Тёмные хроники: Становление

      Прислуга верховного судьи Нерима никогда не жаловалась на жизнь. Род Роу-Эберт был хорошо известен тем, что к людям, находящимся у них во служении, относился с уважением. Дворецкий или кухарка, садовник или прачка, горничная или лакей — все они знали, что хозяева никогда не оскорбят их словом, не обидят деньгами и позаботятся как о них самих, так и об их семьях. В теории, такое отношение казалось чуть ли не само собой разумеющимся, но Наратзулу не понадобилось много времени, чтобы понять — на практике оно является диковинной редкостью. Для большинства знатных родов слуги мало чем отличались от скота. И над чудаками как Роу-Эберты и Арантэали неустанно потешались: такая трата сил и денег — впустую!       Впрочем, до насмешек среди аристократической братии Роу-Эбертам никогда не было дела. Да и Арантэалям тоже.       Память не подвела Наратзула: два этажа восточного крыла дома верховного судьи были отданы прислуге. На первом этаже располагались комнаты мужчин, а на втором — царствовали женщины. Третий же этаж был отведен под чердак, где Роу-Эберты поколение за поколением хранили некогда милые сердцу вещицы, с которыми им не хватало духу расстаться. Наратзул помнил, как однажды Эбби провела его туда, чтобы показать юношеские картины отца: оказалось, Оливьер Роу-Эберт был наделён не только острым умом, но и весьма недурственным талантом к живописи. Жаль, он забросил холст и кисти, поставив изучение законодательных основ в приоритет и более не найдя лишнего времени для детских увлечений.       Лестница на верхние этажи ютилась в углу большой светлой гостиной. Здесь, если появлялось свободное время между сменами или отходом ко сну, мужчины играли в карты, кубики Моралы или шахматы, а женщины обсуждали последние сплетни, делились друг с другом жизненным опытом и собирали букеты из садовых цветов. Сейчас один из них благоухал в вазе на столике у окон, но даже он, как наверняка обычно бывало, не радовал глаз — горе и растерянность людей, собравшихся здесь сегодня, можно было пощупать руками.       Наратзул с трудом представлял, чтобы кто-то из них затаил смертельную злобу на своих хозяев и благодетелей, но знал: даже в самом сплоченном и ладном стаде может оказаться глупая овца.       У незажжённого камина стояли Цилин и старший стражник; между ними вёлся тихий разговор. Вернее, говорил, в основном, усатый напарник Юстаса, а Цилин его слушал, окидывая прислугу Роу-Эберт долгим равнодушным взглядом.       Наратзул сразу же направился к ним.       — Здесь сорок пять голов, — так, будто речь шла о коровах, сказал Цилин в то же время, как юноша остановился рядом. — Если проводить допрос, как следует — а именно такого подхода ждут от расследования убийства семьи верховного судьи Нерима, — четверо не справятся с такой оравой за день. Тянуть же время не хотелось бы.       — Здесь есть и другие стражники, — пожал плечами напарник Юстаса. — Ребята не откажутся подсобить нам с этой толпой. Я поговорю с ними.       — Спасибо, Виланд. Их участие будет очень кстати. Уверен, им это зачтётся… И всё же, для нас четверых нужно определить приоритетных людей. Не в качестве подозреваемых, а в качестве тех, кто может рассказать нам всё и обо всех, — задумчиво протянул Цилин, теребя рыжий кончик перекинутого через плечо хвоста.       И — взглянул на Наратзула. Его взгляд сделался острым: юноша тут же почувствовал, что напарник увидел его насквозь — уловил его ещё не стихшую злость, прознал о его срыве в вестибюле. Но Цилин не выдал свою осведомлённость ни единым словом — в конце концов, он сказал всё, что хотел, ещё в комнате юного Франца. Вместо этого, он лишь насмешливо дёрнул углом рта и спросил:       — Кого предложишь ты?       — Дворецкого, — ни секунды не раздумывая, ответил Наратзул. — Старый Абелард служил ещё при отце господина Оливьера, я знаю. На его осведомлённости держатся все дела дома.       Цилин довольно кивнул. Ему явно не нужно было объяснять, что, за редким исключением, во всех знатных домах дворецкие являлись вторыми хозяевами. Старый Абелард был из таких. Он знал всё, что было известно его господину, а иногда — даже больше.       — Прачки — те ещё сплетницы, — поцокал Виланд, закручивая усы к верху. — Уж они-то точно знают пикантные подробности каждого скандала, в которые Роу-Эберты попали в последнее время. Прихвачу парочку толковых парней, вместе почешем языками с этими дамами.       — А ещё нужно обязательно поговорить со старшей кухаркой.       Юстас выскользнул из-за спины Наратзула бесшумной тенью. Будь у Арантэаля поменьше выдержки, он бы обязательно вздрогнул, завидев его совсем рядом.       Под заинтересованными взглядами Цилина и Виланда Юстас, казалось, отчасти смутился. Наратзул тоже бросил на него косой взгляд, но — не из любопытства. А если и из любопытства, то совершенно другого толка. Юноша вдруг со всей ясностью осознал, что напал на городского стражника в ходе общего расследования. Если Юстас решит не молчать об этом, выходка Наратзула подпортит репутацию Башни, и сам Наратзул получит знатную выволочку — куда более серьёзную, чем все те, что были до неё.       Арантэаль не знал, чего можно ждать от этого придурка. Он мог лишь надеяться, что если они соберутся разрешить зародившийся между ними конфликт, то выберут проверенный, старый, как весь мир, способ — мордобой. «Я покажу тебе ночной кошмар, дай только урвать шанс. Посмотрим, как ты запоёшь, когда аристократишка до мозга костей уложит тебя на лопатки!»       — Кухарку? — переспросил Цилин.       — Старшую кухарку, — со значимостью выделил Юстас. — Моя матушка хорошо дружит с одной такой и говорит, что она — кладезь знаний. Кухня — эпицентр жизни всей прислуги. Кто-то готовит, кто-то убирает, кто-то ест, кто-то отлынивает от работы… Ну, вы знаете. Наверное. — Молодой стражник обвёл Наратзула и Цилина сомневающимся взглядом, и Арантэаль раздражённо прикусил щёку изнутри. Те, кто не вхож в знатные дома — простолюдины, — всегда ровняют всех аристократов под одну гребёнку. Судя по всему, этот дурак Юстас в глубине души считал, будто двое паладинов перед ним в жизни не видали, как кипит чугунный казанок на огне.       — Так или иначе, они все разговаривают и делятся новостями и сплетнями, а старшая кухарка слышит всё и знает много. Почему бы не проверить, так ли это и здесь?       — Звучит разумно, — хмыкнул Цилин. — Займёшься?       — Проще простого, — гордо расправил плечи Юстас.       — Славно. Вот и наметили начало, разве нет?       — А чем займёшься ты? — не выдержал Наратзул. Его напарник выглядел так расслабленно, будто собирался прочно обосноваться в роли наблюдателя.       В ответ Цилин разомкнул сложенные на груди руки и продемонстрировал листы, свёрнутые в один свиток и перевязанные серой лентой.       — В наше отсутствие Виланд успел познакомиться с капитаном личной стражи Роу-Эберт. Капитан скрупулёзно ведёт списки своих людей, и в них обнаружились трое парней, поступивших на службу совсем недавно. Городские стражники и наёмные силы не жалуют друг друга, поэтому было решено, что поговорю с ними я.       Наратзулу оставалось лишь недовольно покривить губы. Он бы хотел взять работу Цилина на себя, но всё понимал: многие, кто сталкивался с молодым Арантэалем в ходе расследований, отказывались воспринимать его всерьёз — даже не из-за его острых ушей, а в силу его юного возраста. Времени на разъяснения никогда не находилось — не было его и сейчас. Из двух зол: пристрастность, собственная и дворецкого, знающего Наратзула с действительно юных лет, или недовольство трёх взрослых мужчин, которых допрашивает какой-то пацан, — Наратзул должен был осознавать, какое меньшее.       «Но это не так уж просто. Правильного ответа не существует, чёрт возьми!».       Они поговорили ещё немного, не глядя ни на кого, кроме друг друга, но чувствуя, что с каждой новой минутой слуги Роу-Эберт начинают всё больше пожирать их глазами. Испуг и желание сделать хоть что-то, чтобы разъяснить страшную ситуацию, заставляли их нервничать и злиться. Наратзул и сам отчасти разделял их нетерпение. Но для начала он и чёртов Юстас, Виланд и Цилин должны были договориться о вопросах — никто из них не мог упустить и толики важной информации.       Затем, по их приказу, толпа, собравшаяся в гостиной, зашевелилась. Цилин, капитан стражи верховного судьи и трое его новичков отправились в одну из отведённых наёмникам комнат. Виланд, парочка отобранных им в помощники городских стражников и стайка прачек поднялись на второй этаж. Юстас, пожертвовав плачущей старшей кухарке свой чистый платок, повёл женщину в сторону кухни. Четверо мрачных стражников распределили между собой оставшихся наёмников и прислугу, а по всем коридорам восточного крыла растянулся караул из тех, кто ни к каким допросам привлечён не был.       Наратзул со вздохом потёр лоб. Всем им предстоит приложить немало усилий для того, чтобы с самого начала это расследование не превратилось в балаган. И чтобы информация о нём не просочилась за стены поместья Роу-Эберт раньше положенного срока, о наступлении которого скомандует Долорес Вайсс — и никто, кроме него.       Заслышав приближающиеся к нему шаги, Абелард поднял голову, и Наратзул мигом вспомнил об ещё одной причине, которая, безусловно, усложнит их взаимодействие. О причине, которая была всегда и не исчезла по истечению лет.       Этот старик терпеть не мог сына Теалора Арантэаля. Будучи дворецким знатного дома, он был слишком хорошо воспитан, чтобы выражать свою неприязнь вслух, но Наратзул всегда чувствовал его эмоции без всяких слов. Они окружали Абеларда плотным тёмным коконом каждый раз, когда юный Арантэаль появлялся на пороге дома Роу-Эбертов.       Что было первично: страх перед его аэтернийской кровью или отвращение как к бастарду, — Наратзул не знал. Да и так ли важно разгадать очередность, если повлиять на результат не предоставлялось возможным? Юноша не мог сделать свои уши круглыми, человеческими; не мог стать сыном, рождённым в узаконенном перед Богами и народом союзе двух любящих сердец. Когда-то его обижала предвзятость дворецкого, порицавшего добродушие Оливьера Роу-Эберта к недостойному юнцу и деликатно намекавшего Эбби оборвать всякую дружбу с ним, но теперь…       Теперь Наратзул лишь надеялся, что Абелард не поставит свою нелюбовь к нему выше возможности поймать преступника. А на само отношение старика ему было плевать.       — Абелард, — остановившись рядом с дворецким, юноша слегка склонил спину перед ним, — да озарится Светом ваш Путь.       — Молодой господин Арантэаль, — поджал морщинистые губы тот и, опёршись подрагивающими руками на трость, поднялся на ноги. Старик всеми силами старался держать спину прямо, по привычке, за долгие годы службы въевшейся в его плоть и кровь, но получалось у него плохо. Пережитое этой ночью потрясение не оставило ему и шанса обмануть время, без того бравшее над ним верх. — Какая горькая ирония: двери этого дома были всегда открыты для вас, но… Вы появились здесь лишь тогда, когда его укрыло тьмой и смертью.       Сердце Наратзула болезненно дрогнуло. Словесная пощёчина обожгла его лицо, но — будь он проклят, если покажет это. Извинения, оправдания — они не помогут; здесь и сейчас, в ходе расследования, они лишние.       Собравшись с духом, Наратзул заговорил вновь:       — Я надеюсь на ваше содействие, Абелард. Любое ваше слово может помочь нам в поимке преступника.       — Сделаю всё, что в моих силах, господин светлейший паладин, — скривился дворецкий и кивнул в сторону двери из гостиной. — Не откажете мне в прогулке во внутренний двор? Мне необходим глоток свежего воздуха, но всё это время стража запрещала нам двигаться с места.       Наратзул лишь кивнул в ответ и посторонился, пропуская старика вперёд себя. Выглядел тот и правда неважно. Серый цвет лица, глубокие тени под покрасневшими от слёз, опухшими глазами, дрожь в конечностях. Абеларду нужен был не столько свежий воздух, сколько осмотр целителя.       Оказавшись под сенью деревьев в небольшом, но уютном внутреннем дворе, Абелард простоял в неподвижности пару минут. Лишь его грудь, затянутая в строгий, тёмно-серый камзол, тяжело вздымалась. Утренний, ещё не пропитавшийся летним зноем воздух входил в его лёгкие с присвистом. «Удивительно, — думал Наратзул, набравшись терпения и наблюдая, как болезненно трепещут седые ресницы старика, — мы не виделись всего… шесть лет? Пока ты молод, это — ерунда, но если старость, а за ней и смерть приближаются к тебе, то эти шесть лет меняют всё на свете. Как… странна жизнь смертного человека».       Что?        Жизнь смертного человека — странна?       Нет же, сама мысль об этом странна. Она как будто чужая, как будто…       — Задавайте свои вопросы, молодой господин Арантэаль, — пристукнув тростью по расписной плитке на дорожках сквозь внутренний двор, сказал Абелард. Свежий воздух и впрямь помог ему, пусть и немного. Дворецкий оглянулся на Наратзула и добавил: — Мой хозяин высоко отзывался о ваших дедуктивных способностях, и я обязан уважить его… Молодой господин Арантэаль? Вам нездоровится? Вы выглядите потеряно.       Наратзул моргнул, прогоняя от себя оцепенение. О чём он, чёрт возьми, думает? На что отвлекается, когда есть дела куда важнее, чем дурацкая мысль, внезапно возникшая в его голове?       — Простите, — поспешно проговорил юноша. — Не обращайте внимания. Расскажите: был ли в последнее время особенный человек, угрожавший жизням семьи господина Оливьера и его собственной? Поступали ли какие-то письма с угрозами в его адрес?       — В сторону верховного судьи всегда сыплются угрозы, молодой господин Арантэаль, вам ли это не понимать, — усмехнулся Абелард. Он кинул на Наратзула ещё один настороженный взгляд, но тот уже полностью овладел выражением своего лица, и зацепиться за неугодную эмоцию старик больше не мог. — Ну а что касается людей, желающих смерти ему и его близким… Их и вовсе не счесть. Мой хозяин чтил букву закона и карал тех, кто её презирал. Конечно, находились те, кому это не нравилось. Я не смогу вычленить самые яркие случаи, прошу меня простить. Однако мой хозяин не избавлялся от писем с угрозами: часть из них хранится в доме, другая, полагаю, — в здании суда, в его кабинете. Уверен, моя молодая госпожа не воспротивится тому, чтобы передать вам те письма, что окажутся в её распоряжении, да и коллеги моего хозяина — тоже.       «А ещё на площади Честности должны быть записи обо всех людях, кто пытался напасть на господина Оливьера во время заседания суда или после оглашения приговора», — подумал Наратзул. Это долго и нудно - разбираться в бесчисленных бумажках, искать в них зацепку, но если начальник городской стражи выделит дополнительную группу людей, а те объединят свои силы с мелкими клерками, которых порекомендуют шесть младших судей, то дело пойдёт бодрее.       — А что же касается проникновений в дом? — спросил юноша. — Ваша стража ловила каких-нибудь странных людей незадолго до этой ночи?       — Незадолго до этой ночи — нет, — передёрнул плечами Абелард. — Месяц тому назад поймали парнишку. Его старшего брата мой хозяин приговорил к казни за более чем двадцать ограблений по всему Срединному королевству во главе своей жалкой банды беспутных. Этот безумный ребёнок каким-то чудом сумел пробраться за ворота дома, но его задержали у окон кухни — он хотел отравить еду. После него храбрецов больше не было, а до него — были такие же, как и он. Никто не отличался большим умом, никто из них не владел дикой магией, и ни у кого из них не могло быть столько денег, чтобы заплатить дикому магу за убийство. «Дерьмо. И всё же… Пусть Цилин и говорит, что не обнаружил шлейф плаща невидимости, умелый псионик смог бы придумать, как пробраться внутрь дома и замести за собой следы. Но чем господин Оливьер мог насолить магу? Диких магов судит Башня, а не верховный судья».       — Я понял, — едва слышно вздохнул Наратзул. — Тогда, Абелард, я задам более конкретный вопрос. И должен предупредить вас: всё, что будет обговорено между нами, должно держаться втайне от тех людей, которые остались в гостиной. Вы — доверенное лицо, и устраивать панику среди всей прислуги не имеет смысла.       — Доверенное лицо… Паника среди прислуги… Похоже, вы уже выяснили что-то, осмотрев тела, не так ли? — удивлённо вскинул кустистые брови дворецкий и, дождавшись кивка юноши, продолжил: — Будьте спокойны, молодой господин Арантэаль, я не стану тревожить сердца людей. Если для расследования необходима секретность, я обеспечу её. И буду напоминать об этом тем, кого допрашивают ваши коллеги вне гостиной.       — Спасибо, Абелард.       — Итак?..       Старику явно не нравилась такая перемена в их общении. Когда Наратзул гостил у Роу-Эбертов годы тому назад, то старался не попадаться дворецкому на глаза, и тот мог вздохнуть спокойно, ощущая в безопасности хотя бы себя. Однако однажды Эбби проболталась о подслушанном разговоре между Абелардом и госпожой Марией: движимый суеверным страхом перед аэтерна и их магией, тот боялся, что бастард Арантэалей может навредить молодой госпоже своим колдовством. Дворецкий, как и большинство неримцев, был счастлив жить, фантазируя, что неугодная ему магия царит где угодно, но не под одной крышей с ним, и к подобным изменениям — явлению остроухого мальца с уже признанным чародейским талантом — готов не был.       В итоге, беда нагрянула неожиданно, и породил её совсем не тот человек, которого так боялся Абелард. Более того, Наратзул наверняка станет тем, кто найдёт дикого мага, погубившего Роу-Эбертов. Юноше было жаль старика: за всего одну ночь и толком не успевшее начаться утро на него свалилось слишком много испытаний.       — Расскажите мне о браслетах из чернёного серебра, которые носили госпожа Мария и юный Франц. Когда они появились у них? Кто подарил их?       Лицо Абеларда, изрезанное глубокими складками морщин, изумлённо вытянулось и посерело ещё сильнее. Деревянный набалдашник трости затрещал под его пальцами.       — Эти браслеты убили госпожу Марию и господина Франца? — прохрипел старик, и его тёмные глаза лихорадочно заблестели.       — Очевидно, что так и есть. Я и мой напарник обнаружили на них сложное проклятье…       — Это невозможно! — вскрикнул дворецкий так громко, что сам вздрогнул от неожиданности.       Наратзул, замолкнув, в недоумении уставился на него, и Абелард, тяжело сглотнув, достал из кармана камзола шёлковый платок, утёр им проступивший на лбу и под верхней губой пот. Его остекленевший взгляд остановился на мирно журчащем фонтане, расположенном в центре внутреннего двора.       — Боюсь, мне понадобятся пояснения, — поторопил его Наратзул, когда молчание излишне затянулось.       — Конечно, — пробормотал Абелард, встряхнувшись, словно старый, хворый пёс. — Конечно…       Однако заговорил он лишь тогда, когда в фонтан упали несколько пожелтевших от жары, гонимых внезапным порывом ветра дубовых листьев.       — Как вы можете помнить, с самого рождения господин Франц был нездоров. Целители диагностировали ему редкую болезнь крови, и действенного лекарства от неё не придумано по сей день. Мой хозяин перевернул с ног на голову весь Цивилизованный мир в поисках чудодейственного средства, даже обращался к магам-целителям Святого Ордена. Он боялся, что его сына одолевает не болезнь, а насланное в младенчестве проклятье. Ваши маги заверили его, что господин Франц не подвержен никакому темномагическому воздействию. Но тоже не сумели побороть его недуг. Я не разбираюсь в этом и не хочу разбираться, однако помню, что они не смогли найти его очаг и оттого — претворить вероятность, где от него можно избавиться.       — И всё же, беспрестанные поиски лекарства окупили себя. Около двух лет назад киранийские целители, нанятые моим хозяином, прислали изготовленное ими снадобье. Оно не обещало исцеления, но стабилизировало состояние господина Франца, делало его жизнь хоть немного да легче. А ещё через год с моим хозяином связалась бывшая магистр Башни Паладинов, госпожа Ваника Аппель. Полагаю, вам известно это имя.       Наратзул кивнул. Имя магистра Ваники Аппель было известно даже за пределами Нерима. Она была изумительным наставником, обучая будущих паладинов тонкостям ментализма и целительства. Наратзулу не довелось увидеть её в стенах Башни и не посчастливилось учиться у неё. Разменяв шестой десяток, магистр Аппель ушла в отставку и поселилась в Ледуре — за десять лет до начала ученичества младшего Арантэаля. Однако наслаждаться беззаботной старостью она не спешила. Вместо этого, имея на руках все необходимые, одобренные самим Эроданом, лицензии, пожилая магичка занималась целительством и зачарованием, а свободное время посвящала написанию научных трудов, пользующихся популярностью даже у консервативных эндеральских апотекариев.       — Вероятно, госпожа Аппель прознала о недуге господина Франца от своих бывших коллег, — продолжил Абелард едва слышно. — Мой хозяин рассказывал мне: она писала, что долго исследовала эту болезнь и ознакомилась с записями, что делали целители, осматривавшие господина Франца. Она тоже не могла искоренить её своей целительской магией, но была готова усилить эффект киранийского зелья специально зачарованным амулетом.       — Так браслет Франца был зачарован магистром Аппель? — не смог скрыть изумления в голосе Наратзул. Пожалуй, теперь он более чем понимал негодование в крике дворецкого: действительно, невозможно представить, чтобы из-под рук столь прославленного целителя и светлого зачарователя вышел амулет, пропитанный смертельным проклятьем.       — Да. И он работал, молодой господин Арантэаль! — Абелард вновь пристукнул тростью по плитке под ногами — на этот раз, в отчаянии, а не в недовольстве. — Я так боялся, что магия навредит моему молодому господину, но — этот браслет работал! Госпоже Аппель понадобилось около полугода, чтобы сплести зачарование, и её труды окупили себя. Господин Франц… По сравнению с тем, что было до того, как у него появился этот браслет, господин Франц полнился жизненными силами. Я… Мы все были благодарны Богам за это чудо.       Наратзул с трудом подавил в себе ядовитое: «А нужно было бы — магистру Аппель». В конце концов, чужое невежество — не его дело, он здесь не для того, чтобы бороться с ним. К тому же, старый Абелард мог говорить только за себя, а он слишком боялся магии, чтобы в один прекрасный момент признать, что в правильных руках она спасает жизни, но не разрушает их. Уповать на божью милость было для него единственно верным путём. Так ему было спокойнее.       — А что же браслет госпожи Марии?       — Госпожа Аппель сделала амулет и для неё, — повёл подбородком дворецкий, — когда узнала, что госпожа Мария вот уже некоторое время страдает расстройством сна и повышенной нервозностью. Мой хозяин заказал одинаковые браслеты и для жены, и для сына, и их, уже зачарованные, прислали ему в один день.       — Около полугода назад.       — Именно так. И они оба работали безупречно, молодой господин Арантэаль. Так как же?.. Как они могли… убить их? — Во взгляде Абеларда, обращённом на него, Наратзул прочёл лишь боль.       И безмолвно отвернулся, раздумывая над услышанным. Ответа на этот вопрос у него не было — до поры до времени.       «Если амулеты изначально давали нужный эффект, то вариантов, отчего всё обернулось так, как обернулось, не так уж много, — подумал Наратзул, наблюдая за игрой первых лучей солнца, показавшихся из-за стены вокруг поместья Роу-Эберт, в густых кронах деревьев. Их отблики резали глаз, но юноша не отворачивался. — Либо кто-то перебил одно зачарование другим, но верится в это с трудом — слишком много мороки, слишком большая затрата сил. Либо кто-то подменил амулеты, когда выпала такая возможность».       Наратзул, почувствовав, как мерзкий холодок ползёт по шее вниз, зябко повёл плечами.       Если перебить зачарование сложно на уровне магических сил и опыта, то подмена амулетов осуществима всего в трёх случаях. Первый: в преступлении замешан кто-то из стражи Роу-Эберт — кто-то, кто впустил преступника в дом. Второй: преступник вхож в дом и считается дорогим гостем или даже другом. Третий: тот, кто подменил амулеты, живёт в этом доме и плетёт свои интриги изнутри. Наратзул не знал, какой из трёх случаев хуже.       Твой дом — твоя крепость, верно? Крепость Роу-Эбертов была осквернена, и её оставшиеся в живых обитатели ещё долгое время не будут чувствовать себя в безопасности… Если и вовсе смогут вернуть себе это чувство.       — Госпожа Мария и Франц когда-нибудь снимали эти браслеты?       — Госпожа Мария не снимала его всю зиму, — откликнулся расстроенный Абелард. В его глазах против воли стояли слёзы. — А после надевала лишь тогда, когда чувствовала, как возвращается бессонница. Что до господина Франца… он снимал браслет лишь во время вечернего купания.       «Проклятье, — мысленно выругался Наратзул, с каждым мгновением чувствуя себя всё более скверно. — Кто бы ни подменил браслеты, он должен был знать о подобных тонкостях. Ни страже, ни простому гостю не известно, что творится за дверьми господских спален. Они не вхожи в них. Это кто-то из своих!».       — Где господин Оливьер заказывал эти браслеты, Абелард? — ощущая противную сухость в горле, поинтересовался юноша.       Старик растерянно заморгал, припоминая подробности.       — У эрофинских ювелиров, специализирующихся на изделиях и украшениях из серебра, «Бреммер и Герц». Госпожа Мария очень любит… л-любила их работы.       — Они делали эскизы? — Немного зная о характере жены Оливьера Роу-Эберта, Наратзул не мог представить, чтобы госпожа Мария согласилась на любое украшение. Как и большинство женщин из знатных семей, она предпочитала носить украшения на заказ. Даже если украшениями как таковыми они не являлись. — Кто передавал их ювелирам и забирал браслеты?       — Помощник моего хозяина. Он же отвозил браслеты в Ледур и забирал их, уже зачарованные, оттуда.       Взгляды дворецкого и Наратзула пересеклись. Юноша чувствовал, что на его лице расцветает смесь неверия и брезгливости. И ничего не мог с собой поделать. Пусть прошло шесть лет, он помнил человека, уже тогда считавшегося помощником господина Оливьера.       — Абелард… Помощник — это Генри?       Рот дворецкого удивлённо округлился, но через мгновение его губы сурово сжались в тонкую нить.       — Я догадываюсь, о чём вы подумали, молодой господин Арантэаль, но это возмутительно, — отрезал он. — Пусть Генри действительно не самый славный парень в Эрофине, но предположить, будто он мог желать зла семье, взрастившей его и давшей ему кров!..       — Простите, Абелард, — оборвал его пышущую праведным гневом отповедь Наратзул. Как же он был прав, рассуждая о пристрастности! — Пока у меня на руках нет неопровержимых доказательств чьей-то вины, под моё подозрение попадает каждый. А Генри… Он всегда был слишком проблемным, чтобы верить в чистоту его сердца, — с презрительным смешком добавил юноша. — Бросьте, о его выходках вы знаете побольше моего.       — Но ведь речь идёт о жизни и смерти его хозяев! — вспыхнул Абелард. — И что же, если под ваше подозрение попадает каждый, то… Вы подозреваете и меня?       «Уж лучше бы я ловил снисходительные взгляды незнакомых стражников. Чёртов Цилин!».       — Простите, Абелард, — повторил, скрипнув зубами, Наратзул, — я не могу заверить вас в обратном.       В ходе любого расследования нет места симпатиям или нелюбви к кому-то. Во главе всего должны стоять факты, а пока их нет, пока вокруг лишь реют теории… Наратзул был обязан просчитать любую вероятность, заткнув голос совести. Даже если она касается вовлечённости старика, заставшего своего хозяина ещё в колыбели и всю жизнь тревожившегося за него, как за родного сына. Даже если в глубине души Арантэаль знал, что слуги, подобно Абеларду, скорее умрут за своего хозяина, чем предадут его, причинят ему или его семье смертельный вред.       Несколько мгновений старик стоял неподвижно, словно громом поражённый. А потом его качнуло — последние силы покинули его. Юноша едва успел подхватить Абеларда под локоть. Дворецкий, даже в таком состоянии движимый неприязнью к бастарду Арантэалей, пытался отпрянуть в сторону и уйти от его прикосновения, но оказался слишком слаб.       Поддерживая его, Наратзул довёл Абеларда до ближайшей скамьи, окружённой кустами камелии, и помог ему усесться.       — Вам нужна помощь целителя? — Юноша опустился на скамью рядом с дворецким и услышал его слабый смешок.       — Оставьте, молодой господин Арантэаль. Мы с вами друг друга никогда не любили, это правда, но не унижайте меня своей жалостью. Не так уж я плох, чтобы по каждому случаю обращаться к целителю. Я стар и раздавлен горем, но я не при смерти. Дайте мне минуту, чтобы прийти в себя, и я продолжу этот… неприятный разговор.       Наратзул не посмел отказывать ему в этой просьбе. Поудобнее устроившись на скамье, он принялся ждать.       Из приоткрытой двери в дом во внутренний двор вышла Бусинка, трёхцветная кошка, подаренная Эбби на её восьмилетие. Важная и деловитая, она, распушив хвост, прошла к занятой людьми скамье, потёрлась о ноги Абеларда, понюхала носы сапог Наратзула. Взглянула на юношу слишком умными для животного оранжево-жёлтыми глазами и запрыгнула на сидение, умостилась у его колена. Наратзул криво улыбнулся и протянул к ней руку. Бусинка, заурчав, с готовностью толкнулась головой в его затянутую перчаткой ладонь — так, будто с их последней встречи не прошло шесть лет, так, будто она не забывала о нём ни на секунду.       «Возможно, ты — единственное существо в этом доме, которое до сих пор мне радо».       Генри Йост, помощник господина Оливьера, был более чем проблемным молодым человеком. Он доставлял неприятности уже тогда, когда Наратзул впервые повстречался с ним в своём восьмилетнем возрасте. Генри было тринадцать лет, и к тому времени от его вспыльчивого, необузданного характера пострадали почти все дети из окружения Роу-Эбертов, начиная от юных служек и заканчивая отпрысками знатных семей — разница в социальном статусе всегда была для Генри пустым звуком. Господин Оливьер только и успевал, что извиняться за этого несносного идиота.       Что говорить, именно Генри открыл Наратзулу все прелести драки. Юноша помнил так, как будто это было вчера: вот этот ублюдок пинком сбивает с ног младшую гувернантку Эбби, а вот — взбешенный Наратзул бьёт его в зубы и от незнания ранит руку самому же себе. Абелард едва не лопнул от злости, когда увидел, что мальчишки со вкусом мутузят друг друга прямо на дорогущем киранийском ковре и уже запачкали его ворс кровью. Эбби рассказывала, что Генри осиротел в пятилетнем возрасте. Его мать умерла при родах, а его отец, личный счетовод верховного судьи Нерима в Кабаэте, погиб на осенней охоте в горах: дикий кабан вспорол ему живот. Господин Оливьер, затеявший эту охоту, винил себя в смерти счетовода и считал своей обязанностью обеспечить его сыну достойное будущее. Он забрал мальчика в Эрофин, дал ему кров и образование, которое могло бы позволить Генри однажды занять место отца. Генри же не отплатил ему ничем, кроме расстройств и ранней седины.       Мозги у Йоста были на месте, но он не желал пользоваться ими как честный, порядочный человек. Он быстро понял, что у его благодетеля доброе сердце, прочувствовал его неугасающую вину и пользовался этим, как только мог. Генри отлынивал от учёбы, доводил своих учителей и слуг Роу-Эбертов до исступления, связался с дурной компанией. Его дружки были не раз замечены за разбоем, пару раз их ловили на мелких кражах. Мало кто не понимал, что воспитанник господина Оливьера замешан в их делишках, но у Генри хватало смекалки отводить от себя всяческие подозрения или успешно имитировать вину. Если он и прекращал общаться со своей бандой, то только на время — пока не улягутся страсти.       Однако верховный судья не сдавался, уверенный, что однажды найдёт к Генри подход и поможет ему стать следующим праведному Пути человеком. Осознав, что мальчишка вряд ли когда-нибудь займёт место своего отца-счетовода, господин Оливьер принялся вовлекать Генри в мелкие задания. Он надеялся, что так Йост научится быть ответственным, станет серьёзней и остепенится.       Никто, кроме него, в подобные метаморфозы не верил. Даже Теалор Арантэаль предупреждал своего друга о том, что однажды его попустительство может сыграть с ним дурную шутку, и предлагал отослать «маленького сорванца» обратно в Кабаэт, пока не случилось беды, что бросит окончательную тень на доброе имя верховного судьи Нерима. Господин Оливьер, конечно, не слушал его, и… Могло ли статься, что старший Арантэаль был прав в своих подозрениях насчёт Йоста? Наратзул не понаслышке знал о дальновидности и прозорливости своего отца.       — Генри — негодяй, каких поискать. С этим не поспоришь. Этого не скроешь, — заговорил, тем временем, Абелард. Вновь утерев пот с лица, он мрачно уставился себе под ноги. Голос его звучал совсем слабо и надломлено. — Вы его знаете лично, поэтому вряд ли удивитесь тому, что с каждым годом поведение Генри становилось всё хуже. Он продолжал стремительно катиться по наклонной, даже когда казалось, что хуже способа опозорить себя уже нет. Однако, молодой господин Арантэаль, он хитёр и знал, что является эдаким слабым местом моего хозяина. Мой хозяин давал ему возможности, о которых другой беспутный мерзавец мог только мечтать. С его смертью Генри потерял всё, что имел.       «Возможно, смерть господина Оливьера — случайность, — подумал Наратзул, наблюдая за Бусинкой, которая, наластившись, сладко потянулась и спрыгнула на землю. Покрутив головой, кошка направилась в сторону приютившейся у стены в окружении орешника беседки. — Основной удар пришёлся на госпожу Марию и Франца. Могло статься так, что именно они были главной целью преступника, а от верховного судьи требовалось лишь остаться деморализованным горем. Убийца не предусмотрел — не мог предусмотреть, — что господин Оливьер покончит с собой, не справившись с потерей. Сыграло ли это ему на руку или, наоборот, расстроило планы?».       — Как мне известно, ваш хозяин вернулся в Эрофин раньше положенного срока, — сказал Наратзул и увидел, как между бровями Абеларда появилась глубокая складка. — Что заставило его покинуть Кабаэт?       — Вчера, в послеобеденное время, явился посыльный из судейского кабинета. У него было письмо для моего хозяина. Я немедленно отправил его в Кабаэт, приплатив, чтобы для его доставки воспользовались телепортационной платформой. Что было в письме, я не знаю, однако, раз уж мой хозяин вернулся в столицу так скоро, то в нём было что-то очень важное.       «Вот оно. Было ли это письмо уловкой?».       — Нам придётся провести обыск в его кабинете, Абелард. Это письмо может оказаться важной уликой.       — Делайте всё, что необходимо, молодой господин Арантэаль. Уверен, моя молодая госпожа сказала бы вам то же самое, будь она здесь.       Наратзул, чувствуя некоторую неловкость, скованно кивнул. Следуя правилам, они должны были бы дождаться хозяйку дома для полноценного обыска в стенах особняка Роу-Эбертов. Однако на каждое правило найдётся исключение, и юноша был готов настоять на немедленном начале работ. Он прикроется срочностью и серьёзностью преступления, напомнит, что каждая секунда на счету, но… себя он обмануть не мог.       Наратзул понимал, что его встреча с Эбби неизбежна: единственная выжившая Роу-Эберт, она могла обладать информацией куда более важной, чем та, что оказалась в распоряжении слуг. И всё же, он надеялся оттянуть это мгновение хоть на какой-нибудь срок.       В ходе допроса Наратзул спрячется за маской бесстрастного паладина, однако… Просто уйти, изранив душу Эбби вопросами, он не сможет. Он был подонком, наплевавшим на их близкую дружбу безо всяких объяснений, пренебрегавшим любыми попытками подруги восстановить их связь — особенно после смерти Мириам. Упасть ещё ниже в её глазах он не посмеет.       Но что он должен сказать ей, когда маски потеряют всякий смысл? «Прими мои соболезнования, Эбби»? «Прости, что все шесть лет вёл себя как настоящий говнюк»? «Мне жаль, что я не смогу быть рядом, но если тебе понадобится что-то, дай знать»? Имеет ли он право говорить что-то подобное, изображать любезного друга детства?       — Как… странно, — вдруг сказал Абелард и задумчиво хмыкнул.       — Что вам кажется странным? — встрепенулся Наратзул.       Старик помолчал немного. На его напряжённой челюсти ходили желваки. Наконец, дворецкий вздохнул и покачал головой. Он явно не мог поверить в то, что собирается сказать, но и позволить себе промолчать тоже не мог.       — Стечение обстоятельств, — неохотно пояснил Абелард. — Видите ли, три месяца тому назад, Генри выпроводили из этого дома. Когда он начал употреблять наркотические средства — эндеральскую светопыль, в том числе, — госпожа Мария наконец-то смогла убедить моего хозяина, что Генри переступил черту и подаёт плохой пример как молодым слугам, так и господину Францу. Мой хозяин был опечален этим, но нашёл комнату в портовом районе и договорился с начальником порта, господином Зейлером, что тот возьмёт Генри в младшие помощники. Перед этим он настоял, чтобы Генри прошёл лечение от зависимости, а господин Зейлер заверил, что под его началом этот негодяй не забалует.       — Полагаю, Генри был совсем не рад этому, — не удержал смешок Наратзул, и даже Абелард позволил себе растянуть губы в невесёлой улыбке.       — Не то чтобы. Видите ли, мой хозяин продолжал помогать ему деньгами наперекор уговорам госпожи Марии, и это устраивало Генри. Уверен, мерзавец наслаждался заполученной свободой. Господин Зейлер страшен в гневе, но Генри наверняка придумал, как одурачить и его. Его ум всегда расторопен, когда доходит до беспутных дел.       Наратзул согласно фыркнул, а про себя подумал, что господин Оливьер сильно прогадал, устраивая чёртового Генри в эрофинский порт. Да, о свирепом характере Зейлера ходили легенды, но разве его ярость могла остановить Йоста, наверняка осознавшего всю прелесть возможности влезть в контрабандные делишки, которые невозможно искоренить в любом порту Вина, каким бы строгим и праведным ни был его хозяин?       — Вы говорили о странном стечении обстоятельств, — напомнил юноша.       — Да. Два дня тому назад Генри вернулся сюда. Он сказал, что в его доме развелись клопы, и ему негде жить, пока хозяева дома не разберутся в проблеме. Клопы и крысы — обычное дело для таких бедных, замусоренных и сырых районов. Их то и дело травят, пусть они потом и неизменно возвращаются. Поэтому это известие никого не удивило. Госпожа Мария нехотя, но впустила Генри на несколько дней. У неё тоже… было доброе сердце.       — Думаю, Генри пришёл сюда не с пустыми руками.       — У него при себе была сумка с вещами, — пожал было плечами Абелард и — тут же насторожился, осознав намёк. — Но, молодой господин Арантэаль, разве мог он вот так просто, в сумке, принести сюда проклятые вещи?       — Мы обязательно это проверим, — сумрачно пообещал Наратзул.       «Просто — конечно же, не мог. Однако если к браслетам прилагались какая-то коробка или мешок, зачарованные на минимизацию эффекта проклятья, то авантюра была вполне выполнима, — мысленно рассудил он, покусывая губу. — И у этого ублюдка было целых два дня, чтобы заменить одни браслеты на другие. Вот только… Чёрт, неужели присутствие господина Оливьера действительно не было учтено в этом плане? Не будь его здесь, тела госпожи Марии и Франца нашли бы только утром, а до того Генри мог спокойно поменять браслеты вновь, и тогда у нас не было бы самой важной улики».       — Всё как будто сходится, не так ли? — пробормотал Абелард, словно прочитав мысли Наратзула. Его плечи понуро опустились. — Однако я никак не могу взять в толк, зачем Генри могло понадобиться убивать своих хозяев. Это бессмысленно! Это лишено мотива — так вы говорите в своей Башне или казармах, верно?.. К тому же, у мерзавца не могло быть таких связей и столько денег, чтобы их заиметь. Всё, что он получал, он отдавал за своё новое жилище, а что оставалось — спускал на свои мерзкие развлечения. В этом я уверен.       Рассуждения дворецкого не были лишены смысла, однако Наратзул знал: если у тебя нет денег, всегда найдётся способ их заполучить. Пронырливый Йост — или кто-то из его дружков с ещё не совсем очернённой репутацией — мог взять заём в банке Эрофина. А если Генри не хотел обременять себя последующими обязательными выплатами, то мог провернуть — опять же, не без помощи своих дружков — пару удачных краж или контрабандных сделок, пользуясь своим положением в порту.       Всё это можно проверить. Оставался лишь клятый мотив преступления, и в отношении его Наратзул, как и Абелард, был в абсолютном неведении.       — Абелард, где Генри сейчас? Я не видел его в гостиной.       Дворецкий презрительно поморщился и взмахнул рукой.       — Он напился до беспамятства. Никто не смог разбудить его и привести во вменяемое состояние. Полагаю, вы найдёте его всё там же — в его старой комнате, под надзором одного из стражников.       «Как удобно. Так ли он пьян, как хотел бы казаться?».       — Что ж, — вздохнул Наратзул, поднимаясь со скамьи, — если вам больше нечего добавить, то я должен вернуться в дом и начать работать с зацепками.       И надеяться, что они, эти зацепки, не поведут паладинов и стражников по ложному следу, давая настоящему преступнику время скрыться.       — Больше ничего не могу припомнить, — устало подтвердил дворецкий и встал следом за Арантэалем, всем весом навалившись на свою трость. — Мне следует принять лекарства, и… Если я пойму, что забыл о чём-то сказать, то сообщу об этом незамедлительно.       — Спасибо, Абелард. Вы уже оказали нам неоценимую помощь. Если не возражаете, к вашей комнате вас сопроводит один из стражников.       — Разве я имею право возразить? — усмехнулся старик. — Боитесь, что, оставшись один, я перепрячу какие-нибудь улики или вовсе избавлюсь от них?       — Таковы правила, Абелард, — ответил Наратзул, про себя радуясь, что голос его прозвучал спокойно.       Слабость в ногах не отпускала Абеларда, и до крыла прислуги ему пришлось опираться на Арантэаля. Поддерживая его под локоть, юноша быстро переговорил с одним из стражников в гостиной, и, оставив заботы о старом дворецком на нём, отправился на поиски Цилина.       Однако, едва Наратзул успел выйти из гостиной, как услышал торопливые шаги, догоняющие его. То был Юстас. Волосы молодого стражника растрепались больше обычного, а на лице его при виде Арантэаля появилось какое-то странное, решительное выражение.       — Ну как, — излишне бодро воскликнул он, нагнав Наратзула, — всё прошло удачно? Есть зацепки?       — Есть, — сухо ответил юноша и ускорил шаг.       — У меня тоже. Расскажешь?..       — Как только найду Цилина, — оборвал его Наратзул. — Нет смысла повторять одно и то же каждому по отдельности.       Юстас моргнул и, кажется, с трудом проглотил обиду.       — Верно, — усмехнулся он, тенью следуя за Арантэалем. Один из стражников, патрулирующих коридор, смекнул о цели их поисков и указал на самую дальнюю дверь. — Тогда нам следует дождаться Виланда. Наверняка и у него есть что-то интересное. Но перед этим…       К тому, что Юстас вдруг схватит его за локоть и рывком затащит в первую же попавшуюся на их пути комнату, Наратзул не был готов. До этого дня никто не смел так обращаться с ним. Он растерялся.       Дар речи вернулся к Наратзулу лишь тогда, когда за ними захлопнулась дверь. Они остались наедине в маленькой комнатке — судя по садовому инвентарю, то было жилище садовника Роу-Эбертов. Хозяин не успел раздвинуть шторы, и пространство вокруг тонуло в тёплом персиковом свете.       — Ты что, совсем рехнулся? — рассерженной змеёй прошипел Арантэаль, разрушая почти уютную обстановку, и, наконец, вырвал руку из цепких пальцев Юстаса.       — Не шуми, — до абсурдного строго отозвался тот. Почесал в затылке, приводя свои тёмные вихры в окончательный беспорядок, и попытался унять зарождающуюся бурю улыбкой. — Не переживай, я не собираюсь вредить тебе, пока никто не видит.       — Вредить? — рассвирепел ещё больше Наратзул. — Ты слишком высокого мнения о себе, если вообразил, будто сможешь навредить мне.       Юстас закатил глаза.       — Да-да. У тебя есть твоя сумасшедшая магия, да и среди своего выпуска ты лучше всех в кулачном бою. Я знаю. Но послушай… Характер у тебя действительно не сахар, даже ты должен это понимать! И обижаться, услышав это, не стоит.       Во рту Наратзула сделалось кисло. Дерьмовый у него характер или нет - какого-то стражника это не касалось. Они завершат расследование и разойдутся в разные стороны, никогда впредь не вспомнив друг о друге. И терпеть подобные высказывания от постороннего человека — от Юстаса — Арантэаль был не намерен.       Громко фыркнув, Наратзул потянулся к двери.       — Не веди себя, как капризная госпожа, — нахмурился Юстас. — Хотя бы выслушай, что я хотел сказать!       Рука Наратзула замерла, и юноша зло уставился на стражника.       — Как ты меня назвал?       Юстас лишь покачал головой. С явным осуждением. «Твою мать, да кем ты себя возомнил?». Будь Наратзул тем самым избалованным сыном Арантэалей, каким его многие считали, аристократишкой, бегущим с жалобами к своим светозарным родственникам, этот простолюдин уже распрощался бы с карьерой стражника и оказался на обочине какой-нибудь пыльной дороги, вымаливая милостыню на заплесневелый кусок хлеба.       — Я хотел извиниться, — вздохнул, между тем, Юстас. — Ну, за то, что произошло во дворе. Я… знаю, каково это, когда говорят за глаза, и это мерзко. Мне жаль, что ты услышал про все эти грязные домыслы насчёт тебя и твоей служанки. Уверен, в них нет ни капли правды.       — Мне всё равно, что ты думаешь, — чеканя слова, ответил Наратзул. — И твои извинения мне не нужны.       Уму непостижимо. Этот чёртов придурок окончательно сбил его с толку.       Быть может, он блаженный?       — Неправда, — улыбнулся Юстас и действительно стал похож на обделённого благословением Богов дурачка. — Никому не нравится, когда его поливают грязью. Ну а если ты и невероятное исключение, то знать о чьих-то сожалениях всё равно не будет лишним. Нам предстоит ещё не один день сотрудничать друг с другом. Мне бы хотелось, чтобы между нами не было обид. Они, как бывает обычно, стопорят процесс.       — Тебе не стоит волноваться об этом.       — Как же мне не волноваться, если ты то плюёшься в меня ядом, то цедишь сквозь зубы, будто одно моё присутствие — оскорбление для тебя?       Ошарашенный такой откровенностью, таким напором, Наратзул промолчал. Он нашёл себе оправдание: до этого дня никто из посторонних людей не только не вёл себя с ним столь дерзко — полоумный Баффор не в счёт, — но и не уговаривал его смягчиться. Слишком много новых ощущений свалилось на его голову. Юноше было нужно время, чтобы распробовать их.       Однако давать ему время никто не был намерен. Внимательно вглядываясь в его лицо, Юстас протянул вперёд ладонь. Для рукопожатия.       — Ну, так что? Заключим перемирие?       Некоторое время Наратзул с неверием рассматривал его растопыренные пальцы. Арантэаль мог бы соврать о том, что занимался мысленными увещаниями — он должен принять единственно верное решение, то, которое поможет им всем поскорее найти убийцу Марии и Франца Роу-Эберт, — однако правда была сложнее.       Юстас не нравился Наратзулу. Но одновременно с этим, он пробудил в нём интерес.       — Ты действительно дурак, — медленно проговорил юноша и завозился с застёжками на своей перчатке. Наконец стянув её, он пожал руку стражника. — Я едва не прибил тебя выбросом магии — всего лишь за слова, а ты ведёшь себя так, будто ничего подобного не было.       — А такое было? — Изумление на лице Юстаса выглядело таким искренним, что на мгновение сам Наратзул усомнился: помнит ли он всё правильно? — Вот это да! А я подумал, что это — ветерок с залива. Даже обрадовался, что сегодня будет не так жарко…       Всякие сомнения покинули Наратзула. Юстас был не в ладах с головой. Теперь осталось лишь принять это как факт и более не удивляться.       И перестать улыбаться в ответ. Глупость заразна.       ***       Так получалось, что ситуация отнимала у Генри Йоста всякую возможность оказаться невиновным. Когда Цилин и Наратзул, Юстас и Виланд наконец воссоединились в комнате стражи Роу-Эбертов, стало ясно, что полученные ими показания схожи: более чем возможная причастность бывшего помощника верховного судьи просматривалась в каждом из них.       Вчетвером они составили картину предшествующих убийству событий, дополняя сведения друг друга. И кое-что стало для Наратзула настоящим откровением. Очень неприятным откровением.       — То, что этот Генри подсел на светопыль и прочую дрянь, — ерунда. Из дома Роу-Эберт его выгнали не поэтому, — иронично выгнув бровь, заметил Юстас, когда услышал доклад Наратзула. — Весь Эрофин знает совсем другую историю.       — Вот уж точно — весь Эрофин. Пренеприятная история, — закивал Виланд и сочувствующе посмотрел на Наратзула, у которого всё похолодело внутри. Юноша ненавидел чувствовать себя дураком. — Вероятно, вы, молодой господин Арантэаль, были на одной из миссий Башни, далеко от столицы, раз пропустили этот скандал. Ну а после — не волновались о передрягах в кругу эрофинской знати.       Всё так и было. Три месяца назад группа паладинов, включая Наратзула, мёрзла в северных горах неподалёку от Сарнора, а по приезду у юноши не было ни времени, ни желания узнавать, чем дышал Эрофин во время его отсутствия. Он провёл свободное от заданий время с пользой, изучая научные труды и тренируясь, а потом отправился на мыс Аман — на раскопки Морфула.       — Когда Генри подсел на дурь, судья не собирался прогонять его, — взял слово Цилин. Расположившись за небольшим столиком, он отодвинул в сторону списки с именами наёмников Роу-Эбертов и теперь с воодушевлением крутил самокрутку. — Он отправлял его на лечение, и — на этом всё. Однако следующая выходка Йоста усугубила ситуацию настолько, что Оливьер больше не мог пойти против воли своей жены. Это было бы неприлично.       Словив растерянный взгляд Наратзула, его напарник продолжил:       — Видишь ли, Мария вознамерилась выдать падчерицу замуж. Она разработала прекрасный план: помолвка Абигейл решила бы многие семейные проблемы, а также — наладила бы кое-какие связи среди знати. Выбор Марии пал на род Баффор, и…       — Что? — не смог сдержаться Наратзул. Его словно ударили обухом по голове. — Абигейл хотели выдать за кого-то из Баффоров?       Это звучало… дико. Баффоры были известны тем, что не сыскали великой любви даже среди тех, кто был близок с ними по жизненным ценностям и политическим устоям. И Роу-Эберты никогда не были из числа тех, кто мирился с их агрессивным и недалёким поведением. Чем руководствовалась госпожа Мария, навязывая Эбби идею брака с кем-то из выживших сыновей этого рода? Что старший, Гордон, что младший, Элиот, — оба были не меньшими ублюдками, чем Густав… павший от бесконтрольной магии Наратзула. Никакие преференции, последующие за замужеством, не могли перекрыть вопиющих недостатков Баффоров.       — Что ж, — пожал плечами Виланд, — так или иначе, теперь этот брак вряд ли состоится. Ни Абигейл Роу-Эберт, ни Гордон Баффор не были довольны решением родителей повязать их кровными узами. Да и глава семейства Баффоров, насколько мне стало известно, до грянувшего скандала был согласен на брак лишь потому, что Оливер Роу-Эберт являлся верховным судьёй Нерима. Вероятно, старина Алоис думал, что удвоит свою власть среди знатных семей Эрофина — если вспомнить, что его жена приходится дочерью главного налогового инспектора Нерима. Теперь же, когда отношения между их семьями окончательно порушены и у него не будет даже воображаемого влияния на судейский кабинет…       — Но как это связано с Генри? — удрученно выдохнул Наратзул, потирая лоб.       — Он буквально расстроил смотрины, — фыркнул Юстас. — Завалился в гостиную в невменяемом состоянии. Полез на Гордона с кулаками. Кричал, чтобы тот уносил свою тощую задницу из этого дома… Наратзул был уже готов проникнуться слабой симпатией к этому придурку Йосту, но — вовремя услышал продолжение:       — … и заявил, что если Абигейл и выйдет за кого-то, то только за него.       Виланд некуртуазно хрюкнул в усы, и комната погрузилась в густое молчание.       Наратзул боролся с собой, чтобы не сплюнуть на пол ставшую вязкой слюну.       — Да, подобное заявление от непутёвого служки не могло оставить Марию Роу-Эберт равнодушной, — презрительно ухмыльнулся Цилин. Разложив табак на тонкой, явно дорогой бумаге, он залюбовался результатом. — Дурачка пришлось выталкивать из дома силой, при помощи стражи. А когда судья сослал его в портовый район, Мария распорядилась, чтобы капитан набрал новых людей. Она боялась, что уже знакомые Генри наёмники могут сжалиться и впустить его в дом без приглашения.       — Баффоры, тем временем, посчитали подобное поведение простолюдина оскорблением, — подхватил Виланд, похлопывая ладонью по своему мощному колену, — что неудивительно. Был Генри под дурью или не был - разницы нет. Каждый слуга должен знать свое место. Ударить аристократа — немыслимый проступок. Это могло сойти ему с рук в юном возрасте, но сейчас…       — Оливьер просчитался, желая в очередной раз замять конфликт с участием Генри, — покачал головой Цилин. — Баффоров это разозлило. И их злость прогремела эхом по всему Эрофину. Стражники Роу-Эбертов рассказывали мне, что их высмеивали на улицах, в тавернах. Им говорили, что они работают на лицемера, на человека, который лишь притворяется, что чтит закон, а сам спускает с рук и разбой, и кражи, если преступник живёт с ним под одной крышей. Давление было ужасным, а Баффоры то и дело подливали масло в огонь. Вероятно, они хотели добиться смещения Оливьера с поста верховного судьи. Почему бы и нет, если родниться за счёт брака намерений у них больше не было? На вакантное место всегда можно пропихнуть кого-то удобного.       Наратзул опустил голову. Юноша не мог поверить в то, что услышал. Укрывшись от всего мира в тени стен Башни Паладинов, заглушая свое горе работой и запрещая думать ни о чём, кроме неё, он не знал, что происходит с людьми, которые были ему когда-то близки.       Смог бы он, оставаясь другом Эбби, воспользоваться своей фамилией и отвадить Роу-Эбертов от беды с лицом Баффоров? Эти выскочки спасовали перед Арантэалями даже тогда, когда и без того напряжённые отношения между их семьями окрасились в мрачный, красный цвет кровной вражды. Их ссора с Роу-Эбертами, по сравнению с убийством младшего сына, оказалась бы сущей ерундой. Досадным недоразумением, о котором стоило забыть, да как можно скорее.       Попали бы в дом верховного судьи проклятые украшения, помни преступник, как дружны его ненавистники с Арантэалями? Смог бы Наратзул предотвратить эти ужасные смерти? Смог бы почувствовать тёмную магию до того, как она поразила своих жертв?..       «Остановись, — приказал себе Наратзул, на мгновение зажмурившись. — Оставь самобичевание на потом. Сейчас не время и не место».       — Быть может, это Баффоры заказали убийство? — предположил Виланд. — Великий паладин Алоис ходил в друзьях у бывшего главнокомандующего Башни. А уж тот известен тем, что проворачивал тёмные делишки, недостойные служителя Богов. Ублюдок.       — Им бы было логичнее убить Генри, — засомневался Юстас. — Если госпожа Мария и была отчасти причастна к их позору, то — в чем виноват ребенок, Франц?       — К тому же, они бы не стали искать помощи у самого Генри, — отметил Цилин. Его самокрутка была наконец готова, и напарник Наратзула поднес её к носу, вдыхая аромат табака. — Однако Башня поговорит с Баффорами. На всякий случай. Вдруг Йосту лишь не посчастливилось быть похожим на того, кто точно замешан в убийстве Роу-Эбертов.       — Не понимаю, почему Абелард не рассказал мне обо всём этом, — пробормотал Наратзул. Уже давненько юноша не ощущал себя таким идиотом. Все его надежды на благоразумие Абеларда оказались пусты, когда все его опасения — оправданы. А он даже не заметил этого до тех пор, пока ему не открыли глаза пошире.       Виланд печально улыбнулся в усы.       — Это неприятно, но легко объяснимо, молодой господин Арантэаль.       — Согласен, — кивнул Цилин. — Возможно, Абелард посчитал это чем-то несущественным, не относящимся к делу. А возможно, когда понял, что ты не знаешь о сорванной помолвке Абигейл, решил не компрометировать свою молодую госпожу в твоих глазах — в глазах её друга детства. Это, конечно же, бессмысленно — молчать о подобном. Он не единственный свидетель, и ты бы всё равно узнал о скандале между Роу-Эбертами и Баффорами от другой прислуги. Однако свидетели зачастую ведут себя глупо, думая, что защищают себя или тех, кто им дорог.       Наратзул, подавив недовольный стон, отвернулся. Камень на его душе с каждой секундой становился всё тяжелее.       Будь проклят этот упрямый старик!       — Всё это, конечно, прекрасно, — проворчал Юстас, вновь растрепав свои волосы ладонью, — но я до сих пор не могу понять мотив Генри, если за убийством стоит именно он. Не мог же он смертельно обозлиться на своих хозяев только из-за того, что его сослали в портовый район!       — Думаю, его всё же наняли, — отозвался Цилин, не сводя взгляда со своей самокрутки.       Наратзул и оба стражника уставились на него, ожидая объяснений, и он снисходительно ухмыльнулся.       — Мыслите шире, когда говорите о преступном мире и дикой магии. Даже дворецкий, старый Абелард, в этом преуспел. Ваш Генри — та ещё заноза в заднице, и ему бы действительно гнить в тюрьме или болтаться на виселице, но… Его имя известно лишь в узких кругах - среди пострадавших от его буйных выходок. За пределами Эрофина он — маленький, невзрачный кусок дерьма. Даже получи он деньги, достаточные для оплаты работы тёмного зачарователя, способного на подобные проклятья, что убили Марию и Франца, ни один стоящий тёмный зачарователь не согласился бы работать с жалким служкой в качестве нанимателя. Хотя бы потому, что они чтят свою репутацию.       Наратзул в задумчивости откинулся на лесенку двуярусной кровати, на которой они умостились на пару с Юстасом. Считалось, что стоящих тёмных зачарователей в Нериме не так уж много, и что все они, как один, состоят в Зеробилоне (1). Поймать хотя бы одного из них — чтобы выйти на их хозяев, — мечтал каждый уважающий себя амбициозный паладин, однако по сей день их мечты оставались лишь мечтами. Зеробилон умел прятаться, делал это на протяжении долгих столетий, и поговаривали, что даже Захарии не удалось выйти на гильдию: вероятно, коварство бывшего главнокомандующего Башни, как бы тот ни старался, не впечатлило ни одного из лидеров верховной преступной организации Нерима.       Неримским паладинам оставалось довольствоваться лишь слабыми, случайно засветившимися в череде мелких преступлений зачарователями-одиночками. И фантазировать, что когда-нибудь им улыбнётся удача поймать рыбу покрупнее — с зубами в локоть.       Соответственно, никто не знал тёмных зачарователей Зеробилона в лицо, однако Цилин выглядел так, будто неплохо о них осведомлён. И это было… странно и подозрительно, если учесть, что напарник Наратзула даже не был неримцем.       Что ты скрываешь?       — Получается, что кто-то заплатил Генри за то, чтобы он подменил браслеты госпожи Марии и юного Франца… или пообещал вознаграждение, если он согласится сотрудничать, — протянул Юстас. Молодого стражника, далёкого от реалий Башни Паладинов, рассуждения Цилина и его таинственность никоим образом не смущали. — Что ж, это и правда звучит логичнее.       — Проверим, — мотнул головой Виланд. — Позвольте мне потолковать с этим парнем. Уж я-то его мигом разбужу и приведу в чувство, а потом мы вместе прогуляемся до казарм. За решёткой да при должном обращении он у меня быстро заговорит! А между тем мои ребята обыщут его комнату здесь, заглянут в его комнату в портовом районе. Вы же, паладины, сосредоточьтесь на всех этих магических штучках. Ну а мы, если найдём что-то подозрительное в вещах Йоста, мигом вам об этом сообщим.       — Это хороший план, — улыбнулся Цилин и спрятал самокрутку во внутренний карман своего камзола. — Но, если никто не возражает, я его дополню.       Никто не возражал, и уже через пару минут комната стражи Роу-Эбертов опустела. Виланд, вновь прихватив с собой парочку городских стражников, бодрым шагом направился в сторону комнаты Генри. Юстас вышел во двор — встречать уже подъехавшую к дому невзрачную карету-труповозку. Цилин и Наратзул поднялись на второй этаж.       Как поведал Цилин, при нём всегда был мешочек с зачарованными против воздействия проклятий рунами: он собирался изъять браслеты и розовый жемчуг с тел госпожи Марии и юного Франца и забрать их с собой — сначала в Башню, а потом и в Ледур. Он не сомневался, что главнокомандующий Вайсс позволит показать эти улики Ванике Аппель. «Ваша магистр в отставке может оказаться нам полезной, — пояснил Цилин. — Грамотный зачарователь всегда определит, как давно были нанесены чары. А такой признанный гений, как Аппель, вполне вероятно, найдёт в них и отпечаток Связи нашего преступного элемента». Наратзул ничего не мыслил в подобных вещах и мог лишь согласиться со своим напарником, положившись на его, пусть и странную, осведомлённость.       Заслышав, что паладины направляются в Ледур, мигом воодушевившийся Юстас напросился с ними. «Раз уж Башня и городская стража работают вместе, наш собрат вам не помешает, верно? — поддержал его просьбу Виланд. — Юстас — смекалистый малой. Иногда он подмечает то, что пропускаем мы, стражники с немалым опытом». И Цилин согласился с ними — особенно когда узнал, что «смекалистый малой» родом из Ледура и в детстве вместе со сверстниками собирал в Салафинском лесу целебные травы по поручению Аппель. «Знакомое лицо быстрее расположит её к нам». Угрюмые настроения Наратзула во время принятия решения учтены не были.       Вместо этого его в компании стражников отправили обыскивать домашний кабинет верховного судьи и хозяйскую спальню. Он должен был найти письмо, приведшее Оливьера Роу-Эберта в Эрофин — навстречу своей погибели. То, что на нём обнаружится очередной темномагический след, было маловероятно, но паладины были обязаны удостовериться в его безопасности, прежде чем отдавать его страже для последующей работы с ним. К тому же, они должны были проверить личные вещи господина Оливьера на отсутствие каких-либо ещё проклятий. Цилин не чувствовал иной опасности, кроме той, что источают браслеты из чернёного серебра, но допускал погрешности: если проклятье слабое или имеет накапливающий эффект. «Покрова (2) должно хватить, чтобы засечь подобную мелочь. Слышал, ты в нём неплох», — напутствовал Наратзула напарник.       Ни в одной из порученных ему комнат Наратзул прежде не был — как и положено гостю. Это помогло ему обезличить процесс обыска, но ровно до тех пор, пока в кабинете господина Оливьера юноша не увидел портрет. На нём были изображены четверо Роу-Эбертов. Наратзул знал их и одновременно с этим — смотрел на незнакомцев. На юного Франца, превратившегося из постоянно рыдающего младенца в бледнолицего, но симпатичного мальчишку. На госпожу Марию, по-прежнему миловидную и румяную, во всём сиреневом и с высокой, заумной причёской на голове, но — без прежнего кокетливого задора в улыбке. На господина Оливьера, всё так же лучившегося строгой добротой, но — с тронувшей виски и бороду сединой и морщинами, сплетшими на его лице причудливый узор. На Абигейл — уже не тонкую, воздушную девчонку, но статную молодую девушку с роскошной копной золотисто-рыжих волос. Как Франц был точной копией госпожи Марии, так и Эбби за прошедшие годы стала похожа на свою мать. Однако в её образе не было хищности, присущей родительнице, и… Эбби выросла настоящей красавицей — глаз не оторвать.       — Молодой господин Арантэаль, — рядом с Наратзулом возник один из сопровождающих его городских стражников, — прошу прощения, но… что там с письмом? Оно… проклято?       — О, — Наратзул напрочь забыл и о письме, которое сжимал в руках, и о том, что в кабинете господина Оливьера он находился не один. Тряхнув головой, он заставил себя отвернуться от портрета Роу-Эбертов и протянул свиток стражнику. — Всё чисто. Никаких тёмных чар. Можете смело отправляться с ним в судейский кабинет.       Найти письмо труда не составило. По возвращении домой верховный судья положил его на стол, на самое видное его место, да там его и оставил. Никакой ценности для расследования оно не несло: в нём говорилось о том, что по одному из дел появились новые улики, которые требовали срочнейшего пересмотра уже вынесенного по нему решения. Стражники подтвердили, что это не уловка: реальными были и дело, которое рассматривалось непосредственно господином Оливьером, и новые улики, и переполох в судейском кабинете. Выходило, что к смерти верховного судью привело нелепое, но страшное стечение обстоятельств.       Это подтверждало и отсутствие других темномагических предметов в доме. Ничто не могло породить в господине Оливьере желание покончить жизнь самоубийством. Наратзул добросовестно держал Покров так долго и раскинул его так широко, насколько сумел. К тому моменту, когда предчувствие скорого лимба настигло его, юноша уже уверился: в этих стенах более никому не грозит опасности. Это ослабило тугой узел в его груди и позволило дышать легче.       Как только стражники заполучили злосчастное письмо, то поспешили откланяться. Наратзул и сам мечтал как можно скорее покинуть особняк Роу-Эбертов. И — как можно незаметнее. Но, стоило ему выйти из кабинета господина Оливьера, как он наткнулся на Абеларда. Тот стоял посреди коридора и наблюдал за скорбной процессией: по лестнице спускали носилки с телами, надёжно укрытыми плотными, тёмно-серыми простынями. На двух из них Наратзул заметил защитную рунную вязь.       — Я всегда свято верил, что Боги благословили меня чистой от магии кровью, — скрипуче произнёс дворецкий, когда юноша приблизился к нему. Взглядом старик неотрывно следил за носилками. — Но когда я вижу это… Каждый раз, когда я вижу это… Я не могу отделаться от мысли, что согласился бы на самую грязную кровь — лишь бы предотвратить эти смерти. Скажите мне, молодой господин Арантэаль, как благословение в один миг может обернуться проклятьем?       — Я… Я не знаю, — запнулся Наратзул. Ему бы удивиться их с Абелардом единодушию — казалось, впервые в жизни они думали о чём-то схожем, — но мысли иного толка занимали его голову. Гневные мысли. Он смотрел на дворецкого, и, вместо жалости к нему, внутри юноши зарождалось раздражение. — Вы больше ничего не вспомнили, Абелард?       — Я ведь уже пообещал вам, молодой…       — Вы уже соврали мне, Абелард, — выплюнул Наратзул. — Вы воспользовались моей неосведомлённостью и скрыли от меня истинные причины изгнания Генри. Вы задумываетесь о ценности магии, но не понимаете, что подрываете ход расследования своими недомолвками. Мы, стража и паладины, здесь для того, чтобы поймать убийцу ваших хозяев, а не за тем, чтобы очернить их очередными пьяными сплетнями в таверне. — Когда спина последнего носильщика скрылась за парадной дверью, по лицу дворецкого пробежала крупная судорога. — Чёрт возьми, Абелард, я!..       Плечи Абеларда задрожали. Издав глухой, полный боли стон, он спрятал лицо в свободной от трости ладони и — зарыдал.       — Мне жаль, — задыхаясь и всхлипывая, шептал старик. — Я виноват. Простите меня… Мне жаль, мне так жаль!..       Когда Наратзул наконец покинул дом Роу-Эбертов, то обнаружил Цилина, со всем комфортом расположившегося на скамье под статуей Эзары и Веструда. Кареты-труповозки на площади уже не наблюдалось. Что было показательно, если учесть, как медленно она передвигалась.       Вместе с ней исчез и Юстас. Стражник собирался сопроводить тела до здания коронеров и объяснить тем, с чем им предстоит работать.       — Я думал, что ты уже на полпути к Башне, — проворчал юноша, остановившись рядом с напарником.       Цилин, легкомысленно поморщившись, кивнул на дымящуюся самокрутку в своей правой руке. В пальцах же левой руки он вертел невесть откуда взявшееся вороново перо.       — Когда я в последний раз попытался закурить у вас в Башне, на меня налетела ужасная, склочная старушенция и пообещала затолкать черенок метлы мне в зад, если ещё раз увидит меня в компании моих самокруток, — поделился своей бедой паладин.       — Ты нарвался на Марту, — тут же догадался Наратзул, рухнув на скамью рядом с ним, и через силу ухмыльнулся. — Вот уже полвека она следит за чистотой Башни. И обычно с лёгкостью претворяет все свои угрозы в жизнь.       — Не смею сомневаться. Полвека, говоришь? Она ссохшаяся и противная, что тот зомби. Я уж подумал, что она — местный реликт. А как быстро бегает!.. Клянусь, всего несколько мгновений назад эта ваша Марта стояла на другом конце коридора, и вот — она уже брызжет слюной мне в лицо. Теперь я травмирован и запуган. Курю подальше от вашей богадельни.       — Инстинкт самосохранения во всей своей красе, — подытожил Наратзул, и они замолчали, погружённые каждый в свои мысли.       Лёгкий ветер шелестел листвой деревьев над их головами. Из дома Роу-Эбертов доносились крики. Что-то протяжно грохотало. Вероятно, это Виланд наконец разбудил Генри и теперь, скрутив его, продвигался на выход. Не без сопротивления предполагаемого преступника.       Наратзул надеялся, что они с Цилином покинут площадь до того, как рожу Йоста выведут на свет божий. Видеть её юноше совершенно не хотелось. Он опасался, что не выдержит и, как когда-то в детстве, врежет по зубам Генри. Вот только теперь на его руке — перчатка паладина со стальными пластинами поверх пальцев, и акулья улыбка воспитанника господина Оливьера навсегда потеряет свой блеск. За подобное никто из присутствующих Наратзула, конечно же, не осудит, но — сегодня он свирепствовал достаточно.       — Тебе стоит научиться превращать своё сердце в камень, парень, — вдруг заговорил Цилин, и из его голоса пропало всякое веселье. — По-настоящему, а не от случая к случаю. Не изображать хладнокровие, а выстудить кровь. У тебя будет ещё много похожих заданий, если не хуже. Если доживёшь до преклонных лет, то за время службы столкнёшься со всякой дрянью. Похоронишь напарника. Выследишь убийцу своих друзей и любимых. Даже, быть может, поднимешь меч против того, с кем ещё вчера пил пиво в таверне.       Наратзул с удивлением покосился на паладина. Странное дело - в его словах не чувствовалось желания поважничать перед младшим по рангу. Молодой и яркий, Цилин звучал так, словно за его плечами была долгая тяжёлая жизнь.       — Я понимаю, — осторожно ответил Наратзул.       — Знаешь, — поправил его напарник, — но не понимаешь. Это задание может многому научить тебя, станет отправной точкой к тому самому пониманию… Если ты справишься.       — Справлюсь, — повторил Наратзул, хоть и не ощущал ту уверенность, что засквозила в его словах.       Внезапно ему подумалось, что Цилин повременил с визитом в Башню неспроста. Он ждал своего напарника, желая вновь поговорить с ним наедине?       — К чему ты это сказал? — Юноша решил не довольствоваться догадками.       Цилин вздохнул. Дым от самокрутки складывался в диковинные фигуры над его головой.       — Как и принято, мы начали расследование с проработки самой яркой зацепки. Однако за все часы, проведённые в доме Роу-Эбертов, ни я, ни Виланд не услышали, как ты или Юстас упомянули об ещё одном подозреваемом.       Наратзул в растерянности уставился на него. Что он мог упустить?       И когда Виланд и Цилин могли обговорить промахи своих молодых напарников? Наратзул был готов поклясться, что не видел, чтобы они оставались наедине.       — Это не может быть кто-то ещё из слуг, — пробормотал юноша. — Ты сам сказал, что ни у кого из них не…       — Я помню, что сказал, и не отказываюсь от своих слов, — оборвал его Цилин. Сделав глубокую затяжку, он поднёс вороново перо на свет. — Однако я хочу напомнить тебе об одном из правил расследования: в большинстве случаев, в убийстве внутри семьи виноват кто-то из членов этой семьи.       Сердце Наратзула камнем рухнуло вниз. У него даже закружилась голова, и он едва смог остаться на месте — больше всего на свете ему хотелось вскочить и обрушить на напарника весь свой гнев.       — Эбби никогда бы не!..       — Абигейл Роу-Эберт. Восемнадцать лет. Дочь верховного судьи Нерима, рождённая вне брака, подобно тебе. — Цилин бросил на юношу равнодушный взгляд, и тот почувствовал, что более не может вымолвить и слова. — С первых дней жизни её окружал скандал, к ней всегда было обострённое внимание. Отец всеми силами пытался уберечь свою дочь от злых языков, но в особенности — от её родной матери. Долгие девять лет Абигейл была эпицентром его жизни, а затем он встретил свою жену и больше не мог уделять дочери столько же времени, сколько и раньше. Когда же родился сын, слабый и болезный, то он и вовсе забрал всё внимание Оливьера Роу-Эберта себе.       Цилин явно не терял времени зря. За то время, пока они были в доме верховного судьи, он собрал немало важной информации о семье Роу-Эберт. Вот только вряд ли его источником стали наёмные стражники. До таких обличительных разговоров охочи женщины: прачки, горничные или кухарки.       Наратзул против воли покосился на злосчастный особняк Роу-Эбертов. Магическая стена вокруг него исчезла, но именно благодаря ей юноша понял, что Цилину не чуждо мастерство в псионике. Овладевшему её тонкостями магу она давала множество возможностей, и… Мог ли Цилин каким-то образом подслушивать допросы слуг, их тихие разговоры украдкой? Наратзул точно читал о подобном, но прямо сейчас не мог сосредоточиться на нужных воспоминаниях.       Всё его сознание горело от яростного желания защитить поруганное имя Эбби.       — И что же, Эбби заказала убийство родных из-за недостатка внимания? Да ещё и сговорилась с Йостом? Нонсенс! Эбби любит и своего отца, и госпожу Марию, а рождение Франца сделало её по-настоящему счастливой — до этого она всегда чувствовала себя одиноко в стенах дома. Я полностью уверен в её невиновности. И если бы ты знал её так, как знаю её я…       — Ты ведёшь себя, как глупый свидетель, — вновь оборвал его Цилин и криво улыбнулся. — Ты так переживал о том, что будешь пристрастен, и был абсолютно прав.       Наратзул поражённо замолчал. Где-то в глубине души понимал, что напарник не сказал ничего, кроме правды, но…       — Да, я не знаю Абигейл Роу-Эберт, — покачал головой Цилин, пока юноша боролся с охватившей его бурей чувств, — и это помогает мне рассмотреть её и в качестве жертвы, и в качестве свидетеля, и в качестве подозреваемого. Я понимаю, что не могу упустить ни одной вероятности, даже самой невероятной… Не криви лицо, парень. На самом деле и ты не знаешь Абигейл. Уже нет. Как давно вы общались с ней как близкие друзья? Около шести лет тому назад, верно? Это долгий срок: за это время человек может измениться до неузнаваемости — сам или под гнётом обстоятельств. Можешь ли ты сказать, что остался прежним?       — Мы всё ещё говорим о том, как добрый, любящий человек превращается в убийцу своей семьи? — процедил Наратзул. Совсем недавно он сочувствовал Абеларду, на долю которого за один день выпало слишком много испытаний, а теперь и сам оказался на его месте. Он ощущал себя абсолютно разбитым.       — Молодой Арантэаль, — Цилин выдохнул горьковато-приторный дым самокрутки и стряхнул пепел, осыпавшийся на вороново перо, — в этом мире всё непросто. Ты уже должен был это понять. Матери убивают своих детей. Мужья убивают своих жён. Дети убивают своих родителей. И зачастую, глядя на таких людей, ты никогда не заподозришь, что они способны на подобное.       Наратзул, не выдержав его взгляда, отвернулся. В его голове было так много слов в защиту Эбби, но он сомневался, что они придутся по душе его напарнику. Для него они станут лишь доказательством пристрастности Арантэаля, пустым звуком.       — Конечно, причастность твоей старой подруги остаётся лишь теорией, — протянул Цилин, — и я буду рад, если она окажется ложной. Однако это расследование может обернуться по-всякому. Если чувствуешь, что тебе будет сложно продолжать задание, то лучше откажись от него сейчас. Уверен, Вайсс позволит тебе это. Побрюзжит немного, но какой от его брюзжания вред?       — Я справлюсь, — упрямо поджал губы Арантэаль. «Я обязан справиться. Это лучшее, что я могу сделать для Эбби».       — Что ж, тогда берёмся за дело всерьёз, — сказал Цилин и спалил окурок самокрутки — вновь без пепла. — Проветрись пока немного и подготовься к поездке в Ледур, а я проведаю Вайсса и на обратном пути подберу нашего нового друга Юстаса. Встретимся у конюшен через час. Как тебе такая идея?       Однако дожидаться ответа Наратзула он не стал. Вместо этого у самого носа юноши оказалось приглянувшееся напарнику вороново перо.       — Зачем оно мне? — озадачено спросил Арантэаль, и Цилин недовольно цокнул языком.       — Будет напоминанием о твоей решимости. Не капризничай: когда я был мелким, мне всучили ветку рябины и заставили таскать её с собой больше года. Согласись, перо куда компактней. И не воняет, прежде чем засохнуть.       Стоило признать, что аргументы звучали внушительно — при всей абсурдности самой ситуации. Наратзул всё ещё не до конца понимал глубинный смысл этого действа, но перо принял. Отметил, какой необычный у этого ворона окрас — чёрный цвет как будто вовсе не пропускал света, не играл бликами, — сунул его в карман. И тут же о нём забыл.       Ему не нужны никакие напоминания. Он и без того не забудет о своей решимости найти убийцу Роу-Эбертов и защитить Эбби от наговоров.       ***       К городской конюшне они подошли, когда до полудня оставалось не больше двух часов. Три осёдланных лошади уже ждали их неподалеку от крытых стойл. Цилин ускорил шаг и решительно подошёл к мышастому коню.       — Красавец, — проворковал он, нежно погладив скакуна по шее. Тот фыркнул, но не отпрянул, позволяя незнакомцу пропускать его блестящую чёрную гриву сквозь пальцы. — Хозяин, как зовут этого мальчика?       Главный конюх, ожидавший их прихода на стульчике в тени крыши стойл, приподнял шляпу с глаз.       — Облако, — буркнул он.       — Облако, — ласково повторил Цилин. — Хорошее имя. Ну что ж, будем знакомы, Облако, мальчик, — добавил он и протянул коню дольку яблока, которую вдруг достал из небольшого мешочка, привязанного к ремню камзола.       Наратзул, понаблюдав, как Облако восторженно всхрапывает и прихватывает угощение с ладони Цилина, покачал головой. Кажется, ему пора смириться с той мыслью, что его напарник, будучи человеком в какой-то мере презиравшим спешку, успевал всё и даже больше: явиться к Вайссу, заглянуть на рынок за яблоками, перехватить по дороге спешащего к конюшне Юстаса, - и не удивляться этому.       Арантэалю достался тонконогий рыжий Медяк, а Юстасу — белый конь с чёрным пятном на лбу, Клякса. И Медяк, и Клякса едва ли не с завистью косили глазом на лакомившегося Облако. Медяк даже обнюхал доспех Наратзула, не веря, что ему не повезло заиметь столь невнимательного к его чувствам всадника, а когда уверился в своей беде, громко, совсем по-человечески вздохнул.       — Ну уж прости, — пристыжено пробормотал юноша. — Я куплю тебе яблоки в Ледуре, обещаю.       — То будет в Ледуре, — со смешком заметил Цилин, услышав его бормотание. Он вытряхнул из мешочка последние две дольки, отпихнул морду Облака и протянул их обездоленным коням. — А им, конечно же, хочется уже сейчас. Ну-ка, ребятки, шевелите челюстями, и — поехали!       Прежде чем запрыгнуть в седло, подобно своим спутникам, Цилин снял с себя чёрный камзол и остался в красной рубашке, рукава которой он небрежно закатал до локтя. Наглядевшись на него, Юстас расстегнул наручи, сунул их в притороченную к седлу дорожную сумку и, пользуясь податливостью формы стражника, провернул то же самое со своими рукавами. Подумал немного и ослабил шнуровку воротника на поддоспешной рубахе. Наратзул неодобрительно поморщился. Ему тоже было жарко, но юноша предпочитал быть осмотрительным. Дорога до Ледура недолгая, и не найдётся такого дурака, который осмелится напасть на путешествующих по Эроданову тракту паладинов и стражника, и всё же… Жизнь любила преподносить неприятные сюрпризы — любому, несмотря на его статус и непоколебимую уверенность в собственной неприкосновенности, — и забывать об этом не стоило.       Теребя в руках поводья, Наратзул наблюдал, как Цилин устраивается в седле и обещает конюху вернуть лошадей в целости и сохранности. Его взгляд скользил по фигуре напарника — в очередной тщетной попытке найти оружие — хотя бы самый захудалый кинжал. Но его не было: ни на виду, ни хитроумно припрятанного. «Он такой умелый элементалист? — рассуждал Арантэаль, покусывая губу. — Или он умеет призывать меч или лук, не нуждаясь в материальной обузе?».       Наратзул так глубоко задумался, что пропустил момент, когда лошади Цилина и Юстаса тронулись с места. В чувство его привёл Медяк: глядя вслед своим удаляющимся собратьям, он качнул головой и вопросительно заржал.       — Идём, идём, — успокоил его Наратзул, стряхнув с себя задумчивость, и тронул бока коня каблуками сапог.       Мост через залив они преодолевали лёгкой рысцой. Кто-то из патрульных взмахом руки приветствовал Юстаса. Юстас отвечал им радостной улыбкой и махал в ответ, но улыбка его угасла, когда Клякса поравнялся со стражником, по годам приходящимся юноше ровесником. Сложив руки на груди, он глядел на Юстаса колючим, недобрым взглядом, и плечи того ощутимо напряглись, закаменели.       — Эй, деревенщина, — громко окликнул его стражник, — сходил помолиться в Собор, как ты обычно делаешь? В этот раз тебе только божья милость и поможет.       Юстас проехал мимо него, притворившись слепым и глухим, а Наратзул вдруг вспомнил его слова в поместье Роу-Эберт: «Я знаю, каково это, когда говорят за глаза».       «Ах, Баффор, — подумал Арантэаль, без труда читая в зрачках задиристого стражника чёрную зависть, — ты сдох, но твоя тень до сих пор вертится рядом. Сколько ещё в этом мире таких же придурков, как ты?». Наратзул ехал чуть отстав от Юстаса. Клякса по указке своего всадника обошёл разлитое по мостовой, ещё не успевшее высохнуть красное вино. Наратзул же направил на мгновение заартачившегося Медяка прямиком в лужу, да ещё и заставил наподдать ходу. И ухмыльнулся, когда задиристый стражник зло вскрикнул — липкие брызги достигли даже его лица.       — Эй ты, ублюдок!..- заорал тот ему в спину, и Наратзул медленно, как будто лениво оглянулся.       Однако рассчитал всё так, чтобы этот кусок дерьма увидел не только его доспех служителя Богов и светлые волосы, но и его острые уши. Любому эрофинскому стражнику должно быть известно, что среди неримских паладинов есть лишь один аэтерна, и фамилия его Арантэаль. И что шутить с ним не стоит, даже если тебе кажется, что ты — особенный.       — Меньше болтай и больше работай, простолюдин, — пренебрежительно бросил Наратзул через плечо и полюбовался тем, как стражник, словив проблеск ума, проглотил язык.       Когда юноша, довольный свершившимся возмездием, устремил взгляд вперёд, то наткнулся на слабую улыбку Юстаса.       — Э-э-э… Ну, спасибо, наверное, — сказал тот, придержав Кляксу и поравнявшись с Медяком. — Хотя… я бы так делать не стал.       — Не надумывай лишнего, — отрезал Наратзул, возмущённо вздёрнув подбородок. Его щекам сделалось жарко, и он мог лишь надеяться, что не покраснел. — Я это сделал не для тебя. Я всего лишь терпеть не могу таких, как он.       — Ясно, — кивнул Юстас, но улыбаться не перестал.       Это взбесило Наратзула. Кажется, этот болван все-таки успел втемяшить себе в голову какую-то чушь.       — И что это за глупости: «Я бы так делать не стал»? — ещё резче продолжил Арантэаль, и Медяк, почувствовав его нервозность, всхрапнул и прикусил удила. — Всякая шваль будет потешаться над тобой, а ты — ходить со смиренно опущенной головой? В тебе совсем нет самоуважения?       — Почему же? У меня его более чем достаточно, — нахмурился Юстас. — Просто я знаю, что похожие ответные выходки ещё больше раззадорят их, но не остановят.       — Их ничего не остановит. Так почему бы вместо того, чтобы безропотно молчать, не потрепать их хорошенько?       — Тогда я буду ничем не лучше их. Вместо этого я выбрал другой путь: я буду меньше болтать и больше работать, — качнул головой Юстас, и Наратзул гневно заскрежетал зубами.       Этот говнюк умудрился уделать его, воспользовавшись его же словами.       «А ведь неплохо. Совсем неплохо. Не такой уж ты простак, каким кажешься, верно?».       Разговор исчерпал себя, едва начавшись, и Наратзул, за неимением лучшего, мрачно покосился на Цилина. Тот не обращал на своих спутников никакого внимания — или делал вид. Сложив руку козырьком подо лбом, он вглядывался в левый берег за мостом. Там простирались угодья эрофинских ферм, и сегодня почти все жители поселения собрались у воды для купания и стрижки овец.       И купание, и стрижка лежали на плечах мужчин. Мальчишки следили за тем, чтобы, попав в сколоченные на скорую руку и только на сегодняшний день загоны для просушки, овцы не ложились на землю и не пачкали свежевымытую шерсть. Часть женщин сортировала уже остриженную шерсть в тюки, придирчиво отбирая испорченную от хорошей, а другая — суетилась у длинных столов, вынесенных в тень прибрежных деревьев, готовя полуденную трапезу. То тут, то там мелькали тоненькие фигурки фермерских дочек с вёдрами наперевес; они набирали воду чуть выше по течению и предлагали её всем, кто за работой успел исстрадаться от жажды.       Даже издали Наратзул слышал, как над головами фермеров витает прилипчивый мотивчик песенки про странствующего аэтерна и пастушка. (3) Цилин, покачивая головой в такт, вслушался в долетающее до него слова из куплета, а потом, тихо посмеиваясь, повернулся к Юстасу.       — Разве сейчас время для стрижки? У меня на родине овец обычно стригут или раз в год, весной, или два раза, весной и осенью.       — Значит, у вас на родине не в почёте зимнее ягнение, — тут же откликнулся молодой стражник. Выглядели они оба так непринуждённо, словно находились на предобеденной прогулке, а не вели пренеприятное расследование убийства. — Таких овец обычно стригут в конце лета, но нынешний год — не такое уж и редкое исключение. Жуткая жара, сами видите, а у зимних овец — мощный подшёрсток. Они будут прятаться в тени, тереться о траву, деревья, и в итоге — к концу лета уже не будет годной шерсти для передачи ткачам.       — Ты явно знаешь, о чём говоришь, — улыбнулся Цилин.       — Моя мама — ткачиха в Ледуре. Ещё бы я не разбирался в подобных вопросах! — рассмеялся Юстас в ответ, и от сладкой идиллии между ними Наратзулу захотелось сброситься с моста. — А откуда вы родом, господин Цилин?       Арантэаль скептически уставился на него. Что в голове у этого дурачка, если он задаёт подобные вопросы человеку, который не назвал даже своей фамилии?..       — Из Тредомара, что на севере Тирматраля, — охотно отозвался Цилин, заставив Наратзула подавиться ядом. — Наши земли славятся главными овцеводческими хозяйствами страны.       — Вы не похожи на овцепаса, — брякнул Юстас и тут уж сам покраснел, осознав, насколько странно выглядело предположение, что их старший спутник мог оказаться простолюдином.       Наратзул скорбно прикрыл глаза, а Цилин расхохотался.       — Соглашусь, парень, совсем не похож! Я — Глерболлор. Я не в родстве с овцепасами. Я ими владею.       Лицо Юстаса изумлённо, по-простецки вытянулось, а Наратзул сумрачно уставился на холку Медяка. Он чувствовал себя ужасно уязвлённым: ему Цилин за всё время знакомства не сказал о себе ни слова. «Что же это значит? — подумал юноша, злясь и на напарника, и на себя. — Он ждал и от меня дурацких расспросов? Я должен был…».       Вдруг в его голове раздался громкий щелчок. Он, как наяву, услышал шелест книг, в которых были записаны все именитые семьи воинов Рождённых Светом. Наратзулу было скучно заучивать их фамилии в детстве, но любой Арантэаль должен был знать тех, с кем будет бок о бок служить Богам — сначала в смертном мире, а потом, вполне возможно, и в Инодане.       Род Глерболлоров был не менее древен, чем род Арантэалей, и славился тем, что взращивал серафимов в каждом своём поколении. Однако его существование вот уже более полувека было подвержено риску исчезновения. Последний и единственный наследник фамилии не торопился обзаводиться потомством, отдавая всего себя Инодану, и…       — Ты — серафим? — воскликнул Наратзул быстрее, чем понял, что вовсе открыл рот.       Цилин, на мгновение замерев, оглянулся. Юноша надеялся увидеть печать удивления на его лице или хотя бы досаду. Что ж, досада ему досталась, однако она была хорошенько приправлена весельем.       — Вот это да! Не знал, что молодой Арантэаль так хорошо осведомлён! — воскликнул Глерболлор. — Ну, тогда и смысла скрываться нет. Да, я серафим. И надеюсь, тебя это не смущает.       Смущает ли это Наратзула? Нет, в нём расцвело совсем другое чувство.       — Какое дело может быть серафиму до смерти неримского верховного судьи? — громче и резче, чем рассчитывал, спросил Арантэаль. — И почему, чёрт возьми, ты не сказал о том, кто ты, раньше?!       Цилин, казалось, развеселился ещё больше. Он склонил голову набок, продолжая внимательно смотреть на Наратзула, и широко улыбнулся. Они оба как будто забыли, что с ними был третий, Юстас, который растерянно переводил взгляд с одного на другого и явно ничего не понимал.       — Почему не сказал? Мой ранг не важен… во всяком случае, пока. И лично мне нет никакого дела до почившего неримского судьи и его семьи, хоть с ними и приключилась ужасная трагедия, — протянул Цилин. — Однако мне был отдан приказ расследовать их смерть вместе с тобой, и я подчинился ему. Как, впрочем, сделал бы любой серафим или паладин на моём месте. Как сделал бы и ты. Что ещё ты хочешь услышать?       Наратзул чувствовал подвох. Всё не могло быть так просто. Ещё и это странное «пока».       — И ты не знаешь, чем эта трагедия переполошила Инодан? — процедил Арантэаль.       — Я знаю, что Инодан слишком степенен и стар, чтобы поддаваться мирскому чувству переполоха, парень, — фыркнул Глерболлор. — А более — ничего. Поверь, мы в одной лодке. Будь мне известно больше вашего, я бы не стал об этом молчать. Пока же у меня есть лишь подозрения, которые я озвучу, если они подтвердятся.       «Подозрениями насчёт Эбби ты поделился, не дожидаясь никаких подтверждений!».       — Подозрения никогда не родятся из незнания, — огрызнулся Наратзул, с каждым мгновением чувствуя себя всё большим дураком в чужих глазах. — Почему бы не поделиться ими сейчас? Вдруг с помощью них мы смогли бы…       — Потому что дела серафимов не известны паладинам… так ведь? — внезапно сказал Юстас и покрепче вцепился в поводья, когда почувствовал на себе снисходительный взгляд Цилина и едва не ненавидящий — Арантэаля. Клякса же, абсолютно равнодушный к душевным метаниям своего всадника, продолжал рысить по последним футам моста. Их всех накрыла тень мостовых ворот, когда молодой стражник, справившись со смущением, добавил: — Эрофинская стража тоже ревностно хранит свои секреты от стражи из других городов. Э-э-э, это — извечный вопрос иерархии.       — Ты рассудил верно, — похвалил его Цилин и вновь посмотрел на Наратзула, от негодования проглотившего язык. — Меня отправили сюда на случай, если ситуация выйдет из-под контроля. Смерть верховного судьи в такое время… Когда на юге Нерима сгущаются тучи, когда Анку и Эрофин решают вопросы владения предметами древности… Как знать, быть может, это отвлекающий манёвр, и, пока всё внимание приковано к этому расследованию, происходят вещи куда более серьёзные, но не видимые глазу паладинов. Я хотел разобраться прежде, чем раскрывать себя. Не люблю лишнего внимания, унылых вопросов. Прости мне мою излишнюю таинственность, юный Арантэаль. И не волнуйся: если мои знания серафима помогут раскрыть это дело, ты узнаешь об этом первым.       Звучал Цилин так насмешливо, что сводило челюсть, и Наратзул наконец-то в полной мере почувствовал своё поражение. Чёрт возьми!       Однако стоит ли удивляться этому? Юноша завёл этот разговор больше из искреннего изумления и захлестнувшей его детской обиды, между тем, хорошо зная, что дела Инодана и Святого Ордена зачастую никак не соприкасаются, а некоторые иноданцы и вовсе смотрят на своих бывших собратьев из смертного мира свысока. Лёгкое пренебрежение Цилина было хоть и обидным, но вполне ожидаемым. Наратзулу были не нужны высказанные вслух догадки смекалистого Юстаса, чтобы понимать — «вопрос иерархии» правит любой организацией.       Юноше ничего не оставалось, кроме как отступить. Пусть внутри него всё так и кипело от негодования.       Теперь пазл собрался. Если Цилин серафим, то его осведомлённость о некоторых вопросах не казалась подозрительной: иноданцы всегда знали больше паладинов — в особенности, о тёмных сторонах этого мира. И его присутствие в Эрофине после смерти Мириам и очередного срыва Наратзула не было таким уж странным: серафиму, владеющему тёмными искусствами и находящемуся на хорошем счету в Инодане, могли приказать присмотреть за младшим Арантэалем, склонным к тому же типу магии, что и у него. Вполне возможно, Цилин должен был убедиться, что новичок со столь редкими способностями не учинит ещё больше неприятностей и не отойдет на Вечные Пути раньше времени — до того, как сослужит верную службу Рождённым Светом.       Это же задание стало удобным стечением обстоятельств. Серафим Глерболлор был направлен в Нерим за выяснением причин убийства семьи местного верховного судьи, и то, что к расследованию был привлечён уже известный ему Наратзул Арантэаль, дало ему шанс ещё немного понаблюдать за младшим паладином и проверить его стабильность и компетентность.       Наратзул был уверен, что рассуждает в нужном ключе. Всё встало на свои места. Кроме одного.       Юноша смотрел на своего напарника то так, то эдак. Даже использовал Покров и — совсем незаметно — Развеяние. Цилин продолжал выглядеть всё так же свежо и молодо. На нём не было никаких иллюзорных чар, менявших облик.       Однако Наратзул помнил: от последнего из Глерболлоров вот уже полвека ждали продолжения рода. Это означало, что Цилину должно было быть не меньше пятидесяти лет.       Так как же, чёрт возьми, безо всяких иллюзий, он продлевал свою молодость? ______________________________________________________________________________________ (1) Зеробилон — преступная сеть, действующая на территории Нерима на протяжении долгих столетий. Первоочередно, она считается гильдией воров Треомара, но, так как среди её членов присутствуют не только воры и не только аэтерна, и само воровство не является единственным, чем известна эта гильдия, паладины и стражники называют её в честь возможной головной базы воров — аэтернийских руин на северо-востоке Салафинского побережья, Зеробилона. Стоит ли говорить, что облавы на них никогда не венчались успехом? Играя в Нерим, можно получить квест, который приведёт к этим руинам и даже запустит внутрь. Для меня эта локация и истории/теории, связанные с ней, являются одними из самых любимых. (2) Покров — разработанная служителями Рождённых Светом техника на основе школы ментализма. Данная техника помогает паладинам и серафимам засечь магический след, а также, за редким исключением, определить, является ли тот или иной человек магом. (3) «Однажды, тёплым осенним днём, пастушок, выручая ягнёнка, упавшего в овражек неподалёку от пастбища, нашёл в корнях старого ясеня странный магический кристалл. В то же время по дороге неподалёку проходил странствующий аэтерна. Увидев находку в руках возвращавшегося домой мальчика и почувствовав жадность в своём алчущем запретных магических знаний сердце, аэтерна пообещал пастушку, что за этот кристалл исполнит любое его желание, обогатит его, сделает своим учеником и научит волшебству, от которого содрогнутся небеса. Однако мальчик не мечтал о богатстве, знал, что аэтерна коварны, и не желал сходить с праведного Пути, поддавшись искушению магией. Он отказал страннику, решив отнести кристалл в Башню Паладинов в Эрофине, и тогда аэтерна разгневался, обернулся ядовитой змеёй и бросился за пастушком вдогонку. Перепуганный, мальчик бежал вперёд не разбирая дороги и мог лишь молить Рождённых Светом о помощи. Из-за слёз, застлавших глаза, он не заметил старого священника на своём пути и врезался в него, едва не сбив с ног. Но тот не осерчал на пастушка. Своим посохом старик ловко прибил змею к земле, выслушал беглеца, добро рассмеялся и сказал, что Боги никогда не допустят зла над праведным человеком, и что их встреча не случайна: молитва мальчика была громка и искренна, а сердце его — благородно. Он перевёл взгляд на змею, осенил её знаменем Рождённых Светом, и в то же мгновение она превратилась в воздушного змея, бумажного, безобидного и, вслед за порывами ветра, стремящегося вверх, к Свету. Священник ловко перехватил его за веревку и вызвался проводить пастушка прямо до ворот в Башню Паладинов. По дороге в Эрофин они собрали вокруг себя толпу из взрослых и детей, которые дивились красоте воздушного змея, и от каждой похвалы змей становился всё ярче, всё краше. У моста в столицу пастушок заметил, что в нём не осталось ни одного тёмного пятна, а священник лишь улыбнулся и сказал: зло — как грязное пятно на бумаге; и как грязное пятно выцветает на солнечном свету, так и зло в душе человека можно излечить добрым словом. И предложил придумать весёлую песню о случившемся, чтобы о сегодняшнем дне мальчик вспоминал с улыбкой, но не со слезами. У ворот в Башню Паладинов они сочинили последний куплет. Довольный их общей работой, пастушок бесстрашно постучал в ворота служителей Богов и, когда те отворились, не теряя силы духа, рассказал паладинам о найденном кристалле и встрече со странствующим аэтерна. Отчего их лица вдруг вытянулись, и они преклонили колени, мальчик не уразумел и лишь заметил, что взгляды их прежде были обращены за его спину, туда, где стоял добрый священник. Он оглянулся, но — священника рядом не было. Старика не было нигде, но вверх по улице, в направлении королевского дворца, вышагивал высокий мужчина в синем плаще. Люди, встречавшиеся мужчине на пути, кланялись ему, а в тёмных волосах его сверкала корона, сотканная как будто из чистейшего света. Пастушок мог поклясться, что он ничем не похож на старого священника, протянувшего ему руку помощи, но — над головой мужчины реял выпущенный на волю бумажный змей, и насвистывал он уже знакомый мальчику задорный мотивчик…». Правдива ли эта история - слушателю остаётся лишь гадать, но именно с этого предисловия неримские менестрели начинают своё выступление — с песней, придуманной старым священником и мальчиком-пастушком в тот тёплый осенний день. Песня эта популярна в Срединном королевстве и не осуждается в Кабаэте, но аэтерна Треомара, заслышав её, воспринимают это как личное оскорбление. (4) Пасхалочка, не отмеченная в тексте главы, но, безусловно, в ней присутствующая. Сидя на скамье под статуей Веструда и Эзары, Цилин рассказывает о своём столкновении со старой склочной Мартой в стенах Башни Паладинов и сравнивает её с зомби. Это неспроста. При прохождении Мьяр Араната, первой игры Шураи о мире Вин, действительно можно встретить пару-тройку зомби, названных Мартами. То ли они были частью нереализованного квеста, то ли кому-то из разработчиков в жизни насолила какая-то Марта, и он решил отыграться. Истины уже не узнать, но эти зомби безумно смешные... В каком-то смысле. Я бы даже радовалась, встречая их на просторах архипелага, но — они очень быстро бегают, оттого нападают абсолютно внезапно. И ты можешь только верещать, пытаясь отбиться от них своим посохом.