"Помните: каждый, кого вы встречаете,
чего-то боится, что-то любит
и что-то потерял"
H. Jackson Brown Jr.
——
/flashback/
Джин сидел на больничной кровати и пытался вслушиваться в шум дождя за плотным двойным стеклом, но кроме криков матери и голоса врача, пытавшегося её успокоить, ничего не слышал. В добавок к этому его душила боль, от которой хотелось валяться по полу и выть. Голова его всё ещё находилась в тумане после сильных переживаний, переутомления и кучи введённых препаратов, и мозг отказывался ясно соображать, а взбешённая мать всё кричала и кричала. Джин мучительно сглотнул, и на языке появился вкус пыльной горящей земли, будто он побывал на границе с Царством мёртвых и вернулся. Его затошнило от мыслей о смерти, и он автоматически прикоснулся к своему ещё округлому животу, словно в попытке найти хоть какую-то опору, хоть за что-то зацепиться в этом мире, но под ладонью никто не толкнулся. Этой ночью кое-кто покинул его, уйдя вместе с разбушевавшимся дождём, и превратил его жизнь в ещё большее разочарование, чем до этого. В последнее время Джин только терял и терял, отдавая частички себя на растерзание людям и обстоятельствам. — Как вы допустили это?! "Как шумно..." Джин не выдерживал. Никто не хотел это понять, все вокруг забыли о маленьком скрюченном на кровати омеге. Шум стал напрягать настолько, что Джину самому захотелось закричать. Почему они все не могли просто заткнуться? Хотя бы раз в жизни. "Пожалуйста..." Он жалобно всхлипнул, но этот звук сразу потерялся в общем гуле. За несколько месяцев Джин привык, что с ним рядом всегда был кто-то ещё. Не его мать, которая на каждом шагу делала ему замечания и запрещала привычные вещи. Нет. Этот кое-кто жил и рос внутри него как часть его индивидуальности, но вместе с тем и как нечто отдельное, суверенное, со своими собственными побуждениями и желаниями. Джин любил этот молчаливый комок клеток внутри себя, пока тот увеличивался, менял форму, заполнял его собой, а потом и вовсе стал жить своей жизнью, начал толкаться и шевелиться, привлекая к себе всё внимание своего будущего отца. Джин, затаив дыхание, следил за этими изменениями, замирал на месте, когда чувствовал эти настойчивые толчки, и поглаживал живот ладонью. Он надеялся, что этот ребёнок станет тем, кто будет смотреть на него, как на самого важного в мире человека, кто будет любить его безусловно и вечно, кто сможет принять и его — Джина — любовь, потому что так он хотел, и этого же желала его хрупкая омежья душа — взаимной и светлой любви. Такой, которой он не знал в своём реальном мире. Мог ли Джин подарить её своему будущему ребёнку? Верилось с трудом. Он и не верил. Все эти трудные девять месяцев Джин отвергал тот факт, что всё это происходило именно с ним, в самых потаённых уголках своей души, там, куда ему самому было страшно заглядывать, он отчаянно надеялся, что всё решится как-то само, что его не коснётся та ответственность, которая маячила на горизонте. Потому что боялся не справиться. И эта двойственность по отношению к будущему причиняла ему ещё большую боль. Он любил и одновременно ненавидел своё будущее дитя. Джин ждал его появления с содроганием, но солнце его новой жизни так и не встало, закатившись обратно, как только полоска яркого света расчертила кромку неба. Джин остался задыхаться холодом в полном одиночестве и страдать от того, как безумно по этому поводу надрывается его мать. Джин из последних сил терпел это мучение. Ткань его сорочки трещала под его дрожащими пальцами. Было невыносимо громко. Мать продолжала упорно доказывать, что все находящиеся в палате обязаны были сделать больше./end of flashback/
——
Воспоминания накрыли внезапно, и Джин начал раздражённо тереть свои запястья, чтобы отвлечься хоть на что-то в ожидании кофе. Крупные синяки не сходили уже несколько дней. Они были противного трупного цвета и покрывали не только его руки, но и другие части тела. Он словно гнил заживо, но почему-то всё ещё дышал. Боль совсем не отвлекала. — Убийца! — кричала мать, когда избивала его. — Ты бесполезный мусор, если не можешь выносить ребёнка! Джин и правда не смог, но был ли он в этом виноват? Имело ли смысл вообще обвинять кого бы то ни было в невозможности дать жизнь? Вопросов было слишком много. До сих пор. Кофе готовили слишком долго, и Джин начал нервничать сильнее и потирал синяки на запястьях ещё усерднее. Мать выгнала его из дома до самого вечера, желая провести время со своими подругами. Его присутствие напрягало её, не давало расслабиться, а ещё она очень стыдилась его перед другими людьми. Что ж, это происходило не впервые, и Джин привычно приехал в один из торговых центров неподалёку, чтобы пробежаться по магазинам с одеждой, надеясь (тщетно), что это его расслабит. За это время он успел выпить уже три стаканчика кофе, а сейчас ждал четвёртый. К слову, кофе совсем не бодрил, но Джин всё равно пил его. — Не желаешь выпить со мной по чашечке кофе? — вкрадчивый голос из прошлого. — Я могу приготовить его тебе. У меня дома. Джин согласился в тот вечер. Было холодно, а мать не открывала ему дверь. — Тебе есть девятнадцать? — Да... ...Ложь. Зачем он поддался соблазну? Обрадовался, что интересен кому-то? Нашёл того, кто пожелал согреть? Как глупо. В его квартире и правда было тепло. А в его объятиях до невыносимого жарко. Джин кричал и задыхался. Влажный воздух пропитывался его страхом и кровью. — К тебе никогда не прикасался альфа? Нет. — Тебе хорошо? НЕТ. — Покричи для меня ещё, сладкий. НЕТ!!! Собственный крик из прошлого гулким звоном отдавался внутри головы, резонировал и мешал услышать, что его кофе уже готов. Джин спохватился, забрал напиток и отпил. Кофе приятно обволакивал горло, оставляя терпкий привкус на языке. Джин всегда любил это ощущение. Он пил кофе и тогда, когда его живот всё быстрее рос и округлялся. Он не знал, что нельзя. Он ничего не знал о беременности. И затянул со сроком. Когда мать узнала, было уже слишком поздно что-либо предпринимать — в их доме должен был появиться кто-то третий. Кто-то нежеланный. Потому что рано. Потому что страшно. Потому что не на кого опереться. — Не желаешь выпить со мной по чашечке кофе? — снова голос из прошлого. — "Не желаю!" — мог сказать Джин тогда, но теперь было слишком поздно думать о совершённых ошибках. Увы. Прошло уже пять долгих лет, но мать всё продолжала избивать его по каждому мелкому поводу, и Джин постепенно забыл, как когда-то выглядело его тело без синяков и ссадин. Время для него будто остановилось, он не знал, что ему делать, как жить и что будет дальше. Он просто терпел свою жизнь такой, какой она была, считая, что на большее не способен. Если мать говорила, что он ничтожество, то была абсолютно права — Джин и правда ничего особенного из себя не представлял, проводя почти всё время дома за своими книгами и размышлениями. Годы при этом стремительно проходили мимо. Джин присел на единственную свободную лавочку неподалёку от детского уголка, чтобы допить свой кофе. Ничего из одежды он себе так и не присмотрел, хотя ему понравилось перебирать пальцами плотные ткани, представлять, как те или иные вещи смотрелись бы на нём. Только вряд ли он смог бы их куда-то надеть, потому что практически не покидал квартиру матери. В торговом центре в это время дня было довольно шумно, туда-сюда сновали работники центра, посетители и их дети. Это немного нервировало его, но Джин не мог выйти. Снаружи было прохладно, а его лёгкое бежевое пальто почти не грело. Джин совершенно незаинтересованно скользил взглядом по улыбающимся и переговаривающимся между собой родителям, чьи вторые половинки, возможно, выбирали сейчас какие-то вещи, игрушки или приятные мелочи. Их дети, занятые в детском уголке, весело резвились на маленьких разноцветных горках, в бассейне с пластиковыми шариками и на яркой карусели с лошадками. Дети были счастливы. Они радовались жизни. "Почему ты не захотел?" Джин миллион раз задавал себе этот вопрос. И столько же раз он сам отвечал на него. "Потому что не хотел ты." Слишком больно. Пустой стаканчик летит в мусорное ведро. Джин опёрся локтями на колени и опустил взгляд на свои руки, снова потёр измученные запястья под рукавами пальто. Почему-то давить на заживающие раны стало своеобразной традицией. Весьма дерьмовый способ отвлечься от реальности, Джин понимал это, как никто другой, но не мог прекратить. Он не справлялся. Внезапно его руки накрыли маленькие тёплые ладошки. Джин поднял взгляд и удивлённо замер. Ребёнок лет пяти стоял напротив него и хлопал ресницами, приоткрыв ротик. — У тебя такие красивые глаза, — восхищённо произнёс малыш, чётко и чисто выговаривая каждое слово. Джин не спешил отвечать, он кинул взгляд поверх макушки ребёнка и попытался рассмотреть кого-то из его родителей. Возможно, кто-то уже искал отделившегося от кучки остальных детей ребёнка. Но никого не заметил. Ни один из взрослых у детского уголка не выглядел взволнованным. — Мой папа сейчас покупает что-то. А я жду его здесь, — пояснил малыш, хлопая Джина по ладоням, и тот снова опустил взгляд. — Я не потерялся. Ребёнок улыбнулся Джину, сощурил глазки-бусинки и поднёс ладошки к его щекам. Сжал его лицо и заглянул совсем близко в его глаза. — Такие красивые, — снова повторил он. Джин редко слышал в свою сторону хорошие слова, но он знал, что так зацепило малыша — одна его маленькая и почти не заметная чужому взору особенность. Радужки глаз Джина только издалека казались залитыми тёмным расплавленным шоколадом, но вблизи в его толще плескались частицы сверкающего розового золота. Однако до сегодняшнего дня никто не называл его необычные глаза красивыми. Их вообще редко кто замечал. Джин мягко отнял ручки ребёнка от своего лица и во внезапном порыве нежности к похвалившему его существу принюхался к его тёмным, чуть взъерошенным волосам. Ребёнок пах как-то по-особенному тепло и ароматно, и этот запах пробудил в Джине инстинктивное желание подхватить хрупкое тельце на руки и прижать к своей груди. Малыша хотелось укрыть от всех невзгод, как самое ценное сокровище, и не отдавать никому. Это казалось странным, потому что Джин никогда не был собственником. Ребёнок прижался к нему сам, просясь на руки, и Джин осторожно приподнял его, усадив себе на колени. Он прикрыл малыша полами пальто, окутывая своим теплом и защитой. Джин впервые так близко общался с маленьким ребёнком, впервые мог вот так просто держать в руках такое нежное маленькое существо. Это был настолько трепетный момент, что омега замедлил своё дыхание от его волшебства. — Меня зовут Хансан, — пробормотал малыш, обнимая Джина. — А тебя? — Сокджин. — Красивое имя, — снова комплимент, и Джин тает. — Ты очень красивый. И вкусно пахнешь. — Правда? — Правда, — улыбнулся ребёнок и, оторвав голову от груди Джина, устремил на него свой восторженный взгляд. — Я считаю, что ты мой второй папа. Маленький альфа произнёс это таким тоном, словно Джин и правда являлся его родителем с самого момента его рождения и вплоть до сегодняшнего дня. Малыш почему-то нисколько не сомневался, он смотрел уверенно, без тени лукавства, и как-то даже слишком по-взрослому, и Джин подсознательно почувствовал, что Хансан...прав? От этого внезапного осознания Джину стало жутко, ему было в новинку ощущать в своей душе такое новое и неизведанное чувство к другому существу. К живому существу, что немаловажно. Несколько минут назад в жизни одинокого омеги не было никого, кого он мог бы назвать по-настоящему родным. Его мать не подходила на эту роль, потому что родного в ней не было уже ничего, и то, что именно она произвела Джина на свет, не могло перекрыть всей той боли, что она причиняла ему. Но сегодня у Джина возникло ощущение, что он не терял никого в тот день пять лет назад. "Пять лет и тридцать два дня." Джин словно не сидел в палате с пустым потухшим взглядом и не слушал криков матери. За окном не шёл проливной дождь, а землю грело пламенное солнце. И у груди омеги мирно посапывал крохотный младенец. Джин гладил его осторожно по тёмным волосикам на голове и негромко пел ему песню, слова которой сами лились из него, подобно заклинанию. Не было в его жизни никаких побоев, не было обвинений, не было ничего плохого и скверного. Во всей Вселенной были только он и его дитя. Которого он хотел. Желанный ребёнок. — Хансан~а! Внезапный грозный оклик вырвал Джина из его размышлений, и он инстинктивно прижал ребёнка ближе к себе, защищая от возможной угрозы. — Папа! — радостно вскрикнул Хансан. Джин впился взглядом в стоящего перед ним мужчину и сразу заметил в его образе редкую стать и весомость, что были присущи лишь единицам. Глаза цвета тёмного венгé смотрели настороженно и с готовностью предпринять что угодно, если Джин вдруг окажется опасен. Что ж, такой реакции стоило ожидать, и Джин обречённо вздохнул, продолжая обнимать чужого ребёнка, но тот спрыгнул с его колен, подбежал к своему отцу и попытался заглянуть внутрь каждого бумажного пакета, которые мужчина держал в руках. Хансан совершенно не замечал замешательства двух взрослых, что изучали друг друга напряжёнными взглядами и не произносили ни слова. Обстановка для обоих была далеко не обыденной. В иной ситуации Джин почувствовал бы себя лишним, смутился бы сильно, и щёки его залил бы румянец. Он всегда плохо сходился с новыми людьми, а после того рокового приглашения на кофе его проблемы с доверием только усугубились. И среди всех прочих альфам он верил меньше всего, при том что отец Хансана точно был их ярким представителем. Джин всегда обладал неплохим нюхом и никогда не ошибался. Несомненно, в другой ситуации Джин бы просто банально сбежал. Но сегодня он, как будто очнувшись после мучительного многолетнего сна, увидел в Хансане нечто родное и каждой частичкой себя ощутил связь с ним, как если бы от малыша к нему тянулись сверкающие, не видимые никому, кроме Джина, нити, которые казались прочнее любой стали. Маленький Хансан своим появлением связал роковое прошлое Джина с его туманным будущим, на которое, как оказалось, ещё могла быть какая-то надежда. Но тут же, вместе с проблесками возможного светлого "завтра", возникла новая проблема, решение которой Джин не смел надеяться найти, уж слишком сложна была ситуация. Препятствием на его пути монолитно стоял этот незнакомый ему альфа, который всё ещё молча сверлил его недовольным взглядом. И это было взаимно. Джин тоже был недоволен, почти зол. И до безумия напуган. Он знал слишком хорошо, какой огромной силой могли обладать альфы, каким одуряющим магнетизмом отличался их взгляд. В их глаза нельзя было смотреть слишком долго, иначе — беда. Джин одёрнул себя, захотел отвести взгляд, но не смог пошевелиться. По хребту пробежал холодок, такой же обжигающий, как ледяной ночной ветер, что трепал его одежду и волосы в тот злополучный вечер несколько лет назад и срывал с его щёк слёзы, но не приносил облегчения. Ветер только колко завывал на своём тайном языке, и под его заунывное пение Джин бежал домой, смутно осознавая, насколько крупно ему повезло. Он отпустил его. Отпустил живым. Альфа смотрел пристально и даже почти не моргал, и Джин всё-таки покраснел. Этот неуместный жар на контрасте с похолодевшими от страха конечностями раздражал его ещё больше. Джин каждой отдельной клеточкой своего тела хотел сбежать, сорваться с места и раствориться в толпе. Но имел ли он право на этот, казалось бы, вполне логичный шаг? Теперь уже нет. — Кто вы? — наконец произнёс альфа, не отрывая от Джина своего опасного взгляда. — Почему мой сын был с вами? Джин открыл было рот, но ему пришлось закрыть его обратно. Вопрос, само собой, был риторическим. Альфа не хотел узнать, кто такой Джин. Его скорее интересовало, как этот кто-то посмел приблизиться к его ребёнку. Их общее напряжение прервалось отвлёкшимся от покупок Хансаном, который схватил отца за рукав пальто и начал трясти, привлекая к себе внимание. Альфа с трудом оторвал взгляд от Джина и немного наклонился к сыну, мгновенно смягчаясь, и омега, наконец, получил секундную передышку и возможность вдохнуть поглубже воздуха. — Папа, это я нашёл его здесь. Я хочу, чтобы он жил с нами, — попросил Хансан, и Джин тут же подавился воздухом, так и не вдохнув как следует. Такими темпами недолго и задохнуться. — Что ты сказал, Сан~и? — Сокджин тоже мой папа. Пусть он живёт с нами, — не унимался малыш. — Пожалуйста-пожалуйста? — Сынок, он не может быть твоим папой, — альфа покосился на Джина, и тот в принципе был согласен с этим осуждающим взглядом, потому что все они здесь были знакомы каких-то жалких несколько минут, а туманных представлений Хансана о том, что Джин почему-то его родитель, было как-то маловато, чтобы что-либо доказать и посчитать ситуацию хотя бы на крупицу нормальной. — Сейчас не время для игр, Сан~и, нам пора домой, — мужчина устало погладил ребёнка по голове и попытался взять его за руку, чтобы увести подальше от странного незнакомца. На месте альфы Джин тоже был бы сбит с толку. Заявление ребёнка любого повергло бы в глубочайший шок, но Джин понимал, что сейчас происходило: их с Хансаном связало нечто невесомое, что-то, что находилось за пределами их понимания. Они были неразрывно оплетены крепкими нитями, избавиться от которых не представлялось возможным, даже если бы Джин попытался. Это вмешательство могло быть равносильно смерти, потому что незримые узы пришлось бы отрывать с мясом. Они оба образно истекали бы кровью и кричали от невыносимой боли. И что бы это всё ни значило, Джин понял одно: он не мог отступиться, а значит пришло время хоть что-то поменять в своей жизни. Маленький альфа, судя по всему, разделял его настроение идти вперёд. — Нет, я поеду домой только с Сокджином! — Хансан кинулся Джину на руки, прижался к его груди и крепко обнял ручками. — Он мой! Джин тоже собственнически обнял ребёнка одной рукой и исподлобья глянул на альфу, в глазах которого читалось явное заключение, что они — его ребёнок и странный незнакомый омега — оба сошли с ума. Но было бы очень странно, если бы они сошли с ума одновременно, а значит, причина подобного поведения крылась в чём-то другом. Джин всегда считал, что дети знали больше, чем взрослые. Они были ближе к истинному и глубинному устройству мира и к его самым тонким граням, а значит были способны видеть и чувствовать окружающее намного острее. Джин тоже мог когда-то, но это оказалось для него роковым поворотом. Мать била его, когда он пытался поделиться с ней своими наблюдениями, и Джин перестал ей рассказывать, но продолжал видеть мир в необычном свете, замечал мелкие особенные детали, собирал из них свою собственную картинку реальности и наслаждался ею в одиночестве. В его личном мире на облаках стояли воздушные дворцы со сверкающими крышами, в которых правили небесные духи. Все парки, реки и озёра кишели живностью, колдовской и не очень. В реке Хан водились огромные рыбы с голубой и зелёной чешуёй, которая сверкала на солнце, и Джин часто видел её на берегу среди камней, веточек и редкой травы. В лесистых холмах и глубоких озёрах жили драконы, приносящие на своих спинах дождевые тучи, которые дарили воду рисовым полям. Городские парки населяли волки, пятнистые олени, грызуны и разноцветные певчие птицы, с которыми соседствовали самые разнообразные мелкие духи. Завидя Джина, все они прятались, и маленький омега слышал только их отдаляющийся задорный смех. Однако с возрастом от этих его способностей остались только редкие необычные сны и кое-какие смутные ощущения, которые он не мог интерпретировать и чаще всего просто игнорировал. — Сокджин, значит? — бесцветно уточнил альфа, и Джин чуть заметно кивнул. — Ясно. Моё имя Ким Намджун.——
Намджун уже целый месяц не чувствовал себя по-настоящему дома в своей собственной квартире. Причин для этого гадкого ощущения было слишком много, чтобы он мог просто их перетерпеть. По всем уголкам и поверхностям теперь располагались немногочисленные, но всё-таки чужие вещи, которые смущали взгляд и казались лишними. Гостевая комната, где Намджун любил иногда отдохнуть, чтобы сменить обстановку, перестала быть его личной территорией. Оттуда теперь растекался по остальным комнатам странный омежий запах. Странный, потому что слишком сладкий для мужчины, но и в то же время совсем не похожий на женский. Намджун не мог сходу определить, с чем он мог ассоциироваться, он долго смаковал этот запах на языке, как конфетку, и пытался поймать слова, которые могли бы его описать. Спустя несколько первых дней совместного проживания кое-какое определение всё же пришло ему в голову — Джин пах так, как если бы можно было взять и соединить вместе кожуру горького апельсина, нежные лепестки туберозы и бурбонскую ваниль, измельчить в порошок, перемешать с нежнейшим маслом персиковой косточки и тщательно втереть в кожу, смешивая с ароматом тела. Намджун всеми фибрами души невзлюбил эту горьковатую приторность, что раздражала его обонятельные рецепторы. Запах Джина предательски проникал даже под дверь его кабинета, где Намджуну приходилось находиться большую часть дня. Обычно он работал за своим ноутбуком или читал, устроившись на небольшом мягком диване у стены, но в последнее время он то и дело отвлекался от дел на невесёлые мысли. Намджун, к слову, никогда не понимал омег-мужчин, и поэтому не знал, как относиться к их существованию. Его желанием было вообще о них не думать, но время от времени ему приходилось, так как он натыкался на этих не понятных ему созданий при работе с издателями, на переговорах и изредка при решении самых разнообразных бытовых вопросов. Он всегда невольно испытывал трудности в общении с ними и откровенно не знал, как себя вести. Эти необъяснимые, по его мнению, существа имели возможность подарить миру совершенно новую жизнь всеми известными способами, хоть чаще всего и занимали ту же позицию, что и женщины-омеги. Такие, как Джин, были свободны от гендерных рамок и могли сами решать, какую роль играть в собственной жизни. Исключением всегда были только его друзья-омеги, которых он безмерно уважал и ценил, но эта неопределённость и двойственность их возможностей несколько смущала, а Намджун привык к более простым вещам. Однако, к его же несчастью, в этой с виду безобидной простоте зачастую и крылась самая серьёзная опасность. Намджун не мог и предположить, что всё сложится именно так. Йерим была лёгкой, воздушной и непосредственной омегой. Она появилась в жизни Намджуна стремительно, как ласковый морской бриз, она закрутила его и окутала своими заботой и восхищением. Поначалу она всем сердцем верила в его писательский талант, слушала отрывки из его черновиков и обещала быть самой преданной читательницей, когда его произведения увидят свет, но после родов она перестала с упоением слушать Намджуна и всё больше времени проводила одна, погрузившись в свои мысли, которыми отказывалась поделиться. Напряжение и отчуждённость омеги со временем только нарастали. Йерим с самого начала была лишь безобидным ветерком, шумящим волнами на песчаном берегу, а под конец их с Намджуном отношений разрушила всё, как жестокий морской шторм, утопив в своей тёмной пучине всё, что давала ему ранее и даже больше. Никакие попытки Намджуна поговорить и выяснить причины изменений в её поведении не помогли. Йерим совсем не шла на контакт, предпочтя закрыться от Намджуна, и так и не дала ему ни единой возможности заглянуть в свою душу. Последствия оказались серьёзными. Намджун перестал писать и погрузился в топкое отчаяние, когда однажды встретил свою квартиру полупустой. Йерим просто ушла. Она не позвонила, не написала сообщение, не оставила даже записки. Вероятно, она хотела лучшей жизни для себя, и это Намджун даже мог попытаться понять, но в её новой реальности не оказалось места ничему, что могло быть хоть как-то связано с ним, с её самым главным разочарованием, как она однажды назвала его. Хансан тоже был его частью, и поэтому Йерим не взяла его с собой, и ни разу не попыталась с ним связаться или навестить. Так они и остались вдвоём: двухлетний ребёнок и потерявший своё вдохновение писатель. После случившегося Намджун больше не мог верить в любовь, он понял тогда, что это понятие — из области фантастики. Не существует, проще говоря. Поэтому он больше не искал отношений и всего себя посвятил работе и воспитанию сына. Хансан оправился от ухода матери быстрее, перестал звать её и спрашивать о том, где она и когда она вернётся. Постепенно мысли о ней стёрлись из его сознания, и Хансан двинулся дальше — он продолжил жить и радоваться каждому новому дню. Намджун так не смог. По итогу Йерим всё же что-то забрала с собой, припрятав крупинку его души у себя. Случайно или намеренно — невелика разница. Ему стоило огромных трудов снова начать писать что-то кроме статей и рецензий на чужие произведения, хотя поначалу он думал, что вообще больше не напишет ни строчки. В прошлом Намджуна было много дерьмовых событий, но настоящее тоже не было похоже на изумрудные луга, по которым весело скакали розовые пони с радужными гривами. Намджуна раздражало присутствие кого-то лишнего в доме. Ему не нравилось всё: и занятая комната, и чужие вкрадчивые шаги в коридоре, и этот въедливый запах, к которому он никак не мог привыкнуть — горьковато-сладкий осадок был буквально повсюду. Любой взгляд Джина, любое его движение или жест выводили из себя, будь то его манера держать палочки во время еды, привычка кусать губы и теребить пальцы и запястья или то, как Джин менялся при общении с Саном, становясь приторно нежным и каким-то вязким. Хансана же устраивало всё, ребёнок был крайне счастлив от наличия Джина в доме и буквально не слазил с его рук. Омега не противился и выполнял все его просьбы, заботился о нём, играл с ним и пел на ночь колыбельные. Это мелодичное и какое-то не от мира сего пение по вечерам заставляло Намджуна недовольно стискивать зубы и мысленно посылать проклятия. Этим вечером Джин пел в практически полной темноте, освещаемый только неярким лунным светом, льющимся из окна детской, а Намджун стоял у приоткрытой двери, тёмной громадой загораживая проход, и молча наблюдал за омегой. Тот сидел у кроватки, поэтому Намджун не мог подойти ближе и, как это бывало ранее, поцеловать Хансана перед сном. Он уже много раз пожалел, что оставил сына в тот день в детском уголке в торговом центре, надеясь, что ничего не произойдёт. Но случился на его голову этот Ким Сокджин — совершенно непонятный омега, которого Хансан вдруг признал родным человеком и заставил забрать с собой. Намджун согласился скрепя сердце, потому что не хотел расстраивать сына и не мог допустить слёз на его лице. И вот теперь, несмотря на всю абсурдность ситуации, Джин жил с ними и только изредка уходил куда-то на время. Намджун мало разговаривал с ним, но успел узнать, что у него была мать, и от неё Джин всегда возвращался каким-то разбитым и опустошённым, закрывался в ванной надолго, а потом хмурой тенью пробирался до подвесного кресла у окна в гостиной, сразу забирался в него с ногами и до самого вечера смотрел в сторону горизонта на садящееся солнце и загорающиеся высоко в небе звёзды. Джин практически ничего не рассказывал о себе, предпочитая оставаться для Намджуна загадкой, однако с Хансаном общался более открыто и охотно. Намджун не мог отделаться от мысли, что омега будто находился между двумя мирами — этим, реальным, и каким-то другим, который не был доступен взору простых смертных. Образ Джина был окутан каким-то особенным колдовством, и Намджун надеялся, что он однажды просто рассеется, как молочная дымка, что укутывала город ночью и исчезала с рассветом. "Исчезай!" — мысленно потребовал Намджун. Время шло, а он всё продолжал упорно смотреть на Джина, но тот не сбивался и не прекращал петь, баюкая Хансана и не замечая угрозы за своей спиной. Намджун поджал губы от лёгкой обиды на то, что чувствовал себя здесь и сейчас лишним, а так быть не должно, ведь это его ребёнок. И его дом. И всё, что в доме, тоже — его. Кроме самого Джина, конечно, который как бельмо на глазу. Когда песня закончилась, голос Джина стих на последних словах, и комнату затопило тишиной. Джин подоткнул одеяльце заснувшему Хансану, провёл напоследок ладонью по его волосам и обернулся в сторону двери. Намджун резко втянул в лёгкие воздух и стиснул зубы. В широко распахнутых глазах Джина сверкали яркие крапинки, его радужки были буквально усыпаны крохотными звёздами, заставляя думать, что омега был соткан из нитей самой Вселенной, и она смотрела сейчас на Намджуна сквозь него. Намджун привык встречаться с подобными красочными сравнениями только на страницах книг, и реальный вид происходящего с омегой не на шутку напугал его. Чего ещё ему ждать от Джина? Того, что однажды Джин превратится в какого-нибудь громадного голодного зверя и сожрёт весь намджунов мир, даже не подавившись? Перспектива так себе. Намджун сглотнул, медленно отступил вглубь тёмного коридора и буквально сбежал на кухню, чтобы выпить прохладной воды и остудить голову. Могло статься, что в Джине не было ничего необычного и что всё это ему просто привиделось после загруженного трудного дня. Намджуну хотелось верить, что его глаза просто ошибались и повода для паники на самом деле не было. Джин пошёл за ним и ждал, пока альфа оторвётся от воды. Ему было страшно. Джин непрерывно, с самого появления в этой квартире, боялся Намджуна. Внутренний голос долбил ему по нервам, даже не прося, а умоляя его сбежать. Всего лишь нужно было собрать вещи, открыть дверь и на лифте несколько этажей вниз. За Джином даже никто не стал бы гнаться, но нет, он отметал мысли о побеге. Хотя поводов было не пересчитать. Намджун ненавидел его присутствие рядом с собой, это ощущалось настолько ярко, что сомнениям не находилось места, но Джин не мог ничего поделать со своей привязанностью к Хансану, потому что испытывал неутолимую потребность в заботе о нём. У Джина наконец-то появился тот, кто действительно нуждался в его любви, и понятие которой начало окрашиваться для омеги новыми красками. Джин был благодарен судьбе за такой слишком дорого ему обходящийся, но всё ещё очень ценный подарок. Эту и без того небольшую радость портил только Намджун. Джин понимал, что совсем не нравился ему. Он видел это в каждом презрительном взгляде альфы, в каждом неосторожно брошенном слове. Бороться с этим было трудно, а для несмелого омеги практически не реально, и Джин максимально старался не конфликтовать, чтобы не вызвать в Намджуне излишней агрессии — это могло привести к необратимым последствиям для всех. Джин мало что мог дать двум альфам, он даже не умел толком готовить, и Намджун всё делал сам, но на завтрак омега всё же пытался сотворить что-нибудь сносное. Для этого он каждое утро вставал раньше всех, умывался холодной водой, чтобы сбросить с себя остатки сна, и плёлся на кухню, дабы успеть всё сделать до того момента, когда альфы проснутся и спросонья выползут из своих комнат. Сану нравились его простые незамысловатые блюда, но Намджун всегда отказывался, предпочитая пить с утра только крепкий кофе без сахара и сливок. Джина тошнило от одной только мысли об этой горечи, так как сам он любил добавлять себе в кофе побольше молока и сиропа. У него мало что получалось, но Джин пытался изо всех сил. Он старался понравиться, ну или хотя бы не вызывать раздражения. Выходило весьма своеобразно и не слишком эффектно, но всё же каждое утро он накрывал стол на троих. И всякий раз Намджун проходил мимо. Это стало их традицией. Как и то, что Джин всем своим видом при любом подвернувшемся случае показывал, что он не сделает ничего плохого ни Хансану, ни Намджуну, что ему можно доверять и не нужно ждать подвоха. Но Намджун не замечал его безмолвных усилий. "Я просто хочу быть нужным..." Дверца холодильника резко хлопнула, и Джин быстро поморгал, снова привыкая к темноте. Он не видел выражения лица Намджуна на фоне окна, но мог догадываться, что тот не выглядит дружелюбно. "Зря ты пошёл за ним, Джин~а" — упрекнул внутренний голос. — "На что ты посмел надеяться? Он ненавидит тебя. Ненавидит, понимаешь?" Джин понимал. Но что с того? Намджун двинулся в его сторону, и Джину стало страшно от этого. Вечер мог закончиться чем угодно, ведь альфа выглядел нервным ещё с самого утра и весь день провёл в своём кабинете. Очевидно, он старался писать книгу — Джин понял это по громким разговорам Намджуна с издательством и по его частым походам за кофе — но, судя по всему, дело продвигалось медленно. Ужин они провели практически в полной тишине, которую изредка разбавлял только малыш Сан, рассказывая взрослым про свой день в детском саду, но его стараний не хватало, чтобы разогнать витающее в воздухе напряжение. Зная всё это, Джин, тем не менее, так и не сдвинулся с места и заставил Намджуна остановиться прямо перед ним. Альфа был чуть выше и оттого смотрел слегка сверху. Разница была незначительной, но она всё равно добавляла Намджуну огромное преимущество перед Джином — омега чувствовал себя застигнутой врасплох жертвой. Вблизи черты лица альфы виделись Джину чуть отчётливей. Челюсти плотно стиснуты, брови сведены к переносице, а тёмные глаза прищурены. Намджун и правда готов был взорваться. Пара вдохов и выдохов в полной тишине, и Намджун действительно не выдержал. — Уйди с дороги! — резко бросил он Джину, а внутри боролся со жгучим желанием спросить у омеги, что же он за тварь такая магическая, что так сильно притянул к себе его сына и всё никак не отпустит, околдовал малыша своими ласковыми руками и сладкими песнями. — Намджун~а, — чуть слышным шёпотом попросил Джин, но Намджун не дал ему продолжить свою реплику. Ему было наплевать на то, что Джин хотел от него. Джин не дал ему побыть с сыном наедине перед сном. И к тому же Намджун жутко устал, он хотел побыстрее забраться под одеяло, чтобы этот день, в течение которого он не написал ничего дельного, наконец закончился. Желая поскорее оказаться наедине с собой, Намджун неосторожно оттолкнул омегу к стене коридора, освобождая себе путь, и скрылся за дверью своей спальни. Джин остался один на один со своим внезапным желанием поговорить. Он не знал, о чём конкретно должен был быть этот разговор, но надеялся, что нужные слова сами найдутся, как только он откроет рот. Но его грубо заткнули. Намджун ничего не желал слышать, он едва терпел Джина у себя. Как долго вся эта история ещё сможет продолжаться? На сколько хватит их сил, чтобы поддерживать это зыбкое противостояние, грозящееся в любую секунду превратиться в войну? С каждым днём вопросов становилось всё больше, а ответы на них никак не хотели находиться. Всё это похоже было на топкое, покрытое туманом болото, которое простиралось до самого горизонта, и не было никакого шанса найти через него путь. Любой шаг грозил смертью в затхлой застоявшейся воде, потому что ни один из них не хотел протянуть другому руку помощи. Оставаться на территории альфы становилось всё тяжелее, но вернуться домой Джин тоже не мог — мать знала, что он жил в другом месте. Джин с боем отвоевал своё право забрать часть необходимых вещей и уйти от неё, но, несмотря на то, что ему удалось сбежать, Джин вынужден был иногда возвращаться, потому что уверенности в завтрашнем дне у него не было никакой, а жизнь у матери хоть и приносила ему одну лишь сплошную боль, однако же была ему вполне знакома. Джин не успел поступить в университет — всё прервала его незапланированная беременность. Не смог он сделать это и после, потому что был полностью разрушен своей потерей. Мать била его и за это. Она била его за всё, что бы он ни сделал, таскала за волосы, упрекала в каждой мелочи. И даже сейчас, когда он приходил к ней, она чаще всего начинала их встречу с пощёчины, кричала и обвиняла его в том, что он бросил её, что он неблагодарный сын, что он забыл о том, как она пожертвовала своим личным счастьем и свободой, чтобы воспитать его в одиночку. Мать винила во всём Джина, но никогда не упоминала того, кто всё это начал. Говорить об этом человеке было запрещено. Джин никогда не видел своего отца-альфу и ничего не знал о нём, мать запрещала ему задавать вопросы (и себе самой, честно говоря, тоже), словно стыдилась своего прошлого, и всегда впадала в особенную ярость, если разговор скатывался в это русло. Когда Джин однажды посмел ляпнуть, что его рождение не было его личным выбором, а их, то мать избила его чуть ли не до потери сознания, закрыла в комнате и не выпускала почти трое суток, лишив всего, даже воды. Болезненная зависимость от такой токсичной матери приносила Джину только страдания, но она продолжала каждую неделю перечислять ему деньги на карточку, как делала это с самого его совершеннолетия. Только за счёт этого у Джина была возможность существовать, хотя в доме Намджуна он вот уже месяц с небольшим жил и питался за его счёт, потому что альфа отказался брать с него хоть что-то. Джин чувствовал стыд за то, что не мог ничем отплатить за такой щедрый жест, он ничего особенного не умел и считал себя бесполезным. Он только готовил завтраки, делал лёгкую уборку в квартире между посещениями службы клининга и старался не шуметь днём, чтобы не взбесить занятого работой Намджуна. Жизнь Джина поменялась кардинально, но легче отнюдь не стала — он всё ещё не справлялся. Однако были в теперешней новой жизни Джина и весьма приятные моменты. Напряжённые и одинокие дневные часы неизменно перетекали в приятные ламповые вечера, когда Хансан возвращался из детского сада. Тогда Джин получал возможность прижать ребёнка к себе и поделиться с ним накопленным за день теплом. После ужина они проводили время вместе, играя и разговаривая обо всём. Хансан был любознательным и не по годам развитым ребёнком, поэтому живо реагировал на любые темы, задавал много вопросов, на которые чаще всего отвечал Намджун, а Джин смущённо краснел, так как на многие из них не знал ответа. Джин не считал себя глупым и неэрудированным, напротив, он всегда много читал, но интересы его чаще всего были поверхностными, порывистыми. Джин пытался найти объяснение своим снам и ощущениям из детства, но его поиски дали лишь смутную оценку тому опыту, что он получил. Все детские травмы и психологические проблемы так и лезли наружу, когда Джин садился за книги. Он знал все места, где был ранен, но предпочитал ничего с этим не делать. Он думал, что никогда не будет готов столкнуться со своими голодными демонами лицом к лицу, но жизнь заставляла его сомневаться в своём решении не бередить старые раны. Нужно было посмотреть наконец правде в глаза и начать что-то делать. Джину бы только капельку смелости и щепотку уверенности в том, что у него всё получится. Разговор с Намджуном не задался, и возможность наладить хоть какой-то контакт была утеряна, так что Джин тоже решил отправиться к себе. Он на цыпочках пробрался в свою комнату и включил лампу на тумбе у кровати. Комната наполнилась мягким матовым светом, но Джин всё равно слегка сощурился, давая глазам привыкнуть к свету. Эта комната хоть и была небольшой, но нравилась ему, она была уютнее той, в которой он жил дома. Здесь ему хватало места для всех его немногочисленных вещей, в большом напольном зеркале он мог разглядеть себя в полный рост, а постель была мягкой и удобной. О большем он и не мечтал. Джин разделся и, стоя перед зеркалом совершенно обнажённым, принялся разглядывать себя. Полученные недавно синяки практически сошли, на коже оставались только едва заметные очертания желтовато-багровых пятен. Джин уже долгое время не надеялся увидеть себя без них, но был уверен, что обязательно наступит день, когда он навсегда забудет, что такое побои и кровавые разводы под кожей, и сможет вздохнуть спокойно.——
Проснувшись, Джин мучительно всхлипнул, зажал рот ладонью и понёсся в ванную, по пути пытаясь свободной рукой содрать с себя воображаемую шерсть. Ему снилось, что он был огромной волчицей с клыкастой пастью и с брюхом, полным копошащихся и пищащих детёнышей. Тяжестью её тянуло к земле, и она выла, обращаясь к небу и вознося дань своим волчьим богам. Глаза у волчицы были горящими. Джин упал на колени перед унитазом, и его резко вывернуло, но в желудке было пусто и с языка его стекла только горько-кислая противная слюна. Когда его отпустило, Джин привалился к прохладной стене, судорожно ощупал свой живот, но он был такой же плоский, как и всегда — в нём не было никаких волчат. "Это просто сон, Джин~а.." — Просто сон, — повторил Джин вслух и содрогнулся в беззвучном плаче.——
Джин собирался к матери, хотя ему совсем не хотелось видеть её. Он не скучал по ней и почти не вспоминал, даже когда оставался наедине с собой и своими мыслями. Он жил у Намджуна уже третий месяц, а мать не навещал почти две недели, и, наверное, она снова побьёт его за долгое отсутствие и наградит новыми синяками. Жаль, с чистой кожей ему нравилось больше. "Проклятье!" Нервозность от предстоящей встречи постепенно овладевала Джином. Шнурки на кроссовках всё никак не хотели завязываться, а руки тряслись, заставляя его потеть и пыхтеть в неудобной позе. Время шло, а влажные пальцы всё никак не могли сотворить заветный бантик. — Ты к матери? — Джин дёрнулся от неожиданного обращения и упёрся взглядом в чужие ноги. — Ни разу не видел, чтобы ты был рад навещать её. Может, не пойдёшь? — Но она моя мама, — не слишком обдуманно парировал Джин, выпрямился и стыдливо спрятал от Намджуна глаза. Джин по привычке считал, что имеет перед матерью некоторые обязательства. Хотя бы потому, что она до сих пор обеспечивала его деньгами. — Как хочешь, — безразлично бросил Намджун и прошёл мимо, спеша на встречу в издательство. На самом деле, он спросил без особенной цели, совсем не интересуясь по-настоящему состоянием Джина. Просто он подвернулся ему под руку в прихожей. Какое Намджуну было дело до личных дел омеги? Если Джин однажды просто не вернётся, оставив их с Хансаном навсегда, Намджун скажет счастливому случаю только спасибо.——
Намджун вернулся со встречи около трёх часов дня. Переговоры с редакторами по поводу правок к его книге затянулись, и он даже не успел перекусить во время короткого перерыва, только на бегу выпил пару глотков американо. Теперь в желудке противно тянуло, и он был раздражён. А ещё нужно было успеть приготовить ужин и съездить за Хансаном в сад до закрытия. Обычно по возвращении квартира встречала Намджуна тишиной, потому что Джин отсиживался в выделенной ему комнате и не высовывался до появления дома Хансана. Но сегодняшний вечер выбился из череды привычно спокойных и вяло текущих. Намджун понял это с самого порога, споткнувшись о кроссовки омеги, небрежно брошенные им прямо у входа. Дверь комнаты Джина была приоткрыта, Намджун видел это по полоске солнечного света, что проникал в окна и отражался на противоположной стене коридора. Из комнаты доносился сдавленный плач. "Только этого не хватало", — мысленно пожаловался Намджун. Внутренне проклиная и без того тяжёлый день, он прошёл по коридору и заглянул в комнату Джина. Тот сидел на полу, прислонившись к кровати, и плакал, уткнувшись лицом в одеяло. Намджун вздохнул и закатил глаза. Ситуация прекраснее не придумаешь. Но Намджун не мог просто взять и пройти мимо чьих-то слёз, даже если это были слёзы того, кого он надеялся однажды больше никогда не увидеть в своём доме. — Хэй, — Намджун осторожно приблизился и положил ладонь Джину на плечо, думая, что это могло послужить для омеги неким жестом поддержки, хоть и не хотелось как-то особенно ему помогать. — Что случилось? Поругался с мамой? Джин поднял на него раскрасневшееся от плача лицо и громко всхлипнул, ничего не отвечая. Омега выглядел настолько жалко с мокрыми от слёз щеками и со слипшимися ресницами, что Намджуну захотелось поморщиться. Да, мимо слёз он пройти не мог, но до этого ему приходилось так близко сталкиваться только с плачущими детьми, а вот что делать со слезами взрослого омеги, Намджун не знал. Возникла неловкая и неуютная пауза, и Намджун не двигался, соображая, оставить Джина одного и уйти или спросить его ещё раз о том, что конкретно случилось, но взгляд его вдруг зацепился за что-то на руке омеги, и альфа мгновенно поменялся в лице, забывая о своих недавних мыслях. — Что за..? — Намджун приоткрыл рот, сводя брови к переносице. — Так, дай сюда руку. — Нет... — Дай сюда! — Намджун надавил, и Джин подчинился. Он протянул ему свою ладонь, и альфа тут же схватил её и развернул тыльной стороной к себе. Он не ошибся: на коже, выглядывая из-под манжеты, красовался крупный багровый синяк. — Снимай толстовку, — приказал Намджун. — Сейчас же! Джин шмыгнул носом, отводя виноватый взгляд, и медленно стянул толстовку с себя, бросил на пол и сгорбился, пытаясь скрыть отметины на своей коже, но ситуация была настолько очевидной, что его жалкие попытки прикрыться с треском провалились. Он хотел, чтобы никто никогда не узнал о его проблемах, хотел казаться таким, как все вокруг, хотел быть в чужих глазах нормальным. Проблемы были у всех, и это далеко не секрет, но пока Джин мог скрывать свои реальные и душевные раны, его жизненные сложности были на обычном уровне. Сейчас же вся глубина его увечий вылезла наружу, он стал как оголённый нерв, готовый отозваться резкой болью на любое вторжение. Джин больше не чувствовал себя защищённым, его привычная маска "нормальности" рассыпалась под чужим взглядом. Намджун с ужасом осмотрел покрытую синяками кожу. Все они были крупными и сочного багрового цвета. — Кто это сделал? Твоя мать? Джин молчал и сжался ещё сильнее, обнимая себя руками. Он не хотел говорить да. Слишком больно. Слишком жалобно это прозвучит. — Конечно, это она, — заключил Намджун. — Чёрт! — рявкнул он в сердцах, и Джин крупно вздрогнул. — И зачем ты до сих пор ходишь к ней, если она бьёт тебя? — Там мой дом, — еле слышно промямлил Джин. — Да? Ну и какого хрена ты тогда живёшь здесь, если твой так называемый дом рядом с твоей чокнутой на всю голову матерью?! — крикнул на него Намджун. Джин не выдержал и начал рыдать ещё сильнее и громче прежнего. Вопли матери он мог вынести, но мощный всплеск злобы был ему не по силам. Намджун, понимая, что перегнул палку, прикрыл глаза и попытался восстановить дыхание. "Раз, два..." Намджун слышал как-то, что счёт до десяти может помочь справиться с эмоциями. И чего он так вскипел? С Джином с самого начала было нелегко. Этот омега был мало того что странный, так ещё и приволок за собой ворох ненужных проблем. Он не стоил всех потраченных на него эмоций и нервов Намджуна, но просто оставить его сидеть на полу альфа не мог. — Поднимайся, — произнёс Намджун мягче и взял Джина за локоть, потянул его вверх, заставляя встать на ноги. Он подтолкнул омегу в сторону кухни, прихватив с собой его толстовку. Джин шёл сгорбившись и еле переставлял ноги, утирал ладонями лицо, и Намджун заметил, как у него подрагивали плечи. Замёрз. На кухне он усадил Джина на высокий стул у кухонного острова и сунул в его руки толстовку. Омега оделся и уткнулся лицом в сгиб локтя. Слёзы мгновенно запятнали мягкую плотную ткань. Намджун вздохнул и принялся за готовку, а Джин устроился на столешнице поудобнее и сидел тихо, ничего не говоря и не мешая альфе. Не живое существо, а каменное изваяние, дело рук какого-то депрессивного мастера, потерявшего вкус к жизни. Намджун наблюдал за Джином краем глаза, пока готовил ужин. Он понимал, что не может его оставить одного сейчас, мало ли что мог сотворить с собой этот слегка не от мира сего в его квартире, поэтому написал своему близкому другу с просьбой о том, чтобы тот забрал Хансана из сада и привёз домой. Тэхён уже видел Джина несколько раз за эти месяцы и поначалу всё интересовался у Намджуна, где он нашёл такого красивого омегу, да ещё и настолько добродушного, что Сан мгновенно и бесповоротно полюбил его. Намджун первое время отшучивался, а потом только кисло улыбался и вежливо просил друга заткнуться. Никого и нигде он не находил. И тем более намеренно не искал. Джин свалился ему как снег на голову в жаркий летний день. — Тэхён~а, я не встречаюсь с ним. Я живу с ним. Это разные вещи, — сказал другу Намджун одним вечером, когда Тэхён был у них в гостях, и они вдвоём сидели на кухне за бокалом вина, пока Джин занимал Хансана играми в гостиной. — Точнее он живёт со мной, но не суть, — Намджун вздохнул и осушил бокал одним глотком. — Знал бы ты, как это порой выводит меня из себя. — Да брось, он же очень классный, Намджун~а, — хохотнул Тэхён в ответ на хмурое лицо друга. — И совсем не важно, я считаю, как он здесь появился и кто с кем в итоге живёт. Я в своих книгах описываю встречи и понеобычнее, знаешь ли. Мне кажется, что твой дом стал уютнее с его появлением, и Сан выглядит счастливым. Ему нужен ещё кто-то помимо его вечно серьёзного отца. — Всё совсем не так. Просто книга в последнее время очень туго идёт. Я боюсь, что так и не напишу в ней ничего выдающегося. — Попробуй черпать вдохновение в чём-то другом. Отбрось привычные паттерны и позволь новым веяниям наполнить твою жизнь, — лучезарно улыбнулся Тэхён, и Намджун почувствовал себя на каком-то сомнительном тренинге по духовному развитию. — У тебя, я смотрю, вдохновения хоть отбавляй, вон какие речи толкаешь. — Не жалуюсь, — похвалился Тэхён. — Но ты подумай над моим советом, ведь я дело говорю. Намджун вспоминал этот их разговор, нарезая овощи и зелень. Он кинул взгляд на размазанного по столу Джина и задался вопросом, в чём же таком новом он должен искать своё вдохновение. Не в этом же побитом жизнью омеге, в самом деле. Намджун хмыкнул и покачал головой. Конечно нет, это было бы глупо с его стороны. Нож мерно стучал по доске, и Джин с закрытыми глазами вслушивался в этот звук. Он успокаивал как-то по особенному, но тягостные мысли алчными гиенами всё равно лезли в голову, стараясь урвать последний лакомый кусок его потрёпанного самообладания. Джин не собирался так реагировать на свою мать сегодня, но она довела его до критической черты своими упрёками и оскорблениями. "Жалкое ничтожество!" "Посмотри на себя! Кому ты ещё нужен, кроме меня?" "Ты ни на что не способен!" Джин не помнил, как выбежал из её квартиры, опомнился он уже в метро, а дал волю слезам только в квартире Намджуна. Джин едва переступил порог, и слёзы сами полились из его глаз, а лёгким не хватало воздуха от глубоких рыданий — настолько, что сводило рёбра. "Мама, за что ты так со мной?" Извечный вопрос без всякой надежды найти ответ. С каждым разом становилось всё хуже и хуже. А теперь ещё и Намджун узнал о его маленьком постыдном секрете, который он так старательно прятал за длинными рукавами и высокими воротами. Тайное стало вдруг явным. Стало тише. Джин приподнял голову и сквозь мутную слёзную пелену увидел, как Намджун укладывал мясо в форму и посыпал специями, чтобы поставить запекаться. Альфа молча выставил режим на духовке и помыл руки, вытер их полотенцем и, обойдя кухонный остров по периметру, поставил перед Джином коробку с бумажными салфетками, чтобы тот утёр слёзы. — Скоро Тэхён привезёт Сана из сада, — он предусмотрительно пояснил свою заботу перед Джином. Конечно, Намджун не хотел, чтобы слабый духом омега испортил настроение ещё и его сыну. И чувства самого Джина тут совершенно ни при чём. Он наградил Намджуна своими страданиями совершенно не вовремя. Хоть альфа и понимал, что планировать такие вещи невозможно, он всё же готов был упрекнуть Джина за это. Омега смиренно принял салфетки и вытер глаза и щёки, моргая часто-часто, чтобы заставить себя перестать плакать. Нужно было срочно взять себя в руки. — Почему не поедешь сам? — тихонько спросил он у альфы. — Мне не нужны проблемы, — коротко ответил Намджун, совершенно не проясняя ситуацию. Джин решил ничего не уточнять, чтобы не злить Намджуна лишний раз, тот и так был на взводе. Это был слишком сложный день для них обоих. С приездом Тэхёна и Хансана планы Джина не раздражать Намджуна ещё больше с крахом провалились. Хансан прямо с порога прыгнул в объятия к омеге, а не к своему отцу. Не то чтобы это происходило впервые, но именно сегодня такое поведение сына укололо Намджуна сильнее всего, и Джин это заметил. Он виновато глянул на альфу, но Намджун отвернулся, нахмурившись, и ушёл на кухню накрывать на стол. Хансан, наласкавшись вдоволь на руках омеги, смеясь унёсся за Намджуном, оставляя Тэхёна с Джином в прихожей одних. — Я не останусь сегодня на ужин, Джин~а, у меня есть ещё кое-какие важные дела, — Тэхён, конечно, заметил подвешенное состояние омеги, его безжизненный взгляд и поникшие плечи. И Джин понял это по внимательному и вдумчивому выражению его глаз. Альфа мягко улыбнулся и осторожно положил ладонь на плечо Джина. — Что бы там ни было в твоей жизни, что заставило тебя вот так вот кардинально поменять её, знай — всё обязательно наладится. Во всякой истории всегда есть свой хэппи-энд, главное — дать ему случиться. Тэхён потрепал Джина по плечу, улыбнулся тепло-тепло и скрылся за дверью, оставив омегу обдумывать его слова в одиноком полумраке прихожей.