the vicious, vengeful sea

III. После своего первого (глупого, импульсивного) визита в город у моря Хэ Сюань больше не планировал возвращаться. Он почувствовал присутствие Ши Цинсюаня в тот же момент, как тот ступил на его территорию около века назад. Не мог не почувствовать, ведь город расположен так близко к его владениям, что он может слышать крики чаек, ощущать накаты волн на песок, чувствовать привкус соли в воздухе даже будучи под водой. И он планировал присматривать за бывшим Повелителем Ветров. Оправданием служило желание убедиться, что Ши Цинсюань не планирует отомстить. Звучит абсурдно. Он бы не смог нанести Хэ Сюаню реального урона даже на пике своих сил, а сейчас он всего лишь смертный — слабый, хромой смертный, количество нормальных приёмов пищи которого за последние несколько десятков лет можно пересчитать по пальцам. Да и даже если бы это было не так… Хэ Сюань слишком хорошо его знает, чтобы думать о подобном. Понимание этого сопровождается режущей болью, будто нож вонзили в живот. У него нет больше права утверждать, что он знает Ши Цинсюаня. Утратил его, окропив стены своего дворца его кровью. Но это правда. Он столько времени провёл под маской Повелителя Земли, что иногда забывал, что она ненастоящая. Проведя долгие годы рядом с Повелителем Ветров, следуя за ним даже после показного нежелания, наблюдая за каждым его действием и завоёвывая его доверие настолько, что удалось стать его самым близким другом, Хэ Сюань узнал одно: Ши Цинсюань не способен испытывать такую злобу. Что бы он не захотел сделать с Хэ Сюанем, он заслужил бы это всё и даже больше. Но, что хуже, Ши Цинсюань не только не способен на такое… Он не хочет. Столетия назад Хэ Сюаню снилось, как он сжимает руки вокруг горла Ши Уду. Он редко спит сейчас, но когда погружается в сон, то видит руки Ши Цинсюаня вокруг своего. И каждый раз когда просыпается в холодном одиночестве, его мутит от отсутствия той боли, которую должен чувствовать. Когда он первый раз показался в этом городе, скрывшись под чужой личиной как и всегда, то не посмел даже взглянуть на Ши Цинсюаня. Он понимал, что если посмотрит на него, то потеряет последнюю частицу контроля, что у него осталась, схватит бывшего Повелителя Ветров за грудки и закричит почему ты ещё ничего со мной не сделал? Почему не сделал мне больно? Разве ты не хочешь справедливости? Ты что, забыл, что я сделал с твоим братом? С тобой? Он не думает, что Ши Цинсюань мог его не узнать. Хэ Сюань увидел узнавание в его взгляде, а вместе с ним и тошнотворное отсутствие какого-либо страха. Хэ Сюань понимает, что совершает ошибку, но ничего поделать с собой не может. Следующим вечером он возвращается в город. И следующим, и следующим, пока это не входит в привычку. Ши Цинсюань всегда там. Он всегда смотрит на него мягкими карими глазами с открытым и уязвимым выражением на лице, — это слишком сильно напоминает Хэ Сюаню о тех днях, когда Ши Цинсюань ещё доверял ему. Но в его взгляде есть и что-то ещё, что-то, что мешает Хэ Сюаню смотреть на него дольше мгновения. Он почти не изменился, разве что волосы теперь растрёпанные и одежды слишком простые. Но одного взгляда на Ши Цинсюаня достаточно, чтобы понять, что он больше не тот незрелый, наивный, избалованный бог, которого Хэ Сюань когда-то знал. Он уязвимый, да (такой уязвимый, Хэ Сюань так легко может причинить ему боль, почему он не напуган?), но он кажется… спокойным. Уверенным. Хэ Сюань мог бы сбросить его с этих ступенек и пальцем не шевельнув, но каким-то образом, когда Ши Цинсюань сидит там, окутанный золотым светом солнца, создаётся впечатление, что ничто не сможет сдвинуть его с места. В нём есть что-то, что-то глубокое и укоренившееся, что-то новое. А может вовсе и не новое, просто Хэ Сюаня не было рядом, когда оно появилось. Ему так больно, что невозможно думать об этом. Проходят месяцы, прежде чем кто-то из них рушит тишину. Это делает Ши Цинсюань, как и всегда. — Я хотел спросить тебя, Хэй Шуй. Хэ Сюань не знает от чего вздрагивает — от титула или просто от звука его голоса. На мгновение волнение и ужас наполняют его пустые вены, будто одно простое предложение, произнесённое столь спокойно тем, от кого в последний раз Хэ Сюань слышал лишь крики, ломает дамбу, сдерживающую внутри волны ненависти и дикой радости. Дыхание в этой форме — лишь притворство, тщетная попытка на правдоподобие, но и оно замирает, тело будто забывает себя в присутствии Ши Цинсюаня, не хочет вспоминать, что уже мертво. — Как ты узнал меня? Он прекрасно понимает, что вопрос бессмысленный, но всё равно хочет услышать, что Ши Цинсюань ответит. Он уклончиво хмыкает. — Ты не слишком скрывался. Это твоя территория, и с каждым днём ты всё больше похож на себя. Глаза уже почти нужного оттенка. Это явно не вся правда, но Хэ Сюань не давит. Это не имеет значения. Он неотрывно смотрит на ступеньки перед храмом, но чувствует взгляд Ши Цинсюаня на себе. Одна из ступенек треснула прямо посередине. Из трещины начала прорастать трава. Хэ Сюань подавляет желание раздавить её ботинком. — У меня к тебе вопрос, — повторяет Ши Цинсюань, словно ждёт разрешения. — Что угодно, — говорит Хэ Сюань. И он серьёзен. Если Ши Цинсюань спросит, где находится его прах, он без раздумий ответит. Он чувствует себя опустошённым, словно морская вода постепенно разрушает его так же, как и подводные пещеры, в которых спят его костяные драконы. — Ты любил меня тогда? Ши Цинсюань говорит это мягко, будто мимоходом. Словно после этих слов лёгкие Хэ Сюаня не заполняются до краев чёрной солёной водой, той же самой, в которую девяносто семь лет назад растворилась его жизнь. Воды так много, что кажется лёгкие взорвутся прямо в груди. — Да. — сейчас он тоже серьёзен. И удивлён, что с губ не проливается жидкость, когда он отвечает. — Но этого было недостаточно. — это утверждение. Ши Цинсюань уже знает ответ, но Хэ Сюань всё равно говорит: — Нет. Он снова хмыкает. Ши Цинсюань не кажется оскорблённым, будто эта чёртова правда ранит его меньше, чем самого Хэ Сюаня. Хэ Сюань когда-то возненавидел бы его за это. Но это было очень давно. Больше этой ночью они не разговаривают. Хэ Сюань уходит с последними лучами солнца, как и всегда. На следующий день он возвращается, как и всегда. Неделю спустя Ши Цинсюань задаёт ещё один вопрос. — Хэй Шуй, ты ненавидел меня? Вода в лёгких приобретает привкус меди. Не называй меня так. Он хочет услышать своё имя из уст Ши Цинсюаня, хотя бы раз. Он не обращает на это внимания. — Да, однажды. — до того, как встретил тебя. До того, как узнал тебя. Уголками глаз он видит, как Ши Цинсюань наклоняет голову, ветер играет в его волосах. Они даже длиннее, чем Хэ Сюань помнит, мягкие тёмные локоны небрежно собраны в простой пучок, совсем не похожий на те сложные образы, что он носил раньше. Хэ Сюань сжимает кулаки, его длинные ногти вгрызаются в кожу на ладонях. Он подавляет в себе желание протянуть руку и пропустить пальцы сквозь эти пряди. — Всё ещё ненавидишь? Маленькая, жалкая часть Хэ Сюаня больше всего на свете желает, чтобы Ши Цинсюань никогда не задавал этого вопроса. — Нет, — резко отвечает он. — Я давно тебя не ненавидел, Цинсюань. — он чуть не давится именем, которое больше не имеет права произносить. — Я… Я всё ещё люблю тебя. Прости. Он слышит эхо своего же голоса. И какой прок от твоих извинений? Он не может заставить себя сказать ничего из этого. Поэтому той ночью покидает город раньше обычного. Проходит долгое время прежде, чем они снова заговаривают, хоть Хэ Сюань продолжает каждый вечер приходить к храму. Однажды, как только он подходит, с оранжевого, засланного тучами неба, начинает лить дождь. Он не против посидеть под дождём — всё-таки вода это его стихия, и когда он промокает до нитки, то ощущает что-то сродни спокойствию. Но Ши Цинсюань встаёт и направляется внутрь, чтобы сесть рядом с дверьми в храм, где крыша защитит его от тяжёлых капель. И Хэ Сюань следует за ним, пытаясь не смотреть на то, как губы Ши Цинсюаня сжимаются от боли, пока он поднимается по ступенькам. Ты это сделал. Он хочет спросить, ты ненавидишь меня? Но ему не достаёт смелости. Он хочет, чтобы Ши Цинсюань его ненавидел. Он должен. — Твоя нога… — слова сами собой срываются с языка. В голосе слышна странная хрипота. Ши Цинсюань кидает взгляд на свою ногу, а потом поднимает его на Хэ Сюаня. — Что с ней? — Она ещё болит? Глупый вопрос. Конечно, болит. — Да, — отвечает Ши Цинсюань. — Каждый день. Он улыбается. Почти той же улыбкой, что раньше, той, которой так легко одаривал всех, кого встречал. Сейчас она не такая широкая, немного более сдержанная. Но такая же ослепительная. Будто луч солнца среди зверской бури. — Всё не так плохо, — говорит он. — Я уже успел привыкнуть. И, благодаря этому, я делаю всё медленно. Иногда это хорошо — не иметь возможности торопиться. Сердце Хэ Сюаня хочет воспрянуть при осознании того, что несмотря на совершённые им ужасы, безграничный оптимизм Ши Цинсюаня и его способность видеть плюсы во всём остались целы, но в груди начинает давить чувство вины, и язык прилипает к нёбу. Он будто налит свинцом, не способен пошевелиться. Хэ Сюань не заслуживает чувствовать облегчение после этих слов. Не заслуживает даже их слышать. Всё, что он делает это забирает, забирает, забирает. А Ши Цинсюань продолжает отдавать, даже сейчас. — Знаешь, Хэй Шуй, — говорит он мягко, — я тоже тебя не ненавижу. Он должен быть рад это слышать. Но кажется будто его со всей силы ударили под дых. — Я пытался, какое-то время, — продолжает Ши Цинсюань, — но понял, что в этом нет никакого смысла. — Почему нет? — выдавливает из себя Хэ Сюань. Внутри что-то закипает, но он не может понять — ярость это или отчаяние, а может всё вместе. Он хочет что-нибудь сломать, но не движется с места. Просто сидит на полу и смотрит, как дождь капает на землю. — Это ничего бы не изменило. Всё так, как есть. Ничего бы не поменялось, даже если бы я кричал, рыдал и проклинал твоё имя. Будто обвинение. Он думает о четырёх горшках с прахом под Дворцом Сумрачных Вод. Мать, отец, сестра, невеста. Ничего бы не поменялось, даже если бы я кричал, рыдал и проклинал твоё имя. Хэ Сюань чувствует тошноту. Солнце уже почти село. Дождь всё усиливается, окутывает город лёгкой серой дымкой, заглушая собой даже шум моря. Хэ Сюань поднимается и сходит вниз по ступенькам. За считанные секунды он промокает до нитки, но ему плевать. Это неважно. Когда он возвращается на следующий день, небо уже чистое от облаков, а Ши Цинсюань сидит на том же месте, где и всегда, наблюдая за тем, как он подходит к храму, не улыбается, но и не двигается. — Мне не нужно твоего прощения, — Хэ Сюань говорит до того, как успевает сесть. Кисти рук сжаты в кулаки. Ши Цинсюань приподнимает бровь. — Кто сказал, что я что-то прощаю? Ему тут же выбивает весь воздух из лёгких. Он много чего хотел сказать — резких, наполненных желчью слов. Хотел разрушить эту нелепую решимость Ши Цинсюаня не злиться на него. Они все забыты. Всё, на что он способен сейчас, это стоять и смотреть на Ши Цинсюаня. Возможно, это самый первый раз с момента, как он здесь появился, когда он посмотрел на него — взгляд карих глаз встретился с прищуренными золотыми, уже давно приобрётшими свой истинный цвет. — Я разрушил тебе жизнь, — говорит Хэ Сюань. — Да, — спокойно отвечает Ши Цинсюань. — Разрушил. Хэ Сюань молчит. Он ещё пару мгновений стоит на месте, не отводя глаз от Ши Цинсюаня. А после поднимается на три ступеньки и садится рядом. Вдалеке слышны крики чаек. Воздух неподвижен. Остаток вечера проходит в тишине. Недели спустя Ши Цинсюань спрашивает, как обстоят дела во Дворце Сумрачных Вод. Хэ Сюань поворачивает голову и скептически смотрит на него. Ши Цинсюань не удивляется его реакции. — Выдалась возможность отстроить его? — продолжает он. — Его Высочество говорил, что они сильно потрепали Дворец во время битвы с Цзюнь У. Хэ Сюаню требуется ещё пара мгновений, чтобы взять себя в руки. — Зачем ты спрашиваешь? Ши Цинсюань вздыхает. — Неужели за всеми моими словами должен быть какой-то скрытый мотив, Хэй Шуй? Ши Цинсюань говорит тем надутым тоном, которым всегда раньше уговаривал Хэ Сюаня на какую-нибудь нелепую авантюру. Сейчас же Хэ Сюань чувствует нелепым себя… беседуя с Ши Цинсюанем. Будто давние друзья, навёрстывающие упущенное. Будто Хэ Сюань не смог бы сломать его, не моргнув и глазом. Будто он почти не сделал это. Всё же он выдавливает что-то из себя. Слова кажутся ему чужими на языке. — …Нет. Я его не отстраивал. Мог бы, конечно, но при этом ещё сильнее бы утонул в долгах Хуа Чэну, и на это ушли бы месяцы, а он так устал. Какой в этом смысл? Есть ли разница между угасанием в крепости или среди руин? Ши Цинсюань снова одаривает его этим странным, невольно нежным взглядом. — Может, стоило бы. В этот момент глубоко в груди рождается желание рассмеяться. Незнакомое ощущение. Смеху нет места на его устах. — Почему? — Это ведь твой дом, да? Хэ Сюань лишь мотает головой и не говорит, что ничто и нигде не было для него домом с того момента, как он вышвырнул бессознательного, всё ещё облачённого в кровавые и изодранные божественные одежды Ши Цинсюаня на улицы Королевской Столицы. После этого они чаще ведут такие маленькие странные разговоры. Большинство вечеров всё ещё проходит в тишине, но иногда Ши Цинсюань спрашивает о всяком — о том, как у него дела и как он провёл этот век. На эти вопросы Хэ Сюань старается не отвечать прямо. Реже он говорит о себе, о жизни, которую построил для себя в этом городе. Хэ Сюаню намного больше нравятся эти разговоры. Есть что-то успокаивающее в понимании того, что он сломал Ши Цинсюаня не полностью. Он смутно помнит времена, когда голос Повелителя Ветров резал по ушам, как он проводил своё время, придумывая креативные способы заставить его замолчать. Сейчас ему кажется, что он никогда не устанет его слушать. Он мог бы просидеть следующие сто лет на этих ступеньках у храма незнакомому богу, слушая Ши Цинсюаня. Но это, конечно, бессмысленные мысли. Глупые мысли. Опасные мысли. Поэтому каждую ночь, когда садится солнце, Хэ Сюань возвращается в море, которому принадлежит. Холодные объятия волн больше не приносят ему былого спокойствия. — Цинсюань. Он говорит, не думая, спустя примерно год после своего первого появления в этом городке. Лишь во второй раз он произносит это имя. — Мм? — Ши Цинсюань отрывает взгляд от своего запасного ханьфу, разложенного на бёдрах в процессе зашивания дыры на рукаве. Его движения отточены, а больная рука устойчива. Он не впервые занимается подобным. Необычно видеть его таким, сложно принять его за бога, которого Хэ Сюань когда-то знал. Бога, который не то чтобы был против таких бытовых дел, а просто не обращал внимания на их необходимость. Но две этих личности сливаются в одну всё сильнее с каждой минутой, что Хэ Сюань проводит в его компании. — Оно не принесло мне покоя. Хэ Сюань говорит тихо, но всё равно не может посмотреть Ши Цинсюаню в глаза. За этим признанием таится обжигающий стыд, пробирающийся под его мёртвую кожу. Я причинил тебе столько боли, и ради чего? Ши Цинсюань молчит несколько секунд. Потом кивает и продолжает шить. — Я так и подумал, — бормочет он. Это не извинение. Сложно даже назвать это признанием вины. Но это начало. Хотя бы что-то. Спустя месяцы неудачных попыток выдавить из себя что-нибудь, ему удаётся сказать что-то большее. Он столько хочет сказать… нет, чувствует, что должен сказать, иначе эти слова в конце концов просто сожрут его изнутри, разъедят внутренности и разрушат пустую оболочку, которой Хэ Сюань ощущает себя большую часть времени… но честность это нечто чужое для Хэ Сюаня. Когда-то всё было иначе — тогда именно его ненависть к обману и привела к гибели, но те времена были так давно, что воспоминания уже не кажутся собственными. Поэтому, когда он открывает рот, приходится сжать кулаки с такой силой, что если бы в его теле ещё была кровь, то она залила бы собой ладони. — Я бы сделал это снова, — выговаривает он. Ши Цинсюань слабо дёргается, его фигура замирает. Впервые за это время Хэ Сюань видит на его лице опасение — не страх, но что-то похожее, слишком похожее. Разве не этого ты хотел? Спрашивает себя Хэ Сюань. И, да. Какая-то его часть наслаждается видом, доказательством того, что Ши Цинсюань наконец увидел правду и скоро поймёт, какой Хэ Сюань на самом деле монстр. Но в большей степени он просто ненавидит это, ненавидит то, что снова видит это выражение на лице Ши Цинсюаня, не может ничего сделать с тем, что слова, которым он когда-то посвятил свою жизнь, предают его. — Твой брат, я бы убил его снова. Он заслужил это за то, что сделал с моей семьёй. Он не знает, что заставляет его говорить. Ему кажется, что каждое произносимое им слово режет губы. — Но. — Хэ Сюань сжимает челюсть, борясь с тем, как вся его сущность отшатывается от того, что он собирается сказать. Правду, которую он столько времени держал в себе, что забыл как без неё жить, но, признавая её вот так, он ощущает себя намного более уязвимым, чем если бы Ши Цинсюань обхватил его горло руками. — Не стал бы, если бы это значило, что придётся вновь причинить тебе боль. После его слов воздух тяжелеет, практически начинает душить. Хэ Сюаня переполняет порыв к бегству, но он сильнее сжимает кулаки и остаётся на месте, не отрывая взгляда от земли. Ши Цинсюань заслуживает большего, но Хэ Сюань не может ему этого дать. Не сейчас. Может, никогда. — Ты прав. — голос Ши Цинсюаня мягкий и кажется немного хрупким. — Он заслужил это. Прости, прости, прости, прости, это мы согрешили, это мы во всём виноваты! Хэ Сюань поднимает взгляд на Ши Цинсюаня. По его щекам катятся слёзы, и Хэ Сюань замирает. Если бы его сердце не было чем-то похожим на гнилой чёрный сгусток материи, то оно остановилось бы в ту же секунду. За сотни лет он множество раз видел, как Ши Цинсюань плачет. Его легко было довести до такого состояния — он плакал и от счастья, и от горя. Хэ Сюань вспоминает, как Ши Уду постоянно его отчитывал за это, как он бранил его за пребывание в излюбленном женском обличии, за то, как много он смеётся, как сильно любит. Чего ты плачешь, какой из тебя мужчина? Ты позоришь меня, возьми себя в руки, в конце концов. Никогда раньше Хэ Сюаню не было больно от этого, но сейчас ему хотелось протянуть руку и смахнуть слёзы с щек Ши Цинсюаня, хотелось пасть на колени, прижать лоб к земле и молить о прощении. О прощении, которого ничем не заслужил. Но он лишь растерянно сидит и молча смотрит, как Ши Цинсюань проливает слёзы по своему брату, чью голову Хэ Сюань оторвал голыми руками. Когда поток слёз ослабевает, солнце уже почти село, поэтому Хэ Сюань встаёт и собирается уходить. Но его будто что-то удерживает на месте, и на мгновение его разум затуманивается, и он так сильно хочет сказать то, что не покидало его мысли уже очень долго. Но он ничего не говорит, конечно. Несколько следующих вечеров проходят в полной тишине, что в последнее время стало редкостью. Ши Цинсюань более замкнут и угрюм, и Хэ Сюань начинает задумываться о том, что, может, больше не стоит приходить сюда, пора прекратить этот фарс, который всё равно ни к чему бы не привёл. Но спустя неделю с момента, как Хэ Сюань довёл его до слёз, Ши Цинсюань начинает разговор. — Я много думал о том, что ты сказал. — его голос звучит устало, но не так отдалённо, как Хэ Сюань опасался. — И, мне кажется, что я должен хотя бы сказать, что… — Ты ничего мне не должен, — перебивает Хэ Сюань. Ши Цинсюань кидает в его сторону раздражённый взгляд. — Сказать, что, — он продолжает, не подавая вида, что услышал Хэ Сюаня, — я знаю, мой брат совершил чудовищный поступок. Его руки вцепились в грубую ткань своего ханьфу. — То, что он сделал с тобой и твоей семьёй, просто потому что ты родился одновременно со мной… это подло. Непростительно. Мне кажется, я всё ещё не могу уложить это у себя в голове. Я понимаю, что он сделал это, чтобы спасти меня, но можно было найти другой выход… даже если и нельзя было, кто дал ему право решать, что моя жизнь дороже твоей? Дороже. — Я никогда бы не подумал, что он способен на нечто подобное. Я был бы против, если бы знал, что он собирается сделать… — он вздыхает и мотает головой. — Но я не знал. Я слишком долго жил той жизнью, которую он украл у тебя, и мне правда жаль, Хэй Шуй. Я надеюсь, ты можешь мне поверить. Хэ Сюань чувствует во рту привкус меди. Его руки начинают трястись. В голове резко всплывают воспоминания о том, как Ши Цинсюань извинялся за грехи своего брата в прошлый раз. Лишь спустя несколько долгих мгновений ему удается собраться с мыслями и сказать хоть что-то. — Цинсюань. За свою жизнь я навредил только двум людям, которые этого не заслуживали. — он заставляет себя развернуться и посмотреть Ши Цинсюаню в глаза. — Первым был Мин И. Вторым — ты. Признание кажется ему чем-то до ужаса важным. Хэ Сюань готов поклясться, что почувствовал, как в воздухе между ними что-то изменилось, а взгляд Ши Цинсюаня стал острым, ищущим. Следующие слова он произносит осторожно, обдумывая каждый слог. Хэ Сюань никогда не слышал, чтобы он так разговаривал. — Ты всё потерял из-за меня. — Ты тоже потерял всё из-за меня. — Хэ Сюань удивляется, услышав боль в собственном голосе. — Ты не просил брата поменять свою судьбу. Винить тебя в этом жестоко. — было жестоко. Они ещё долго сидят и смотрят друг на друга. Постепенно, лицо Ши Цинсюаня разглаживается. Постепенно, давление в груди Хэ Сюаня начинает ослабевать впервые за столько, сколько он себя помнит. — Я скучаю по своему лучшему другу. — голос Ши Цинсюаня невероятно тихий, но слова всё равно режут Хэ Сюаню по сердцу. Что-то дикое начинает скрести на душе, та самая дикая радость и тоска, которые он испытал, когда впервые здесь появился. Ему удаётся лишь кивнуть в ответ, но Ши Цинсюань улыбается, и в этот момент ему кажется, что оно того стоило. После этого всё стало проще. Ши Цинсюань чаще смеется, когда рассказывает о своем дне. Цвета заката кажутся ярче, а звуки накатывающих волн — мягче. Иногда Хэ Сюань почти — почти — может себе представить, что они вернулись к началу, когда Ши Цинсюань был Повелителем Ветров, а Хэ Сюань всё ещё притворялся Мин И. Ему и больно, и приятно об этом думать, но всё-таки Хэ Сюаню кажется, что всё не так плохо. С каждым днём он чувствует себя лучше, и он становится всё сильнее похож на себя. Есть в его истинном обличии такие мелочи, которые он не смеет показывать в открытую — заострённые уши, места на шее, где кожа расщепляется подобно жабрам, перепонки между пальцами. Но лицо, которое приветствует Ши Цинсюаня каждый вечер, является его собственным. В тот день, когда Ши Цинсюань поднимается со ступенек уже после захода солнца и протягивает Хэ Сюаню руку, его глаза давно уже приобрели золотой оттенок, кожа — белая, как пена, что коронует волны, а руки — руки учёного, тонкие и лишённые мозолей. Хэ Сюань смотрит на него в недоумении. Прошло уже два с половиной года, но прикосновения — это та черта, которую они до сих пор не пересекли, лишь ходили вокруг да около. В животе будто завязывается узел, когда он думает об этом, и он не знает точно от страха это или от предвкушения. — Что ты делаешь? — спрашивает он. Ши Цинсюань улыбается, показывая зубы. — Помогаю тебе встать, конечно! — Из нас двоих у тебя здесь нога искалечена. Улыбка превращается в смех, и в груди Хэ Сюаня разливается незнакомое тепло. — Не беспокойся. Ты такой тощий, я без проблем тебя подниму. Может, тебе стоит есть побольше, Хэй Шуй. Шутка плохая, но Хэ Сюаню кое-как удается удержать смешок, и он лишь тихо фыркает. Он не помнит, когда в последний раз так хотел рассмеяться. Он колеблется ещё секунду. Но потом протягивает руку и аккуратно касается ладони Ши Цинсюаня. Земля не уходит из-под ног, и небеса не рушатся, когда они дотрагиваются друг до друга. Но кажется будто… что-то встает на свое место. Что-то, чего Хэ Сюаню не хватало, а он даже не знал, пока не вернул это. Ему не нужно дышать, но в этот момент он хочет. Хочет вдохнуть солёный воздух себе в лёгкие, хочет почувствовать его вкус, хочет снова почувствовать себя частью этого мира после трёх сотен лет ощущений, будто он себе не принадлежит. Но он уже не чувствует себя таким чужим, когда Ши Цинсюань, подтверждая свои слова, без особых усилий поднимает его на ноги, и они начинают идти. Ши Цинсюань взял за привычку провожать его ночью до берега и смотреть, как он исчезает в море. Сегодня, когда они уже проходят мимо последнего из домов, Ши Цинсюань останавливает Хэ Сюаня, положив руку ему на плечо. — Знаешь, я понимаю твою ярость, — мягко говорит он. — В случившемся нет моей вины, это правда, но то, через что тебе пришлось пройти… если бы я оказался на твоём месте… — Ты бы не поступил, как я. — Ты этого не знаешь. Может, и поступил бы. Хэ Сюань не любит думать об этом. В его сознании вспыхивают образы самого себя, облачённого в золото, окружённого божественным светом, образы Ши Цинсюаня с бледным лицом, в похоронных одеждах, пропитанных кровью. Он мотает головой и гонит эти мысли прочь. В них нет смысла. Что сделано, то сделано. Вне зависимости от того, что могло бы быть, всё, что они имеют, находится перед глазами. Хэ Сюань запомнил это очень давно. — До завтра, Хэй Шуй, — говорит Ши Цинсюань, и Хэ Сюань уходит в холодные объятия волн, несмотря на то, что вся его суть хочет вернуться на берег. Проходят месяцы, и каждую ночь Ши Цинсюань провожает его до конца города. Каждую ночь становится всё труднее позволить морю забрать его. Это та его часть, которая всё ещё шепчет на ухо, что он опять лжет Ши Цинсюаню, заставляя верить, что перестал быть его худшим кошмаром, которая каждый раз принимает решение за него. Со временем Хэ Сюаню начинает это надоедать. Вода в лёгких всё меньше кажется кровью, но он ещё чувствует металлический привкус, от которого не может избавиться. На четвёртый день после даты, которая отмечает три года с момента, как Хэ Сюань появился в городке у моря, стоит хорошая погода — ночь тёплая и небо чистое, миллионы звёзд рассыпались на тёмно-голубом полотне после захода солнца, как серебряные узоры на нарядах, которые раньше носил Ши Цинсюань. Но это было целую жизнь назад, и сегодня он одет в те же одежды, которые зашивал при Хэ Сюане сотни раз на ступенях храма. Его волосы заплетены так же, как и в тот день, когда Хэ Сюань впервые его увидел, а глаза сияют невероятно ярко даже в тусклом свете звёзд и убывающей луны. Они подходят к пляжу, и Ши Цинсюань останавливается. Улыбается. — До завтра, Хэй Шуй. Прошло три года, и целый век до этого, и что-то в Хэ Сюане обрывается. — Это не моё имя. — его голос хриплый, он едва может удержать взгляд Ши Цинсюаня, когда эти карие глаза начинают всматриваться в него, искать в нём что-то. Это происходит каждый раз, когда Хэ Сюань делает шаг вперёд, ещё на дюйм сокращает расстояние между ними, которое больше не кажется невероятно огромным. Три года и сто лет он хотел услышать, как звучит его имя на губах Ши Цинсюаня. Хотя бы раз. Волны плавно накатывают на берег. Всё больше звёзд появляется над ними. Хэ Сюань на секунду задумывается, наблюдает ли за ними кто-нибудь из небесных чиновников оттуда, сверху, следя за тем, кто когда-то был одним из них и за тем, кто так жестоко с ним поступил. Но он сомневается в этом. Им никогда не было дела ни до кого, кроме себя. Ши Цинсюань протягивает руку и всего на мгновение касается кончиком пальца холодной щеки Хэ Сюаня. — Хэ Сюань. И он ломается. Он не знает, сам ли решает пасть на колени или ноги просто подкашиваются под ним, но это не имеет значения. Он даёт себе упасть вперёд, прижимает лоб к песку, а глаза обжигают призрачные слёзы, которые он не может пролить. Его тело меняется, проявляя последние недостающие детали пока он не оказывается в своём истинном обличии, которое Ши Цинсюань видит лишь во второй раз. — Прости меня, — умоляет он прерывистым шёпотом, который чуть не уносит за собой ветер. Он хочет сказать больше, хочет так отчаянно, но его горло пересыхает, а губы отказываются двигаться. То, что всё это время скребло на душе, вырывается на свободу и с рёвом разносится по пустым венам, заполняя его. Поглощая его. Он слышит тихий шелест ткани и чувствует руки на своих плечах, тянущие его вверх. Тёплые губы прижимаются ко лбу. — Нужно было только попросить. Следующим вечером, пока последние лучи заката целуют горизонт, Ши Цинсюань уходит от храма Повелителя Вод, от города, что приютил его на сотню лет, идет по песку прямо в море. Силуэт человека в чёрных одеждах ожидает его среди волн. Они нежны, когда прикасаются к коже Ши Цинсюаня, будто ждали его появления, как и объятия, в которых он оказывается. Вода поглощает их обоих. IV. Более чем сто лет спустя низвержения Повелителя Ветров, колокол в отстроенной небесной столице трезвонит и сотрясает божественные дворцы, когда Ши Цинсюань во второй раз возносится на небеса. Он облачен в тёмные одежды и держит в руках серебряную трость, а в волосы вплетено простое украшение с чёрным, как смоль, круглым кристаллом. Улыбаясь, Его Высочество Наследный Принц Се Лянь лично приветствует его. Остальные боги остаются в стороне и молчаливо наблюдают, как Ши Цинсюань глубоко кланяется Небесному Императору. — Ваше Высочество, если это вознесение не принадлежит мне по праву, то оно мне не нужно, — говорит он непоколебимо. Насколько же он отличается от того легкомысленного юного бога, каким был так давно. — Молю, чтобы у Его Высочества хватило милости низвергнуть меня, если это так. Се Лянь шагает вперёд и мягко поднимает его из поклона. — Мой давний друг, чьим же ещё оно может быть. Ши Цинсюань выпрямляется, божественное сияние горит в нём так ярко, что другим небесным чиновникам приходится отвести взгляд. Но они слышат, как Император произносит: — С возвращением домой, Повелитель Ветров.