Не положительный герой

Блестящий план не выделяться, смешаться с толпой, притвориться своей — не выдерживает и пару дней. А в груди — досада и глухое раздражение на свою же глупость. Поторопилась. Недооценила. Дети, но дети шиноби: фальшь и прямую ложь они чувствовали нутром, не осознавая, но ощущая, отстраняясь, провожая настороженными глазами, в которых ничего, кроме неясной тревоги и вспыхивающего страха. Кажется, для их хрупкого, не-детского мира шиноби я воспринималась угрозой. Любопытно, правда, это из-за лиса или из-за меня — все-таки мне не восемь и ребенком я не являлась уже очень давно. Поселившись на самой дальней парте в одиночестве, не сводя отстраненных глаз с чистого неба, я не стремилась с кем-то подружиться, втянуться в диалог или дать узнать себя лучше — узнать кого-то другого лучше. Вынужденное одиночество в Академии не казалось тем, что приносит беспокойство или страдания, как для любого нормального ребенка — мое одиночество приносило облегчение. Еще больше его приносил только тот факт, что моего личного красноглазого кошмара не было в деревне уже месяц. Где-то глубоко в душе просыпалась надежда уже никогда его не увидеть. В конце концов, Шисуи убили незадолго до резни клана Учиха. Как раз на миссии. «Если Учиха не вернется, устроим праздник», — ворчит полусонно Девятихвостый. В последнее время он безобразно спал в моем подсознании, практически не давая о себе знать. Набирался сил, признавал он нехотя в те редкие моменты бодрствования. Ленился и наслаждался свободой, думала я, но не мешала — вряд ли у биджуу было много возможностей действительно отдохнуть, выспаться и полениться внутри человека: без печатей-ограничителей, без печати-тюрьмы, без тянущего ощущения вытекающей чакры… «В честь Учихи?» «Обойдется», — тут же с рычанием отзывается Кьюби, кажется, даже не просыпаясь. — «В честь возвращения нашего дома нам». Слабо усмехаюсь, упираясь подбородком в свои руки и не сводя сощуренных от солнца глаз с ленивых, пушистых облаков. Здесь они были другие, не такие, как в моем мире — белоснежные, легкие, воздушные, как сахарная вата. Кажется, это было единственным, что мне тут нравилось и совсем не раздражало — тема Шисуи и всего с ним связанного, как и Учих в целом, злила всегда. Не думать о нем совсем не получалось. Каждый день я возвращалась домой с напряжением и громким, облегченным вздохом, когда обнаруживала квартиру пустой — без следа его присутствия. Где-то глубоко внутри знала, что Шисуи все-таки вернется. Почему-то я верила в его обещание-угрозу всегда возвращаться. До того, как ты меня убьешь, говорили черные глаза, в которых переливались звезды. До того, пока я не убью себя, мысленно поправляла я, не говоря это вслух. А потом в мою размеренную, спокойную жизнь врывается хаос — тот маленький, неучтенный фактор, который раздражал, но все-таки не так сильно, как моя главная учиховская проблема. Но что-то этот неучтенный фактор точно ломал. Кажется, тогда прошел месяц и целая неделя без Учиха — и Шисуи в частности, — в моей жизни. Внутри все еще что-то напряженно выискивало в толпе двухцветный мон и темные, обожающие глаза, в которых под черным дегтем переливалась багряная кровь. У хаоса были нежно-розовые волосы, милое личико, тусклые зеленые глаза и видимые невооруженным взглядом комплексы. Она дышала ими, думала ими, жила ими, и в них я видела слабое отражения себя. Той, что когда-то была. Вот только мне тогда была четырнадцать, а Харуно Сакуре едва исполнилось восемь. Ужасный мир. Сакура прятала болезненный взгляд, поджимала подрагивающие губы и незаметно заламывала пальцы, старательно пытаясь не разрыдаться. Я нахмурилась, почти непроизвольно окидывая взглядом лестницу и прислушиваясь, но вечной защитницы Сакуры и ее же лучшей-заклятой подруги Яманака ни видно, ни слышно. Ненавижу истерики, раздраженно думаю я и решаю пройти мимо, сделав вид, что ничего не видела и оставить крышу готовой разрыдаться девчонке. — Наруто, — произносит она тихо, торопливо облизывая губы и разводя их в вежливой улыбке. Я не впечатляюсь, глядя на нее с тем же равнодушно-нечитаемым выражением и отстраненно раздумывая — добьет ли ее до слез, если я скажу, что она мешает пройти или все-таки нет. Девчонка решает все за меня. Она бросает на меня острый — не детский, вовсе нет, — взгляд, сглатывает и вдруг: — Раньше ты не курил. У меня дергается бровь, и я вспоминаю про все еще зажатую между пальцев сигарету — один из тех небольших плюсов, когда за тобой не приглядывают красноглазые психи. Даже найти эти самые плюсы без пригляда некоторых становится несомненно проще — всего лишь найти любого из Сарутоби в Академии и предложить им за определенную долю пронести то, что сенсеи точно не смогли бы проигнорировать. Маленькое пособие, конечно, не позволяло лишних трат, но мои лишние траты внезапно стали основными — неизменный запас лапши притаскивал мой сожитель, позволяя не заботиться о наличии лапши и поисках чуть более благожелательных торговцев. Он бы непременно устроил истерику, рассеянно думаю я, однако даже не помышляю о том, чтобы бросить это дело. В конце концов, если верить рекламе моей прошлой жизни сигареты — это тоже смерть. Только более медленная. К моему счастью, вездесущего Учихи нет в деревне, а сенсеи старательно делают вид, что не видят меня и не чувствуют едва заметный запах — тот же собачник-одноклассник знал про это, кривил нос и обходил меня по широкой дуге, глядя недовольно-недовольно и запихивая своего щенка поглубже в капюшон. — Раньше ты сюда не поднималась, — также равнодушно замечаю я и спустя миг раздумий все-таки делаю затяжку, игнорируя неодобрительно-болезненный взгляд зеленых глаз. Девчонка отводит глаза, мотнув головой и невольно заставляя обратить внимание на удлинившиеся волосы — раньше они едва достигали мочек, соревнуясь в длине с Хьюгой. Заметив мой взгляд, Сакура прикусывает губу, неосознанно касается волос и едва слышно шепчет: — Я отращиваю. Вздергиваю бровь, чуть морщась — я ни о чем не спрашивала. И почему-то отвожу глаза в сторону, делая новую затяжку. Отчего-то ее вдруг стало жаль. Затушив сигарету о стену и сдув пепел, отворачиваюсь, собираясь вниз и не желая продолжать бессмысленный разговор. Эта девочка-цветочек должна сломать свои хрупкие листья не о мои полные яда и ненависти слова — Сакура должна их ломать о свою первую и неудачную влюбленность на всю жизнь. И ломать их позже, не сейчас. — Наруто, — окликает она вдруг. И прячет взгляд: — Я… возьми мое бенто, пожалуйста. Бросаю на нее недоуменный взгляд. И почти давлюсь, вспоминая о том милом обычае, когда девочки притаскивали мальчишкам бенто… Сакура, поняв мои мысли по потемневшему лицу, торопливо махнула руками: — Я просто не хочу свое! А ты… ты все равно ничего не приносишь, хоть… Она еще что-то говорила, но я ее не слушала: видела и прижатую к животу руку, и тоскливый взгляд на то самое бенто, и покрасневшие щеки. Догадаться о происходящем после фразы: «я отращиваю» не так и сложно. В последнее время только и было разговоров про то, что Саске нравятся девчонки, похожие на его мать — милые, домашние, хрупкие с длинными и красивыми волосами. Едва ли, правда, сам Саске знал об этом. Учиха-мания во всей своей неприглядной и нездоровой красе. Комплексы и нездоровая влюбленность в восемь лет… где ваши куклы, Сакура-чан? Где ваше счастливое детство? Впрочем, усмехаюсь мрачно, дети-шиноби взрослели быстрее. Отчего-то что-то внутри жалостливо сжалось, и я, не задумываясь, отпихиваю ее руку с бенто, грубо добавляя: — Ты дура? — и поджимаю губы, глядя на нее с нескрываемым раздражением. — Если так хочется впечатлить Учиху — одолей его в поединке, а не волосы отращивай и на диету садись. Только себя подставляешь. Сакура побледнела, тут же покраснела, снова побледнела… — Я вовсе не… — С идиотами не разговариваю, — бросаю холодно, разворачиваясь. — Да ты сам!.. Если бы я знала, что после той встречи этот розовый хаос прицепится ко мне похлеще Учихи — ни за что бы не пряталась на крыше и, уж тем более, не открывала рядом с ней свой рот.