Миссия Москва

Москва, март 65-го Такси остановилось на углу Неглинной и Кузнецкого Моста, через несколько домов от таблички «Общесоюзный дом моделей». Было прохладно, и прежде чем выйти из автомобиля, корреспондент коммунистической газеты «Уоркер» [3] Нил Полсон приподнял ворот. Взяв в одну руку и портфель, и цветы, и камеру, он вышел на улицу под холодный мартовский ветер. Он устремился было вверх по Кузнецкому, уверенно, бодро, целеустремлённо, однако сделал несколько шагов и обернулся, будто что-то забыл или потерял. Рассеянно осмотревшись, он обнаружил среди немногочисленных прохожих двух мрачных джентльменов из чёрной «догонялки» [4], преследующей его от самой гостиницы, ослепительно улыбнулся, помахал им свободной рукой и дальше отправился неспешно и с явным удовольствием. Несмотря на обилие досадных нюансов, новая легенда Наполеону нравилась. В окнах по правую сторону от входа в «Дом Несбывшихся Одежд», как его называли в народе, красовались новые цветные пальто, уже собравшие нескольких зрительниц. Те застыли перед витринами, словно в картинной галерее перед шедевром мировой живописи, и Наполеон, то есть Нил, к ним присоединился. Оценил советский кутюр восхищённым вздохом, чем вызвал недоумённые женские взгляды, и скрылся внутри. Соглядатаи, отставшие шагов на десять, остались снаружи. Наполеон огляделся: он находился в средоточии советской моды, где не смели и мечтать обшиваться девушки всей страны. То, что он увидел, не сильно отличалось от Седьмой Авеню в Нью-Йорке или парижского Сантье, где создавалась слава французской столицы моды. Те же смелые платья чуть выше колена, яркие ткани, геометрические принты; разница была лишь в том, что Наполеон ещё ни разу не видел в Москве женщину, одетую во что-то подобное — даже клиентки, стоявшие в очереди на обслуживание, не разбавляли уличную массу серых пальто, одинаковых платков а-ля babushka и меховых шапок. Мимо пробегали сотрудники с выражением невероятной загруженности, как и подобает честным коммунистическим трудящимся в рабочий час. Пройдя зал с манекенами, Соло в поисках нужной комнаты интуитивно завернул в коридор, ища хоть кого-нибудь, кто сможет уделить ему внимание. Но свободных здесь не было. Мимо, едва не сбив его с ног, провезли тележку с одинаковыми шляпками-менингитками и пронесли несколько рулонов алой ткани. Соло, чертыхнувшись, скользнул к противоположной стене и приоткрыл первую попавшуюся дверь. В центре заставленной вешалками комнаты на низком табурете стояла невероятной красоты молодая женщина — как есть femme fatale, — одетая в наспех скрепленное булавками маленькое чёрное платье, которое восхитило бы и самого Живанши [5]. Она подняла на него карий взгляд — немного удивлённый, немного заинтересованный, — но даже не шевельнулась, замерев в изящной позе, подобно Венере космической эпохи. Наполеон, конечно, узнал её, блистательную героиню обложек, и обрадовался своей удачливости. Это была, без сомнения, «советская Софи Лорен» Регина Збарская — и именно её-то Наполеон и искал. — Вы типаж? — гаркнули откуда-то сбоку, разрушая волнующий момент первой встречи. Наполеон повернулся, обнаружил перед собой обвешанную сантиметровыми лентами женщину с ощетинившейся булавками подушечкой на запястье, и приоткрыл было рот для ответа, но был перебит: — Если нет, то выйдите, у меня тут гражданка неодетая! Неодетая гражданка едва заметно улыбнулась, и Наполеон, не сумев интерпретировать загадочное слово «типаж», бессильно воздел руки. — Извините пожалуйста, — сказал он вежливо, нарочито усиливая свой американский акцент. — Я по поводу интервью из газета «Уоркер». — Да хоть из «Правды»! — нахмурилась женщина, уперев руки в бока и уставившись на него поверх очков. — Гляди ж ты на него. Иностранец! Ещё и букет приволок. Коллекция ещё не готова, какое интервью?! Наполеон виновато улыбнулся, кивнул и послушно отступил на шаг. — Мы договаривались, Галина Михайловна, — подала голос Збарская. — Дайте нам пятнадцать минут в счёт обеда. — Какие пятнадцать минут, голубушка? Какого обеда?! Если так пойдёт, то по подиуму ты у нас пойдёшь в газетах вместо платья! — Это произведёт фурор, — вставил свои пять центов Наполеон, но под взглядом швеи деликатно замолк. — Десять, — попросила Збарская. — В газетах и букетах, — сострила Галина Михайловна, перестав теснить Наполеона к выходу. В сердцах махнув рукой, она отвернулась и ушла за раскроечный стол, откуда крикнула: — Пять, пока я подгоняю воротник! Время пошло! Наполеон вернул всё внимание Збарской, смотря на неё, как и положено смотреть на привлекательную полураздетую женщину — то есть, так, как она привыкла, — с восторженным восхищением. Ничуть не удивившись, она чуть склонила голову набок, не двигаясь с места. Самое красивое оружие Кремля, как называли её французы, смотрело на Соло с терпеливой снисходительностью королевы. Но он знал, что на самом деле она в нём заинтересована. И вовсе не потому, что он был чертовски хорош в своём подчёркнуто заграничном костюме под полами расстёгнутого пальто, и вовсе не из-за букета редких нарциссов. Хотя в букете и крылась суть их встречи — точнее, в открытке, вложенной между стеблей. — Позвольте вручить вам знак внимания от западные поклонники, — подойдя ближе, Наполеон протянул ей букет. — В качестве признательности за ваш работа. Она неожиданно холодно сверкнула глазами и приподняла подбородок, не убирая рук с тонкой талии. — Поставьте к остальным. Кивок её головы указал вглубь помещения, где на столе Наполеон увидел порядка пяти ваз, переполненных цветами разной степени увядания. Но среди них не было ни одного нарцисса. Соло не стал спорить и с улыбкой заменил в вазе чьи-то гвоздики на свой роскошный букет. — Должен сказать, что пяти минут совершенно не хватать на все вопросы, интересующие наши читатели. — Тогда задайте главный. Её тон из нейтрально-безразличного стал почти враждебным. Наполеон прекрасно понимал, насколько грубо играет, и был уверен, что «Галина Михайловна» наверняка прислушивается к каждому их слову — но таков, увы, был его изначальный замысел. ЦРУ мечтало перевербовать красавицу Збарскую, и именно на этом условии обеспечило Наполеону прикрытие. В случае несогласия не было бы никакого Нила Полсона. Однако игру Соло вёл свою. Сольную. — Окей, — улыбнулся он дружелюбно, присев на край стола и вытащив из портфеля блокнот и ручку. — Как вы наверняка знаете, мы в США без ума от ваша головокружительная карьера. — Вы неплохо говорите по-русски, но должна сказать вам, что это не вопрос. — Разумеется. Но он следует из этот утверждение. В прошлогоднем Международном конгрессе моды вы очень привлечь внимание один известный модельер из Нью-Йорка. — Это всё ещё не вопрос. — Имейте терпение, многоуважаемая товарищ, тема достаточно деликатная. Модельер не хотеть для свой коллекция никого, кто не вы, и… Договорить он не успел. Дверь распахнулась настежь, заставив Регину Збарскую испуганно прикрыть руками голые плечи, и на пороге резко возникли знакомые Наполеону мрачные джентльмены. Соло придал лицу подобающее недоумённое выражение. — Прошу прощения… — Просить потом будете, — вперёд из проёма выступил третий джентльмен, в шляпе, не мрачный, но представительный. В его начищенные ботинки можно было смотреться, как в зеркало, а итальянский галстук по красоте и качеству не уступал галстукам Наполеона. Рослый, холёный, с лицом хищной птицы, он нехорошо сощурился: — Пройдёмте. За вами приехали. Регина Збарская, испуганно прикрыв рот ладонью, спустила одну ногу с табурета, но мужчина остановил её движением ладони: — А за вами, товарищ Збарская, не приехали. Наполеон медленно закрыл блокнот и улыбнулся: — Это есть какое-то недоразумение. — Там разберутся. Всё складывалось как нельзя удачнее, и Наполеон, продолжая свою роль, легко рассмеялся, будто услышал забавную шутку. — Моя фамилия Полсон, — он похлопал себя по нагрудным карманам, будто что-то искал, затем по карманам обычным, никуда не спеша, манерно, и, когда джентльмен в шляпе уже начал терять терпение, нашёл во внутреннем кармане паспорт. — Видите? — он продемонстрировал разворот с личными данными, где рядом с именем под всеми нужными штампами красовалась его фотография. — Пэ-о-эл-эс-о-эн. Нил. — Ты едешь с нами, — начал вскипать гэбист. — И точка. — Но я даже не знаю, что я нарушать! — Там разберутся! Наполеон с любопытством округлил глаза. — Там — это на Лубянка? — Взять его, — потерял терпение гэбист, развернулся и вышел. «Кураторы» Наполеона двинулись на него одновременно, и Соло не сопротивлялся. Даже напротив — подставил руки, ожидая наручники, однако тех, на удивление, ему не предоставили. — Я вынужден напоминать, что имею право звонить в американское посольство. — За тебя позвонят. Пошёл! Наполеон, подхватив портфель, послушно двинулся к выходу. Но на пороге всё-таки притормозил, чтобы обернуться к словно превратившейся в соляной столп Галине Михайловне и сказать на идеальном русском: — Этому платью воротник не нужен. А после его вытолкали взашей. *** Как следует поразмышлять о неслучайной близости Лубянки к Дому Мод возможности Наполеону не представилось — всё происходило слишком стремительно. Только что его запихивали на заднее сиденье автомобиля, тащили за локоть по нескольким коридорам — монументальным ампирным и довольно скромным, с поцарапанным и скрипучим паркетом, — и вот уже он сидел в полутёмной комнате с грязно-зелёными стенами и одиноко висящей по центру лампочкой. Процедура предстояла стандартная — он проходил такие столько раз, что на некоторые вопросы мог бы отвечать даже во сне. Его вещи — портфель, документы, пальто, шапку и почему-то очки, — забрали; он сидел один, смирно сложив руки в замок, около часа, пока в комнату не зашёл знакомый ему товарищ в импортном галстуке и хороших ботинках. Уже без шляпы, из-за чего он слегка потерял в представительности. Соло приветливо улыбнулся, как старому другу, и придвинулся к столу. — Подождём переводчика. Гэбист сел через стол от него и положил перед собой папку и ручку. — Нет такой нужда. Я отлично владеть русский, — ничуть не смутился Наполеон. — Хотеть сказать, что это поистине уникальный возможность для американский корреспондент — увидеть Лубянка изнутри. — Посмотрим, как ты будешь веселиться, когда поймёшь, как крепко влип. Наполеон вскинул брови, не переставая улыбаться, и пожал плечами. — Я буду только рад помочь вам в ваши дела, как только вы рассказать мне о них в детали и подробности. Я законопослушный американский граждан и не собираться чинить препятствия советский государственный аппарат. Скажите, в чём меня обвинять. Мужчина открыл папку, по очереди достал несколько бумаг и закрыл папку обратно. Соло наблюдал за его действиями, как за ритуальным таинством. — Пока вы не начинать, товарищ, — аккуратно вступил он, состроив извиняющуюся гримасу, — мне кажется, что вы не назвать своё имя. И Наполеон, и гэбист прекрасно знали, что впоследствии этот нюанс может сыграть не в пользу последнего. Поэтому Соло услышал: — Тихорецкий Павел Робертович, второе главное управление, десятый отдел. Наполеон засиял. Десятый отдел, занимавшийся иностранцами в СССР, второго главного управления, занимавшегося внутренней безопасностью. И все ради него. — Я слушать вас очень внимательно. Павел Робертович подвинул к нему газетную вырезку: — Ты это видел? Это была речь министра культуры СССР Екатерины Фурцевой, где чёрным по белому читалось: «В Советском Союзе, в отличие от Запада — музеи не грабят» [6]. Наполеон равнодушно откинулся на спинку стула. — Увы. Я не любить читать несвежий газета. Но теперь об этом жалеть. Павел Робертович показал ещё один лист, который оказался репродукцией. — Тебе знаком этот портрет? — спросил он прямо, глядя Соло в глаза. На портрете кротко склонял голову к книге Святой Лука кисти Франса Хальса. — Как будто да, но я не быть уверен. А к чему есть вопрос? — А к тому, — начал терять терпение Тихорецкий, — что эту картину украли из Пушкинского музея на следующий день после твоего прибытия в Москву [7]! Павел Робертович убрал бумагу, сложил руки на столе и всмотрелся Соло в лицо. Наверное, этот человек привык внушать людям страх и пользоваться их слабостями; наверное, его взгляд заставлял обливаться потом фарцовщиков, любителей запрещённого самиздата или джазового винила на костях, но у Наполеона он не вызывал ничего, кроме иронии. — Занятно вот что, — процедил Павел Робертович. — Фурцева делает заявление, и уже через несколько недель в Москве объявляется агент ЦРУ Наполеон Соло, в прошлом и настоящем — вор, специализирующийся на предметах искусства. — Я готов взять у него интервью, — не поддался Наполеон. — Надо иметь большой талант и наглость, чтобы попадать за «железный занавес» с такой солидный багаж. — Внесём коррективы: надо быть абсолютнейшим идиотом. — Или испытать настоящий русский тоска, — мечтательно сказал Соло. Тихорецкий ударил рукой по столу, припечатав ладонью фотографию рамы, из которой было вырезано полотно — самым варварским образом. И вот теперь, пожалуй, Наполеон опешил — но не от обвинений в свой адрес, а от того, как непрофессионально и грязно сработал вор, повредив края драгоценного холста. Так варварски картину мог украсть только дилетант или сумасшедший. Его обескураженное молчание товарищ Тихорецкий воспринял по-своему: — Что? Нечем крыть? Теперь понимаешь, что тебе светит? Я лично подведу дело под идеологическую диверсию, и… — Довольно, Паша. За вдруг открывшейся дверью — Наполеон не поверил своим глазам, — стоял… Олег. Тот самый Олег Дмитриевич Кузнецов — личный Эдриан Сандерс Ильи Курякина. Он вошёл, держа в уголке рта папиросу, окинул комнату невыразительным взглядом и покачал головой. — Это переводчик? — спросил Соло с простодушным восхищением. — А кто же у вас тогда вытряхивать пепельницы? — У меня допрос! — поднялся товарищ Тихорецкий. — Попрошу вас выйти и впредь не… — Допрос закончен, — с нажимом повторил Олег. — Все дела с подозреваемым будут вестись через третье управление. — На каких основаниях?! — не унимался Тихорецкий. — Дело Пушкинского музея отдано второму управлению, и как его уполномоченный… — А вот на таких. Олег протянул Павлу Робертовичу бумагу, и пока тот читал, в несколько затяжек приговорил папиросу. Наполеон осторожно вытянул шею, чтобы тоже прочитать, но расстояние не позволило. Тихорецкий поднялся, со злостью задвинул стул, забрал папку и вышел, бросив листок на стол. Соло тут же придвинул бумагу к себе и увидел три строчки машинописного текста с подписью Владимира Семичастного [8]. — Вау, — он помахал листком и вопросительно посмотрел на Олега. — Всё настолько серьёзно? По лицу Олега понять что-либо не представлялось никакой возможности. Он выглядел недовольным и невыспавшимся, но глаза из-под шляпы трилби смотрели живо и проницательно. Каким бы флегматичным он ни казался, это почти наверняка была маска. Наполеон знал, что перед ним один из лучших агентов КГБ, способный дать фору и ему, и Курякину — а возможно, им обоим. — Собирайся, товарищ, как тебя там? Полсон, — велел он вместо ответа. — Пока не нашлась ещё парочка желающих превратить тебя в эскалатор для карьерного роста. — Вы есть поэт, товарищ Кузнецов, — поднялся Наполеон. Вместо ответа Олег потушил папиросу о подошву и вышел. Соло поспешил за ним. *** — Про кражу Хальса — я мог бы помочь. Услуга за услугу. Наполеон отхлебнул чай из фарфоровой чашки и вытянул ноги, поудобнее устраиваясь в кресле. Обстановка кабинета Олега была довольно невыразительной, но уходящие на пять метров вверх потолки придавали помещению значительность. В Москве вообще любили размах — наверное, чтобы рядом с гигантскими монументами и сталинскими высотками не возникало сомнений в силе и возможностях партии. Но пришедший на смену сталинскому ампиру советский модернизм — в виде тесных «хрущёвок», — словно питался этими сомнениями. Олег, закурив, отмахнулся. — Пусть Хальсом занимается Тихорецкий. Зря он, что ли, хлеб государственный ест? К тому же, для поиска воров есть МУР, с которым они никак не договорятся [9]. А в наши дела лезть необязательно. Наполеон развёл руками: — Моё дело предложить. — А наше дело отказаться. Хоть он и не улыбался, Соло показалось, что это всё-таки было шуткой. — Вернёмся к нашим баранам, — продолжил Олег, потерев морщинистый лоб. — Со Збарской ты, конечно… Дал маху. Чтобы вот так в первую же неделю в столице заявиться к агенту КГБ… — Мне нужно было привлечь ваше внимание, — беспечно пожал плечами Наполеон, размешивая осевшее на дне чашки варенье. — О том, что Збарская работает на вас, нашим известно уже давно. Я не знал, какой именно отдел её курирует, но мне повезло. Точно так же, как со «Святым Лукой» — товарищ Тихорецкий в своих отчаянных попытках поймать вора сэкономил мне время ожидания. — Да, — вздохнул Олег. — А мог бы просто предупредить через Дядю. — Исключено. Во-первых, вы бы не дали согласия. Во-вторых, в ваших рядах крот. Мы не могли позволить себе спугнуть его раньше, чем начнётся операция. В-третьих, я до последнего не знал о своей легенде. — И взял в качестве имени анаграмму. — Скажите, забавно, — расплылся в улыбке Соло. — Все знают, кто я такой, но никто не может прищучить. — Кем бы ни был наш крот, твоё появление заставит его понервничать. — Я не сильно расстроюсь, если он начнёт недосыпать. Олег потушил окурок в пепельнице и тяжело вздохнул. Они помолчали; тишину нарушал только шум машин из приоткрытого окна и тиканье часов с римскими цифрами. У Наполеона крутился на языке вопрос, не дающий ему покоя ни в одинокой пустоте гостиничного номера «Националя», ни в такси, нарочно везущем по самым центральным и красивым улицам; ни в американском посольстве на улице Чайковского [10], которое он через день навещал для отчёта главе московского ЦРУ; ни в кафе «Молодёжное» и «Синяя птица», ни в валютном магазине «Берёзка». Потому что вокруг была Москва, а в Москве для Наполеона был только один волнующий интерес. Вопрос висел в воздухе, но произнести его вслух оказалось почему-то трудно. Подспудно в Соло тлела надежда на чудо, которое и вовсе отменит необходимость спрашивать. — Езжай в гостиницу, — вдруг сказал Олег, словно не было этой паузы в две сигареты и чашку чая. — Работать начнём завтра. Я пришлю машину к десяти утра. Чуда не случилось. Не открылась потайная дверь в шкафу, не ступила на ковёр шевиотовая чёрная пара, не резануло глаз сочетание несочетаемых в гардеробе цветов, которые непостижимым образом складывались в единственно правильный образ. Не зазвонил ни один из трёх телефонов и не доставили срочную телеграмму. Илья Курякин не появился даже как тема для разговора. Здесь, в обитых лаковыми деревянными панелями стенах, он оставался лишь воспоминанием Наполеона — жил между строк, как невысказанные мысли в открытках с приветами. — Рискую пропустить завтрак. Он поставил на блюдце пустую чашку, обмотался шарфом и влез в пальто. — Без опозданий, — предупредил Олег. — Я себе не враг, — улыбнулся Соло. Подхватив портфель, он обошёл стол, двигаясь к выходу, но задержался на середине комнаты. Сейчас, или момент будет упущен. — А всё-таки… — Он в Кисловодске, — даже не поднял взгляда Олег, прикуривая очередную папиросу от предыдущей. — Отдыхает. Уж думал, не спросишь. Нет, солнце не разогнало облака, сделав небо прозрачным до телескопических высот, и на подоконнике не зацвело иссохшее, потерявшее надежду алоэ, но услышать это было важно. — Я тоже так думал, — улыбнулся Наполеон. — До свидания. Захлопнув за собой дверь кабинета, он пошел лёгкой походкой, чуть улыбаясь и жизнерадостно насвистывая одну из тех прилипчивых мелодий, что звучали из каждого советского утюга.