Магия опенула

      Монашка повела их в другое здание. Эри бы с радостью осталась в зале с фресками, но по законам монастыря исповедоваться можно было только в специальной исповедальне. Пошли не через сад — и на том спасибо.       Внутреннее убранство монастыря на удивление мало отличалось от лагеря. Несколько приземистых крупных строений, каменная мостовая, редкие стойки под факелы. Но все здесь было в унылом запустении: стены в трещинах, мостовая разбитая, стойки проржавевшие до дыр. И если лагерь оживляли молодые и громкие солдаты, то обитатели этого места только усугубляли общую атмосферу.       Монахов встретилось не так много — меньше десятка. Эрика боялась, что у кого-либо возникнут вопросы, кто их гости, когда пришли, с какой целью, но ничего подобного. Служители и служительницы проходили мимо, покорно опустив головы и сложив руки, некоторые едва кивали слепой монашке, парочка одарила безучастным взглядом пришельцев. На этом интерес со стороны каннорцев заканчивался. Эрика не знала, что и думать. Впрочем, у нее и так было, чем голову занять.       Шли, к сожалению, медленно. Эри хотела ускориться, но боялась подгонять Ила. Он шагал уверенно, но Эрика чувствовала, как сжимаются пальцы на ее предплечье, когда подошва касается камня. Сердце стучало в такт его шагам. Воздуха от этого не хватало.       Вопросов была уйма, но Эри не решалась заговорить с монашкой. С ней вообще хотелось контактировать как можно меньше. От этой сгорбленной темной фигурки разило Ливиррой. Эрика тоже не безгрешна, но она бы предпочла остаться только со своим грехом, а не цепляться за другие. Йенц хотя бы точно помочь хочет.       Словно прочитав ее мысли, Ил наклонился и шепнул:       — Как думаешь, Йенц знал?       Он все еще не поднимал век, чтобы не пугать Эри. Если подключить фантазию, можно поверить, что именно из-за закрытых глаз он наклонился немного мимо уха.       — Об исповеди? — так же шепотом спросила Эрика.       — Ну, да. И вообще обо всем. Об этой женщине, о глазах. О моей маме.       Эри бросила взгляд вперед, но монашка шла достаточно далеко, чтобы их не слышать. Хотя, ей, похоже, расстояние не помеха.       — Понятия не имею. Даже если знал, он же не смог бы сказать напрямую. А до таких наводящих вопросов я вовек бы не додумалась.       — А сейчас он что-нибудь говорит?       — Ничего.       — Что, совсем?       Эрика сбавила шаг и прислушалась к холодку, гуляющему по спине. Ледяные иголки все еще приятно покалывали позвонки, но голоса не слышно. Даже свиста нет. Тишина.       Она качнула головой и, через пару секунд, опомнилась:       — Не отзывается. С тех пор, как мы вошли в монастырь, глухо. Как будто связь пропала.       Ил задумчиво хмыкнул:       — Может, это из-за Морбиена? Мы же в его обители. Вот и не пускает к Ливирре.       — Давно ты ударился в религию? — улыбнулась Эри, впервые за последний десяток минут.       — Я, в конце концов, на исповедь иду. Самое время!       Он тихо рассмеялся, и на сердце полегчало. Эрика поцеловала его в щеку, и в уголках закрытых глаз прорезались милые морщинки. Эри не удержалась и, потянувшись, прижалась губами еще и к ним. Ил так вспыхнул, что мог бы сейчас с Алистером посоперничать. Теперь они смеялись вдвоем.       Но недолго. Ил запнулся и ойкнул, Эрика едва удержала его за руку. Дурацкие плиты! Они хоть когда-то ровно лежали, или их сразу разбросали, как пойдет?! Ил виновато улыбнулся. Эри чуть его не треснула — снова извиняется! — но только ухватила руку покрепче и помогла перешагнуть пару глубоких трещин.       — Еще долго? — решилась окликнуть монашку она. Если дело и дальше так пойдет, то Ил точно целым до исповедальни не доберется.       Женщина сбавила шаг и дождалась, пока они поравняются.       — Тебе, маленькая ласточка, долго, — сухо отозвалась она, но голос тут же смягчился, словно размочили горло парным молоком. — А тебе, мой мальчик, совсем скоро. Еще минутка — вот десяток шагов, еще десяток, и уж на месте.       Эрика никак не ответила на колкость и осмотрелась. Они пересекли почти все угодья монастыря, прошли мимо пустых грядок и сейчас оказались недалеко от стены.       Метрах в двадцати действительно был небольшой домик, вроде тех, что Эри видела в саду. Только вход один, внутри — темень, и, самое удивительное, стены черные. Эрика настолько привыкла к пыльно-белым камням и серым валунам, что показалось, будто в этом месте само пространство исчезло. Провалилось в никуда и оставило дырку, как на полотне.       Жуткое здание. Но монашка двинулась именно к нему.       — Что там? — спросил Ил.       — Просто домик, — успокоила его Эрика и помогла подняться по невысоким ступенькам.       Но, видимо, хватка выдала, потому что Ил свободной рукой ее приобнял и погладил плечо. Сразу стало тепло и не так страшно. И даже как будто светлее. Хотя изнутри исповедальня оставляла впечатление не лучше.       Внутренние стены также были выкрашены в черный, густой и матовый, словно камень сам по себе имел такой цвет. И как ни продирайся через него, как ни ломай, он останется таким же мрачным. Эри вспомнила об обломках моста с черными сколами — и прижалась к Илу поближе.       В узком давящем помещении было темно. Эрика даже голову подняла — все верно, крыши нет. Но солнце словно не проникало в квадратный проем, лучи впитывались в стены и пропадали без следа. Только по самому краю черных выступов шла тонкая белая кайма, обрамляя поблекшее далекое небо. Как будто напоминала, что там, снаружи, существует свет.       Хорошо, что Ил этого не видит. За такую мысль Эри себя больно щипнула.       Посередине комнатки высился постамент. Как в склепе. Только гроба нет, просто голая каменная (тоже черная) плита, без бортиков, без украшений. Вроде стола. Или алтаря для жертвоприношений.       Монашка молча обошла исповедальню и встала у противоположной стены. Алтарь скрыл ее ноги, темные одеяния слились со мраком. Только светлые ленты покачивались над гранитом.       — Сюда, мой мальчик, — подозвала она, и голос оборвался, как будто стены поглотили и его. Ил, выставив вперед руку, шагнул и сразу наткнулся на постамент. — Вот так, вот так, хорошо, а теперь ложись. Давай помогу, вот так.       Ил неуверенно сел, сухие руки ухватили его плечи и уложили плашмя. Двумя пауками перескочили на ноги и устроили их у края. Переползли к ладоням, прижали их к камню.       Ассоциация с алтарем стала только крепче. Эрика часто задышала и придвинулась вплотную. Грудь Ила тяжело поднималась, бесцветные глаза слепо метались по потолку. Прямо над ним было небо, но даже Эри его бы сейчас не увидела.       — Разве на исповеди обязательно лежать? — она обратилась к гадалке.       Ил поспешил закрыть глаза. Эрика незаметно придвинула ладонь к его руке и накрыла.       — А отчего бы не лежать? Перед Смертью мы стоя не являемся, — сухо отозвалась старушка.       Ее ладонь тоже опустилась на камень. Ил поджал пальцы.       — Надеюсь, не надо Смерть лично звать, — нервно усмехнулся он.       — А как без нее?       Ил резко сел. Эрика наклонилась вперед. Она готова была вскочить на постамент в любую секунду и встать между Илом и монахиней. Какую еще смерть она собралась звать? Что это значит? Что у них за обычаи такие?!       Но гадалка рассмеялась и снова надавила Илу на плечи.       — По имени, мой милый, по имени. Не бойся так. Морбиен хоть и любит тебя, но не обрадуется, если ты к нему раньше времени поднимешься. Душа его больная!..       Рука под ладонью Эрики медленно расслабилась. А вот сама Эри не спешила. То, что Илу не собирались вырезать сердце или разрезать горло, не значит, что ему еще как не навредят.       — Как вообще проходит исповедь? Надо что-то делать?       — Исповедоваться, наверное, — не упустил возможности пошутить Ил.       Эри улыбнулась и погладила перебинтованное предплечье. Ей еще повезло. По крайней мере, она не лежит на холодном камне в компании религиозного фанатика без возможности даже осмотреться. И защититься, если что. Господи, да даже убежать!..       — Все так, все так, мой мальчик, исповедоваться. Откроешь душу Богу, он и простит. Так душа на место и вернется. Потихонечку, по осколочку, да и соберется.       — Звучит просто. Надеюсь, собирать душу не так больно, как ее разрушать…       Эрика закусила губу и оглянулась на выход. Черт, ну нет. Она его здесь одного не оставит! И сама от неизвестности с ума сойдет, и Илу точно легче с поддержкой. К матери она его уже одного отпустила, — и вот результат. У монашки снова пойдет что-то не по плану, и они тогда вообще ничего не исправят.       — Можно я останусь рядом? — спросила Эри одновременно у обоих.       Ил с закрытыми глазами повернул в ее сторону голову и улыбнулся.       — Ох, не знаю, — белые ленты закачались над ним. — Тяжко душу открывать при посторонних, ах, если не выйдет…       — Эрика не посторонняя. Я не против, если она будет слушать. У меня от нее секретов нет.       Эри стало тепло, захотелось обнять крепко-крепко.       — Да и я только помогу душу открыть, — хихикнула она. Ил расхохотался так, что монахине снова пришлось его укладывать.       Теперь даже темнота вокруг не так угнетала. Эрика переплела их пальцы, Ил погладил местечко на тыльной стороне. Все будет хорошо. Это же просто исповедь. Что может случиться?       — Скажи, как будешь готов, мой мальчик.       — Я готов.       Монашка протянула «хм», убрала с его лба пряди и накрыла сомкнутые веки. Эрика нахмурилась, но ничего не сказала. Только что-то странное прокатилось по комнате, холодное, мрачное, от чего небо над постаментом потемнело.       Руку незаметно сжало. Сильнее, сильнее — и вдруг как между плитами стиснули! Эри едва не вскрикнула, но вовремя сдержалась. Да и не того стало. Нутро сжалось от ужаса.       Ил дернулся, его тело изогнулось, ноги поджались, и под одеждой было видно, как нездорово взбугрились его мышцы. Он замычал и отвернул голову, но монашка вцепилась в его челюсть и вжала ладонь в глаза. Эрика похолодела. Что это? Что с ним?! Надо его выдернуть! Забрать отсюда к черту!       Она свободной рукой схватила гадалку за подозрительно твердое запястье.       — Что вы делаете?!       — Вызвалась помогать, так уж молчи, — огрызнулась на нее монашка и сильнее вдавила голову Ила в камень.       Эри, кажется, услышала хруст. Синий камень отчаянно сверкнул, грудь часто и дергано вскакивала, словно что-то сейчас раскрошит ребра и вырвется изнутри. Эрика дернула старческую руку, но та и не миллиметр не сдвинулась. Только Ил снова замычал.       — Прекратите! — крикнула Эрика. — Немедленно!       — Молчи. Чем больше говоришь, тем хуже идет.       — Что идет? Вы говорили, это безопасно! Отпустите, живо. Ему больно!       — Ему не больно.       Нога забилась о камень с такой силой, что готова была его раскрошить. Эри не понимала, что происходит, но такое чувство, будто Ила душат. Или током бьют. Или еще что! Как ему может быть не больно!!! Эрика отпустила монашку и сунула руку в карман. Нож, любое оружие, что угодно! Ила надо вытаскивать. Любой ценой! Выхватить, оттащить — и увести как можно дальше, на другой конец земли, чтобы никогда, никогда, никогда, никогда…       — В-все…       Мысли разлетелись вдребезги, Эрика прижалась животом к камню — весь мир сузился до искаженного страданием лица, наполовину скрытого мерзкой костлявой рукой.       — Все в п-пор…ядке, — Ил с трудом вдохнул и дернул головой к Эри, но монашка пригвоздила его обратно.       Эрике захотелось ему врезать. Но еще больше захотелось, чтобы он улыбнулся — и он сделал это, вымученно, всего на секунду, но улыбнулся, словно знал, что Эри сейчас больше всего нужна его улыбка.       — Ничего не в порядке, — мягче сказала она и сжала его сведенную судорогой ногу. Под пальцами елозили бинты и пульсировали вздувшиеся вены. — Ты не должен терпеть боль. Мы заканчиваем.       — М-мне не б-больно, — он всхлипнул, тут же закусил губы и замычал.       — Ил, не ври, я прошу тебя! Сейчас не время строить из себя каннора, слышишь? Прекращаем!       — Мн-ие-бль-н-но, — он изогнулся дугой и завыл, тихо, стыдливо. — Прекратите… не надо, не надо, я не хочу видеть, прекратите…       — Потерпи, мой хороший, потерпи, спускаться всегда тяжко, потом уж только наверх, только к Богу, потерпи немножко, — зашептала монашка и резко подалась вперед, как свалившееся дерево. Эрика отшатнулась, но рука Ила не дала уйти далеко. — Не мешай. Ты не даешь ему спуститься.       — Я не даю вам ему навредить!       — Лишь ты ему и вредишь. Не дергай его, маленькая ласточка. Ты же знаешь, как тяжко спускаться.       — Да куда он спускается? Что вы с ним делаете?!       Монашка выпрямилась и надавила на челюсть Ила. Вместо мольбы он смог только застонать, свободная рука забилась о камень. Да как это можно терпеть! Эрика снова коснулась кармана и попыталась представить оружейную, но с каждым стоном, с каждым ударом тела о гранит, картинка крошилась в пыль. Черт, слишком долго! Выдернет своими силами. Что бы это ни было, Илу плохо! Ему не должно быть плохо!       Но не успела она и руку протянуть, как монашка крикнула:       — Отпусти его!       Эри вздрогнула. Не сошла ли она с ума? Или не появилось ли здесь вдруг эхо?       — Отпусти его, он не спускается!       Ил снова забился на постаменте, все его конечности изогнулись, сжались. Эрика только сейчас заметила, что ее кисть, зажатая в его пальцах, едва не вывернута. Ил цеплялся за нее изо всех сил, забыв об осторожности и стеснении, так отчаянно, словно от этого зависела даже не его жизнь, а жизнь самой Эри.       — Отпусти, ты его здесь держишь!       — Где? О чем вы?       — Глупая маленькая ласточка! Ты же сама спускалась не раз. Я не смогу ему помочь, если не спущу как можно ближе к осколкам души. А ты его держишь!       — К осколкам?.. — Эрику окатило ледяной водой, она вцепилась в руку Ила сильнее.       Нет. Нет-нет-нет, она не может! Это неправда! Нет!!!       — Вы его в Ливирру спускаете?! Что вы творите? Он же не вернется!       — Морбиен с нами, он удержит его душу, — так же ровно продолжала монашка. — Но чем дольше погружение, тем больше терзается рассудок. Вспомни, как сама спускалась во тьму. Ты же не желаешь ему тех же мук!       Эри посмотрела на Ила. На его бледное лицо с выступившей испариной, на напряженную от тщетных попыток повернуться шею, на синие вены и изодранные губы, которые против воли умоляли:       — Не надо… пожалуйста, я больше не хочу, отпустите, не надо…       И тут же были зажаты старческой рукой, остались слышны только сухие всхлипы. Эрику затрясло.       Ему действительно не больно. Ему страшно.       Собрать мысли воедино было сложно. Эри заставила себя отвести взгляд и игнорировать жалобное мычание и удары по камню. Видимо, нельзя просто вытащить осколки души из Ливирры. И гадалка сейчас опускает тот кусочек, который остался в теле, туда, во тьму — как Эрика погружалась во мрак, чтобы связаться с Йенцем до получения камня. И, как Эри старалась как следует натянуть свои нервы, так и монахиня сейчас доводит Ила до отчаяния. Как именно — Эри думать не хотела. Наверняка без Ливирры не обошлось, а в ее фокусах не разобраться.       Что куда важнее, Ил сейчас проваливается в Ливирру. И ему плохо. Не физически, но морально.       — Неужели другого способа нет?       — Ох, да сколько же ты будешь продолжать! Даже в Смертной обители, в объятьях света — и все равно не веришь.       — Мне нужна гарантия, что все будет хорошо. Я не хочу потерять его! А вы что-то говорите про Ливирру, толкаете его туда — что, если…       — Морбиен сохранит его душу! — не стерпела монашка. — Раз уж мне не в силах поверить, то поверь тому, кто ненавидит Неверие всем естеством!       — Да где он, ваш Морбиен? Пусть лично меня убедит, что удержит Ила! Я его не вижу, я не знаю, есть ли он вообще! А вы сейчас столкнете последние кусочки души в Ливирру — и ничего уже не исправить!       Ил изогнулся и замычал. Эрика успела лишь шепнуть его имя, прежде чем гадалка с нечеловеческой силой пригвоздила его к камню. Ил был заметно выше нее, шире в плечах, да попросту сильнее, но сейчас Эри испугалась, что тщедушные руки переломят его пополам.       — Как смеешь ты!.. Как может Морбиен пустить сына своего во мрак? Ему не нужно являться смертным, чтобы беречь их. А хочешь увидать его — так дождись, когда он позовет свободную душу! Да только я этого мальчика сегодня к нему не отпущу. А уж чего ты желаешь, мне не ведомо. Но не мешай!       Конечно, не отдаст! Эрика сжала напряженное плечо Ила и ощутила, как его снова подбросило на камнях. Она же его сейчас Ливирре отдает!       Эри бы очень хотела думать трезво и оценить все «за» и «против» — но как тут думать, когда Ила от ужаса заворачивает узлом! Ему плохо, ему страшно, ему нужна помощь, Эрика должна ему помочь!       — Хочешь помочь, — сказала монашка, голос все еще трещал презрением, — так отпусти!       — Нет! Вы не предупреждали, что для исповеди надо спускаться в Ливирру. Мне плевать, сколько раз вы такое делали, плевать на Морбиена, на обычаи ваши чертовы! Ил на это согласие не давал. Прекращайте немедленно!       Ил вскинулся — и монашка надавила на его голову, как обрушившийся валун. Затылок гулко треснул по камню, Ил на несколько секунд замер — эти секунды Эрика не дышала, не говорила, не думала, даже кровь по венам не гнала, — и мелко задрожал.       Эри задрожала тоже, но от ярости. Эта старуха ему сейчас голову размозжит! Так-то она заботится?! Видел бы Ил…       — Если я прекращу, — оборвала мысль гадалка, — то исповедь не завершится. Что же ты, хочешь, чтобы он навек слеп остался?       Последние слова отрезвили. Эрика вдохнула и осмотрела все происходящие словно иными глазами. Но спокойствие продлилось недолго — до первого несчастного мычания сквозь уже синие губы. Морщинистая рука все так же скрывала половину лица, Эри не могла увидеть закрытых глаз. Слепнущих глаз.       — Не хочу. Но не таким же способом!       — А иного нет!       Ила подбросило на постаменте, рука задрожала. Эрика посмотрела на их переплетенные пальцы, одинаково бледные от напряжения. Ил держался за нее. Как сама Эри держалась за Ила, мысли и воспоминания о нем, чтобы вырваться из Ливирры. На душе могло бы стать теплее, если бы не сдавленные хрипы и стук тела о камень.       Эрике было невыносимо произносить это даже про себя, но…       Илу нужно в Ливирру. И Эри должна его отпустить.       Рука непроизвольно стиснулась сильнее. Нет, нет, она не отпустит, нет! Как можно его туда отпустить? Она чуть не умерла от ужаса, когда падал мост; она готова на все, лишь бы Ил никогда не переставал дышать!       Но она и готова на все, лишь бы он был счастлив. Перед потемневшим от ужаса взором вновь возникло его лицо. Бледное. Испуганное. И руки, переплетенные до боли, в отчаянии. Как сейчас — но раньше. Когда он понял, что слепнет. Когда он это признал вслух.       Ил не сможет жить без глаз. Эри поняла это со всей ясностью: если она сейчас вырвет его из лап монахини, уведет прочь, не даст закончить исповедь, он будет в безопасности, да, но он останется слеп. Будет бледнеть с каждым днем, сильнее и сильнее, замыкаться в себе, отмахиваться привычным «все в порядке» — а потом Эрика найдет его в кровати с перерезанным горлом. И даже предсмертной записки не будет. Слепые не могут писать.       Эри заколотило сильнее, чем Ила. Она посмотрела на него — дрожащего, мечущегося, беззащитного. Посмотрела на их руки. Ил еще не до конца оправился от удара затылком, и хватка, пусть и такая же отчаянная, заметно ослабела. Эри видела красные продавленные полосы на своей коже — но это казалось такой мелочью!.. Она бы могла выдержать и хуже. Если бы Ил ей кости случайно сломал, она бы, верно, даже не пискнула. Болело только сердце. И разболелось сильнее, когда Эри осторожно потянула побелевший закаменевший палец.       Ил пытался вцепиться снова, но Эрика удерживала его руку и медленно поднимала палец за пальцем. Тиски ослабевали, по пережатым сосудам хлынула колкая кровь. Эрика в последний раз сжала ладонь, разгибая мизинец, вдохнула — и отдернула обе руки.       Стало холодно. Тело занемело и закололо, словно его целиком сжимали, а сейчас отпустили. Волосы встали дыбом и ощущались длинными стальными иглами. Эрика отошла на шаг, еще на один. Отвернулась, чтобы не сорваться и не схватиться снова. Только увидела, как Ил дрожащей рукой хватается за воздух. И услышала испуганный вздох. Почти всхлип.       — Прости, — шепнула она одними губами. Ее голос, наверное, тоже помешает ему погрузиться в отчаяние.       Ил снова забился, совсем рядом. Эри упрямо смотрела на стену и выискивала там трещины, выбоины, хоть что-нибудь, на что можно отвлечься. Даже Йенца готова была пытаться позвать — но и без того по коже гулял мороз. Звуков катастрофически не хватало. Эрика мечтала о том, чтобы началась гроза, чтобы завыл ветер, обрушились снаружи дома, хоть какой-то грохот. Только бы заглушить.       Заглушить неровный стук руки по камню, удары каблуков военных сапог и мычание. Ил дышал все громче. Судя по звукам, хватал ртом воздух. Эрика боялась смотреть. Но и выйти не могла. И стояла, как идиотка, у выхода, пялилась в черноту, а рядом Ил, ее близкий, ее любимый человек, извивался и дрожал от ужаса в безжалостных костлявых руках…       — Н-не надо! Не надо, я не хочу, хватит, не надо…       Эри затрясло, и она не смогла удержаться, повернулась в глупой надежде, что хотя бы ее взгляд сделает Илу лучше.       Стало хуже. Эрике так точно.       Ее колотило так, что постамент, казалось, дрожал над полом. Но даже в этой тряске Эри видела, как Ил содрогается, изгибается, как в лихорадке, как в агонии. Его руки тщетно цеплялись за края камня, ноги отбивались от чего-то невидимого, но жуткого, кожа побелела — и на фоне черноты комнаты стала совсем неживой. По вискам скатывались крупные капли пота, губы пересохли, они не смыкались, как бы ни давила безжалостная ладонь, и хватали затхлый спертый воздух — и не могли, не могли пустить его в грудь. Ил теперь действительно задыхался — от ужаса.       — Не надо, — голос, такой родной, такой светлый, стал безжизненным, тонким и бесцветным, как если бы Ил тратил последние силы на эту мольбу, — пожалуйста, хватит… Я не хочу, это не, это н-не…       Эрика закрыла лицо руками. Это невыносимо! Почему она должна стоять в стороне?! Что его так пугает? Что может Ила — смелого, самоотверженного солдата, главнокомандующего канноров, ее бесстрашного Ила — настолько напугать? Что за ужасы ему эта старуха показывает, что он… он…       Эри снова отняла ладони. Ил вдруг перестал вырываться. И умолять перестал. Он лежал, тяжело поднимая грудь, и дрожал, крупно, нездорово — Эрика и не представляла, что человеческое тело способно так дрожать. Он еще пару раз попытался дернуть головой, но монашка легко удерживала его одной рукой. Больше Ил не стремился избежать того, что видел.       Эрика вдруг подумала, а видит ли он что-то? Или его спускают в Ливирру ослепшим, и он понятия не имеет, что вокруг. Не может оглядеться. Только осознает, что рядом нечто ужасное.       Надо было спуститься с ним. Эри не знает, как, но — к черту, она бы смогла. Ее из Ливирры не вырывает, она бы схватила Ила за руку, крепко, и спустилась бы с ним, отбиваясь от Ливиррских иллюзий, закрывая его собой. И вернулась бы, так же, держа за руку. И она бы наверняка не отпустила! Морбиен может отпустить, она — никогда!       Ил порывисто вдохнул и закашлялся. Болезненно, влажно, словно отхаркивал кровь. Эрика вытянулась в струну. Что это? Болезнь взяла свое?! Нет-нет, только не сейчас! Что делать? Выдергивать его? Бежать в лазарет?       К счастью, искать ответы не пришлось. Ил похрипел еще секунду и затих. Эри выдохнула вместе с ним. А вот вдохнуть вместе уже не получилось — грудь Ила поднималась медленно, почти незаметно. Но, главное, поднималась.       Это же хорошо? Да?..       Эрика наконец-то подняла глаза на гадалку. Та прислушалась к дыханию Ила, качнула лентами-бинтами и медленно, словно от чудом склеенной фарфоровой статуэтки, подняла руки от его лица. Ладонь у нее была перепачкана в черной густой жидкости. Эри снова затрясло. На то, чтобы опустить взгляд, сил уже не нашлось.       — Хорошо, — прорезал тишину хриплый голос. Монашка вытерла пятна об одеяния и нехотя добавила. — Теперь уж можно и подойти.       Эри сдвинула ватные ноги и каким-то образом сумела добраться до постамента, не упав. Она вцепилась в руку Ила — такую же бледную и напряженную. Но ответа не получила. Взор медленно скользнул выше.       По черному сбившемуся рукаву плаща, по выглянувшим бинтам на плече, по вздувшимся синим венам и блестящим каплям на шее. К лицу. Неподвижному. Спокойному.       Мертвому.       С черными полосами, расплывшимися от закрытых тонких век по белым щекам.       — А теперь, — вновь заговорила гадалка, — начнем исповедь.