the vicious, vengeful sea

I. С чувством утраты Хэ Сюань знаком так же, как с собственным дыханием. Хотя, возможно, даже сильнее. Уже многие столетия ему не было необходимости дышать, хоть он и привык делать это, лишь бы остальные ничего не заподозрили, но утрата… Утрата следует за ним по пятам сколько он себя помнит. Она въелась в подкорку его сознания. Каждый его шаг, каждое слово, что он говорит, — всё это сопровождается чувством утраты. Четыре горшка с прахом, что покоятся в глубинах Дворца Сумрачных Вод, постоянно находятся на задворках его мыслей, напоминая о себе словно ножевая рана, нанесённая сотни лет назад, рана, которая, как Хэ Сюань теперь прекрасно понимает, никогда не сможет зажить. Он думал… Всё это время он думал… ожидал, что что-то изменится в ту же секунду, как он оторвет голову Ши Уду с плеч. Верил, что кровь, пропитывающая одежды, освободит его от скорби, от гнева. Что он сможет вырваться из ледяных вод, в которых тонул всё это время, несмотря на то, что уже успел сделать их своим домом. Что-нибудь. Что-угодно. Он мечтал об этом, ждал этого. Столько раз представлял всё то, что сделает с Ши Уду и его младшим братом, его… Едва видимые пятна крови Ши Циньсюаня окропляют стену в дальнем конце комнаты, тусклые всплески красного притупляют блеск металлических оков. Волна тошноты настигает его столь неожиданно, что он падает на колени под её силой, чёрная солёная вода вместе с кровью впитываются в его одежды. Он в принципе не должен ощущать тошноту. Его тело мертво, сердце не качает по венам тёплую кровь. Даже когда он ест, когда не может перестать есть, ничто не может переварить эту пищу… он голоден, всё время так сильно голоден, но это не имеет смысла. Он так голоден. В воздухе висит запах железа и гнили. Хэ Сюань вонзает ногти в каменистую, неровную землю, пропитанную водой. Он чувствует, как рвётся кожа на пальцах, знает что плоть под ней серая и бескровная. Чувство утраты пронзает его небьющееся сердце словно лезвие самого острого меча. Он не может оторвать взгляд от красных пятен на стене. В ушах стоит звон. «Прости, прости-прости-прости-прости-прости! Это всё моя вина, это я виноват! Мой брат поступил так лишь из-за меня! Он сошёл с ума, он сошёл с ума! Ты разве не видишь?!» Лицо Ши Циньсюаня, перекошенное от необузданного ужаса, стоит перед его глазами, — эта картина сливается с оставшимся в памяти образом пронзительно смеющегося Повелителя Ветров. Того, как он, напившись вина, хватает Хэ Сюаня за руку и хихикает. Того, как он танцует посреди поля с ветром в волосах, протягивает Хэ Сюаню руку и зовёт к себе. Того, как он сидит с Хэ Сюанем возле костра, плотно прижимается к его боку, кладёт голову ему на плечо и отчаянно старается не заснуть, пока ресницы дрожат на щеках. Того, как он, открытый, беспечный, без своих утонченных одежд и украшений, безоговорочно доверяет Хэ Сюаню и засыпает рядом с ним, не имея ни малейшего понятия о том, что Хэ Сюань может всю ночь не отрывать взгляда от его горла, представляя как сжимает вокруг него свои руки. Всего этого, пропитанного кровью и растворяющегося в воде, что плещется у коленей Хэ Сюаня. Что же он наделал?

***

Время — понятие относительное, когда ты призрак. Большинство сбивается со счета после нескольких десятков лет. Хэ Сюаню было двести семьдесят четыре в день, когда он убил Ши Уду. Из них мёртв он был двести пятьдесят один. Когда он наконец вытаскивает себя из Дворца Сумрачных Вод и вваливается в Игорный Дом Хуа Чэна в Призрачном Городе, он уже не знает, сколько ему лет. Он в своём истинном обличии — явление настолько редкое, что большинству мелких демонов в комнате удаётся узнать его лишь спустя несколько мучительно длинных мгновений, несмотря на то, что аура исходящая от Непревзойдённого должна быть для них достаточно знакомой. Когда демоны понимают, кто перед ними, то разбегаются в стороны и перед ним появляется широкий проход, по которому он скорее ковыляет, чем идёт к игорному столу. Он чувствует, что демоны вокруг боятся его. Это его вполне устраивает — главное, чтобы они не были настолько напуганы, что не осмелились бы играть с ним. Ему плевать выиграет он или проиграет, вырастет его долг Хуа Чэну или нет — цифры в любом случае непостижимые, такая мелочь не имеет значения. Но он не покидал Дворец Сумрачных Вод так долго, он… Он… Его прах заключён в драгоценном камне, как и у большинства сильнейших демонов. Камень, чёрный как смоль, помещён в железный сундук и погружён на дно океана, он охраняется столькими печатями и заклятиями, что даже богу потребуется слишком много времени, чтобы разбить их все до того, как Хэ Сюань заметит. Два дня назад Хэ Сюань вырыл этот сундук. Открыл его. Сомкнул в кулак руку, держащую камень. Он не знает, почему не смог раздавить его в пыль. Может, какой-то остаток животных инстинктов, которые, как он думал, остались в Медной Печи, как и всё, что когда-то делало его человеком. Но он знает, что если сейчас не сможет сфокусироваться на чём-либо, то инстинкты не смогут спасти его во второй раз. Демоны пребывают в ужасе, но всё же играют вместе с ним, бросают на стол кости своими трясущимися руками или клешнями. В какой-то момент перед ним появляются тарелки с едой, а затем и бутылки с алкоголем — он не знает с каким, но уверен, что любого смертного он отправит прямиком в Призрачный Город, превращая в подчинённого Хуа Чэну. На минуту он поворачивает голову в сторону красного полога в противоположной части комнаты. Размытый силуэт человека за ним остаётся неподвижным. Еда во рту обращается прахом. Хэ Сюань не знает, сколько времени проводит в Игорном Доме, не знает, сколько проигрывает, сколько съедает, сколько пьёт. Толпа мелких демонов постепенно начинает терять свои очертания, цвета сливаются воедино. Он понимает, что люди разговаривают, но что именно они говорят он понятия не имеет, их голоса превращаются в невнятный шум, болью отдающий по ушам. Он чувствует резкий металлический запах крови и внутренностей. Откуда он исходит? Он не уверен. Ему нет до этого дела. Даже с помутнённым сознанием он замечает, как внезапный шелест красного полога режет атмосферу в комнате подобно ножу. Демон напротив Хэ Сюаня замирает. У него плавится половина лица, хотя, возможно, это просто вино играет с его зрением. Раздаётся громкий хлопок. — Ну всё, с тебя хватит. Вы все, выметайтесь. Кроме тебя, Хэй Шуй. "Я и не собирался," — хочет сказать Хэ Сюань. Но язык словно залит свинцом. Демоны пугливо подчиняются своему Лорду и покидают здание. Хэ Сюань моргает, в следующее мгновение комната уже пуста — ни следа от толпы призраков секундой ранее заполнявших её до предела. Демон с плавящимся лицом опрокинул свою чашку в спешке. Вино льётся на стол и медленно капает на пол. Хуа Чэн выходит из-за полога, ставит перед собой стул и садится рядом с Хэ Сюанем. Он не понимает, как Хуа Чэн может выглядеть столь элегантно, даже когда сутулится как подросток и смотрит на Хэ Сюаня с приподнятой бровью словно изучает необычное насекомое. — Какого чёрта ты делаешь, Хэй Шуй? Его голос рассеивает — не приятный, но всё же притупляющий разум, — туман, созданный алкоголем. Головная боль усиливается, но даже в таком состоянии Хэ Сюань не может потерять остатки здравого смысла и послать Хуа Чэна куда подальше в самом сердце его владений. Он не думает, что сможет заставить себя сказать что-нибудь ещё, поэтому сохраняет молчание. Хуа Чэн, похоже, не оскорбляется. — Знаешь, ниже тебе уже не пасть. И это учитывая то, что я видел, как ты выползаешь на коленях из жерла Горы Тунлу, весь в грязи, крови и чужих внутренностях. — говорит он беззаботно. Это выводит из себя. Каким-то образом Хэ Сюань находит в себе силы развернуться и уставиться на Хуа Чэна. Он, насколько Хэ Сюань может сказать, тоже принял своё истинное обличие. Весь в красном с серебряными вставками. Почему-то от этого ему становится ещё противнее. — Что-нибудь ещё? — до него доносится собственный смазанный голос. Хуа Чэн ухмыляется. — Я беспокоюсь за тебя, Хэй Шуй. Сначала ты годами не появляешься в этом мире, а потом вдруг врываешься в мой дом, весь пол мне портишь своей морской водой и изводишь моих подчинённых, при этом опустошая мои винные запасы. — Чушь собачья. Как будто ты когда-нибудь беспокоился о чём-то кроме своего Наследного Принца. Ухмылка Хуа Чэна тут же смягчается. Отвратительно. — Тут ты меня подловил. Хэ Сюань опускает голову на стол. — Что тебе нужно? — он бормочет. Хуа Чэн глубоко и слишком драматично вздыхает. А потом, шокируя Хэ Сюаня, протягивает руку и хлопает его по спине. — Это из-за Повелителя Ветров, да? Даже титул для него словно пощёчина. Хэ Сюань сжимает зубы. — Ты нихуя обо мне не знаешь. — Это неправда, и ты прекрасно это понимаешь. Он понимает, и, чёрт бы его побрал, как это раздражает. — Знаешь, — продолжает Хуа Чэн, — должен признаться, ты меня удивил, когда решился всё-таки на свою маленькую месть. Я прекрасно знаю, ты был одержим идеей разрушить братьям Ши жизнь с того момента, как умер, но… — он пожимает плечами. — Ты будто сблизился с Повелителем Ветров. — Заткнись. — Нет, не думаю. Ты пришёл сюда с какой-то целью, Хэй Шуй, уж явно не за вином. Выпить ты можешь и у себя во Дворце Сумрачных Вод. — Хуа Чэн наклоняет голову, и Хэ Сюаню от этого жеста хочется оторвать её так же, как и голову Ши Уду. Не то чтобы это возымеет эффект. — Мне кажется, ты ищешь моего совета — кстати, это я тебе буду припоминать ближайшие 800 лет. "Ты ошибаешься," — хочет сказать Хэ Сюань, но к своему ужасу понимает, что не уверен, правда ли это. Хуа Чэн продолжает: — Я бы не стал вмешиваться, но в последнее время я пребываю в хорошем настроении. Хэ Сюань не может не посмотреть на красную нить, повязанную на пальце Хуа Чэна. Вспоминает мягкое выражение на его лице. От этого его начинает мутить, а где-то в глубине просыпается раздражение вперемешку с тошнотворной завистью. — Ну давай, — выдавливает он. — Одари меня своим великодушием, о, Собиратель Цветов Под Кровавым Дождём. Хуа Чэн усмехается и склоняется к нему. — Мне думается, твой план возымел обратный эффект. Ты собирался пробраться на Небеса, немного пошпионить за богами и внедриться к братьям Ши в доверие лишь настолько, насколько этого было бы достаточно, чтобы спокойно разобраться с ними в одиночестве, так? Но Ши Циньсюань по какой-то лишь ему понятной причине решил стать тебе другом. И вместо того, чтобы при первой же возможности вырвать ему глотку, ты позволил ему. Почти на сотню лет. Хуа Чэн разводит руки в стороны. — А после, ты, наконец, получил шанс отомстить и пребывал в таком экстазе от возможности запачкать руки в крови Ши Уду, что не осознал, что тебе далеко не наплевать на его младшего брата, но было уже слишком поздно — ты оставил его с травмой на всю жизнь, и теперь он тебя ненавидит. — драматическая пауза. — Ну что, я прав? Интересно, сможет ли он отключиться если с достаточной силой ударится головой об стол. Хэ Сюань ничего не отвечает. — Конечно, я прав, — Хуа Чэн отвечает на собственный вопрос. — Я на пять сотен лет старше тебя, всё-таки. Жизненный опыт уж точно ничем не компенсировать. — Сюе Ю… — его голос звучит так, будто он пребывает в агонии. Даже в хорошие дни он не может вечно выдерживать подстрекательства Хуа Чэна, а сейчас он стремительно приближается к своему пределу. — О, неужели будешь молить меня заткнуться? Вот это забавно. — не нужно смотреть на него, чтобы понять, что он ухмыляется. — Нет, но я выбью тебе все зубы, если ты, блять, не перейдёшь к сути. К своему удивлению, Хуа Чэн тут же становится серьёзным. — Как скажешь. Что-то теплится в его единственном чёрном глазу. Он наклоняется ближе. — Ты, Хэй Шуй, привязался к тому, кого ненавидел, разрушил его жизнь, а сейчас осознал, что это самая ужасная ошибка, которую ты когда-либо совершал. Тишина в Игорном Доме вдруг становится оглушающей. Единственным звуком, режущим её, становится тихое падение капель пролитого вина на деревянный пол. Хэ Сюань закрывает глаза. Весь гнев, что бушевал внутри, вышибает за мгновение. Ему больше не хочется бить Хуа Чэна. Да и зачем, он просто говорит то, что ты не хочешь слышать. Он так устал. Отголоски смеха Ши Циньсюаня всё ещё звенят у него в голове. И в это мгновение — с прижатым к столу Хуа Чэна лбом, пока вино капает на пол, начинает кружиться голова, а боль, что заполняет его грудную клетку, становится такой знакомой и такой новой одновременно… Он осознаёт, что нет ничего, ни одной единственной вещи в этом мире, которую он жаждет больше, чем услышать этот смех снова.