Комната с заедающей щеколдой

Уже несколько часов Юра терпел истерику Паши. Хер его знает, чем был так недоволен аккордеонист, но злой он был, как черт. А Музыченко слушал. Покорно терпел все маты и обзывательства в его адрес. За последний час он стал сукой, тварью и мразью. О, а теперь еще и ебаным хуесосом. Карие глаза упорно смотрели в лицо напротив, которое то и дело отворачивалось и не хотело идти на контакт. Вскоре, младший безжизненно опустился на табуретку. Потух, разрядился, как батарейка. Создавалось впечатление, будто он безостановочно бежал несколько километров, одышка была неимоверная. А Юра как будто только что три концерта без передышки отыграл, так звенело в ушах. — Меня ты тоже заменишь? – наконец разорвал молчание голубоглазый. Солист не мог сказать и слова. Он все еще пытался выхватить глаза друга, но густые волосы закрывали их, не позволяя прорваться. Мужчина был не в силах молвить и слова. Он и сам не знал, почему ответить так сложно. Дверь захлопнулась, обдав скрипача холодным потоком ветра. Холодным от прошедшего урагана в виде Личадеева. Казалось, что конфликт – наоборот должен разогревать чувство ярости и вины в оппоненте, но это был даже не спор. Сегодня Музыченко впервые позволил на себя наорать. Даже в ответ ничего не сказал, какой позор. Каждый день он и так себя корил за то, что не удержал Вадима и Альтаира, а тут еще и Паша. Хотя что он мог сделать? Нельзя приказать людям, как собакам, быть рядом. *** Где-то с неделю аккордеонист не являлся на репетиции. А может и больше. Все начали беспокоиться. И только Юра надеялся, что тот просто долго отходит. Он планомерно звонил ему каждый день и слушал протяжные гудки по двадцать, иногда тридцать минут, не получая ответа. Он звонил ему каждый день по три раза, все надеясь услышать такой родной голос. Даже автоответчик не поставил, упрямец. — А чего это все такие грустные? – послышался знакомый голос со стороны входа в студию. Все обернулись и тут же оживились. — О-о-о, Смирнуха! – поднял руку в знак приветствия Кикир. И как она так бесшумно пробралась? — Анюта! Ты какими судьбами? – первой подошла к рыжей Серговна. — Да я вот к Юре, поговорить. — Не уж-то в группу вернуться решила? – съязвил Дима, на что получил лишь гневный взгляд длинноволосой – Да все-все, молчу... — Вообще-то это по-поводу Паши... – белые руки сжали кожаный ремешок сумки. Певец мгновенно сменился в выражении лица и кивнул на ту самую комнату на заедающей щеколде. — Ну? – холодно начал Музыченко. — Ну... В общем, Паша, видимо, впал в "депрессию", – та сделала характерный жест руками – он целыми днями сидит на кухне и смотрит в одну точку. И ладно бы, если он там сидел и хоть что-то ел, но он голодом себя морит. Мало того, он там же и спит, а со мной вообще не разговаривает – слезливо протараторила Смирнова. Такой же печальный взгляд буравил в девушке дырку. — А я-то чем могу помочь? На звонки он мне не отвечает, в мессенджеры не заходит, голубиной почтой ему что-ли писать? – возмутился кареглазый. — Да хоть письмо начиркай, я передам, может прочитает. — Ладно, посмотрим. Аня еще час посидела в студии, общаясь о том, да о сем с Серговной, Вечеринин что-то свое настукивал на установке, а солист все пытался дозвониться до причины всех его проблем. — Юр, он не ответит – печально раздался Кикировский голос из-за спины спустя пару десятков гудков. — Знаю – тяжело выдохнул Музыченко и приложил трубку к нижней губе, не сбрасывая звонок – Дурья башка, почему я не остановил его тогда? – голос певца дрогнул – Почему не сказал все сразу? – мужчина повернулся. Саша впервые видел его таким. Слезящиеся карие глаза выражали вселенскую скорбь и было впечатление, что Юра сейчас же расплачется как маленький ребенок. Анисимов подался вперед, чтобы утешить друга, но был проигнорирован. Он все понимал. Понимал даже больше, чем сами парни, а потому не стал больше приставать. *** Больше двух недель скрипач вымучивал из себя письмо. Он преосмыслил уже все, что мог. Осознал все в себе и всех вокруг. Понял, почему все же так переживает, и что должен написать, а затем повторить при встрече. Но никак не мог собрать все в кучу. Однажды даже всей группой мучали долбаные слова. Даже в рифму пытались что-то сочинить, авось бы и песня новая сложилась. Серговна все трындела написать про то, что группа без Паши – "как поцелуй без усов". Иронично. В один из дней Юра просто заебался и написал на весь лист "Я.Л.Ю.Б.Л.Ю.Т.Е.Б.Я", перечеркнув огромную оду о том, как все скучают по музыканту. Да так и оставил. Завернул в аккуратно сложенный конверт и подписал: "Паш-милашу, Юра". Потом отдал Смирновой, что пришла снова, как раз за этим. — Аня, – вдруг окликнул Юра девушку, не дав ей уйти – мы можем завтра встретиться? — Конечно, где тебе будет удобно? – последовало в ответ. — Здесь недалеко есть кофейня, я буду ждать тебя там в десять – будто сообщая вселенскую тайну, прошептал мужчина. Рыжая кивнула и резво выскочила за порог. *** — Юр, ну хватит, ложись уже спать, – второй час уговаривала мужа Серговна – Анечка все уладит, вернется он, не нужно так переживать – обняв мужчину со спины, сказала длинноволосая. Музыченко проигнорировал ее, поведя рукой в сторону, и только снова вскинул скрипку на плечо. Смычок сам запел слезливые песни, смысл которых был понятен и без слов. Стоя у окна, как в дешевых мелодрамах, кареглазый играл какую-то сонату, название которой уже давно стерлось из памяти. Здесь был бы уместен дождь, но на улице, как назло, не сполз еще снег. Кареглазый промахивался пальцами по струнам, не попадал в тональность, но играл, только чтобы чем-то занять себя. Должно быть, соседи уже порядком устали от его ночных концертов, которые звучали из рук вон плохо. Еще и продолжалось это пол месяца, с лишним даже. Во время всех тех произведений, что Юра играл, он думал лишь о Паше. Всего остального мира для него не существовало. Без него рядом просто не могло существовать. Прочитает ли он письмо? Да вряд ли. Тихо положив, наконец, инструмент обратно в кейс, чтобы не разбудить чудом заснувшую Аню, кареглазый прошмыгнул в прихожую. Он накинул свою куртку и не застегиваясь вышел на улицу. Мерзкий лед у двери, как назло чуть не перевернул мужчину, но тот, к счастью, удержался на своих двоих. Домашние тапочки прошаркали до урны и в темноте двора зажегся слабый огонек. *** — Ну как он? – спрашивал Музыченко. Он встретил Аню в кофейне, как и договаривались. — Плохо. Письмо твое не читал, швырнул под стол и ушел. На улице сидел долго потом – говорила рыжая. — "Как и я" – подумал солист — Сегодня пришел ко мне спать, а так изменений не было – грустно вздохнула Смирнова и отпила кофе из кружки. Повисло неловкое молчание. Точнее сказать молчание сожаления и обдумывания плана. — Так, ладно, я устал от всего этого, я сегодня зайду к нему – сжал кулаки Юра и серьезно посмотрел на девушку. — Не получится, он видеть тебя не хочет – отвела глаза та – Только если я впущу, но даже тогда он с тобой говорить не станет – собеседники заметно поникли и до самого прощания больше не разговаривали. *** Лучи яркого солнца светили в просветы жалюзи, намекая на счастье и жизнерадостность. Юре было не до этого. Все его мысли были заняты скорой встречей с Личадеевым. Что сказать? Как себя вести? Грязные лужи разлетались крупными каплями от каждого шага мужчины. Он спешил изо всех сил. Даже по лестнице побежал, вместо того, чтобы на лифте подняться. Пролеты, коридоры, двери, и вот, наконец, заветная – железная. Музыченко мялся. Руки не могли подняться к звонку – страшно. А чего бояться? Быть отверженным? Кареглазый и сам не знал. Минут эдак десять он стоял перед дверью, не решаясь нажать на заветную кнопку. — Черт возьми, да плевать – пробубнил он и наконец ударил пальцем по черному кружочку. Два, три раза. Послышались шорохи. *** Не без труда переложив аккордеониста под одеяло, в удобную позу, Юра отыскал свой телефон и набрал Смирнову. — Да, Юр, случилось чего? – послышался тонкий голос из трубки. — Типа того. Скажи, у вас где лекарства? – после, певец снова выслушивал безудержные крики, о том, как он мог сам прийти без разрешения и ввалиться в чужую квартиру, но потом ему все же объяснили местоположение аптечки. Отблагодарив рыжую, мужчина отклонил вызов и пошел по указаниям. Сейчас он чувствовал себя бывалым пиратом, в поисках сокровищ. Или королем, который ищет редкое растение, чтобы спасти свою любовь от смерти. Как в "Рапунцель". Преодолев немалые сложности, скрипач наконец откопал какое-то лекарство с витамином С. Он и сам не любил такие, но Личадеев выглядел реально плохо. Юра развел порошок в кипятке и понес кружку с "эликсиром" к больному. Он с трудом споил это музыканту, потому как тот постоянно отворачивался и патлатую голову приходилось удерживать за шкирку в два раза сильнее. По завершению этого нелегкого ритуала, солист вспомнил о жаре друга и отправился в ванную за полотенцем, смочил его ледяной водой из под крана и, по возвращении, сел на край кровати. Музыченко не часто видел Пашу спящим, а когда видел – умилялся. Особенно очаровательным он казался сейчас, когда на лоб, мокрый от пота, прилипли пряди длинных волос, а лицо выражало беспокойство. Хотелось взять это лицо в руки и успокоить, уверить, что все хорошо. От этого вида, старший даже немного подвис, как старый комп. Юра давно уже понял, что ему нравится наблюдать за своим лучшим другом. Просто так смотреть за его действиями. На репетициях, в барах, на сцене. Он уже давно понял, что ему нравится его лучший друг. Аккуратно положив на лоб аккордеонисту тряпку, смоченную в холодной воде, скрипач собрался было встать, как почувствовал, что его держат за запястье. ***