Талый снег

      Талый снег под лапами крошится и хрустит, а оставшиеся в тени деревьев жухлые сугробы проваливаются под тяжестью животного веса. Мокрый холодный нос принюхивается, припадая к проклюнувшейся первой траве. Длинный шершавый язык облизывает вытянутую морду в предвкушении близости к жертве. Клыки, обеспечивающие жизнь себе и смерть — другим, наготове.

Нет боли в груди, Придет на вопрос твой ответ, Когда увидишь сакуры цвет

город Ига. Наши дни. Март.       Светофор мучительно долго горит зеленым для водителей, и без того взвинченные пешеходы начинают нервничать. На часах пятнадцать минут девятого утра: самый разгар рабочего понедельника. Над головой где-то среди грузных синих туч промелькивает редкий луч тусклого солнца. Я втягиваю городской, наполненный бензином и напряжением, воздух полной грудью и разделяю нетерпение окружающих. Где ёкаи носят этого мерзавца?!       Однако через несколько секунд наконец на оживленном перекрестке стихают звуки скользящих по асфальту шин. Тонкий слух напрягается, и я прикрываю глаза, еще не потерявшие во взгляде колкость, чтобы сосредоточиться. Главное — не паниковать, действовать по плану. Вместе с толпой двигаюсь по пешеходному переходу, стараясь попадать в общий темп, дабы не быть затоптанным, но, в отличие тех, кто спешил по своим делам на противоположную сторону улицы, я уже достиг своей цели. Вот она, справа: черный тонированный джип, нетерпеливо газующий, чтобы проехать до разрешающего сигнала светофора. Отсюда, сквозь затемненные стекла, видно, какая отвратительная морда, напоминающая оплывшую старую жабу, скрывается внутри. Любитель развращать молоденьких девочек, я уже рядом. Никакой телохранитель тебя не спасет.       Мигающий поворотник показывает, что машина проследует налево. Конечно, там, в закоулке, у этой гнили офис для нелегальных встреч. В предвкушении скорой встречи я потер замерзший нос: холодный выдался в этом сезоне март. Совсем как тот. Но на перчатке неожиданно остается короткий след от крови. Снова началось. Сглотнув комок с металлическим привкусом, я спокойно следую в подворотню, где еще вчера присмотрел удобное местечко для нападения. Лишь бы не сорвалось задуманное из-за самочувствия. Или это, наоборот, симптом, что надо поторопиться?       Автомобиль выкатывается за нужный угол и паркуется около проржавленной двери. Двое крепких парней выходят оттуда навстречу своему боссу, который наверняка уже построил черные планы на вечер, а еще трое следуют за ним к входу в офис. Пять. Неплохая разминка для мышц. В последний раз сталкивался с подобным месяц назад, когда совершал очередную вылазку.       Но вдруг этому негодяю, чего не было вчера и в другие дни слежки, приспичивает поговорить с охранниками у двери. Щелкнув от недовольства языком, резко меняю план, благо, был запасной.       Почти сливаясь с кирпичной стеной, еще через мгновение я уже повыше задираю подбородок, чтобы кровь, возникшая так некстати, не капала на землю и не привлекала внимания, а сам старательно выглядываю из-за угла дома, чтобы не упустить подходящее мгновение. Накладная борода жутко чешется, но трогать ее нельзя: отвалится, поскольку прилеплена так, чтобы сдернуть ее через пару-тройку минут и раствориться в толпе снова молодым и гладко выбритым парнем. В носу свербит от запекшихся сгустков, и приходится пару раз даже шмыгнуть, чтобы освободить проход для дыхания. Скоро придется бежать очень быстро и далеко, а потому нельзя позволить неприятным новостям испортить чудесную задумку.       Он умрет, даже если не сейчас, а наговорившись, обсудив последние в своей жизни новости. Горло, надрезанное и хрупкое, скривится, голова упадет на плечо. Сколько уже видел таких картин, а все не могу налюбоваться. Смерть отвратительна, если не честна.       Тело Масамунэ клонится вперед, собираясь разрушить красоту ритуала, но послушный ниндзя-то в моих руках перерубает сильную шею бывшего самурая, орошая белую ткань под коленями ронина красными брызгами.       Господин, чья фамилия не достойна даже памяти, не благородный воин, но теперь у меня свой обряд. Похож на завершение сэппуку, хотя цель у него совершенно иная. Жертвоприношение — вот так точнее. Мерзкая овца будет возложена на алтарь ради милости чудовищной силы, непрощающей промахов. Подобное питается подобным: злом, страхами, ненавистью.       В кармане нащупываю нож. Заточенное на рассвете лезвие томится в предвкушении. Я голоден, оно тоже. Нам не терпится ринуться в бой, но я терпелив. Медленно кручу им, подготавливая пальцы, ловя металлом отблеск тоскливого небесного светила, и солнечный зайчик весело прыгает по прохладному асфальту. Забавно. Он также играл с ножом и, балуясь, ловил блики солнца и со смехом пытался попасть ими мне в глаза, заставлял прищуриться и смеяться вместе с ним… Линия губ заметно дергается, рискуя вот-вот скатиться в грустную улыбку. Нет, нельзя. Сжимаю рукоять верного оружия, не давая себе увлечься. Не хватало еще проморгать нужный момент.       Наконец этот гнусный тип утолил свою жажду общения и решительно движется к входу в офис. Спектакль начинается…       Одежду меняю на ходу, сбрасывая перепачканную кровью в ближайшую мусорку, срываю с себя кусками маскирующий грим, сжигаю в одной из подворотен, и бегу в сторону своего убежища. Единственное из улик, что я никогда не уничтожаю, — нож. Он слишком дорог. Не могу расстаться с ним. Он моя память. Знаю, что рано или поздно погубит меня, выдаст сыскарям, но никакая сила не заберет его из моих рук. Только если из мертвых. Что неожиданно оказалось тоже непростой задачкой.       Зверское убийство явно испортит местной полиции настроение прямо с утра, но ничего, пусть тоже поработают. Пройдет еще какое-то время, и, когда начнут что-то подозревать, я снова перееду. Не впервой. Мои ресурсы позволяют менять место жительства каждые десять лет. Так никто не замечает странностей в моем поведении и…с моим лицом.       В квартире, тихой и скромной, подернутой пылью, мешающей дышать, я сразу же иду в душ — изобретение, за которое я благодарен цивилизации. Контрастирующих между собой два потока воды обрушиваются на меня водопадом сверху, и я расслабляю наконец тело, оперевшись руками в покрытую скользкой плиткой стену. Чувствуя, как мышцы ломит, накручиваю вентиль до состояния едва ли не кипятка. Устало сами собой закрываются веки, чувствуя, как разогретой от работы спине становится легче. Надо поспать. Всю ночь не сомкнул глаз, продумывая утреннее нападение и подготавливаясь к своему маленькому шоу. Неприятный привкус крови, прокатившейся внутрь, все еще дерет горло, и возникает желание смыть это ощущение чаем, заваривать правильно который так и не научился, или хотя бы водой. Набираю горсть и залпом запиваю, становится чуть лучше, но, когда опускаю голову под струю обратно, наблюдая за тем, как она стекает с длинных волос на пол, около моих ног падает новая капля крови. Ёкай.       Это начинает раздражать. Раньше кровотечение беспокоило меня лишь в редкие мгновения злоупотребления сил, но сегодняшний случай второй за день. Слабо утешает предположение, что я перенервничал, увидев солнечный зайчик, ведь умом я прекрасно понимаю, что ничего не бывает просто так.       Сильное сердце взволнованно стучит, заставляя выключить душ, и, убрав наверх волосы, выйти к раковине, над которой висит запотевшее зеркало. Зажимая ноздри, я провожу другой ладонью по поверхности, и обмираю. На меня смотрит, хищно улыбаясь, мое собственное лицо, цвет глаз которого вдруг наливается кроваво-красным. 16 век. Конец марта.       Аогавара, крохотная деревушка в южной провинции Империи, в те дни боролась с разливом местной речки. Той самой, возле которой началась совершенно новая для меня жизнь. Камыши тоскливо клонились к холодной земле, утяжеленные обилием воды, а ветки ив, расположившихся у самой водной глади, лениво подметали вокруг себя, подгоняемые ветром, будто поседевшую почву. Несколько дней назад в лесу мы с Мэй разошлись в разные стороны, и теперь, наслаждаясь родным пейзажем, хоть и почти стертым из памяти, я даже понятия не имел, куда ее привело путешествие в гордом одиночестве. Вдруг и она решила вернуться к своим корням, пришла в Окугами, что находится по соседству? Вдруг нас разделяют жалкие десятки километров? Несколько часов пути, и мы снова вместе. Нет.       Я шел по берегу, раскидывая ногами остатки талого снега, неожиданно вчера ночью обрушившегося на южные земли. Было пронзительно холодно до самого рассвета, и я невольно беспокоился, чтобы не неведьма не сменила свой лисий облик на человеческий, в котором так легко простыть и заболеть. В прошлый раз так и случилось: бредила, сознание теряла, плывя в лодке рядом, просила никогда не бросать… И что сделал я при первой же возможности? Бросил.       Встречные рыбаки у деревянного моста недружелюбно поглядывали на меня, готовясь к первым выходам на воду, но вопросов не задавали. Чужаков никто не любит. Теперь и для этой деревни я посторонний, лишний, словно и не родился в одной из местных семей. Но я старался об этом не думать, хотя презрение для меня уже становилось привычным ощущением, и пытался концентрировать мысль только вокруг своей цели: вернувшись к началу своей жизни, понять, кто я, и почему именно меня Сино-Одори назначила своим преемником, нет ли какой-то тайны, которую еще предстояло мне узнать? Но это все после. Сначала нужно было найти новое жилище, обрести почву под ногами.       Однако дома, в котором я вырос, уже не оказалось: только зловещая дыра между другими старыми жилищами. Такая же дыра, как и в сердце. С трудом ориентируясь на местности и ловя на себе настороженные взгляды местных жителей, которые, разумеется, не узнавали во мне когда-то жившего здесь мальчишку, я бродил по двум единственным в деревне улочкам, не понимая, что делать теперь. Никого из родственников я толком не помнил, да и вряд ли бы они меня узнали, столкнись даже лицом к лицу. Впрочем, не исключено, что их и не осталось никого в живых после разорительных набегов самураев.       Пройдя несколько бесполезных кругов по поселению, остановился на месте, где стоял когда-то мой дом, и уже решил было попрощаться с этим местом навсегда, как вдруг услышал женский зычный голос откуда-то справа: — Кто ты такой? — подперев руками упитанные бока, возле ближнего дома стояла крупная его хозяйка и из-под широких суровых бровей смотрела на меня как на врага. Около ее ног почти сразу появилась стайка низкорослых ребятишек, жутко похожих на мать, и в одной из ее маленьких дочерей я внезапно для самого себя узнал ту соседскую девочку, с которой столкнулся в тот страшный день в детстве. — Чиэса? — не веря своим глазам, я подошел ближе, смотря даже не на женщину, а на ее крохотную копию. — Я Кадзу. Помнишь меня?       Соседка нахмурилась, задумчиво окидывая меня взглядом, очевидно, пытаясь припомнить, но в итоге только пожала плечами: — Ты вырос здесь? — разумно лишь предположила она, неопределенно кивнув на дорогу, видимо, имея в виду деревню. — Да, в доме, что был тут, — мне пришлось указать на пустое место между жилищами.       Бровь женщины от удивления приподнялась, а затем вдруг к ней присоединилась и вторая, и лицо ее озарилось радостной улыбкой от догадки: — А, я вспомнила тебя, подкидыш!       Самые ранние мои воспоминания, примерно в возрасте трех-четырех лет, были связаны с Аогаварой и семьей, давшей мне первое воспитание. Но сильно повзрослевшая с момента нашей последней встречи Чиэса была уверена в обратном: однажды мать ей поведала историю о соседском мальчишке, которого нашел в камышах у реки молодой Мэдока Кавамура и нарек собственным сыном. Семейная тайна, бережно хранимая в узких кругах, видимо, должна была быть когда-нибудь озвучена и мне, но судьба распорядилась иначе. Впрочем, не удивлен: у такого, как я, не могло быть ничего по-людски.       Дома нет. Думал, семья была, а оказалось, что и не знал своих родных матери и отца, называя этими громкими словами чужих людей. — Ты ничего не путаешь? — на всякий случай, потрясенный новостью, проговорил я, смотря на жалкий пустырь. С трудом верилось, что я жил в обмане даже тогда. Не мою мать и не моего отца убил отец Масамунэ у меня на глазах, не мой дом исчез с лица земли за эти долгие годы. Где еще тогда я могу обрести покой в этой Империи? Где мне место? — Нет, — оскорбленно фыркнула соседка, — но, если ты вернулся насовсем, думаю, ты еще можешь называться Кавамура и отстроить дом заново.       Я задумчиво покачал головой. Когда шел в Аогавару, думал начать жить заново, с чистого листа, но вернулся словно в точку, с которой и начал страшный круг. — Я Хаттори давно. А Кавамура, видимо, и не был.       Чиэса безразлично повела плечами. Для нее моя жизнь справедливо ничего не значила. К слову, и для меня самого она не представляла уже никакой особой ценности.       Чужой для этой рыбацкой деревни, чужой для клана наёмников, чужой для ёкаев, чужой для людей. Наделенный неизвестной силой, убивший собственными руками стольких людей, обретший и утративший почти сразу смысл жизни, опустошенный и одинокий, я будто вновь оказался на перепутье.