trash of the count's family : collection

Чхве Хан всегда был сильным. По крайней мере тогда, когда чужие глаза, налитые завистью и страхом, проходятся по нему словно мазком — на его невинном лице не дрогает и мускул. Чхве Хан сильный, думаешь ты, наблюдая за его широкой спиной, наблюдая за хладностью скользящей в его взгляде, пока дрожь смерти танцует между его клинком и чужим горлом. Пока алое льется словно фонтаном, а он сам становится воплощением самой чернущей смерти — такой же резкой и безжалостной. А позади него — иссушенные от жизни трупы, оставленные гнить, как щедрейший подарок землям под его ногами. Он действительно, чертовский, ужасающе силен, думаешь ты, и на мгновение страх пробегается по коже вверх. Но только на мгновение. Нежность в его улыбке дают росток в груди белым азалиям, а взгляд вырывает под ногами почву, забирает воздух, вызывает удушение. Но ты лишь чуть приподнимаешь уголки губ в ответ, пока на кончиках пальцев колет желание, жажда и чудовищная нежность. Ты его хочешь защитить. Чхве Хана-то? От чего? Отводишь взгляд в сторону, рискуя еще миг, еще миг под его взглядом, и сломаться. Со взглядом разбегаются и все мысли. Чхве Хан безумно силен. Но даже он временами получает травмы — те ложатся на поверхность кожи почти радостно, тихо ликуя, присоединяясь продолжениями дорог еще сотни таких же шрамов. Но прямо сейчас они выделяются алым, черным, и ненавистной наглостью, смея вызывать в нем боль — хотя его лицо никак не меняется; смея оставлять на нем отметины — хотя ему всё это безразлично. Ему безразлично, а у тебя сжимается сердце, снова теряется весь воздух, но в груди вместо азалии все горит алым пламенем. Алое пламя сжигает на своем пути все, кроме белых лепестков. — Дай мне взглянуть. Слова вырываются с губ быстрее, чем мысли успевают их догнать. — Не нужно, мне— — Дай мне взглянуть. Глаза у него будто отлиты чистейшей ночью без звезд, когда не дует ветер, не льет дождь, а прохлада без солнца ласково гладит кожу. Но сейчас, во взгляде, направленном на тебя — искреннее удивление. Удивление поднимает ему брови, заставляет короткие ресницы чуть трепетать, приоткрывает губы. — Если хочешь. В ответ ты лишь киваешь, пододвигаешься ближе, касаешься чужой раны, а под пальцами — мокро, неприятно, и страшно. Чхве Хан сильный. Очень сильный. Сильный, но не всемогущий. И от осознания тебе остается лишь сглатывать, в следующий миг осторожно занимаясь его раной. Чхве Хан сильный. Но чтобы быть сильным настолько, насколько же ему нужно быть слабым? Вот об этом ты совсем не подумал. Чхве Хан для тебя — не роман. Он — сказка, случайно выброшенная на улицу. Растоптанная. Вбитая в грязь. С порванными и помятыми страницами, где по углам затесалась пыль и остались пятна. Но он все так же прекрасен, все так же нежен, так же хрупок. Ибо его меч воет отчаянием, руки погружены в красный, а на сердце зияющая дыра, еще чуть-чуть, и готовая вырваться наружу через тернии и ребра. Но он позволяет. Себе позволяет. Позволяет прекрасной ночной черноте счастьем пробиться сквозь отчаяние, обнимая ему меч. Позволяет крепким рукам, - ему ничего не стоит покончить с тобой прямо на месте, - с нежностью прижать тебя к себе. И позволяет, наконец, сраститься ранам, заполнить пустоты, зашить дыры. За шрамами — все те же страхи, скребущие кожу. Но он лишь неловко улыбается. Потому что быть хрупким, но счастливым, Чхве Хан желает больше всего. У тебя же, смотря ему в лицо, дрожат губы и хмурятся брови. Но ты не произносишь слов, давая им возможность утечь неостановимой рекой, смыться вместе с оставшимися на душе мелкими камнями. Вместо этого ты поднимаешь руки в ответ. Касаешься его широкой спины, прижимаешься ближе, утыкаешься в грудь и ощущаешь сладкое биение. "Защищу". Думаешь ты. "Я его, Чхве Хана, точно защищу". А у Чхве Хана улыбка становится только шире.