Зелёный — цвет лёгкости.
— Его ты оставишь на местах, к которым моим губам будет позволено касаться. Тэхён ведёт мизинцем к ладони Чонгука. Подушечкой пальца водит, мнёт, успокаивает тихим голосом сзади.Жёлтый — цвет напряжённости.
— Он будет нарисован на местах, где я смогу использовать зубы, язык, пальцы… Художник, стоящий перед холстом, и слова не пытается подать. Его волнует состояние, в которое сам же падает каждый раз. Приятно, беспамятно отдаётся ему. После корится, так душно, бессмысленно обещая себе больше не повторять, не мучиться, остановиться. И приходя каждый раз к ожидаемому итогу — падать; он, сдавшись, просит поставить его на ноги того, кем страдает. Мизинец Кима длинный — Гук помнит — и холодный — чувствует. Между слов, сделав вдох, младший слышит: его вдохновитель заводит подушечку выше по его руке. Мизинцы встречаются, и, кто бы мог подумать, на других это никак не влияет, а как черноволосый дрожит в коленах, стараясь удержаться на них, как боится, хоть бы Ким не сделал движения быстрее, молится, абы действия не прекращались: он бы так же водил пальцем, так же стоял прижатым сзади к его телу, всё так же, не добавляя и тона голоса громче, шептал, что значат для него цвета. — Ч-что ты имеешь в виду? — глоток. Во рту не пересохло, как можно было бы предположить. Язык — единственное, на что переключается Чонгук, пробирая им зубы для того, чтобы остатком сил держаться в рассудке, не уходя таким образом в другую реальность. Этой же причиной во рту влажно. Мокро. Слова произносятся вяло. Творитель понимает это и корит за то, что подал голос. Стыд. — Зубами, — муза хмыкнула, — буду кусать тебя, — в его тоне сменилась лишь интонация, парень спереди этого и стыдился, он стал более игривым, дразьнивым и, Тэхёна любимым, хриплым. — Языком облизывать, — умеет Чонгук спрашивать очевидное. Умеет он также самым глупым образом — но умным — заставить темноволосого говорить таким тоном ещё немного. — Пальцами… — тут голос к концу слова затихает. Старший, переместив голову к второму уху Гука, клацает губами и вновь сосредоточивает внимание художника на своём мизинце: за время разговора он обвёл каждый палец отдельно и наконец-то развернулся в противоположную сторону, теперь двигаясь к запястью. — А пальцами, — историю с должным продолжением поновляет, Чонгук в этот момент забывает двигать языком, а то есть оказывается на грани, и попытки не упасть в другую реальность теперь становятся уже бессмысленными. — А пальцами, пожалуй, то, что ты увидишь уже во время секса. — Тсс… — головой мотая, младший задрожал в прикосновениях старшего. — Хорошо — хорошо, я понимаю… — он не привык к диалогам с грубыми словами. — Не говори об этом так громко, — привык, когда Тэхён намекает, показывает глазами, действиями, но никак уж не озвучивает прямым текстом то, что «секс» и то, что на подобии него. Глаза музы прикрылись. Смущающийся Гук — самая искренняя и милая картина, которую Тэ видит в их головах. Однажды Гук научит и его рисовать и он обязательно воплотит привиденное в реальность.Красный — цвет обязанности.
— Тэхён, продолжай, — жмурит глаза парень с грёбанной кистью в руках, анализируя только что сказанное, представляя под репликой все возможные и невозможные подтекста. Он указывает на красный круг, только что нарисованный его слабо держащими зачем-то кисть пальцами. Тэхён усмехается. — Его ты оставишь на местах… — затихает. Время задуматься? Или это очередной способ Кима вывести Чонгука из рассудка, заставляя ожидать ответа стоящего сзади? У брюнета выходит. Художник теряется в подсознаниях и слегка падает на прижатое сильное тело сзади. — Давай уже… — торопит. Румянец впервые жжёт щеки. Иногда Чонгук может и не заметить проявившегося на лице румянца. А сейчас он более чем уверен, что он горит под его глазами, вечно направленными вниз. — Оставишь на местах, — начинает снова Ким, — в которые мне позволено входить, — бессовестно заканчивает реплику он. — Я могу предположить, что меня ждёт одна лишь отметка, — когда вот так, как сейчас, голос Тэхёна к концу реплик утихает — плохо. Очень плохо. Что-то определённо ждёт Чонгука. — Но… — опуская тон до предела, шепчет, но младший его прекрасно слышит, ведь тот приблизился к уху. «Мало-ли, ты ещё что-то придумаешь», — сказал бы, если бы прямо сейчас, сразу же после затихания слов, не облизывал и не касался зубами мочки уха Чона. Чонгук громко захватывает воздух. Ким останавливается. — Ты плачешь? — пальцы старшего содрогаются. Ему в момент становится жаль, что он явился здесь. — Нет, — совсем тихо. Творец на секунды перестаёт дышать, потом снова набирает кислород. — Это было просто… — глаза не собираются подниматься. Художник поворачивается к своему вдохновителю и с осознанием красных щёк, что перед взором Тэхёна, смущается ещё больше, но: — Приятно, — не скрывает Гук. — Только вот не по правилам, Тэхён, — тот в свою очередь понимает, к чему ведёт его возлюбленный. — Пока там нет жёлтого цвета. Пожалуйста, не нарушай больше правил, делая без предупреждения подобное, иначе из-за меня придётся… — дрожит. — Придётся… — ему стыдно заканчивать. — П-придётся, — невыносимо. У Чонгука катятся слёзы. Тэхёна пробирает второй раз, и он с моментальной скоростью прижимает младшего, сожалеюще обнимая его. — Не нужно говорить, — успокаивает. — Не будем нарушать правил, обязательно, — гладит рукой. — Из-за меня придётся нам быстрее завершить. Тэхёна вдруг сердце стучит быстрее. Осознаёт сказанное Гуком: то, насколько, оказывается, тело того, кем восхищается, уязвимое рядом с ним; какое чувствительное, желающее быстрее ощутить взаимное тело на своём; и как оно, главное, может устать раньше времени, абсолютно боясь этого, мечтая побыть в будущем мгновении ещё. Темноволосый нагибает голову к лицу автора, поднимает его к своей и: — Дурак, — шепчет.***
Почему Чонгуку так неловко вырисовывать себя? Залазить в интимные места? Мочить кисть хладной краской и мазками выводить линии по телу? Как бы это делал Тэхён... Мм... Отдаёшься, но всё равно остаёшься в напряжённости. Куча ворсинок, лежишь ты в тот момент, ни с чем не сцепившись, судорожно оглядывая чужое тело, пока оно занято выбором цветов, просто выгибаясь от мгновения, не знаешь, в какой момент всё начнётся, вдруг льдом плескают на тебя. Парень так выгибается тогда. — Тэхён, не так резко, — такой громкостью произношения даже к обладателю слова не долетят. А Тэхён всегда слушал. Слышал, прислушивался. Он поджал губы, секундой кинув взгляд на Гука. А тот лежал с закрытыми глазами; с поднятыми бровями и с такой же поджатой губой зубами, как у Тэ. Старший выдыхает, мягко улыбнувшись от увиденного. Он аккуратно опускает чонгуковы ноги, перед этим обвиты те на его спине, проглаживает путь ладонями по бёдрам и останавливает их маршрут — одна на талии, вторая выше на груди. — Ты красивый, — молвит. У младшего пробегают мурашки, и это отчётливо видно по его соску, только что от слов больше набухшим. Его глаза медленно приоткрываются, и, ох, лучше бы он этого не делал. Чон смущается, закрывая руками лицо. Теряет рассудок, телом не шевелится. Тэхён так смотрит на него… Говорит «ты красивый», с мокрым лицом оглядывая его. На щеках следы от краски. На глазах упавшие слипшиеся пряди волос. Он моргнул, Чон успел заметить, и волосы дёрнулись, задев их ресницы. — И ты. Невыносимо, — шепчет невнятно, надеясь, что Тэхён его не слушал. Слишком смущающим и глупым кажется это. А Тэхён всегда слушал. Его губы смыкаются от улыбки. Но ненадолго. И художник это понимает. Точнее, чувствует: его приоткрытые раньше губы оказываются закрытыми. Чужими. Это вдохновитель так отвечает. Запястья, чувствуется, прижимаются к кровати. Чужими. Ноги расставлены под телом старшего. Чужими. Губы переплетаются, краснеют. От чужих. Парня несёт. Его конечности немеют, пока всё то, что выше, дрожит. Происходит прикосновение, заставляющее немного скривиться. Оно принадлежит кисти — держит её ручку Ким. Пока они целуются, в уголке губ обоих рисуется мазок. Зелёный — цвет лёгкости, место губ Тэхёна, позволено ними касаться. Неровными линиями влажность рисуется путём скулы к уху, рисуется за него, по мочке; муза не останавливается и, поновив цвет, обратно с точки оставленной дарит историю её продолжительности далее. Зелёный исследует через кисть линию черепа, шею, ямочку между ключицами. Кисть и Тэхён останавливаются, одновременно переставая творить по Чонгуку: кисть — красками, Тэхён — губами. Младший следит за действиями возлюбленного, одаривая его грустным взглядом, что тот прекратил. И видит, как вдохновитель, отбросив кисть, прямо пальцем — большим — водит, затем мягко всовывает его в жёлтый цвет — зубы, язык, пальцы которые мест смогут касаться, поставив на тело его. Лежащий наблюдает за пальца движением и следит, как тот с плавностью перемещается на его губы. — Я говорил, что не буду нарушать правил, — звучит голос над темноволосым, лежит он в то время в краске румян, возникших только что при всего одном касании. — Но мои губы раньше оказались на этом месте, чем краска, — поэтому его пальцы заняты действиями, и прямо ними сейчас Тэ красит губы Чонгуку. — В знак извинения я буду действовать быстрее, — младший глотнул, — и буду трогать прямо руками, покрытыми жёлтой краской, твоё тело. — Ох, Тэхён… — вздыхает Гук, вместе с губами не специально двигая пальцем, что на них. — Только- — «не переходи в кардинальное», — вымолвил бы, если бы Тэхён прямо сейчас не приступал к этому. Резинка штанов оказывается ослабленной, и в них впивается огромная рука другого. Чон выгибается. Ким залазит обмочившим пальцем прямо туда и мажет лобковую часть. Вторая ладонь оказывается знатно глубже. Она, пальцем средним выступив, ведёт аккуратно между ягодиц и ниже. Переходит на бельё и, схватив ткань рукой по бокам, второй помогая, вдруг резко натягивает прямо на линию пути пальца. У Чонгука содрогается всё тело, и всё, что он может выдать, это слабый крик, силы в него поступить не выходят. Ему кружит голову, внизу стучит пульсация, и парень от этого с ума сходит. Из-за Тэхёна — всё сходит. Расслабив лицо после неожиданности, он пьяно глядит на творителя, расставляя перед ним шире ноги, отчётливо видя, как старший требует этого. Тэ ловит пьяный взгляд другого, взглядом расцеловывает, а на деле такою же не совсем трезвой улыбкой ухмыляется ему. Младшего греет, он слабо смеётся, плавно откидываясь головой. — Продолжай, — шепчет, очередной раз боясь услышать ответ или даже того, чтобы быть услышанным. Смущается от своих же слов. — Как прикажешь, — Тэхён всегда слушал. Чонгук улыбается. На фоне включается проигрыватель. Ох, Тэхёнова музыка… та обворожительная, обязательно с включением саксофона, что так описывает его, топит в эстетике, его же вайбе. Теперь чувства становятся слышными. Они бьют одновременно с басом в грудную клетку, пульсацию снизу. Мелодия заставляет поддаться волнам и в неё же плести. Оба обнажённые. Тэхёновы руки в смешанных красках на себе: двигают, ездят, руководят Чонгуковым телом. Залезают во все приличные места и нет. Делают массаж. Творят. Создают пейзажи. Художник под ними выгибается, плывёт, танцует волнами, дёргается. Его член набухший, каждый раз при танце соприкасается с животом, что напоминает его обладателю, что ещё немного, и он не выдержит. — Ты даже не приступил к действиям после краски, — жарко дышит, не осилив поднять очи. Это он о зубах, языке, пальцах и вхождении молвит, — а я уже готов сдаться, — тоскливо выстанывает, очередной раз от здоровых рук вдохновителя прогибаясь. — Потерпи, солнце, — Тэхён мягко напоминает, что они вместе всё проконтролируют. Младший жмурится. — Солнце, — повторяет за любимым, тяжело выдыхая. — Моё солнце, — уточняет Ким, приблизившись, за лицо своего взявши и тепло прикоснувшись к губам, прижимается к ним. Отдаляется и: — Ты чего? — улыбаясь, Тэхён почти что смеялся. У Чонгука застыли слёзы. Он неловко оглядывает стену, отвернувшись, пытаясь спрятаться от старшего, лишь бы тот не видел его таким. Тэхён долго выдыхает, освежает мягкую улыбку. Всего секундами смотрит и после, приблизившись обратно к губам, целует их уголок. Уголок, двигается путём от скулы к уху, за него, по мочке — следы краски исследует. Действия начались. Муза не будет допрашивать. Просить объяснений, слов. Пока Чонгук молчит и думает, Тэхён будет удовлетворять его. Говорить касаниями — но не в голос — что всё хорошо. Если Чонгуку нравится «солнце», темноволосый и дальше будет его так называть. Если нет — будет по-другому. Любого будет любить, любить, как сейчас. Обнимать, касаться его и шептать — негромко — что всё хорошо. Губы вибрируют от музыки, вдохновитель творит ими далее. Спускается по шее, пока остальные тела танцуют друг с другом. Они оба мокрые, прижаты. Творец пытается всеми способами расслабить напряжённого и плавно танцует прямо на нём. Пока губы заняты шеей: до пота исцеловывая её, редко облизывая языком, тело пытается обвить и задеть чувствительные места Чона, почувствовать ток, перехватить его и от этого раскрыть рот в немом стоне. Ким выигрывает в задуманном. Нога пальцами скатилась, словно по горке, по внутреннему бедру и ниже колена к ступне, оттуда электричество пошло, но слабое. Заискрилась лишь нить, ногой Тэхёна нарисованная, и побежала быстро вверх. Она зарядилась на линии живота — Ким повлиял этому; и пальцы, до чёрта длинные, тонкие, приятные пальцы: три из них прошлись по той самой линии, смазывая жёлтый; и побежала всё ярче, зарядившись к груди, размножилась, обвив всю грудь нереальной скоростью, выстрелила и, набегая выше, вот-вот взорвавшись, одурманив всё тело, Тэхёновый рот возле шеи напоминает о причине самого яркого взрыва. Искра вспыхивает. — Боже мой, Тэхён… — младшего выгибает максимально, стоны один за другим покидают губы: сдерживал парень постоянно их. А сейчас не в силах. Закидывает голову — Тэхён тогда плывет ладонью, спускаясь, — жмурит глаза — Тэхён тогда обвивает промежность — заглатывает воздух — Тэхёна ладонь тогда скручивается в плотный кулак и надевается на член — стонет. — Правила рушите, мой художник, — вдохновителю тоже жарко, и он задыхается, как бы это ни пытался скрыть. Он, телом танцуя, начинает спускаться, оцеловывая зелёную линию, что нарисована изгибами. — Рисовать было задачей вашей, — на что-то намекает старший, вставляя набухший орган в руку, всё также спускаясь вниз, всё целуя, теперь уже кусая и слизывая жёлтый цвет, пробуя гусиную кожу ртом. — Что ты такое говоришь, — младший задыхается, но сквозь жар вышёптывает слова. Мычит. — Хм, — ухмыляется другой прямо в тело, находясь совсем рядом с тем, к чему стоит лишь только коснуться Тэхёну губами, как тот сдастся. — Я говорю, что, оставаясь честным в игре, мне будет позволено тоже кое-что нарушить. Чонгук пытается возразить, но, стоило расслабиться для спокойной выдачи слов, как он видит и чувствует, как Тэхён, подняв ногу, лижет прямо под ней. Парня тело немеет, и только рот движется в силах вздыхать. Он пытается не уйти от мира сего, максимально расслабляется, отдаётся, но стоило лишь начать, как Тэхён останавливается. — П-почему? Тэ, почему ты прекратил? — глаза огромные. Чонгук приходит в себя из состояния порыва похоти и стыдится даже смотреть в глаза. Ким не изменчив: долгая, максимально развратная, в то же время безобидная ухмылка. Он поднимается, хватая красную краску, Чона тогда голова кружится от всего его обнажённого вида, и застывает, когда тот — невыносимо красив — трогает его, подсовывая выше к стене, кладёт под спину подушку и, усевшись на всё том же месте между ног, раздвигает их, вмакивает два пальца в красный, кидает взглядом и, гордо подняв голову: — Я позволю себе рисовать во время действий, — дразнит. Сбрасывает бровь, затем нагибается. — Зачем подо мной подушка?! — отчаянно вскрикивает творитель, хотя бы таким способом пытаясь остановить настойчивого Кима. А тот будто ждал вопроса: — Чтобы тебе было лучше видно, что я творю с тобой. Тишина. Оба возлюбленных переглядываются, Чонгук опять пьянеет от слов, держится, не слепляя уставших глаз, а Тэхён, напротив, открыто кидает взгляды, уголком улыбается, опускает глаза, чувствуя оставленными ладонями на бёдрах чужого, как тот напрягается, довольно раскрывает рот; увлажняя потресканные губы, ложится полностью на живот между промежностью, опять кидает взгляд на смущённого, видя его всё больше раскрасневшимся — не в смелости двигаться и говорить, подносит намазанные краской пальцы и вставляет. — П-подожди… — «продолжай, продолжай, продолжай», — кричит настоящее. Чонгука ноги захлопываются от удовольствия, не смея ранить чужого. Пальцы истерически дрожат, он их подносит ко рту, один из них зубами прижимая. Воздух обильно набирается и так же громко выходит обратно. Слёзными глазами он боится встретиться взглядом с Тэхёном, парень не раскрывает ног. И тогда Ким просто бегает пальцами. Чёртово длинными, тонкими, приятными пальцами бегает. От ягодиц к изгибу колен и обратно. Голова закинута, Чон ею крутит то влево, то вправо. Тэ настойчив, и вправду. Его ничто не останавливает. Проказник… Что ни сделать — будет удовлетворять: младший сдвинул ноги, а Ким вместо того, чтобы подождать, любит их. Художник чувствует язык. Прямо на путях ранее пальцев. Он начинает прямо с ягодиц вести ровной линией к изгибу колена. Одного, потом второго. У темноволосого темнеет в глазах. Сдаётся и дышит на всю раскрытым ртом. Шипит сдержанное «а», как обычно шипят, когда больно ударились, подаётся головокружению, выстанывает бесконечное количество раз «Тэхён…». Деятель искусства (неважно, связан ли с рисунками или действиями он) обвивает двадцатисантиметровой рукой ляшку возлюбленного и, вылизывая её в тот момент, едет вверх, нагибает ту к себе и невообразимой нежностью кладёт на себя. Чонгук подрагивает, но всё же сквозь стыд опускает глаза на любимого. Смотрит на представленную перед ним картину: обвита ладонью правая согнутая нога чужой, а вторая, левая, опущена — лежит она на спине старшего. Посередине родное, невыносимо красивое, замазанное теми же пятнами от красок, только теперь ещё с красным, мокрое лицо. Одна из рук покидает ногу, Чонгук этого не замечает. Только лицо, вот там, замечает. Картина запомнилась. Грудная клетка не перестаёт часто двигаться от чувств внутри. Внутри бабочки, вулканы: они дерутся между собой. По телу постоянно бегают мурашки. Иногда искра вспыхивает в разных местах, не отдавши ещё полностью свой заряд, ранними моментами ему предоставленный. Ким смотрит на него спокойно. Наслаждается. Чонгук так покраснел, и он даже не замечает, как старшему нравится это. Предполагал, знал. Кому, как не вдохновителю, уметь доводить до подобного своего автора? Наверное, это вдохновит его на долгое время творений. Создания лучших картин, интимных, сокровенных. Таких, от которых будут дрожать руки, зато с какой жаждой и желанием, чтобы сотворить картину до конца, он будет её воплощать. Он улыбается. Мягко и так, что видно только Чонгуку. Тот не сдерживает улыбки в ответ, но кратко. Слишком тяжело сейчас улыбаться. Приоткрыть рот бы и закричать во всю силу, как Чонгук влюблён в свою музу. Как он смущается, терпит, хочет продолжения прямо сейчас. А после, завершив, целоваться, обниматься, да навеки, рисуя вместе с ним. — Я начну, — хрипит старший. Чонгукова искра, созданная другим, заряжается. Парня слабо бросает назад, он сжимает губы и ждёт чего угодно. Чего угодно, но только не... — Закрывай глаза. Ты всегда просил меня об этом, — вхождения в него языком. — Тэх-, — стоны, мешающие воздуху пройти, выдаются. Слабый не может говорить, шептать. Глаза не закрываются, а закатываются. Тело выгибается волной, и Чон теряется с движениями между мирами. «Всегда просил меня об этом» — лишь просил… А на выполнения не надеялся. Каждый раз ночью, омакивая пальцы смазкой, а её не было — так слюной, Чонгук томно шипел от вождений ими, представляя Тэхёнов язык. Крутился, вертелся, мечтал и, быстро кончив, плакал, как ему стыдно всего «представлять» используя в фантазиях его. Сейчас наяву всё происходит, и Чон не в возможности понять: за что? Это действительно творится с ним? Замолкает, грудь высоко поднимается, вне сознания дышать. — Мм, — мычит старший прямо внутрь. Вибрирует губами, в такт музыки попадая. Ртом он вертит, кусает, целует. Делает всё, о чем Гук лишь мечтал. Младший весь дрожит. Искра пульсацией гуляет по телу. В его глазах творится представление о картине сбоку, и, ох, когда он её представляет… как ему… хорошо.Вдруг «замолкает» глазами и ещё одну мечту начинает воплощать. Ни звука не издавать, слушать, вслушиваться. В грязные не только фантазии теперь попадать.
Звуки Кима. Его языка, что внутри водит. Слышно. Мокро, слизко — его так отчётливо слышно! Парень дышит через рот, и чувствовать это — жарко: воздух проходится прямо там. Слышать это — липко. Максимально неприлично, грязно, но как этого хочется в максимальном количестве. Тело подбрасывает. Жидкость, чувствуется, старший размазывает безымянным пальцем, остальными разжимая половинки. Давит им, гладит, нагибается и чмокает губами. Рот совсем медленно приоткрывается, и из него снова вываливается язык. Объёмный, слизкий. Младший готов забыться. Он не обращает внимание, как Тэхён кривится, слизывая горький красный. Его глаза зажмурены, а рот застиг открытым прямо во влажную его же слюнями подушку, которую тот успел схватить, лежала она удобно ему под рукой. Спина выпрямляется, впивая в себя глубже чужой язык, и Чону далеко стыдно из-за происходящего, хоть сейчас желание удовлетвориться побеждает. Порыв похоти выходит в лидеры, и Чон не имея (почти) стыдливости выдаёт: — Скрути язык в трубку, хён. Залезь в меня глубже, — выстанывает на «е». — Пожалуйста, — не имея способности выдать себя до остатка тем, кем на самом деле не является, Чонгук в своём стиле вежливо просит. Тэхён всегда. Слушал.~
— Коснись члена, — Чонгук на выдохе просит, голову прямо возвращая от подушки и размыто смотря перед собой. Тэхён касается. Младший кончает. Тело становится слабее обычного, бросаясь полностью на кровать. Член дёргается несколько раз: с него обильно и каждый раз выбрызгивает сперма. Грудь поднимается быстро, а остальные части тела не могут двинуться. Низко. Тэхён лишь коснулся. Гук стыдливо закрывает глаза, жмурится, хочет исчезнуть из мира сего. Признаётся, что его «лишь коснулись», и добивает себя сам, что ниже некуда. — Всё нормально, — художника отпускает лишь от двух слов.Он, тяжело подняв глаза, смотрит перед собой. Замирает и не может поверить, каким перед ним сидит тот… Его любимо раздетый, с беспорядком на волосах. Тот, нежно и аккуратно его касаясь, ему подчинялся в глазах. Ничего не говоря, никуда не двигаясь, не наблюдав — просто закрыв глазки, тепло улыбаясь, устало, он засыпал.
~
Время не осмысленно быстрое. Чонгук, полежав, не двинувшись, вспоминает о нём. Его тусклые, прямо сейчас без намёка на искренность, глаза, медленно показываются на свет. С глазами Гук открывает вместе рот. Туго выдыхает через него, спокойно, расслабляя связки. Лицо пустое, безэмоциональное. С ним парень поднимается, покидая ранее нагретую кровать. Взор падает на сейчас нужный мольберт, художник профессионально ставит его перед собой. Настраивает. Берёт кисти, краски. Вяло зевает. Рука несильно сжимает кисть. Она вмакивается в жёлтую акварель и следует одним резким движением на центр холста. — Кх, — кривятся раздражённо от солнца губы, в эту комнату оно только попало. Обладатель начинает рисовать и в голос, со всей болью, оседающим грузом, его разминающей тоскливостью, хрипит: — Пусть первым будет солнце, — мыслями прощаясь с представленной на миг музой, сердце, обливающееся кровью, тихо благодарило за подаренное выдуманным вдохновение. Глаза одиноко, не имеющие никакого смысла на надежду, кинулись на пустую кровать, вернулись и без какого-либо звука начали наблюдать за созданием двадцать тысяч первой по счёту живописью, посвящённой никогда не существующему невыносимо красивому вдохновителю.