В хоккей играют настоящие мужчины

Это длилось уже две, а может три недели, — Игорь перестал вести счет дням, потому как все они были до отврата одинаковы. С утра — тренировка, днем — дела, а вечера и ночи он неизменно проводил в объятиях Анны. Это было… Рутинно? Благо, от него не требовали излишней эмоциональности, проявления чувств, которых и так совсем не было. Да и неоткуда им было взяться: даже малейшая симпатия и то выгорела с живостью восприятия много лет назад. Осталось то самое пресловутое удобство. И Акинфеев, будучи устойчивым к жизненным неполадкам, довольно быстро смог себя убедить если не в правильности, то хотя бы в сносности почти всех настоящих обстоятельств. Да, его используют, да, нет никаких гарантий того, что все будет хорошо, но существовать можно…? К тому же, где-то в душе теплилась маленькая эгоистичная не надежда, надеждочка, что хоть когда-то этот мир повернется к нему лицом, а не задницей, потому что Игорь заслужил, черт возьми. И ради этого стоило потерпеть еще. Единственно, Акинфееву искренне было не понятно, как могла жить при этом Анна, зная, что Игорь был так откровенно ею закабален, как она могла вот так привычно улыбаться, пока читала книгу, гладя бок отвернувшегося мужчины, которому эти касания были омерзительны? Да, он убедил себя, что может заниматься сексом, но это был именно секс, а не занятие любовью. Быстрый, рваный в своих движениях, бесчувственный. И Игорю было позволено в эти минуты забываться, отключать себя от действительности и просто делать то, что должен. А касание… должно быть проявлением любви, ласки, искренней привязанности вместе с другими вербальными и невербальными маленькими чудесами, что происходят между влюбленными. А здесь оно было противно как показатель безвольной принадлежности, и Акинфеев, до боли чувствительный к проявлениям любви, которой не испытывал ранее и которой по-детски жаждал, ожидал где-то впереди на жизненном пути, еле терпел, чтобы не вырваться и не убежать куда угодно, лишь бы не чувствовать чужие нежеланные пальцы не своей коже. Но человек привыкает ко всему. И с каждым днем Акинфеев мирился с новыми условиями все более явно, даже иногда пугаясь, когда ощущал, что уже не так боится выпасть из зоны самостоятельности хоть на два года, хоть на десять лет. Потому что по большому счету незачем ему эта самостоятельность. Сформировавшаяся личность его возраста по всем правилам должна стремиться к покою, и Анна этот покой обеспечивала. На мероприятия, к друзьям, в качестве своего «аксессуара» не таскала, свободу предоставляла, морально не давила и за все время не сказала слова поперек. Никаких посяганий ни на одну из сфер его жизни. Женщина учтиво и молча улыбалась, если видела, что Акинфеев совсем не в духе, тихо собиралась, пропадала на ночь и отзванивалась лишь к следующему вечеру, интересуясь, что приготовить на ужин. За это время мужчина остывал, спокойно делал взятую на дом работу, выпивал заботливо оставленное вино и уходил в домашнюю библиотеку. Ни расспросов, ни упреков. Может, и хотелось ей за что-то высказать, да погрубее, в те моменты, когда нутро бунтовало и не удавалось здравым умом перекрыть гноящуюся червоточинку своей несвободы, да вот только не за что было. Он искал надежного предсказуемого спутника — он получил. А какие с его стороны претензии? На них он не имеет права. Как говорится, бойся своих желаний. Игорь прекрасно видел и понимал, что женщина, превосходно разбираясь в людях и в нем конкретно, его же силами затягивает в силки все глубже… И если бы не один случай, он, может, рано или поздно слился бы с новой реальностью. Это случилось после очередной убойной утренней тренировки, которую Акинфеев провел в хореографическом зале. Он, конечно, себе не признавался, но теперь каждое занятие превратилось для мужчины в отдельный мирок, которому он посвящал полностью все возможности организма и мысли, чтобы, выходя из зала, сил думать и вспоминать у него не было, чтобы приезжать домой и отключаться на пару-тройку часов под антидепрессантами. Ставший крайне раздражительным Игорь даже прервал на время общение с Марио, другими приятелями, а дела фирмы решал исключительно дистанционно и без какого-либо контакта даже по телефону, потому как чувствовал, что сорваться на невиновных по сути людей может в любой момент, и это уже неоднократно происходило. Но если его сожительница реагировала на такие выпады с полнейшим пониманием всей подоплеки, то другие негодовали, раздражая игоревы нервы еще больше. При этом он считал, что все контролирует, да. Измученный долгими упражнениями на растяжку Акинфеев, встряхивая ноги, вышел из зала и в нерешительности остановился. Он мог сейчас пойти в холл и уехать домой или же пройти по коридору рядом с ледовой ареной в небольшой банный комплекс. Решив в итоге в кои-то веки качественно отпарить мышцы, грозившие к вечеру превратиться в комок ноющей боли, Игорь поплелся к арене, но через холл. У стойки ресепшена мужчину задержали админы для подписи каких-то документов, а затем он, облокотившись на стеклянную столешницу, наклонился к одной из сотрудниц, сидевших за мониторами. — Варь, подскажи, есть сейчас тренировка у хоккеистов? — Девушка обратилась тут же к экрану, пару раз щелкая мышкой. — Нет, Игорь Владимирович, сейчас нет. — Отлично, спасибо. — Обойдя стойку, мужчина направился мимо светлых диванчиков к двери в зал. Артема Игорь не видел близко с их последнего разговора. Дзюба тренировался в качалке, куда Акинфеев захаживал значительно реже, и на льду, к которому Игорь не приближался с тех пор, как повредил ногу и Артем его спас… Артем… Опять Артем, да что ж такое, все буквально в мыслях сводилось к Дзюбе, особенно после того, как мужчина однажды поймал себя на том, что вспоминает о нем в постели с Анной… После этого Акинфееву пришлось увеличить дозу успокоительных. Иногда Дзюба показывался на парковке, в дали арены у борта, в холле, но на контакт не шел, не преследовал, и Игорю этого хватало. Все в его реальности заморозилось, и было как будто плевать. Игорь избегал мыслей о том, что так происходит в основном лишь пока он пьет таблетки, и без них болезненное нытье под ребрами вернется обратно, но сейчас в груди царило равнодушие, пустое и легкое, как будто что-то оттуда вытрясли и не положили обратно. Акинфеев миновал тяжелую дверь и пошел вдоль высокого ограждения, отделявшего прорезиненную дорожку ото льда. Сама арена пустовала, и шаги единственного обитателя этого гигантского холодильника гулким звуком отскакивали от стены слева несмотря на довольно мягкое покрытие пола. Входа в банный комплекс было два: один — за глухой дверью, за которой располагалась раздевалка, а второй, за стеклянной прозрачной дверью, сразу вел в сауну, чтобы было удобнее выйти из нее без долгих переходов в холодный зал, ко льду, для остывания. Обе двери располагались в метре друг от друга в небольшой нише-углублении в конце прямой дорожки, которая дальше заворачивала вокруг ледовой арены. Игорю нужно было переодеться, поэтому он намеревался зайти в раздевалку. За несколько метров до своей цели он услышал, как стеклянная дверь с щелчком открывается. Ему не было видно, кто именно вышел, из-за специфического расположения дверей, но задним умом Акинфеев был уверен, что уборщица. Наконец Игорь заворачивает за угол, готовясь кинуть дежурное «здравствуйте» сотруднице. Но упирается в широкую гладкую грудь. Мгновение. Дзюба мягко подхватывает его под лопатки и фиксирует, защищая обоих от падения. Спортивная сумка падает на пол. Ладони фигуриста по инерции ложатся на высоко вздымающейся от испуга влажной груди, и ошеломленный взгляд широко раскрытых глаз устремляется вверх. Проходит несколько секунд, пока они в упор смотрят друг на друга. В таком положении их видели часто: пылающий изнутри гневом Дзюба и источающий свою тихую агрессию Акинфеев с завидной очередностью бесцеремонно брали друг друга за грудки с криками, оскорблениями, а сейчас… Глаза Акинфеева прикрываются чуть, и теперь он безмолвно взирает из-под пушистых ресниц с привычной складкой над бровями. За это время Артем медленно очерчивает взглядом чужие губы, по которым Игорь то ли от напряжения, то ли от пристального рассматривания проходится языком. Оба смотрят в глаза перед собой. Несмело, замирая, потом снова продолжая, молча они тянутся друг к другу, Дзюба инстинктивно перемещает ладони ниже, на талию, и чуть стискивает ткань футболки на чужой спине, но позади открывается дверь, и Акинфеев буквально отпрыгивает от Артема, заодно отталкивая его вперед и хватая сумку. Смолов, а выходил именно он, окончательно выйти не успел, лишь открыл дверь и завис в проеме, бросая какие-то фразы назад, в раздевалку, смеющемуся Миранчуку, а когда он наконец вышел к арене, то обнаружился только глупо пялящийся вперед Артем. Федя замолк и так же молча шагнул к товарищу и повернулся туда, куда напряженно смотрел Дзюба. По дорожке, уже достаточно далеко, бодрым шагом в противоположную сторону шел, да практически бежал Акинфеев. — Чего он хотел? — Артем наконец отмер, переводя взгляд на внимательно рассматривающего его Смолова. — Не знаю… — Федя еще пару секунд понаблюдал за Артемом, ожидая дополнения к ответу, но это было бесполезно, а потому он пожал плечами и зашел в сауну. *** Выбежав в холл, Акинфеев притормозил, судорожно пытаясь отдышаться. На автомате он подошел к гардеробу, где вспомнил, что хорошо бы забрать пальто, и тут же к нему на шпильках прицокала встревоженная Варвара. — Игорь Владимирович, простите, я перепутала, завтрашний день открыла… — Ей было крайне неловко за свою оплошность, а потому брови на бледном лице тут же сложились выразительным домиком.  — Игорь Владимирович… — Девушка коснулась плеча мужчины, Акинфеев молча обернулся на нее и, не проронив ни слова, стремительно двинулся на выход, пулей вылетел из спорткомплекса, нырнув перед выталкивающей прогулочную коляску женщиной и не отзываясь на ее просьбу о помощи. Игорю не особо запомнилось, как садился в авто, как выехал с парковки. Очнулся на смотровой на Воробьевых с незажженной сигаретой в руках и бардаком в голове. Дрожащей рукой поднес зажигалку к противоположному от фильтра концу и, запалив, сильно затянулся, с непривычки глухо кашляя в сгиб локтя. Сбросив очередной звонок Анны, что ждала его на обед, мужчина с досадой подумал о сумке с вещами на заднем сидении машины. Сегодня он решил перевести пару комплектов одежды к женщине на квартиру для удобства, но осознание, что туда ему этим вечером дороги нет, пришло так же легко, как и дикое желание быть совсем в другом месте. Желательно в другой жизни. На другой планете, не важно. Там, где все по-другому. Затем внезапно вспомнилось испуганное личико сотрудницы, которой он даже не удосужился нормально ответить, и стало еще и стыдно. Замечательно. Этого не хватало для полного счастья. И так в этот момент захотелось назло всем и себе в первую очередь напиться до беспамятства, чтобы было плохо физически, чтобы стало больно окончательно, чтобы изнанка лезла наружу, чтобы не чувствовать. Игорь наклонился, делая шаг назад, и прислонился лбом к ледяному ограждению. Анализировать мысли больше не моглось. Вскоре во лбу начало стучать от холода, но Акинфеев так и стоял, как истукан, с распахнутыми глазами и без фокусировки пялился на гранитное покрытие в сантиметре от себя. Чертов Дзюба! Внесся дакапо беспардонно в его жизнь, как вихрь, с этим глупым выражением лица, как будто ему жаль. Почему так? Почему снова он? Последовал приступ злости. Хорошей такой, крепкой злости на всех: на Артема, себя, судьбу, Анну, — сигарета полетела вниз, и туда же — вновь завизжавший телефон, красиво перековырнувшись с горки с десяток раз. Надеявшийся на возвращение спокойствия Акинфеев снова прогадал. Скрывающееся все это время чувство наконец вырвалось на свободу и обрело вполне различимые очертания. Не расстройство, не обида, не непонимание,  — ярость. Та самая, уже знакомая, что Игорь ранее испытывал к хоккеисту, накатила с новой утроенной силой. Наконец выпрямившись, Акинфеев отвел плечи назад. Лицу придано было из растерянно-недовольного с недавних пор позабытое непроницаемое выражение. Довольно.