Магия опенула

      Остановилась Эрика только у уже знакомой двери в спальню главнокомандующего. Выдохнула несколько раз, занесла дрожащую руку, замерла на секунду — и постучала.       — Кто? — раздалось с той стороны.       Голос, пусть и хриплый, уставший, глухой, успокоил. Эри прижалась лбом к двери.       — Ил, это я. Можно войти?       — Эри? — заволновался Ил. Звучал он заметно мягче. — Я… нет. Т-то есть, да, можешь. Погоди! Я н-не… стой… Можешь, да, но…       — Я вхожу, — предупредила Эрика и чуть надавила на ручку.       Ил за дверью пробормотал что-то, громко задышал и ответил:       — Д-да, входи.       Эри скользнула в небольшую щель и сразу закрыла за собой. Спальню наполнял полумрак, несмотря на дневной час. Свечи не горели, свет из окон не пропускали тяжелые занавески, только тонкая полоска, прорывающаяся между ними, позволяла видеть очертания. Ил лежал на кровати, на боку, сжавшийся и слишком маленький для этой комнаты.       — Ты в порядке? — спросил он, чуть дернувшись.       — Только из лазарета. — Эрика подошла, бесшумно ступая по ковру. — Ты-то как?       Подселенец съежился только сильнее и вжался лицом в подушку. Эрика села на край кровати и протянула к нему руку, но не решилась коснуться. Даже в темноте было видно, как Ил дрожит, пытается спрятаться. Эри боялась, что сделает ему только хуже. Хотя, куда уж хуже…       — Ил? Эй, все хорошо, тут только я. Что с тобой?       Он прижал ладони к глазам и притянул колени к груди, так высоко, как будто хотел еще и ими закрыть лицо. Спина округлилась, даже через замаранную одежду проглядывались позвонки и истрепавшиеся края повязок.       — Ничего, — разобрала в бормотании Эрика.       — «Ничего» так не выглядит. Ил, если тебе больно, то, может, стоит в лазарет?       — Мне не больно!       «Ну естественно, — подумала Эри. — Ты не признаешь, что тебе больно, даже если на части разорвет».       И эти части белыми обломками полетят в черноту. Безумную, беспощадную, штормящую… Эрика часто заморгала, чтобы прогнать картинки, вставшие перед глазами. Как уносит во мрак обломки, деревья, куски моста. Лилию.       — Я, ну… просто… — Ил зарылся в покрывало только сильнее. Эри различила в его бубнеже что-то про раны и синяки.       И, кажется, что Ил не хочет, чтобы она их видела.       Стало так смешно, что Эрика чуть не расплакалась, подавившись хохотом. Так глупо! Там, далеко, уходят под воду последние клочки Ляра, здесь в коридорах лежат трупы, несколько минут назад Ила чуть не убили, — а он переживает, как перед девушкой выглядит!       — Синяками меня уже не испугаешь, — не удержала смешок Эри и легла на край кровати, напротив Ила. Спиной к нему, чтобы не смущать. Совсем как ночью.       Сколько времени прошло с рассвета? Часа три? Два? Как сильно все поменялось за такой короткий промежуток. Еще утром главной проблемой была тайна о Проминате. Казалось, разберешься с ней — и все станет по-прежнему, все станет хорошо. А сейчас решай, не решай: Оливер ушел, Лилия… тоже ушла. Мороз побежал по спине, и Эри неосознанно придвинулась ближе к теплому Илу.       Несколько минут они лежали в тишине. За дверью эхо катало топот и гомон, со стороны окна изредка слышались приказные крики. Эрика пожалела, что в комнате не было часов — их тиканье хоть как-то спасло бы.       — А куда ты уходила? — наконец, спросил Ил.       Эрика сжалась в комок, совсем как он, и не ответила. В ушах от тишины загудели далекие волны и затрещали подмостки.       — Эри? — снова позвал подселенец. Судя по звукам, он приподнялся, но сразу опустился обратно. — Извини. Я просто пытался разрядить обстановку.       — Не извиняйся. Ты же ни в чем не виноват. — Эри придвинулась к нему еще ближе. — Ты вообще ни в чем, совсем ни в чем не виноват.       Но отчего-то должен расплачиваться. Картинки в голове все пытались сложиться, сталкивались, накладывались. Эрика видела, как летит с подмостков Лилька. Видела, как рушится белоснежный мост. Видела черную кровь на бинтах. И все это, пытаясь распутаться, тянуло за сердце. Почему так много людей страдает? Почему Эрика стольких теряет? Чем она это заслужила? Чем они это заслужили?!       — Я виноват, — вздохнул за спиной Ил, и Эри ощутила, как он придвинулся в ответ. Его тепло почти касалось одежды. — Во всем, что сегодня случилось. И что случалось до этого.       — Ты не виноват.       — Это я приказал держать ляров в темницах. Это я согласился на переговоры с инсивами. Это я прощал Оливера раз за разом, я, я, я!       — Ил… — Эрика повернула голову и случайно коснулась спиной его лопатки. Ил не отстранился.       — Они ведь все на меня надеются, ждут от меня правильных решений, что я их всех спасу. А я понятия не имею, что делать. Вот выгнал я Оливера — это правильно? Умом я знаю, что правильно. А на душе паршиво. Ребята скажут, что давно пора было — но ведь я выгнал опенула из лагеря. Я не понимаю, куда все идет, Эри, я уже ничего не понимаю!       Он выпалил все это на одном дыхании и стыдливо затих. Эрика прижалась к нему вплотную — меньшая поддержка, которую она могла проявить. И Ил прижался к ней в ответ, коснулся плечом плеча, затылком затылка, и где-то совсем рядом с ладонью замерла его ладонь. Эри слушала, как он дышит — сначала дергано, неровно, но с каждой секундой все спокойнее. Она даже могла расслышать, как колотится его сердце. И было сложно даже представить, что дыхание и сердцебиение могут исчезнуть.       — Я знаю, Ил, — шепнула Эрика, глядя в темноту. — И ты все равно не виноват.       Она тоже уже давно не разбирает, что правильно, а что нет. Где брать ответы и как сделать выбор, что решить и сможет ли она хоть кого-то спасти. Ляр тонул — и никто ничего не сумел изменить. Даже всесильный опенул, спаситель земли Лайтов, просто смотрел, как его близкий человек летит в бездну — и ни-че-го не изменил.       И ведь так будет везде. Птичья болезнь продолжит ползти по лагерям, пока не выкосит каждого человека. Но, куда страшнее, она продолжит вгрызаться в Ила, убивать его день за днем, пока однажды Эрика не увидит, как его глаза меркнут.       И ничего. Не сможет. Изменить.       Ладонь сжали теплые пальцы, и Эри схватилась за его руку — чтобы не ушел, не упал в темноту. Спину окутал холод — казалось, даже Ил почувствует. А в голове, среди спутавшихся мыслей, набатом загудел знакомый вопрос: «что, если он умрет?» Удары все повторялись и повторялись, били по натянутым веревкам, рассыпали в пыль мосты. Что, если он умрет? Как Лилия, раз — и больше нет? Куда Эрика тогда пойдет? Кого возьмет за руку? Господи, да кто тогда будет вместо него?! Как он может умереть?!       Но ведь и Лилька не могла. Связь между образами закачалась, как подмостки от удара волны. Лилька прыгнула — и погибла. Лилька прыгнула — и погибла! Лилька — погибла! Все, нет ее больше, нет! Вообще нет, не существует, не будет никогда!       Она притерлась к Илу сильнее, холод в позвоночнике смешался с привычным теплом. Руку бережно сжали в грубоватой ладони. Эрика свела все свои чувства, весь свой мир на человека рядом, на его дыхание, прикосновение. На тихий осипший голос:       — От тебя морем пахнет.       Эри закрыла глаза и глубоко вдохнула. Запах моря она не почувствовала — он настолько въелся в кожу, что будто стал неотъемлемой частью. Интересно, можно ли будет его вымыть когда-нибудь? Вместе с воспоминаниями об этом дне.       — Я была на Ляре. Во время приема, — призналась Эрика.       Ил стиснул руку, его плечи напряглись.       — Что? Зачем? Тебя не заметили?       — Я хотела встретиться с Лилией. Поговорить. Меня… меня заметили, но…       Эри куснула губу — почувствовала-таки морскую соль — и медленно, вылавливая мысли из водоворота, начала рассказывать обо всем. Как перенеслась на Ляр, не представляя его, как чуть не увязла в трясине, как девчонок уносила волна, как они бросались на землю и плакали, хватали за ноги и умоляли помочь, как они взбирались по грязи, падали за порог и бились в истерике, не веря, что спаслись. Как огромная воронка затягивала шторм, как трещали вековые деревья, подмостки и пространство. Как Лилия стояла на краю и не отходила.       Последнее, что видела, она рассказать не смогла — горло сжало, а холод разлился по спине.       — И… что случилось с Лилией? Она пошла с тобой? — спустя секунды молчания спросил Ил.       Эрика не ответила. Она открывала и закрывала глаза, но что так, что так, в полумраке и в полной темноте, она видела огромные волны, тяжелые и густые, будто смола. Будто Ливирра.       Ил не стал переспрашивать. Зашуршало покрывало, стало холодно и пусто. Эри бы обернулась, да боялась даже пошевелиться, чтобы не потерять остатки тепла. И тут оно вернулось — обволокло спину и плечи, скользнуло по боку и снова сжало ладонь. Эрика опустила взгляд и увидела руку Ила, свою в ней. Затылка коснулось горячее дыхание, и стало хорошо и спокойно, как в детстве.       — Мне жаль, — послышался шепот.       Прямо за лопатками неистово колотилось чужое сердце, и Эри прижалась к Илу, чтобы спрятаться, закрыться от огромного холодного мира в его осторожных любящих объятьях. Лед под кожей оттаял, помчался по венам — и вдруг ударил прямо в грудь, взвился снежинками к глазам и хлынул наружу. Эрика не всхлипнула, не завыла, не закричала, как бы ни хотелось. По щекам просто побежали холодные слезы, и она уткнулась в подушку.       Ил гладил ее руку, целовал в макушку и обнимал крепко-крепко, а Эри мечтала, чтобы кто-нибудь вытравил из ее головы все до единой мысли — чтобы осталось только сердце, которому хорошо в это мгновение, которое не знает о том, кто умер, и о том, кто скоро умрет.       Спустя пару минут Эрика успокоилась, хлюпнула носом и, поерзав, устроилась удобнее в руках Ила. Он молчал, только ладонь сжимал — показывал, что он здесь, рядом, готов помочь. Эри хотела его услышать. Плевать что — только бы слышать его голос, как в Дэнте, когда они негромко разговаривали за полночь и смеялись в кулаки, чтобы не разбудить бабушку Лию.       — А как прошли переговоры? — спросила она, чуть повернув голову.       Ил нервно усмехнулся:       — Ты уверена, что хочешь об этом поговорить?       — Ну, как они шли. До того, как случилось… все. Пожалуйста. Я просто не хочу лежать в тишине.       Он угукнул — видимо, разделял желание, — и начал монотонно пересказывать их с Анель диалог. Перескакивал с темы на тему, поправлялся, что-то забывал, но не останавливался. Но Эрику не отпускало чувство, что он недоговаривает. Возможно, ей просто кажется на фоне переживаний. Да сам Ил мог забыть детали — как-никак, голову сейчас занимал далеко не разговор о политике. И все же, чем дольше он говорил, тем больше упоминал подселенку — и тем сильнее скреблись коготки по ребрам.       — Анель сейчас в лазарете же, да? — спросила Эри, когда он начал путаться в собственных словах.       — А? Д-да, я распорядился. — Ил замялся и ощутимо сжал руку. — Мы с ней бок о бок с лярами сражались. А потом…       Он прервался и затаил дыхание.       — Оливер ранил ее? Ками сказала.       — Да. Метнул нож. — Он выдохнул и тихо-тихо добавил. — В меня.       — Он метнул в тебя нож?!       В груди завертелась злоба. Захотелось сейчас же вскочить, найти Оливера, тряхнуть его и хорошенько наорать. Но Оливер вряд ли сейчас в лагере. И вряд ли позволит так с собой обращаться. Это раньше Оли бы покорно выслушал — его бы и без того совесть загрызла. А теперь… Эрика снова вспомнила картинку из кошмара наяву: Оливер с занесенным над Илом клинком. Нет, этот Оливер не имеет ни совести, ни сострадания, ничего человеческого. Это не Оливер вовсе. Как Стефан и сказал — химера, чудовище.       Выходит, Ил был прав в больнице. Оливер не выжил в Драконовой пасти. Он погиб тогда, он лежал в гробу на Инсиве. А то, что они вернули к жизни, было чем угодно, но только не Оливером, не их другом. Оли бы никогда не замахнулся на Ила ножом. Оли бы никогда не сделал ничего из того, что сделал. Тот Оли, которого Эрика знала.       К горлу подкатил ком, но не от слез, а уже от смеха. Что за день у Эри! Просто чудесный! Сразу двоих друзей потеряла!       — Это я должен быть на ее месте, — сказал Ил, и ком рухнул обратно.       — Брось, я же говорила, ты не виноват.       — Но она получила ранение, которое должен был получить я. Я должен был там истекать кровью, я должен сейчас бороться со смертью в лазарете!       — Ил, не ты ее ранил, а Оливер. Это его вина, — повернула голову Эрика.       — Да смысл его винить! Я должен был… — Он дернулся и уткнулся лбом в ее шею. — Я должен был увидеть, что он целится. Но не увидел.       — Ты был на взводе после сражения. Любой бы не увидел.       — Нет, Эри, не любой, я…       Он прерывисто вдохнул. Его рука задрожала и едва не выскользнула, но Эрика поймала ее и прижала к животу. Нельзя, чтобы Ил отстранился — снова, как он привык. И она держала его. Молча, позволяя собраться с мыслями, но держала, стискивала руку, напоминала, что он не один, его поймут. Она поймет.       Поймет.       И Ил закончил, тихо, обжигая шею дыханием:       — Эри, я, кажется, слепну.       В первую секунду Эрика даже не осознала, что он сказал. Звуки были знакомые, они соединялись в знакомые слова — но суть предложения не хотела укладываться в и так неспокойном сознании. К счастью, Ил не потребовал ответа, он продолжил:       — У меня что-то с глазами. Я думал, от недосыпа, но я выспался ночью. Да и такого не бывает от недосыпа. И от потери магии не бывает. Я бы перестал подселяться, но не видеть. А тогда, в сражении… я с трудом врагов различал. Все смазывалось, расплывалось.       Эри опустила взгляд на руку Ила. Переплела пальцы и погладила по тыльной стороне. Еще и это… Почему, почему столько всего происходит? Эрика представила, что начнет терять зрение, — и ее передернуло так же, как Ила. А каково же ему! Для него глаза — это даже не просто орган чувств, это его магия, его жизнь! Он подселенец. Он солдат. Да он человек, в конце концов! Он обычный человек со своими эмоциями и страхами, а судьба решила его так добить. Он же и так на грани — его душа покрыта глубокими трещинами. А если он еще и потеряет нечто настолько важное…       — Это… из-за болезни? Осложнения? — спросила Эрика.       — Я не знаю. Не знаю…       Она подняла их сцепленные руки к груди, прижала к ключицам, под которыми бились жгучие венки.       — Сходи в лазарет. Ками просила. Она читала про симптомы. Может, получится как-то это исправить?       Ил прыснул — кажется, сквозь слезы. Эри почувствовала, как по шее скатилась горячая капля. И тут же остыла, когда пересекла заиндевевший позвоночник.       — А смысл?       — Ил…       — Если это правда из-за болезни, то, ну, какой смысл, Эри? Я схожу, я выиграю себе день, два, может, неделю. Но если оно началось, я ведь все равно ослепну окончательно. Я не хочу! Эри, я не хочу ослепнуть!       — Я знаю. Я понимаю. Но ведь пока можно что-то сделать…       — …Надо пытаться. Да. — Он обреченно вздохнул и вжался так сильно, что холод в спине слился с его жаром. — Но я так устал! Что бы я ни делал, с каждым днем только хуже. А теперь слепота. Кем я буду, если ослепну? Я не хочу! Лучше умереть, чем… Нет, забудь. Прости.       — Не извиняйся.       — Я буду. Ты так беспокоишься обо мне — а я ничего не могу изменить.       Ничего не изменить.       Эрика вновь увидела перед собой лицо Лилии — плачущее, за секунду до того, как исчезнуть под тоннами воды. Увидела Оливера — бледного, в гробу, и кого-то с его обликом, озлобленного, перепачканного в крови и скалящегося в безумии. Увидела Ила. Того самого, смеющегося в свете Дэнтовского солнца. Приносящего им чай и книги в комнату. Робко делающего нескладный комплимент, насколько у Эри сегодня красивые волосы — «как лучи… ну, когда они в паутине застревают, видела, Эри?». С бледными веснушками на загорелой коже, выгоревшей челкой, лезущей в глаза, с поломанным в детстве носом, росчерками шрамов, с запахом трав и самой светлой и заразительной в мире улыбкой. Увидела Ила: среди камней, с окровавленным бинтом на теле и застывшем на губах «прости». Снова «прости».       Потому что ничего не изменить.       Эрика не хотела так. Эрика не могла потерять еще и его, нет. Почему она ни черта не может изменить? Почему Ил обречен? За что им это? За что война, за что болезнь, за что проминаты? За что все это бессмысленно?       Неужели Ил прав? Какой смысл? Ей стоит признать. Сказать, что Ил и правда умрет, что бы они ни делали. Что нет смысла что-либо делать. Ил ослепнет, покроется язвами, снаружи, изнутри. Его органы откажут, сердце перестанет биться — и его не будет. Как Лилии.       — Нет, не сдавайся. Выход есть. Точно есть, — шепнула Эрика в ужасе. Она поднесла их руки к губам и порывисто прижалась к теплым пальцам.       Ил за спиной затаил дыхание. И Эри на мгновение испугалась так сильно (он не дышит, он однажды перестанет дышать!), что холод вновь перекинулся с позвоночника на сердце. Нет, он будет дышать. Он будет жить! Эрика не потеряет его!       — Я не сдамся. Пока ты рядом и пока силы не кончатся, — выдохнул Ил. Кажется, с улыбкой. — Но выход… даже опенул не может обмануть смерть. Я пойду в лазарет, я попробую вылечить глаза. Но надежды все равно нет. Ты же знаешь       Надежда есть. Эрика зажмурилась и задышала, глубоко и часто. Если она нужна, Эри ее достанет. Найдет. Сделает сама! Она не потеряет Ила — и никто, ни болезнь, ни проминаты, ни хоть лично смерть, никто не заберет его!       — На Проминате хранится лекарство от птичьей болезни, — между ударов сердца солгала Эрика.       Ил не ответил. Он молчал слишком долго. Эри едва дышала и ждала, чего угодно: смеха, крика, слез, крепких объятий и благодарностей за хорошую новость или же возмущение. Даже показалось в один момент, что Ил раскусит, не поверит и смертельно обидится.       Его рука медленно выскользнула из ладони Эрики и скрылась где-то сзади. Сердце гулко провалилось в пустоту. Тепло исчезло, спине стало липко и холодно, как в могиле. Кровать покачнулась.       — Ил? — Эри приподнялась и повернулась.       Ил сидел чуть в стороне — и смотрел на нее. Синий камень мерцал в полумраке, как перегорающая лампа, а глаза не сияли вовсе. Эри различила, как мечутся зрачки, ищут ее лицо. Она села тоже и протянула руку.       — Эй, — позвала в полумраке.       Взгляд Ила остановился на кончиках ее пальцев. Стало тошно, захотелось убрать ладонь — как будто Эрике не стоит тянуться. Но подселенец вдруг схватился за нее, стиснул, отпустил, схватил снова, отпустил, соскочил с кровати.       — Стой-стой-стой, в каком смысле? — выпалил он. — В смысле лекарство? Какое лекарство?       — От… от птичьей болезни.       Эри чувствовала, как сама себя давит к земле (до которой сейчас были многие метры), обращает в плоскую, падающую со скалы каменную плиту. Но посмотрела на Ила — и поняла, что падает она креном, щитом. Пусть и смертельным.       Ил не верил. Он запустил пальцы в волосы, потер шею, шагнул в одну сторону, в другую, вернулся и потоптался на месте. И его слепнущие глаза метались по комнате, искали ориентир — и неизменно возвращались к Эрика.       — В смысле?       — В прямом.       — Нет, Эри, еще раз…       — Лекарство от птичьей болезни на Проминате.       — Лекарство от… Что? Почему? Оно существует?!       — Да.       — И оно на Проминате?       — И оно на Проминате.       Эрика поднялась тоже. Ил все метался на одном метре, как мотылек между стекол, и она медленно обогнула кровать, шаг за шагом, все ближе к нему.       — Лекарство существует, — не то спрашивал, не то убеждал себя он.       — Лекарство существует.       — И оно на Проминате.       — И оно на Проминате.       Ил покачивался, его грудь часто расширялась и сужалась, в блеклом свете Эрика видела, как его колотит. И не прошло и пары секунд — а Эри не сделала и пары шагов, — как Ил согнулся и закричал. Хрипло, тихо, как будто ему снова врезали под дых.       — Нет. Нет-нет-нет, Эри, не надо, не говори так!       — Ты чего? — она преодолела расстояние и схватила чужие трясущиеся плечи. — Эй, Ил, ты в порядке?       Ил замотал головой:       — Нет, Эри, нет, не надо, нет же никакого лекарства!       — Есть!       Эрика обхватила его лицо и подняла, пытаясь заглянуть в бегающие глаза. Ил цеплялся, задыхался, дрожал — и смотрел одновременно на нее и куда угодно, кроме нее.       — Его же нет, — прошептал он. — Не существует. Его не может быть.       — Почему? Оно есть, Ил. Правда есть. Ты можешь выздороветь.       Эри говорила с такой уверенностью, что и сама уже поверила. Сейчас совершенно плевать было, что там на Проминате, есть ли лекарство, нет ли его, что произойдет через месяц, через неделю, через секунду. Только бы заставить и Ила поверить.       — Нет, но я же… — Истерика, кажется, стала отступать. Ил встал прямее, но все еще держался за Эрику. Его губы дрожали, и звуки с трудом складывались в слова. — Я же не могу выздороветь. Я же умираю. Я же умру!       — Не умрешь. Лекарство есть, слышишь? Надо только его достать — и все закончится, болезнь уйдет, все будет по-прежнему, и ты сможешь жить!       — Не надо! — вскрикнул он, но тут же снова осип. — Не надо, Эри, пожалуйста. Я же уже смирился. Как с Дейром. Я не хочу снова верить, я не хочу, не хочу снова надеяться. Если лекарства не существует, или не получится достать, или мне не поможет, я снова…       Эрика подалась вперед и обняла так крепко, что у Ила перебилось дыхание. Он схватился за нее в ответ, уткнулся носом в шею, прижал изо всех сил. Пахнуло кровяным железом и — действительно — морем. Эри услышала, как колотится сердце Ила, и увидела за его спиной рокочущую тьму, нависшую, готовую напасть и забрать его к себе. Нет. Эрика впилась в уставшие сильные плечи — она не отдаст его, никто его не заберет. Чего бы это ни стоило. Даже если надо врать — она будет врать до конца. А что там, в конце… К черту, придумает что-нибудь. Главное сейчас увести, вытащить, спасти.       — Существует оно. Я знаю, мне рассказал Стефан, он видел его. — Она едва отстранилась, обхватила лицо Ила и посмотрела в глаза. — Ты вылечишься. Представляешь? Ил, ты будешь здоров!       Он открыл рот, замялся и закрыл его, веки опустил тоже. В слабом свете амулета и солнца Эрика видела бледную кожу с синяками и кровоподтеками — и нечего было Илу стыдиться, так, мелкие ссадины, как будто следам от кулаков уже не меньше месяца. И в остальном он выглядел живее. Не такими глубокими казались тени от сгладившихся скул, поверх невидимых веснушек проступил здоровый румянец.       И Эрика всей душой поверила — надежда и правда есть. Плевать, что там Стефан говорил, плевать, что лекарства не существует. До тех пор, пока Ил робко приподнимает уголки губ, касается ее лба своим и шепчет:       — Буду. Я буду. Я верю тебе, Эри.       До тех пор Эрика продолжит верить.       — Но в лазарет все-таки сходи. Ками просила.