Тьмою здесь все занавешено и тишина как на дне… Ваше величество женщина, да неужели — ко мне?
Алые простыни — почему они алые? И откуда взялись простыни? Постель чужая, пахнет розами, пряными духами и… кровью. Кровью — его кровью? Наверное, его, потому что в груди ощущается тупая боль, знакомая — от раны. И слабость во всем теле, и лихорадка, и глаза заволакивает пелена бесчувственного тумана, и все медленно тает в темноте, только узкие прохладные ладони касаются лба, отводят прилипшие пряди волос и немного утихомиривают жар. Периодически ему в горло что-то вливают — грубо заставляют открыть рот и глотать, давясь и кашляя. Напиток со вкусом железа и соли — кровь. Но не просто кровь, не обычная, а с тем же пряно-цветочным ароматом, что исходит от простыней, и сладким привкусом. Не противно, хочется еще, он умоляюще стонет, а в ответ рассыпается серебристыми монетками смех. Женский смех. Это женщина. Кто? Какая женщина выхаживает его, зачем, от чего, и… …и кто он такой? Собственное имя кажется неважным — как мелкая и незначительная деталь вроде цвета глаз прохожего в толпе. Причина нахождения здесь (где?) уже важнее, но тоже теряет все значение, как только цепкие пальцы впиваются в подбородок, заставляя разомкнуть губы, и кровь течет и в горло, и по лицу, а потом остатки та же неизвестная собирает кончиками пальцев. Боль в груди постепенно уменьшается — исчезает медленно, но уверенно. Жар идет на спад, в голове проясняется, дышать легче, сердце бьется ровнее, сон больше не болезненный — сон крепкий и тихий. И узкие прохладные ладони гладят не только лоб — пальцы чертят по скулам, по щекам, по линии губ, нежно, как будто невидимая ему целительница испытывает к нему нечто особенное. Но почему он не видит ее? Иногда видит комнату — обрывками между провалами в сон. Нет окон (почему здесь нет ни одного окна?). Старинный книжный шкаф. Уютное кресло у камина, на камине — канделябр со свечами, больше никакого освещения, хотя иногда — электричество. На потолке — лепнина, на стене — картина Ван Гога с подсолнухами. Открывая глаза, он видел это — но ни разу не видел той, что касалась его лица и поила кровью. Только мысленно дал ей имя «Юки-онна», из-за прохлады рук и ощущения снега, которое шлейфом следовало за ней.***
Он очнулся, не зная времени суток, даты на календаре и по-прежнему ничего не помня. Очнулся, зная только, что он жив, здоров и больше ему ничего не угрожает — и очнулся на этот раз не в одиночестве. Напротив его постели в том самом уютном кресле сидела женщина — хрупкая и изящная, золотоволосая, напоминающая фарфоровую куклу своим миловидным личиком, бледной кожей и ярко выделяющимися на лице синими глазами. Она. Та самая. Юки-онна. Женщина улыбалась так, словно знала, что он очнется, и ждала этого — как ждут назначенной встречи. И, когда его взгляд сфокусировался на ней, не рассеянно, а осмысленно — улыбка стала приветливой. — Доброе утро, — пропела женщина, и в серебре ее голоса он узнал тот самый смех, что слышал в забытьи. Она показалась ему ангелом сразу, но когда заговорила — он в этом удостоверился. Ангел или богиня, неизвестно почему снизошедшая к нему — (к кому — к нему?) — Доброе, — собственный голос звучал скорее как хрип. Он зашелся кашлем, садясь на постели, пока женщина заинтересованно наблюдала, не торопясь помогать, и, когда он сел, одеяло сползло вниз, обнажив забинтованную грудь. Почему он не запомнил, как ему меняли повязки? Было бы так чудесно ощутить прикосновение этих нежных рук не только к его лицу, но и к телу — хотя о чем он думает? Разве можно считать это неземное создание — женщиной? Ангел, богиня или же юки-онна — все равно она не человек, она выше того, чтобы думать о ней, как о ком-то человеческом. — Растерян? — она растянула пухлые губы в улыбке. — Не бойся. — Я… — тело сотряс еще один приступ кашля. Юки-онна приложила пальчик к своим губам. — Тш-ш, аккуратнее. Лучше ляг обратно. Он повиновался, ложась на те самые алые простыни, и стало легче — лежа он сумел говорить без приступов кашля. — Кто вы, миледи? — Как предсказуемо, — она хмыкнула, разочарованно склонив голову набок. — Ты задаешь чересчур очевидные вопросы. Хотя я ждала иного очевидного вопроса — неужели не хочешь в первую очередь знать, кто ты? Он задумался — хотел, конечно, но еще хотел остаться здесь навеки, не зная ни о чем, не зная ничего, кроме ее лица и голоса, и касаний ее рук (это ведь были ее руки, ее, она не могла ведь посылать ухаживать за ним другую, если он узнал ее смех?), но она вновь заговорила, не дожидаясь его ответа: — Твоя рана не болит больше, верно? Он осторожно ощупал повязку на груди и не ощутил боли, отрицательно покачав головой. Юки-онна самодовольно усмехнулась, забросив ногу на ногу и покачав алой туфелькой на высоком каблуке — для снежной девы она была одета неподобающе, в красном платье с меховой оторочкой на воротнике. Обычно юки-онна носит белое или синее… Хотя как можно знать точно? Кто из смертных видел юки-онну? — Это вы исцелили меня? — спросил он. — Да, — ее лицо озарила нежная улыбка. — Ты был изранен так, что находился на грани жизни и смерти. Три месяца ты провел здесь, между тем и этим светом, и лишь благодаря мне ты жив, запомни это. — Никогда не забуду, — пообещал он. — Но, боюсь, что все остальное я забыл, вплоть до своего имени. И как оказался здесь, и как получил раны… И кто я… — Я не скажу тебе, кто ты, — ответила женщина. — Не спрашивай. Не скажу. — Потому что я еще не готов узнать? — спросил он. Женщина хищно оскалилась. — Потому что я пока не хочу говорить. Разве ты еще не понял? Твоя жизнь — в моих руках, и я могу прервать ее гораздо быстрее, чем спасла. И я скажу тебе то, что ты захочешь знать, только если сама того пожелаю. Спрашивать можешь, но это бессмысленно, лишь сотрясать воздух. Ангел с речами, что больше напоминают демона — и все же она права, раз она спасла его, то имеет над ним власть. — Но зачем вы меня спасли? Я вам нужен? — Наконец-то ты задаешь интересные вопросы, — обрадовалась она. — Нужен, иначе зачем бы я тратила на тебя время? — Но и правда — зачем? — спросил он. Она опустилась на постель рядом с ним — он не успел уловить взглядом, как она встала с кресла и подошла, просто в один миг сидела напротив, и в следующий — уже совсем рядом, хотя кресло было достаточно далеко. Те самые руки очертили кончиками пальцев линию его скул. Те самые. Кем бы она ни была, а это она его спасла. Кем бы он ни был — он ей обязан. — Кто знает… — задумчиво протянула юки-онна. — Но за то, что ты жив — придется платить. Платить тем, что я тебе сохранила — жизнью. Стань моим слугой, защитником и хранителем, выполняй мои приказы, делай все, что я скажу — все. Ясно? Тогда ты будешь жить дальше. Возможно, однажды я позволю тебе вспомнить твое имя и прошлое. Пока тебя зовут… — она нахмурилась, обдумывая имя. — Кай. Вот именно. Запомни это. — Как в сказке? — усмехнулся он. — Вы тогда — Снежная Королева? Ее смех снова рассыпался серебром по комнате. — Как мечтательно. Не ожидала от тебя любви к сказкам. Нет, я не та Снежная Королева из историй Ганса, что будет заставлять тебя собирать слова из льдинок. Мне не нужна вечность, ибо она у меня уже есть. Мне нужно иное. Однако я королева, и это ты тоже должен знать и помнить. Я королева, и только я одна, — длинный ноготь царапнул его по щеке. Юки-онна говорила так, будто знала его — хотя, конечно, знала, раз может открыть ему его имя и прошлое. И тот он, которого она знала — был в ее глазах человеком, что не мог любить сказки, но он их любил. Кажется, он читал их кому-то… кому-то теплому, кто сворачивался у него на коленях в доверчивый сонный клубочек. У него был ребенок? Может, этот ребенок нуждается в нем сейчас? — Скажите мне только одно, — попросил он. — Только одно. Больше я ни о чем вас не спрошу. Клянусь. Просто скажите. Юки-онна некоторое время думала, пристально разглядывая его, а после коротко кивнула, разрешая. — У меня есть дети? — выдохнул он. Ее улыбка неуловимо изменилась — то ли стала печальнее, то ли насмешливее. — Нет, — твердо ответила юки-онна. — У тебя нет детей. И я не вру. У тебя нет жены, нет семьи и нет ни одного ребенка. Так что если ты боишься, что где-то тебя ждут — это не так. Тебя не ждут. Для тех, кто тебя знал — ты мертв. — Ясно… — он выдохнул с горечью и облегчением — жаль, что не ждут, но и хорошо, потому что если бы ждали — то эта очаровательная неземная юки-онна бы не отпустила. И, хотя она могла соврать — он чувствовал, что она не врет, сам краем сознания ощущая — нет жены, нет детей, нет никого. Зато есть эта прекрасная королева, и деться от нее некуда, и он вынужден ей прислуживать — потому что обязан и потому что выбора ему не оставили. Она встала, направившись к двери, и за ней потянулся шлейф холода и пряного аромата роз. Обернулась на выходе, улыбаясь более ласково. — А как меня называть — так и не уточнил. — Как? — спросил он. Юки-онна не думала долго, как над его именем. — Сара. Ее величество… Сара.***
— Ее величество Сара… — протянул мужчина, ждущий в гостиной. — Я должен ревновать или беспокоиться? — Ни то, ни другое, Оури, — Сара отвела с плеча локон золотых волос. — Но и подслушивать не должен. — Прости, — лорд Оури пожал плечами. — Я просто хотел проверить. Ты не изменилась. Ты все та же девочка, которая любит кукол. Помнишь, я дарил их тебе? — Не напоминай, — Сара состроила гримаску. — Нашел, что дарить невесте. Кукол! Как будто я ребенок. — Для меня ты ребенок, — флегматично отозвался Оури. — По сравнению с нашей разницей в возрасте… По твоему поведению… Я мог бы подарить тебе погремушку, Сара. Стоящая на столе чашка разлетелась на мелкие осколки, и все осколки, повинуясь взгляду льдисто-голубых глаз, направились острыми концами прямо в лицо мужчины. Сара злобно оскалилась. — Строишь из себя отца? Или мужа? Кем ты мне будешь, Оури? — Мужем? — на осколки он никак не отреагировал, только скучающе посмотрел. — И немного отцом. А если честно — мне все равно. Наши семьи должны объединиться, так будет лучше, мы оба это знаем. Но ты хочешь стать королевой всерьез — или завела себе очередную игрушку? — А тебе есть разница? — усмехнулась Сара. — Есть разница, чего я хочу? Что я делаю? Кого себе завожу? Тебя это интересует, Оури? Даже если я завтра вырву сердце у Курана — тебя это взволнует? Даже если я прямо сейчас убью весь Совет старейшин и Гильдию охотников? Или умру сама? Тебя это обеспокоит? Оури никак не изменился в лице — только неуловимо приподнял уголки губ. — Ты права. Меня давно уже это не беспокоит. Я пришел только передать, что в моем поместье будет устроен бал в честь нашей помолвки, — он кивнул на приглашение, лежащее на столе. — И все. — Думаю, я могу явиться на этот бал даже голой — и то не вызову у тебя интереса? — хмыкнула Сара. — Нет, — покачал головой Оури. — Не вызовешь. Но лучше приди одетой — правила общества соблюдать все же приходится. — Как будто тебе опять не все равно, — Сара закатила глаза. — Выметайся. На ее грубость лорд Оури только кивнул и покорно исчез. Сара взяла приглашение и начала рвать его на мелкие клочки, сердито кусая губы — бесит! Как же бесит! Не то, что ее жених равнодушен к ней — о нет, Сара тоже всегда была равнодушна к нему. Он не волновал ее, как мужчина, он не интересовал ее ни в каком смысле, но его отношение… Он сдался. Ему была безразлична не только Сара — ему было безразлично все. Абсолютно. Его цель исчезла, он утратил смысл, он жил на свете так долго, что надоел сам себе, и это… отвратительно. По мнению Сары, такие, как Оури, были просто идиотами, не умеющими ценить жизнь, не умеющими находить удовольствие в новых впечатлениях, закостеневшими в одном и том же безразличии — Оури и бровью бы не повел, если бы во время их беседы в комнату ворвались охотники, если бы дом начал рушиться, если бы загорелся огонь, если бы в дверь вошел синий в розовую полосочку тигр… Он потерял способность удивляться, пугаться, злиться, радоваться, печалиться — он жил, потому что не умирал. Потому что чистокровные вампиры бессмертны, и этот дар многие из них считают проклятием. И иногда устают от жизни, и… Сара стала главой рода Ширабуки в совсем юном возрасте. Одна, не имея братьев и сестер, не имея никого, кроме отца и матери — она видела их смерть. Не от руки врагов, что желали семье Ширабуки зла. Не от руки охотников. Даже не от руки вампиров, павших до класса Е — хотя такие отбросы не навредили бы чистокровным. Нет, ее родители убили себя сами, причем вместе — сами приняли такое решение, наверняка обсудили заранее и пронзили друг другу сердца, не предусмотрев лишь одного момента — что их застанет за этим дочь. И Сара видела, как отец и мать разлетаются на осколки, и ее тогда еще юную душу это поразило в самую глубину. Она изменилась — разительно. За пару лет мечтательная и нежная девочка-принцесса стала холодной и жестокой королевой, и цель у Сары Ширабуки появилась четкая — стать истинной королевой вампиров. Убрать с пути всех прочих чистокровных. Они же все равно устают жить и убивают себя! Кураны — Харука и Джури — тоже умерли одновременно, бросив сына! Хио — безумная принцесса внесезонного цветения — пошла на самоубийство! Ханадаги и Исайя Шото не убили себя, но намеренно погрузились в сон, что для Сары было равноценно самоубийству, и Оури — Сара была почти уверена, что после свадьбы долго его женой не пробудет, быстро став вдовой. Они ломались — даже сравнительно молодые, даже такие, как Кураны и Хио, не прожившие столь долгое время, как Оури или Ханадаги! Так зачем им жить? Зачем им править, если исход предрешен, и даже юные чистокровные вроде Канаме с Юуки и Шизуку Тома со временем потеряют цель и смысл? Сара не сомневалась — все они однажды закончат так же, как ее родители, как Кураны, как Хио… А она — она ни за что не поставит свою жизнь под удар самостоятельно. Ее вечность для нее — дар, а не проклятие, поэтому только она достойна стать королевой. И станет. Клочки бумаги полетели на пол россыпью снежинок. Сара резко отвернулась, распахнув окно — там тоже шел снег. Белое одеяло укутывало землю, погружая цветы в ее саду в сон, но лишь на время — весной цветы распустятся вновь. Это и есть вечная жизнь, это и есть повод радоваться и наслаждаться, и те, кто это не ценит — те жизни и не заслуживают. Оури в том числе.***
Лежать ему — отныне приходилось за неимением лучшего думать о себе, как о Кае — было скучно: одно дело лежать, когда не можешь встать из-за раны или болезни, или же если устал и отдыхаешь, и совсем другое — находиться в постели, когда отдохнул и чувствуешь себя прекрасно. Не помня себя, Кай все же знал — наверняка он был энергичным. Сначала он держался — встал и уселся в кресло, что еще хранило запах роз и снега, после проверил стеллаж с книгами и с грустью обнаружил, что все обложки были муляжами, и сам стеллаж — просто скульптурой, искусно и неизвестно для чего сделанной, как настоящий шкаф. Походил по комнате, любуясь картиной Ван Гога (в отличие от стеллажа, это оказался подлинник), и попытался подумать над новой жизнью. Итак, его зовут Кай — одновременно созвучие с именем персонажа из детской сказки, одновременно — пепел. Кай — это значит «пепел», и есть в этом имени что-то знакомое, но как бы он ни пытался — вспомнить не получалось. Зато получилось найти рубашку, словно намеренно забытую здесь хозяйкой дома, а штаны на Кае уже были, так что он мог покинуть свою комнату без опасения смутить кого-то своим видом. Нашлось и зеркало, ранее скрытое от взгляда за поддельным стеллажом — в нем отразился мужчина лет двадцати пяти, с чересчур длинными волосами и видом, который полагался долгое время болеющему от раны человеку. Странно было бы выглядеть свежим и без следа теней под глазами, когда тебе сообщили, что ты три месяца находился на грани. Кай улыбнулся своему отражению, кое-как пригладил растрепанные волосы, чтобы меньше напоминать привидение, и попробовал открыть дверь — он думал, что его заперли, и не удивился бы этому, но, как ни странно, ручка поддалась. В коридоре никого не оказалось — Кай шел наугад, плутая по лабиринтам. Освещались здешние коридоры только тусклыми свечами, на стенах и потолке было много паутины, в том числе свежей, хотя больше не было никаких признаков беспорядка — все чисто убрано, без пыли, без грязи, одна паутина. Кое-где на стенах встречались картины и гобелены, а вот обитателей дома (или замка?) Кай так и не встретил. Ни единой служанки, что могла бы от испуга уронить поднос, ни единого слуги, что мог бы уронить поднос вместо служанки, ни старого вышколенного дворецкого с седыми висками и пенсне, ни даже собаки или кошки. Даже мыши — и то не встретил, и паутина, даже свежая, была пуста, без ее обитателей. Наконец после долгих скитаний Кай наткнулся на мужчину, который вышел из одной из комнат. Он уже собирался поздороваться, но мужчина исчез так быстро, словно испарился — призрак, что ли? Кай помедлил, думая, стоит ли ему идти дальше — он не боялся, но у него не было оружия, он все еще был ранен, хоть и выздоровел, и сражаться с кем-то в таком состоянии стал бы не храбрец, а идиот. Но что-то подсказывало Каю, что призраки безопасны — если они бестелесны, то как могут быть опасны? И вообще, не существует призраков. А если и существуют — то тот, кто испарился, выглядел чересчур материальным для призрака. Кай заглянул в комнату, откуда вышел этот человек — комната оказалась гостиной, но главное, что там он нашел юки-онну. Точнее, Сару, она ведь назвала свое имя. Королева стояла у открытого настежь окна (здесь все же были окна), снежинки залетали внутрь, оседая на ее золотых волосах, холод просочился внутрь, вьюга подхватила какие-то бумаги со стола… — Вы же простудитесь. Он закрыл окно машинально — как будто привык о ком-то заботиться, не раздумывая, стоит ли оно того. Сара смерила его презрительным взглядом. — Я не простужусь. Ты что-то слышал? — Нет, — Кай покачал головой. — Я видел. Кто-то вышел отсюда, и… исчез, — интуиция подсказывала ему, что Саре лучше не врать. — Не спросишь, кто это, и почему исчез? — приподняла бровь Сара. — Нет, если вы не захотите мне рассказать. Она осталась довольна — даже рассмеялась, снова рассыпав серебро. Не смех — звон драгоценного металла. — А я расскажу, — с улыбкой продолжила Сара. — Это был лорд Оури. Мой жених. Наверное, на лице у Кая что-то отразилось, потому что она расхохоталась снова. — Разочарован? Да, у меня есть жених. Думал, что здесь тоже сказки? Или романтические истории? Думал, будет, как в романах? Прекрасная леди помогает раненому воину исцелиться, он влюбляется в ее красоту и доброту, сражается за ее сердце, выходит победителем и живут они долго и счастливо? — Примерно так было бы неплохо, — осторожно признал Кай. Сара удивленно расширила глаза. — А ты правда забавный. И глупый. Забудь про романтику — ты мне не интересен, кроме как орудие. А ты можешь стать моим орудием, и станешь им. Посмотри туда, — она кивнула на окно. — Сейчас там снег. Но когда придет весна, мое поместье покроется цветами. Белыми. Розы. Лилии. Хризантемы. Что угодно — но только белые. И главное — астры. Астры, астры, астры… Слышал, что в Средневековье с помощью астр лечили чуму? Лечили! Не бросали больных, и сами больные желали выздороветь, хотя были обречены, но цеплялись за жизнь из последних сил, — Сара говорила так горячо и вдохновенно, что Кай замер, слушая ее речь и боясь нарушить — ему казалось, что она не просто рассказывает, а делится с ним чем-то важным для нее. Он даже пропустил мимо ушей слова про орудие. — Я могла бросить тебя на попечение слуг. У меня их много. Ты не представляешь себе, сколько. Они бы выполняли мои приказы с точностью, и вылечили бы тебя без моего непосредственного участия. Но я сама лечила тебя. Собственноручно. Я — королева — занималась работой лекаря. Знаешь, почему? Кай ничего не ответил, и был прав — пауза после вопроса была секундной и риторической. — Тебе было плохо. Ты умирал. До того ты прожил уже достаточно для человека, чтобы устать, но ты… в бреду ты сказал «я хочу жить». Вот так просто. Три слова. Я услышала это, и мне хватило, чтобы самой заниматься твоим лечением. Тебе была дорога твоя жизнь… — Сара затихла, поджав губы. — Преклони колено! Требование прозвучало неожиданно, но Кай повиновался — он не знал эту женщину, но по ее виду с первого взгляда было ясно, что ей нельзя перечить. Только делать то, что она говорит, если не хочешь лишиться головы, а она была права — ему была дорога его жизнь. Сара протянула руку, чтобы на тыльной стороне ее ладони запечатлели поцелуй. — Знай же, кто я, — торжественно сказала она. — Я — Сара Ширабуки, чистокровный вампир, глава своего рода. Я намерена стать королевой вампиров, и ты поможешь мне в этом, или же умрешь. Или же убьешь меня — если сможешь. Встань, Кай, первый из моих последователей. Вампир… Значит, вот почему он пил кровь. И вот кем был тот человек — не призраком, а тоже вампиром. Ее женихом. Но почему тогда королевой будет только она? Этот мужчина станет ей подчиняться? Бывает, конечно, но если ей нужно помочь стать королевой, и почему для этого нужен Кай, а не ее жених? И почему он может захотеть убить ее? Она опасна? Для кого? Для людей? А важны ли ему люди? И почему он, по ее словам, прожил достаточно для человека, если выглядит так молодо? Может, для вампиров двадцать человеческих лет — уже старость? — Какие будут приказы, ваше величество? — О, какой ты послушный, — Сара улыбнулась и снова провела ладонью по его щеке. — Для начала — получишь свой меч обратно. Умение обращаться с оружием ты не забыл и не потерял. После — когда я скажу, мы отправимся на бал, где объявят о моей помолвке. Ты будешь сопровождать меня в качестве кавалера. — Что? — опешил Кай. — Я не спорю, но что скажет ваш жених? — Какая разница? — холодно усмехнулась Сара. — К концу вечера он будет уже мертв.