1
Две, три или четыре недели прошло с момента моего освобождения — я не помнила. Дни в госпитале во время реабилитации на успокоительных оказались настолько похожи один на другой, что я потеряла им счёт. Люди в белых халатах приносили мне еду, лекарства, брали анализы. Вокруг меня менялись пациенты, поступали и выписывались, иногда… умирали. Лица мелькали, но всё шло однообразно. Когда Дрейк в очередной раз при обходе сообщил, что моё восстановление завершено и я могу покинуть койку, я даже не сразу поняла, что это значит. А значило это — домой. После всего, что случилось, у меня не было ни шанса остаться в армии. Да и не хотелось, если быть откровенной до конца. Я не могла представить, как после всего смотреть в лица тех, кто обрёк меня на мучительную смерть, и с легким сердцем подписала заявление об уходе. И вот теперь я сидела в военном самолёте. Стандартное место у металлического борта, пятиточечное крепление ремней безопасности паутиной покрывало грудь, и больше никаких дополнительных удобств. Я привыкла так летать, но сейчас это был особенный, прощальный полёт. Справа дремал капитан Таркин, которого обязали сопроводить меня, — смурной и недовольный тем, что ему поручили роль няньки. Мыслей толком не было, я лишь время от времени нервно, по дурацкой привычке, поглаживала тонкие кожаные перчатки, прикрывавшие изуродованные пальцы. Не видя бугристые лунки от ногтей, я могла попытаться забыть… Притупить воспоминания, убрать лишнее напоминание, хотя их всё равно оставалось слишком много. Мерный шум двигателей, казалось, мог бы убаюкать, но мне не спалось. Словно вода из капающего крана, меня подтачивала тревога — как меня встретит Пол, как устроится наша дальнейшая жизнь, смогу ли я вернуться в норму и как вообще я буду жить на гражданке. Вроде бы я возвращалась в знакомый родной мир, но совсем не была уверена, что смогу встроиться в мирную обыденность после пережитого. Плавный толчок снизу — шасси коснулись взлётной полосы, резина грубо зашуршала о бетон. Мы приземлились. Я была уверена, что Пол ждет меня у самолёта. Ему сообщили о случившемся в общих чертах — надо думать, он был потрясён новостями. Первое, что он сказал по телефону, было: «Я боялся больше тебя не увидеть». Я позвонила, как смогла, как позволили, как только Дрейк сказал, что состояние стабильное. Пол был вне себя от счастья, услышав мой голос. И вот теперь он увидит меня воочию. Сердце сжималось в груди от желания его обнять, разрыдаться на плече, почувствовать себя любимой и хрупкой, скинуть, наконец, непробиваемый панцирь военного. Крылатая махина остановилась, отворился задний десантный люк и медленно опустилась массивная наклонная плита. Дневной свет озарил мрачное облицованное металлом чрево самолёта, кромка белого пятна по рифлёному полу доползла почти до ступней. Я отстегнула ремень безопасности. Пора. Подойдя к выходу, из которого обычно выпрыгивала с парашютом, я остановилась. Лучи солнца тепло коснулись лица, но от света пришлось сощуриться. Я опустила со лба тёмные очки. Ветер шевельнул волосы, норовя стащить аккуратно зачёсанный локон чёлки с неприглядной скулы. Глубокий вздох. Шаг за шагом — в новую жизнь? Я не сомневалась, что старой она не будет. Не после того, что было. Оставалось надеяться, что она просто будет не хуже, но мне определённо придётся учиться жить заново. Мы ведь справимся? С Полом я точно справлюсь — он поможет. А вот и он, в нетерпении переминается с ноги на ногу около нашей машины, чуть поодаль скучает часовой. Понятное дело, аэродром-то военный. Пол, наверное, приехал заранее, это в его духе. И ждал дольше, чем можно было бы, но точно не опоздал. Мы последний раз разговаривали утром, прямо перед посадкой в самолёт, и от его голоса на душе становилось теплее. Увидев меня, Пол сделал несколько порывистых шагов навстречу и замер, заметив косой взгляд часового. Армия — здесь не поощряются чувственные моменты и импульсивное поведение. Шаг за шагом, берцы издавали странный, лязгающий звук по шершавой поверхности, я спустилась. Следом за мной на землю сошёл мой провожатый. Торжественный момент прощания? Как бы не так. Капитан Таркин отбывал повинность и расшаркиваться не собирался — повернувшись ко мне, он холодно отдал честь и зашагал обратно на борт. Вот и распростилась с армией. Кажется, навсегда. Ещё несколько неуверенных шагов, и я наконец рядом с Полом: — Привет, Пол. Слова к удивлению застряли в горле, но он поспешил перехватить инициативу: — Джен. — В его глазах блеснули слёзы. Радости, конечно. — Ты не представляешь, как я волновался. Иди ко мне. Он распахнул объятия и сделал шаг навстречу, я сделала то же самое. Родные любимые руки обхватили тело, пересеклись за лопатками. Слёзы пробежали теперь и по моим щекам. Снова. От осознания, что я жива, что Пол дождался меня, что ему не пришлось мучиться догадками о пропавшей без вести возлюбленной или смотреть на закрытый гроб. Я ответно обвила его руками, и он сильнее прижал меня к себе, показывая, как он тосковал, волновался и как счастлив, что увидел и смог обнять. Умом я могла понять его. Но внезапно стало нечем дышать, в душе заклубился страх. И не кокетливый испуг, а настоящий ужас — откуда-то взявшаяся паника вынудила меня отстраниться. С немалым трудом я постаралась сделать это дипломатично, как можно ласковее, как можно нежнее похлопав его по плечу. — Не сейчас, милый, — голос прозвучал слабо и хрипло. — Пойдём в машину. Я хочу домой. — Конечно. Пол быстро кивнул, разомкнул объятия и, торопливо обойдя машину, открыл мне дверцу. Я забросила назад сумку с вещами. Совсем немного осталось на память о службе. Немного того, что можно убрать в сумку. И слишком много того, что не убрать из памяти. Мне стало мучительно больно, что я не могу прижаться к груди Пола, не могу уткнуться носом в его шею и закрыть глаза, забывая обо всём, пока он гладит меня по волосам. В голове промелькнула неприятная, пугающая мысль — что, если я не смогу нормально воспринимать его прикосновения? Что, если… представить себе секс я не смогла из-за подступившей тошноты. Но ведь объятия — это совсем другое. Почему мне стало страшно? Борясь с неловкостью, я села, пристегнулась и сцепила руки на коленях, молча ожидая, пока Пол заведёт двигатель, и мы поедем.2
Мы вырулили с территории аэродрома и направились в город. Навигатор предсказывал полтора часа пути, которые я собиралась провести в молчании. Точнее, не так — я не хотела молчать, но не представляла, о чём говорить сейчас с Полом. Когда мы, наконец, оказались вместе, мысли вдруг выветрились, испарились. Я столько хотела сказать… Столько чего? Что со мной случилось? Как командование распорядилось моей жизнью? Что делал Ландо, что сделал Уилсон… Эти имена, казалось, выжжены в памяти вечным клеймом. Неотвратимо пришло осознание того, что мне нечего сказать — никаких хороших новостей и интересных историй, даже размышлений над моральными дилеммами, которые мы так любили обсуждать вместе, сейчас не было. Чтобы скрасить неловкое молчание, Пол включил музыку. Радио, которое раньше нравилось нам обоим: — Ты нервничаешь, Дженни? — он всегда коверкал моё имя, и мне это казалось милым. — Может, ты голодна? Хочешь, заедем куда-нибудь? Твой любимый мексиканский ресторан как раз по дороге. — Я… — я не нашлась, что ответить. — Нет, не голодна, Пол, привези меня домой, пожалуйста. Я надеялась, что родные стены помогут справиться со стрессом и немного успокоят. — Хорошо, конечно, как хочешь, так и сделаем, — Пол ласково улыбнулся, не отрывая взгляда от дороги. — Может быть, хочешь пить? В бардачке лежит бутылка воды. Я вздрогнула. Сама не понимая, почему. Поёжилась — вернее, подёрнула плечами, словно иглой ткнули куда-то в нервный узел. Бутылка воды… Я прислушалась к ощущениям — попить было бы не лишним, в самом деле. Потянувшись к бардачку, я откинула крышку и вытащила бутылку. Без газа. Полная. Голубоватая. Я обхватила её ладонью и попыталась открутить крышку. Перчатка уменьшала скольжение, но рука дрожала, и никак не получалось сосредоточиться. Я дёрнулась, снова пытаясь совладать с крышкой, и вдруг всхлипнула. Против воли. Не осознавая, что происходит. Вода… рядом. Только руку протяни — и не могу открыть… Нет! — Милая, что с тобой? Дай помогу! — голос Пола ворвался в сумбур непрошенных мыслей. Он уже свернул к обочине и включил аварийку. Я отдала ему бутылку, хотя пальцы судорожно сжались, не желая выпускать пружинистый пластик. Пол осторожно, чтобы не облиться, скрутил крышку и протянул воду мне обратно. — Держи. Ты в порядке? Точно? Может быть, хочешь ещё чего-то? — он смотрел на меня с такой тревогой, с такой заботой… Что я была готова упасть в его объятия и заплакать. Но не могла. Нет. Не сейчас. Я приняла бутылку и прижала её к губам. Чуть откинула голову, но тут же вспомнила про волосы, которые с этим движением могли соскользнуть со щеки, и отвернулась. Это оказалось ошибкой. Пол, вне себя от беспокойства, тронул меня за плечо. Прикосновение показалось обжигающе… неприятным, непрошенным — я вскинулась так резко, что расплескала воду. — Не надо, — с усилием проговорила я. — Пожалуйста, не трогай. — Дженни, милая, всё хорошо, не переживай, — прошептал Пол, послушно убирая руку. — Мы скоро будем дома. Мы всё преодолеем, слышишь? — он заглянул мне в глаза, наклонив голову. — Я с тобой. Мы справимся. Вместе. Поедем, или хочешь выйти подышать? — Нет, — я слегка мотнула головой. — Поехали.3
Дальнейшая дорога прошла в полном молчании, которое тихонько разбавлялось радио, и только по этой причине не угнетало. Я больше не пыталась открывать бутылку и тем более пить — анализировала то, что только что произошло. Досадно, больно признавать, что фраза Пола, любимого человека, про бутылку воды всколыхнула воспоминания. И самое неприятное, я даже не могла точно сказать, какие именно ужасы всплыли в мозгу. Предложение попить и бесполезность попыток открутить пластиковую крышку против воли вернули меня в состояние страха и беспомощности — и зубодробительной ненависти к врагам, которые получили по заслугам, которых тут уже нет. Но только вот панический страх, что воду отберут, что снова будут издеваться, остался. Не Пол, конечно, — но подсознанию-то этого не объяснить. Когда мы приехали, Пол припарковал машину перед домом, в гараж не стал заводить сразу, наверное, чтобы не тянуть с возвращением меня в привычную среду. Мы жили в небольшом уютном таунхаусе. Я оглядела знакомый фасад в бежевых тонах с коричневыми деталями, бордовую черепицу крыши и почти чёрную дверь. Дом, милый дом. Хотелось вздохнуть с облегчением, но страх щемил в сердце — какие ещё ассоциации усмотрит моё подсознание — одному Богу известно. Пол залез назад, забрал сумку, затем открыл мне дверцу автомобиля и даже подал руку, но я выбралась сама. Когда глянцевая металлическая под чёрное дерево дверь в дом отворилась, я сделала шаг внутрь и остановилась почти сразу за порогом, осматриваясь. За прошедший год мало что изменилось. Кроме, разве что, меня. Те же фотографии на стенах, тот же ковёр под ногами. Прихожая с зеркалом, в которое не хотелось глядеть, и два пустых крючка для ключей с милыми наклейками «Дж.» и «П.» Пол повесил свою связку на тот, над которым красовалась его наклейка. Это было так… по-домашнему, что я невольно всхлипнула, прижала кулак к носу, пока Пол не заметил, и прошла дальше. Я отправилась сразу в кухню, продолжая скользить взглядом по стенам. Сколько я не была дома? С прошлого отпуска прошло чуть больше года. А кажется, целая жизнь… В которой я умерла и воскресла. Воскресла ли? Чёрт, не хочу сомнений, не хочу этих дурацких мыслей. Не хочу нервной дрожи в пальцах. — Я отнесу вещи в комнату, потом разберёшь сама, или я помогу, если захочешь, — я вздрогнула и обернулась на голос: Пол стоял на пороге кухни с моей сумкой в руках. Заботливый, как всегда, как тогда, когда мы последний раз виделись, ласковый, всеми силами пытающийся помочь. В переносице кольнуло, и я отвела взгляд, чтобы не показывать ему своих слёз. Они казались беспричинными, на ровном месте. — Дженни… — Обречённая интонация. — Как тебе помочь? Что мне сделать? Я снова глянула на Пола — обеспокоенный взгляд, сдвинутые брови. Милый, прости, что я тебя пугаю… Я сама себя пугаю. И боюсь. И не знаю, чего больше. — Пройдёт, — я аккуратным движением смахнула слезинку с ресниц. — Оставь сумку наверху, я вечером разберу. Спасибо, любимый. Пол ушёл наверх. Я дошла до холодильника, заглянула внутрь — он ждал моего приезда, на полках оказалось полно еды. Один он вряд ли стал бы делать такие запасы, поскольку привык жить по-спартански. Мы познакомились на фронте. Интересно, это наивно — полагать, что у двух людей, постоянно находящихся на волоске от смерти в пылу военных действий, могут возникнуть отношения? Да-да, и жили они долго и счастливо. Про нас ли? Я дошла до раковины. Хотелось умыться, смыть с лица пыль аэродрома и тревогу. Я уже взялась за перчатки, чтобы снять, но осеклась. Что, если сейчас сюда спустится Пол? И заметит… Нет, не могу. Не хочу, чтобы он видел это. Иррационально, глупо, но пока я была совсем не готова показать ему шрамы, полученные в плену. Однажды он узнает, как же иначе. Просто не сейчас. Я дожидалась возлюбленного, сидя за столом, опершись лбом на сцепленные руки, так, чтобы волосы свешивались по обе стороны лица и закрывали скулы. Мы не успели пожениться, хотя во время последнего увольнения думали о том, чтобы связать свои жизни в брачном союзе. Это было давно. Захочет ли Пол теперь, узнав, какой я стала, вспомнить те разговоры? — Я заварю чай. — Подал голос Пол, вернувшись ко мне уже в домашнем. Он говорил очень по-деловому, будто пытаясь отогнать мрачные мысли или оттягивая момент, когда придётся начать разговор, который неотвратимо назревал. — Я специально для тебя купил зелёный с клубникой и сливками. Ты ведь его не разлюбила? Вопрос без подвоха, но я и вправду задумалась. Наверное, мне по-прежнему нравится этот чай, но, кажется, я забыла его вкус. — Спасибо, солнце моё. — Ответила я. — Нет, не разлюбила. Я смогла выговорить только это. Однажды он спросит, что со мной случилось. И что я ему отвечу? И дело даже не в том, что ему сказали мои командиры, а в том, что я сама готова пересказать. Ничего! Я не хочу вспоминать — на ресницах повисли солёные капли. Неважно, хочу или не хочу, это всплывает и гложет, пожирает изнутри. Как не сойти с ума, пытаясь примириться с паникой, затопляющей сознание при виде бутылки воды? Как свыкнуться с мыслью, что лицо обезображено, и это нужно просто принять? Громко булькая, вода вскипела. Пол окатил чайник кипятком, засыпал внутрь листового чая, залил и оставил настаиваться. — Что с тобой происходит, Дженни? — ставя чашки на стол, с тревогой спросил он. — Мне ничего не сказали, так что я знаю только то, что ты демобилизована и тебя не призовут обратно. Боже, как же я боялась этого вопроса. Как мне хотелось сказать: «Ничего не произошло, всё в порядке — я просто устала». Но, чёрт возьми, всё было совсем не в порядке, и я только сейчас начала осознавать, насколько. — Понимаешь, Пол… — начала я, но не смогла продолжить. Что я должна ему сказать? Что он услышит? Что сможет понять? Но ответить следовало, и я сделала над собой усилие: — Так вышло, что мой отряд попал в засаду, и меня взяли в плен. Достаточно ли этих простых слов, чтобы он понял? Нет. Никаких слов не будет достаточно, чтобы передать, что скрывается за этой короткой фразой. — В итоге меня освободили, но служить дальше я не могу. Стресс, психологическая травма… Как там говорится… Я тщетно пыталась обойтись обтекаемыми выражениями, но нет, это совсем не то! Ни одно из этих слов не может описать тот ад… Я закрыла глаза и глубоко вдохнула. В воздухе пахло чаем — не сыростью бункера, и это успокаивало. Не хочу. Не хочу думать о произошедшем, говорить о нём, вспоминать его. Не хочу. Довольно. — Поэтому я теперь в отставке. Смогу наконец пожить по-человечески, не вскакивая по тревоге и не ползая под пулями в грязи. Это же замечательно, правда? Срывающиеся нотки скрывать не удавалось, речь не лилась, а выплёвывалась с рваной интонацией. Пол поставил передо мной чашку ароматного, испускающего пар чая и сел напротив. — Конечно, замечательно. Мне тебя очень не хватало. — Кажется, он сделал вид, что не слышал, с каким скрежетом говорила я, продолжил так же ласково и доверительно. — Я очень жалел, что мои перерывы не совпадали с твоими увольнениями. Когда приезжал, часто сидел с нашим альбомом до поздней ночи. Ты не представляешь, как я рад, что теперь вижу тебя вживую, а не на фотографии! Он хотел протянуть руку через стол и погладить меня по щеке, но я резко отстранилась. Чересчур резко. Я видела, как его губы дёрнулись. Но он не стал ничего говорить, лишь спокойно взял в руки свою чашку с чаем. Я сделала то же, всё ещё пытаясь успокоиться после последней вспышки страха. Не знаю, чего было больше — нежелания показывать ожог на лице или отторжения любого его прикосновения. Но это же Пол, считай, жених, как так может быть, что я боюсь даже простого его касания? Когда моя чашка опустела, Пол встрепенулся: — Налить тебе ещё? Я кивнула. Старалась спокойно, но вышло судорожно, дёргано. В глазах снова застыли слёзы. Он не понимает, не знает, насколько мне хочется ответить на его нежность, а я не смогу объяснить ему, почему при всём этом сводящем зубы желании не в силах даже позволить взять себя за руку. Не смогу, не рассказав, что произошло. Общие формулировки защищают не его, а меня! Интересно, сколько он сможет вот так проявлять чуткость, не получая исчерпывающих ответов. Чай снова плескался в чашке зеленоватой прозрачной жидкостью, а моё желание умыться становилось всё сильнее. Кожа будто зудела, тот микроскопический слой пыли, который мог на ней оказаться, пока мы были на аэродроме, стал ощущаться плотным, тяжёлым, неприятным, словно корка. Пол сидел за столом, раковина располагалась как раз за его спиной. Если я сейчас пойду умоюсь, он продолжит пить чай и ничего не увидит. Я встала из-за стола и по дуге направилась к раковине, неосознанно обходя его, оберегая зону своего личного пространства. Я включила воду и прислушалась — стул не двигался, значит, Пол оставался за столом. Можно было снять перчатки и умыться, смыть ненавистную пыль, освежить начавшие краснеть глаза. Взбодриться, в конце концов. Приятный плеск. Я не переставала радоваться, слыша звук текущей воды. Ласковые прохладные капли стекли по щекам, и я промокнула лицо бумажным полотенцем. Я уже закрывала воду, когда чья-то рука из-за спины схватила меня за запястье. Это был Пол, но от неожиданности мысли испарились вмиг. Я не думала о том, что он увидит, — паника заполнила разум. Что есть сил дёрнув руку на себя, я в один прыжок оказалась у стены. — Не трогай меня! — крик вырвался до того, как я это осознала, не моим голосом, а интонацией загнанной рыси, с хриплыми нотками и звериной яростью. Пара мгновений ушла на понимание ситуации и построение логической связи — я поняла, что произошло, быстрее Пола. — Прости, прости, милый, — я торопливо натянула перчатки прямо на мокрые кисти и даже сделала пару шагов, чтобы обнять его, успокоить, но остановилась на полпути. — Прости, я не знаю, что на меня нашло… Конечно, знаю! Тихая, бессильная злость поднималась в душе от осознания, что я пытаюсь этими шаблонными формулировками прикрыть вставшее в полный рост ПТСР (*). Прежде мне доводилось о нем слышать, ну, а сейчас предстояло понять, что это, на своей шкуре. Пол пришёл в норму не сразу. Он увидел достаточно, чтобы понять. Работая военным корреспондентом, он всякого навидался и знал, как выглядят пальцы с вырванными ногтями. Сейчас его взгляд был уже не тревожным, а тяжёлым, в котором боролись сожаление, боль и негодование. В ушах зашумела кровь, а колени сделались вдруг ватными, стоять стало невыносимо, будто силы разом покинули тело. Я оперлась спиной на стену и сползла вниз. На полу было удобнее, даже как-то легче дышалось, я подтянула колени и обхватила их руками. Кажется, теперь ход Пола. Свой я уже сделала.4
Он молчал долго. То ли собирался с духом, то ли с мыслями. Наконец он медленно уселся на полу напротив меня, но не слишком приближаясь, и замер, почти как я, оперев предплечья на согнутые в коленях ноги, только пальцы нервно постукивали подушечками друг о друга. — Почему ты не сказала, как есть, Дженни? — очень тихо спросил он. — Почему ты пыталась делать вид, что всё в порядке? Ты могла просто сказать. Я бывал на фронте, видел освобождённых из плена. Я знаю, что это такое. Что такое раны. Что такое… пытки… — он замялся на последнем слове, как будто сказал что-то непристойное. Или что-то, что может стать реальным, прозвучав. Мне хотелось закричать в ответ: «Просто сказать? Просто?! Что ты можешь знать об этом? Тебя там не было! Никого там не было! Я была там одна, наедине с ужасом и страданиями! Меня бросили, и никто не пришёл на помощь!» Но это было бы неправильно. Умом я понимала, что Пол не виноват. У него уж точно не было ни малейшего шанса мне помочь. Я глубоко вздохнула и тихо произнесла: — Прости, Пол, я не хотела тебя пугать. Просто воспоминания слишком свежи. Это пройдёт со временем. А руки… доктор сказал, через несколько месяцев ногти отрастут. И всё будет хорошо. Я прибавила в голосе напускного оптимизма, потому что отчаянно, просто невыразимо хотела сейчас в это поверить. Пол кивнул и улыбнулся: — Да, я тоже такое слышал. Ногти — не зубы, вырастут. Простая фраза резанула по ушам, я дёрнулась, как от удара, и закрыла лицо руками. Это тоже не могло укрыться от внимательного взгляда моего возлюбленного. Конечно, не могло. А у меня не было выбора, тело повиновалось не разуму, а инстинктам. — Что, и зубы тоже? Грустная интонация, фраза сказана почти потухшим голосом. Не было стыдно — чего тут стыдиться, — но меня не оставляло ощущение, что с каждым таким признанием я теряю часть жалких останков некогда красивой, сильной, волевой Джены Мейс. Не отрывая рук от лица, я кивнула. Нечего кривить душой. Всё равно всё тайное станет однажды явным. Пол по привычке сделал попытку приблизиться и остановился. Кажется, понял. Теперь он осознал, почему не стоит ко мне прикасаться. Остаётся только надеяться, что ему хватит терпения дождаться, когда это пройдёт. Лишь бы прошло. — Садись за стол, чай остывает. — Буднично проговорил он и встал. — Руку подать не предлагаю. Последние слова он сказал с лёгкой добродушной усмешкой, пытаясь разрядить неприятную, гнетущую атмосферу. Я собралась с силами и поднялась с пола. Злиться на Пола нельзя, я старалась изобразить если не радость, то хотя бы нейтраль. На душе скреблись кошки, но он в этом не виноват. Никто не виноват, кроме… Неважно. Это уже в прошлом. Пол налил мне ещё чая. Прекрасный напиток, замечательный сорт — вкус любимого мужчины никогда не подводил ни его, ни меня. Попытаться хотя бы насладиться чаем казалось сейчас единственным возможным вариантом действий. Мы допили чай в молчании. Пол улыбался, пытаясь поймать мой взгляд. Он всеми силами старался меня приободрить. Милый, славный, добрый, ласковый. И теперь, казалось, недосягаемый. Когда чайник опустел, Пол осторожно собрал чашки, стараясь не задеть моей ладони, лежавшей на краю стола. Вымыл посуду, убрал в шкафчик. Посмотрел в окно. Смеркалось. Наверное, было уже часов восемь. Часы висели у меня за спиной, но оборачиваться не хотелось. — Хочешь, выйдем пройдёмся? Или хочешь лечь? Перелёт был долгим. Ты наверняка устала. — Я бы… — я попыталась сделать над собой усилие, но поняв, что на это уже не осталось резервов, призналась, —…пошла спать. Пол кивнул. Я поднялась на второй этаж, остановилась на площадке. Дверь в нашу спальню была открыта. Сумка стояла на полу у стены. Треть комнаты занимала широкая кровать, одна из первых наших покупок в этот дом. В памяти всплыла картинка из безмятежного прошлого — по утрам солнце освещает ложе через мансардные окна, весело играя в складках простыней. Сейчас в окнах было темно — так же, как у меня на душе. Я тихо переступила порог, пошуршала в комоде, выискивая пижаму с длинным рукавом. Нашла. Синяя со звёздочками. На обратном пути подхватила свою сумку и вышла в коридор. Дверь гостевой спальни открылась, пропуская меня внутрь. Небольшая кровать, комод, столик с креслом. Уютный, добротный интерьер для устройства знакомых на ночлег. Здесь находиться оказалось легче. Здесь всё было куда проще — безлико и безэмоционально. Я быстро застелила постель, разделась и натянула пижаму, которая скроет все отметки, что остались на моём теле. Умывалась я с запертой дверью — хотелось не попасться на глаза возлюбленному, да и следовало проглотить пару таблеток, которые выдал Дрейк на первое время. Пол бы, наверное, удивился, поскольку ванная обычно не запиралась — нечего скрывать от самого близкого человека, который видел тебя всяким. К счастью, он, кажется, отправился к машине — хлопнула входная дверь. А может, вышел подышать воздухом. Вечер выдался тяжёлым, и для него не меньше, чем для меня. Закончив незамысловатый моцион, я прошмыгнула в свою новую спальню и юркнула в кровать. Натянула одеяло на голову, оставив только глаза и нос. Пусть этот кокон укроет меня от всего — от взглядов, прикосновений, воспоминаний. Пол вернулся довольно скоро, наверное, всего минут пятнадцать его и не было. Я не успела погрузиться в сон, слышала его на лестнице — слух обострился до кошачьего и уловил, как за дверью остановились шаги, а затем скрипнула половица — он осторожно заглянул в комнату. Я сделала вид, что сплю. Пол постоял на пороге и отступил, притворив за собой дверь. Я выдохнула с облегчением. Сейчас. Хотя мне, наверное, ещё придётся объяснить ему, почему теперь я не сплю с ним в нашей постели.