Кислота под водочку.

Если бы при въезде в город на табличке с названием указывали бы слово, охарактеризовывающее сам город, словом места, в котором родился Антон, был бы «смрад». Удушающий запах от выбросов дыма из труб местного завода, на котором трудится большая часть жителей; редкие проплешины зелени среди бетонных панелек и тротуаров; вода, по цвету уступающая Коле на прилавках Магнитов, коих на 15 тысяч человек штук шесть — всё это губит молодые организмы и сдавливает светлые головы. Зарыбленные в прудах толстолобики давно сожрали друг друга. Пруды зацвели и воняют под окнами. Горячая вода бывает только по праздникам. Вместо колыбельных дети засыпают под пьяные вопли на улице, а первое слово, которое малыши произносят — обязательно матерное. Антон живёт здесь 19 лет и любит до невозможности это место, ведь других по секрету тупо не видел и сравнивать ему не с чем. И сейчас, когда в его любимом городе появилась гадина, что ему же портит всю жизнь, Антон готов биться всем, что только под руку попадёт, лишь бы гадины этой не стало. Шастун растягивает уголки губ в довольной улыбке, щурясь, точно кот, понимая, что может пропустить вообще всё на свете, если не сосредоточится. Он стоит в толпе из пятидесяти человек, перебирая кольца на пальцах, что заменяют ему кастет. Этот урок давно усвоен им в жизни, потому Антон даже бровью не ведёт, когда бывшая то ли крыша, то ли поставщик Арса срывается на крик, из-за чего человек двадцать за крепкой спиной дëргаются, готовые вот-вот наброситься с кулаками на Арсения и его ораву. Антон знает: Арсений сможет стать свободным, как и большинство крестьян в 1861 году. У Арсения есть явное преимущество не только за своей спиной в количестве пятидесяти человек. Попов — превосходный оратор, что умело ссыт в уши, выкручивая ситуацию выгодой для себя. Антон уверен: домой Попов точно не вернётся проигравшим. Если вообще, конечно, вернëтся… Панка совершенно не пугает воцарившееся напряжение, что чувствуется за километр от них. Он на расслабоне качается из стороны в сторону, даже не слушая, о чём Попов пиздит, ведь его это попросту не касается. Антон дëргает бровью, когда ловит на себе из противоположной толпы пристальный взгляд, и подмигивает какому-то лысому скинхеду, растягивая широкую улыбку с ахуевшего лица. Поданный сигнал — хрустнувшая шея Попова, которую тот размял перед боем, ведь покумекать, судя по всему, не получилось. Парни за его спиной напрягаются, сжимая в руках самодельные свинцовки и кастеты, уже готовые полуночными призраками налетать на противников, что в будущем вполне спокойно могут продавать их детям смерть. А дети, как известно, — цветы жизни, за которыми нужен глаз да глаз. Если бы у Антона был бы ребëнок, тот бы ещё в утробе задушил себя пуповиной, узнав, кто его отец. И Антон, что не питает особой любви к детям, только бы и пожал плечами, сдав пиздюка на экспонаты в медицинские вузы. Шастун бы даже бровью не повёл на смерть чего-то родного, как не ведёт и сейчас, когда втаптывает своим клëпанным берцем мелкие камушки и окурки в песок под ногами. Он срывается, когда Попову прилетает по ебалу, и с прыжка налетает на мужика, с которым Арсений лясы точил, металлом колец на руках в два счëта разбивая тому нос. Следом подтягивается остальная Ко, и вот, за считанные секунды спокойствие превращается в какофонию ярких цветов от толстовок, ветровок и летящих в разные стороны зубов с капельками крови. Никого подобными замесами не удивить. Прохожие давно перестали обращать на уличные драки внимание, а в местах сплошных гаражей из людей не встречается абсолютно никого, даже детей, возомнивших себя паркурщиками. Люди платят за музыку, кино, литературу, за секс, за пиво и сигареты, за лекции, за корочку, за чин, за место под солнцем и луной, за интернет и vpn. У каждого человека, в той или иной степени, есть как познавательные потребности, так и социальные — вниманиеблядство и нарциссизм. Для существования помимо этого нужны деньги, а для денег — внимание. Только иногда бывают отклонения по Фрейду, и для того, кому были важны деньги, становится важным внимание, а для тех, кто о внимании и деньгах никогда не думал, открываются новые горизонты. Широта взора удивляет, и Антон, что лежит на холодной земле, сейчас улыбается безоговорочной победе, смотря на серое небо в облаках дыма от труб завода и вопли. Он прыскает радостно, когда рядом с ним раздаëтся топот нескольких десятков ног, и прикрывает свои зелёные глаза, сглатывая вязкую слюну, языком слизывая солëный пот с верхней губы, говорящий лишь об одном: ему, как отверженцу от социальных потребностей, до сдавленных спазмом лëгких становится нужно вниманиеблядство Попова и его нарциссизм, что на самом-то деле забавляет и сглаживает все углы. Ему бы хотелось стать неотъемлемой частью его жизни, чтоб и рядом постоянно, и чувствовать тепло и хихикать вместе. Ему бы очень хотелось вернуться на три года назад — желательно и раньше — только эмоционально — тогда было до одури хорошо. Ему бы хотелось по щелчку пальцев забыть всё, что произошло, и начать с нового листа, думая лишь о том, как бы спиздить футболку у Попова, а не спиздить себя из замеса. И все его «хочу» обязательно сбудутся, ведь рядом на живот валится Попов, утыкаясь носом в какую-то ромашку, довольно громко нюхает цветок, а потом вовсе срывает тот и протягивает Антону, с улыбкой преподнося как свою любовь.

***

—Гопник Коля из седьмого ПТУ на заборе пишет мелом про любо-о-овь, —тянет Ира под плавное дёрганье струн. —С пацанами он на танцы не пойдёт. Он сегодня на свидание идё-ё-ёт... Антон снова залипает в одну точку, пока Эд в десяти сантиметрах от него аккуратно перебирает струны обшарпанной гитары, вместе с Ирой тихо мяукая слова песни. В этот раз Шастун уставился на правую руку Арсения, забитую чернилами от плеча до запястья. Он рассматривает небольшие рисуночки, улыбаясь некоторым, пытаясь понять, что стало причиной, по которой они теперь красуются на молочной коже Попова. —Он наденет новый правильный костюм фирмы Reebok, а или может Adidas — что не важно, ведь любовь — она сильней предрассудков и каких-то там идей. Антон двигается немного ближе, ведь не очень хорошее зрение требует очень близкого нахождения рассматриваемых объектов. Статуэтка Оскара на чёрном, как и сама награда, постаменте; скрипка со смычком, положенным наискось; толстая книжка с ярко-красным «Mein Kampf» на обложке и стальными наручниками рядом; паук, ползущий по фонарному столбу, и навесной фонарь; плюшевый Тигруля из любимого Антоном детстве мультика про жёлтого пузатого мишку в красной футболке и красные полароиды обнажённых женских тел, которые портят первое впечатление о, казалось бы, невинной и детской татуировке; телескоп; букварь с двумя красными заглавными «А» на обложке; два голубя, у одного из которых почему-то нет лапки — Антон скидывает это на то, что татуху бил пьяный мастер. Парень не замечает, как уже водит кончиком указательного по татуировкам, оглаживая контур каждой. Он едва заметно приоткрывает рот, что-то проговаривая в голове, пока Арсений же, стараясь не двигать рукой, которую трогают, заклеивает себе разбитые костяшки пластырем. Попов тоже начинает смотреть, только не на руку, а на Антона, что сейчас похож на кота, которому включили телевизор. Зеркало с цифрой 17 на нём; кучка грязных носков с глупыми рисунками на них; белый медведь с заклеенным чёрным скотчем ртом; две картошины; значок Твиттера; ромашки с перемотанными лентой стеблями; логотип Playboy; два использованных презерватива, вызывающие у Антона отвращение; сыгранная партия в «крестики-нолики», в которой выиграл человек, играющий крестиками; подходящее целиком и полностью Попову ярко-красное «дают — беру, бьют — бегу»; чёрный гроб с надписью рядом «увидимся в 2007», и завершает это сумасбродие пробитая крестом лобная доля черепушки с громогласным «спаси, но не сохраняй». Антон не понимает, как эта какофония рисунков смогла уместиться на руке и почему бóльшую часть нельзя было перенести на левую. В любом случае, с его кривыми чернильными рисуночками, которые кажутся ему уродцами, Тоха решает не закапывать себя под глупыми вопросами и лишь тянется к кружке с остывающим чаем, тиская шоколадную конфетку. Он случайно встречается глазами с Арсением и краснеет щеками, отворачиваясь, поняв, что его пристальный взгляд не остался без внимания. Попов смотрит томно и улыбается одними уголками губ, наклонив голову вбок. Смущение одолевает Шастуна, и парень поднимается с табуретки, чтоб добавить тёплой воды из чайника. На самом же деле парень не знает, куда себя деть, решаясь спастись таким незаурядным способом. —А может быть у них там пе-е-ервая любовь, —продолжает петь Ира своим приятным голосом, что никак не отвлекает. —Любовь! —вторит ей Эд. —Поцелуи в губы. Быть таким, как все — как вы! — ахуенная судьба. Фонари зажгут эту ночь, и гопник Коля... Николай! Будет счастлив до утра... Николай! Будет счастлив до утра-а-а. Рука Антона оказывается в руке Арсения настолько неожиданно, что парень случайно выдыхает себе в кружку находящуюся всё это время в носу окровавленную вату, скрученную жгутом. Они прыскают с Поповым с того, как вата быстро вылетела, и Тоху тянут за запястье, усаживая рядом и целуя в висок, переплетая пальцы. —Но девчонка-а оказалась непростой: тихой, скромной, но внутри совсем другой. Кеды, цепи... В рюкзаке стальной кастет, а на майке-е Джонни Роттена портрет. Парни настолько увлечены друг другом, что не замечают ничего происходящего вокруг. Антон ложится Арсу на грудь, а тот большим котом ластится ближе, зацеловывая бледное личико и разбитую левую бровь, на которой, как и на правой, теперь тоже будет шрам. —Люблю тебя, —едва слышно шепчет Тоха, улыбаясь, когда его целуют в кончик носа с маленькой родинкой, случайно цепляясь ноздрями за шарики септума, что повёрнут вверх. —Я тоже, Антош. На свидание со мной пойдёшь? —также шепчет Арс, вспоминая, что происходило на их первом свидании и чем потом закончилось. —Ну если ты настаиваешь... —включает дурочку Шастун, кокетливо бегая глазками по потолку, в итоге соглашаясь. В этот раз хочется сделать всё по-человечески и правильно: цветы подарить, отвести в местное кафе, а не бар, а потом покормить уточек семечками на пруду. И если Антон не проспит, то всё сделается. Обязательно сделается в лучшем виде и преподнесётся в подарочной упаковке за потраченное впустую время за все эти годы. —Гопник Коля из седьмого ПТУ на заборе пишет мелом слово «хуй». Бабы — дуры, жизнь — дерьмо, а мир жесток. И к тому же, она слушает панк-рок, —заканчивает Ира свой сольный концерт тем, что делает несколько глотков чая, смачивая пересохшее горло. Она тыкает Эда локтём, привлекая внимание парня, и улыбается с ним, смотря на двух парней, что души в друг друге не чаят. Фотография обнимающихся ребят быстро оказывается в чате у Арса и Тохи, а после у них же двоих на обоях, ведь старые давно нужно было поменять, а глоток свежего воздуха от небольших изменений греет душу обоим.