Комната с заедающей щеколдой

Из закрытой на замок изнутри комнаты уже довольно продолжительный период времени не слышалось ничего, кроме криков. На часах давно было за полночь, в студии никого не осталось, и только Паша все еще мог орать, что есть мочи. Орать на Юру. Ох, как давно он ждал этого момента. Момента, когда Юра соизволит с ним поговорить. Только вот до разговоров дело так и не дошло. Скорее, это был агрессивный монолог от Личадеева, да и тот сразу перешел на повышенный тон. Музыкант так и не смог нормально объяснить свои предъявы и, наконец, выдохся. Каштановые пряди опустились на мокрый от пота лоб, а сам парень плюхнулся на табуретку в углу комнаты и уставился в стену. Тишина повисла в комнате будто на несколько часов. — Понятно – подытожил Паша и резко встал, чуть не опрокинув табуретку. В голубых глазах блеснули слезы. Яростный, и в то же время жалостливый взгляд пронзил скрипача. Повозившись с вечно заедающей щеколдой, зачинщик конфликта вышел, хлопнув дверью. Черт, внатуре как баба. *** — Паш, тебе Юра дозвониться не может... – кинула Смирнова с порога, разуваясь. — Знаю. Плевать – отрезал парень. Его телефон был на беззвучном режиме уже как несколько недель точно, возможно, он был даже без заряда. Паша не знал, да и узнавать не собирался. — Паш... — Не трогай меня – отмахнулся от подошедшей Ани аккордеонист и стал смотреть куда-то в лампочку. Так продолжалось уже больше месяца. Рыжая печально хмыкнула. Она порылась в сумочке и достала какой-то конверт: — Держи. — Что это? — Юра передал, захочешь – прочитаешь – и девушка удалилась в спальню. Конверт вертелся в руках еще с час, внешние уголки были помяты, будто их жевали, а Личадеев все никак не решался. Он глупо смотрел на белую бумагу, подписанную именем скрипача. Он ненавидел это письмо, даже не зная, что там написано. Вскоре, предмет отлетел куда-то под стол, а голубоглазый тихо рыкнул себе под нос и направился в прихожую. Выхватив из кармана своего пальто пачку сигарет, парень направился вон из дома. Паша вылетел на улицу и со злости пнул ближайший сугроб, зажевав свой разъяренный крик футболкой. Рука крепко сжимала пачку, кажется, некоторые сигареты даже поломались. Выдохнув, парень достал из пачки целую и закурил. Весь этот месяц аккордеонист не совершал этот ритуал, может потому он такой злой? Он забыл как нужно функционировать в принципе. Все, что он делал это сидел на кухне и смотрел в гребаную лампочку. Пустой желудок дал о себе знать и Личадеева мгновенно скрутило так, что ему пришлось дойти до детской площадки и сесть на лавку в позу креветки. Когда отпустило, патлатый облегченно выдохнул и вздернул голову вверх. Единственный на весь двор фонарь перестал гореть как раз тогда, когда он вышел, а потому, в черном полотне наконец было видно звезды. Паша поежился, под грязную футболку задувал обманчивый весенний ветер. Нужно было возвращаться, но музыканта будто приковало задницей к месту. Он, как зачарованный, смотрел на небо. Сейчас его мысли были свободны и ничто не терроризировало ноющую голову. Скурив три сигареты за раз, голубоглазый обнаружил, что все остальные он действительно поломал, и швырнул пачку в урну рядом. Она глухо ударилась углом о чугунный бак и упала в лужу растаявшего снега, которая скопилась на дне. Изрядно подмерзнув, Личадеев пошел обратно в квартиру. Он был измотан непонятно чем, но сил не осталось вовсе. Впервые за месяц он пошел в спальню, на нормальную кровать, к своей жене. *** Часы на прикроватной тумбочке противно тикали и этот звук раздавался, вслед за механизмом, в висках. Хотелось швырнуть их куда подальше, да то ли жалко было, то ли сил не появлялось. Лениво перевернувшись на спину, аккордеонист уставился в потолок и пролежал так еще с полчаса. Встать сил не нашлась даже малая капля. Простыл что ли? Ну да, сидел целых два часа с лишним на улице. В два градуса. В шортах и футболке-разлетайке. Естественно. Собравшись в кучу, единственное, что смог Паша – это скатиться мешком на пол. Зачем? Он и сам не знал, видимо, любопытство взяло верх. Он хотел вскрыть тот конверт и прочитать, нет, лучше, даже не глядя, разорвать послание. Пересилив себя, голубоглазый встал-таки на дрожащие ноги и поплелся к кухонному столу, придерживаясь за стены. Под столом заветной бумаги не было. Видимо, Аня подняла. И правда, конверт лежал около холодильника, а на нем еще одна записка: «Я знаю, что ты будешь его искать. Не забудь поесть, пожалуйста. Твоя Аня». Точно, еда. Но сейчас совсем не хотелось. Резким движением схватив конверт, Личадеев уселся на уже такой родной стул. Ступор снова охватил его руки и он все никак не мог надорвать бумагу. Этот почерк въедался аккордеонисту в глаза, он ненавидел его, но так желал увидеть еще больше слов, написанных им. Наконец, рука дрогнула и в руках оказалось содержимое конверта. Паша медлил. Он не желал знать, что там. Он даже не придумал, что сделать первым: смять, смыть в толчок, все же прочитать или еще чего сотворить. Руки задрожали, но все же не открывали сложенный напополам листок – слишком страшно. А чего бояться? Парень и сам не знал. После нескольких минут раздумий, пальцы все же дернулись, чтобы порвать, но тут же остановились. Смять письмо патлатый тоже не смог, по той же причине. Сжигать и развеивать по ветру тоже не вариант – не дойдет до балкона, а если и дойдет, то там и останется. И замерзнет к хуям. Оставалось только одно. Где-то с минуту голубоглазый только решался, а когда уже начал разгибать лист в дверь позвонили. Кто это? Личадеевы никого не ждут. Или только один из них? Путь к прихожей занял намного больше времени, чем хотелось бы. Дверной звонок давно перестал верещать, странно, что гость даже не стучался. — Ну же... – услышал музыкант, как только подошел к входной двери. Такой знакомый, и такой ненавистный голос. Глухой удар с той стороны – Юра приложил лоб к железной двери, Паша сделал то же самое. Понимающее молчание продлилось с несколько минут. Оба чувствовали друг друга. Они слушали дыхание друг друга. — Паш, я же знаю, что ты слышишь, открой – тихо говорил певец. — Уходи – попытался прогнать друга парень. — Никуда я не пойду – снова тишина. Режущая по ушам тишина – Если бы это было не личное, я бы с Анькой притащился. Открывай – В груди аккордеониста что-то екнуло. И действительно, почему Музыченко вдруг один пришел? Знает же, что тут его не ждут. — Не хочу... — Паша, мне правда нужно тебе кое-что сказать. Я должен был сделать это гораздо раньше но... – кулаки солиста сжимались и разжимались – Пусти. Тяжелая дверь резко отворилась и Юра чуть не провалился внутрь квартиры. Щелчка замка не последовало, потому он понял, что закрыто и не было, на что усмехнулся: — А ларчик просто открывался... – сказал кареглазый и оглядел Личадеева. Выглядел он болезненно. Сказать правильнее – хуево. Было такое ощущение, что он стал меньше. — Черт, Паша, что с тобой стряслось? – скрипач хотел протянуть руку и положить на плечо другу, но в последний момент одернул себя. — Ты сказать что-то хотел. Говори и вали – голубые глаза упорно избегали контакта. — Я не буду говорить через порог. — А я не буду говорить в квартире – музыкант грозно посмотрел в лицо напротив. Солист подметил мешки под глазами аккордеониста. Совсем не спал, что ли? — Я волнуюсь за тебя, блять, впусти, дай мне помочь. Заодно и поговорим, ты ведь так долго этого добивался. Ну так вот, я здесь. Только впусти... – в этот раз Юра осмелился придержать того за плечи. Как только певец коснулся кожи собеседника, он почувствовал жар – Простыл-таки. Все, мое терпение иссякло – скрипач толкнул парня в квартиру и зашел следом, захлопнув за собой дверь. — Эй, ты что делаешь? – в данный момент, аккордеонист не мог сопротивляться, он был слишком слаб. От беспомощности, тот даже зажмурился. — Помогаю. Быстро в кровать – последний толчок, и голубоглазый упал на мягкий матрац. Сквозь дрему он слышал, как Юра кому-то звонит и спрашивает где аптечка. Видимо, Смирновой. Сил подняться с каждой секундой становилось все меньше и когда они совсем иссякли, больной провалился в сон. *** Почувствовав приятный холод на лбу, Личадеев приоткрыл глаза и увидел Юру. Такого родного, теплого. Дикий страх одиночества обуял больного и он схватил мужчину за запястье, как только тот попытался уйти. — Останься. — Хорошо – на секунду скрипач удивился такой реакции, но затем заботливо улыбнулся и положил свою ладонь поверх чужой руки. — Что в письме было? Я не успел прочитать – не смотря на собеседника, почти шепотом спросил парень. — Ничего столь важного – кротко ответил солист. — Скажи – настоял музыкант. — Я... – Музыченко осекся – Мы писали, что Шляпники без тебя – все равно, что поцелуй без усов, что ждем твоего возвращения, что я тебя люблю, и все такое – последнее певец проговорил куда-то в сторону, так, чтобы это не расслышал Личадеев. Не случилось, опять зассал. — Что? – приподнявшись на локтях, переспросил аккордеонист. Тряпка спала со лба и взору предстали ледяного цвета удивленные глаза. — Ну, я еще хотел узнать, что за скандал ты устроил на пустом месте... — Нет, нет, это потом, что ты сказал? – перебил Паша. — Что Шляпники без тебя – как поцелуй без усов? — Не строй из себя долбоеба, Юра, – Личадеев нахмурился и начал закипать – ты сказал, что любишь меня? – вот сучок, слышал-таки. Лицо скрипача мгновенно вытянулось, а затем он тяжело вздохнул: — Да, Паша, да, со мной не просто, знаешь же, не будь редиской. Нравишься ты мне. Не как друг, и уже давно – ладонь Музыченко сжала чужую – Кажется, как узнал тебя, так сразу понял, ты – мое. Тот самый человек. Поэтому и переживал так, думал, остынешь после той ссоры, вернешься, вот и не звонил первое время. А потом ты вообще отовсюду пропал и... — Слишком много говоришь – с улыбкой на лице перебил того Личадеев, вмиг оказавшись перед щетинистым лицом. Он подался еще чуть вперед и поцеловал мужчину. Как всегда, как привыкли, как на концертах, только гораздо дольше и откровеннее. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем такой искренний поцелуй разорвался. — Я тоже боялся. Потерять тебя и группу, думал, если уйду ты меня заменишь синтезатором, так же, как остальных, поэтому и скандалил – начал оправдываться парень. — Успокойся, если это извинения, я прощаю. Я бы никогда тебя не оставил, ты ж мой лучший друг, как-никак – по-своему, хрипло посмеялся Юра и поцеловал Личадеева в запястье. — А, Смирнуха сказала, что ты не ешь практически – после долгих влюбленных переглядок вспомнил скрипач. — Не-ет, я не хочу – жалобно протянул голубоглазый и плюхнулся обратно на подушку. — Надо, Паша, надо. Супа тебе сейчас сделаю. Вкусного. — Ну, если вкусного, то ладно – смирился с поражением младший. ***