, каково это, когда тебе суют прямо в лицо вонючий вялый хуй, эти мерзкие волоски лезут в нос, в рот, в глаза, господи!.. — он содрогается весь, будто переживая прежний опыт заново. — Он заплатил мне сникерсом. И велел прийти в пятницу после отбоя. Сун Лань молчит, потому что на это ему нечего ответить — другой бы, вероятно сказал, что, мол, ты мог бы сходить в полицию, ты мог бы рассказать взрослым, ты мог бы сделать что угодно, но убивать-то зачем? Сун Лань не может этого сказать, потому что и сам рос в детдоме, так что не понаслышке знает, чего стоит слово сироты против слова благородного господина. — Я пришел, — хихикает Сюэ Ян, но совсем не так весело, скорее будто бы подбадривая себя. — Рамочка с фотографией его супруги и маленькой девочки с бантиками…она упала один раз, я поднял ее и она упала во второй, разбилась, когда он трахал меня на столе, размазывая кровь по промежности. Сун Лань судорожно закрывает глаза — он никогда такого не переживал, поэтому даже понятия не имеет, что, должно быть, испытывал этот ребенок под весом чужого тела. — На третий раз, я сломал ему нос и сбежал, — шепотом делится Сюэ Чэнмэй. — Сбежал, потому что знал, что меня найдут мертвым. Как очередную завонявшуюся на чердаке белку. — Так вот в чем дело? Эти жертвы…они были похожи на твоего мучителя? — Хрена с два! — хохочет Сюэ Чэнмэй, откидывая голову, и Сун Лань знает, что они ни черта не похоже: он проверил все возможные классификации для вычленения общего и не нашел ничего. Кроме Чэнмэя, конечно, который их и прикончил. — Ты такой нетерпеливый, офицер! На этом моя история не закончилась. В новый интернат я попал спустя два месяца бродяжьей жизни и буквально сразу решил, что буду учиться. Те, кто учатся, попадают в хорошую школу, разрывают порочный круг. Я получил лучший результат на междугороднем конкурсе по логике, математике, географии и химии. — Интересный набор предметов… — Спасибо. Меня перевели в лицей. Ну знаешь, этот, для богатеньких. Оказывается, они открыли специальную стипендиальную программу, для умненьких детей-сирот. Пиар, и все такое. — Ты заполнил форму сам? — Я ж не тупой, — фыркает Чэнмэй. — Что ее заполнять-то. Но в лицее легче не стало. Я загрызся с одним уебком. В таких местах их полно, ходят со свитой, король королем. Мы подрались и меня чуть не исключили — а я не хотел исключения, мне нужен был этот билет в жизнь. Из этой школы люди попадают в Принстоны, Гарварды и становятся уважаемыми выпускниками лиги плюща. Я тоже хотел. — Этот подвал мало похож на Гарвард, а та стопка дел совсем не итоговый экзамен. К чему ты клонишь? — Ублюдок выяснил, что я из бедных, — выплевывает Сюэ Ян. — И начал травить. Знаешь, сколько раз я захлебывался мочой, будучи опущенным башкой в унитаз? Восемь. Еще раз пять был заперт в кладовке на ночь. Я терпел, потому что сука мне НУЖНО БЫЛО выпуститься. Любой ценой. Сун Лань морщится, запросто представляя, каким ребенком был этот Чэнмэй: тощий, мелким, с шустрым дерзким взглядом и заострившимися скулами. Он представляет, как тяжело такому затравленному подростку влиться в общество богатеньких ребят — этот как прием у короля, если не можешь ничего предложить, рискуешь быть казненным за неуважение. — Когда они продержали меня голым в шкафчике раздевалки целых четыре часа, я пошел к…нет, не к директору. В библиотеку. Там был доступ к интернету и на одном из каких-то там образовательных форумах все рассказал. В подробностях, с именами и фамилиями. Он болтает ногами в воздухе, а Сун Лань прислушивается не только к его голосу, но и к звукам снаружи — их, по-прежнему, не густо. В поле зрения не попадается ни одного предмета, которым можно было бы избавиться от стяжек и, пользуясь классическим монологом, разоружить этого мелкого засранца. — Скандал! Я умудрился загрызться с наследником крупной корпорации, чей папашка спонсировал восемьдесят процентов от общих лицейных трат. Сказать, что ситуация ухудшилась — не сказать ничего. А потом этот уебок как-то узнал про случившееся в приюте. Он и его свита — их там было пятеро всего — встретили меня после уроков. Пятеро. Лучше бы они меня прикончили. Но они поступили иначе. Сун Лань знает как. — Я пришел в участок в рубашке на голое тело, трусах, носках и одном кеде, с поломанными пальцами и кровоточащей задницей. Думаешь, хоть кто-то освидетельствовал меня? Хоть один? Хуй там! Едва услышав, откуда я и что произошло, они отвели меня в душ, вода была такой ледяной, что я едва не окочурился, привезли какую-то одежду и отвезли в интернат. — Семеро, — хрипло отозвался Сун Лань. — Почти: одиннадцать! — почти восторженно подтверждает его догадку Чэнмэй. — Копов было четверо, один патрульный, один в приемной, двое в кабинете. Ни один это не остановил. — Мне жаль, но…— Сун Лань крепко сжимает челюсти, чтобы взять себя под контроль, делает паузу, а затем продолжает таким же ровным голосом, как и прежде. — Убитые тобой не имели отношения к этой истории. Ты можешь развязать меня и мы вместе разберемся в этой истории. Сюэ Чэнмэй соскакивает со стола и, кивая головой, мол да-да, пизди побольше, взглядом выискивает стул покрепче, понадежней, чтобы тут же переместить на него Сун Ланя. — Да еб твою…— кряхтит он в процессе, под весом чужого тела, потому что сам Сун Лань вовсе не собирается облегчать ему работу. — Признайся честно, ты ведь на стероидах такой вымахал, да? Сюэ Чэнмэй ловко перевязывает его руки за спиной куда более практичным и качественным узлом, затем перебирается к ногам и проворачивает то же самое с ними. — Что, боишься не дотащить мой труп до воды? — фыркает Сун Лань. — Или это тебя не смущает, ведь ты собираешься оставить как есть, с подарком внутри для моего приемника? — Обижаешь, офицер, — тот изображает оскорбленную невинность и кивает на весьма характерную игрушку с мордашкой тигра на столе. — Я уже все подготовил. Не бойся. Больно не будет. Ну, относительно. «Да к черту, — думает Сун Лань выдыхая, и закатывает глаза. — Конечно же, он все продумал. Мелкий уебок». — Никогда не понимал смертную казнь в качестве наказания, — Сюэ Чэнмэй поднимается с корточек и выравнивается в полный рост, любуясь творением рук своих и одновременно продолжая рассказ. — Типа, какого хуя? Чувак наворотил дел, а потом тупо сдох. Какой смысл? У каждого из них есть своя пята Ахилеса. — ….Ахилесова пята. — Похуй, чья там пята. Мужья, жены, любовницы, любовники, братья, сестры, дети, внуки, племянники… Кто-то, в ком они души не чают. — Вот как, — кивает Сун Лань, осознавая, как именно это работает: кровная линия, родственные, интимные связи. Вот какую месть он предпочитает. — Ага, — подтверждает Чэнмэй. — Я знаю о них все: где живут, где работают, где развлекаются, с кем спят, какой кофе предпочитают, к какому доктору ходят, какой тренер назначает им упражнения, у какого продавца они покупают сельдерей на рынке… Черт, да я даже в курсе, когда у этой суки из помета директора начинается течка и тампоны какой марки она предпочитает, смекаешь? — он чуть морщится брезгливо, дергает плечом. — Женщины мне не особо интересны, от их вереска у меня опадает стояк. Такая трагедия. — Но ты их убивал. — О, да, — с жаром соглашается Сюэ Чэнмэй. — Мне же нужно на ком-то тренироваться. Это кропотливая работа, знаешь ли, буквально убивать оргазмом. Понимаешь, есть расходный материал, и их имена я не всегда запоминаю, как и то, где избавился от тел. Говорят, серийные убийцы такое помнят. Означает ли это, что я не серийный убийца? — Ты больной, — шепчет Сун Лань и Чэнмэй издает короткий, почти восхищенный смешок. — Кроме расходного материала, есть основной. Двадцать два имени, из них я вычеркнул всего четыре. Кстати, совсем недавно этот список пополнился еще одним именем и теперь их двадцать три. Сун Лань смотрит вопросительно, по его спине змеей скользит холодок, но он ничего не говорит. — Нет-нет-нет, это не твое, — заливисто смеется Сюэ Чэнмэй. — Ты пойдешь в расходник, пусть и очень-очень качественный. В основной же список пойдет кое-кто, кого ты очень хорошо знаешь, — он бесцеремонно седлает его колени, чуть ерзая, притираясь поудобней и приобнимая за шею. — Его губы слаще абрикосового варенья, а дома так приятно пахнет булочками. — Нет, — одними губами произносит Сун Лань. — Его фирменные булочки с корицей, кстати, действительно самые вкусные из всех, что я пробовал, — Чэнмэй ловко включает свое естественное обаяние, на которое повелся Сун Лань при первой встрече. Он игриво прикусывает губу, неторопливо проводя свободной рукой вдоль его груди так, чтобы расстегивать рубашку пуговица за пуговицей. — Не смей! — рычит Сун Лань, рывком бросаясь вперед, словно желая впиться зубами в глотку Сюэ Чэнмэя за неимением другого оружия, но лезвие ножа вдруг ловко выскальзывает напрямую из чужого захвата на шее острым ребром к сонной артерии, усмиряя пыл. — А то что? — Я не позволю. Сюэ Чэнмэй нарочито медленно выдыхает, чуть склоняется и ведет носом по виску Цзычэня, шумно втягивая аромат его страха, наслаждаясь им в полной мере. — Никогда не любил конкурировать с кем-либо, так что пошел решить этот вопрос раз и навсегда, но….Этот Сяо Синчэнь. Разве перед ним можно устоять? Ты ведь и сам наверняка поебывал его прямо на рабочем месте, да? Не зря ведь вас заклеймили парочкой пидорасов и расформировали к чертовой матери. Понимаю, что ж….Его теснота и узость, жар его лона буквально сводят с ума. Ни одной шалаве в своем мастерстве не сравниться с тем, как самоотверженно может отдаваться такой непорочный человек, позволяя творить с собой любое непотребство, как только проявишь к нему хоть капельку внимания. Ни одна шлюха не умеет стонать так сладко и бесстыдно, как он стонал подо мной на полу в гостиной. Веришь, офицер, я даже не удосужился довести его до кровати, трахал прямо там, и на его коленках, как и на копчике потом, расцветали такие красивые камелии ссадин. Мы задели комод и случайно уронили маленькое кашпо мятного цвета, такой странной многоугольной формы. Он такой жадный до члена, что даже не сразу заметил, как порезал мизинец. Я зализывал этот порез и он кончил едва ли не со слезами на глазах. В невинном с виду человеке порой скрывается столько похоти и грязных, нереализованных фантазий, офицер, ты знал об этом? Сун Лань знал. Он знал, что Сяо Синчэнь любит смотреть «Маленькую принцессу», когда ему грустно, знал, что тот не любит носить пистолет, знал, как он выглядит во время лихорадки и как — после ночи любви. Смущенно, растеряно, словно бы не взрослый мужик, а школьник какой… Сун Лань знал и то, что говорил этот выблядок не укладывается в голое. Как же так? Как же Синчэнь смог так…расслабиться, чтоб впустить в свой дом незнакомца, чтоб отдаться ему? Неужели, все настолько плохо? Хотя, с другой стороны, чего греха таить — он и сам повелся. Он и сам день ото дня просыпался со стояком из-за смутного образа этого пацаненка, преследующего его во снах. Смесь запахов на его коже дурманит не хуже качественного афродизиака, редкие прикосновения — иллюзия прикосновения — своеобразная игра на грани фола отзывается болезненным предвкушением. Сун Лань с ужасом осознает, что возбуждение отзывается на этого пацаненка даже сейчас — бесконтрольно, спонтанно, но неудержимо. Но пугает его даже не это. Просто пацаненок тоже начинает замечать.