Миссия Москва

Пронзительный телефонный звонок застал Наполеона за пару минут до выхода. Он сидел за письменным столом у окна с видом на Исторический музей и как раз заканчивал опись своего регулярно проверяемого чемодана, которую он любезно составил, сжалившись над советскими коллегами. Наполеон знал, что за портретом Брежнева, в абажуре и телефоне стоят жучки, а две очаровательные барышни, отчаянно пытавшиеся ему навязаться — одна на второй, вторая на пятый день в Москве, — были «ласточками»; что молодой человек, накануне подсевший к нему в ресторане с приглашением на закрытую вечеринку в «Метрополе», был того же рода птицей, разве что в большей степени демонстрировал отчаяние спецслужб втереться к нему в доверие; Наполеон всё это замечал и продолжал играть весёлого дурака. Оставив чемодан со списком на самом видном месте — на кровати, Соло выглянул из-за занавески, увидел внизу чёрную «Чайку» и поспешил выйти, надевая пальто уже на ходу. В машине было двое — водитель и пассажир сзади. У входа в гостиницу Наполеон приметил знакомую парочку соглядатаев, улыбнулся им и сел назад, к пассажиру. На какую-то долю секунды он обомлел, завидев выбивающиеся из-под шапки волосы пшеничного оттенка, но мужчина повернулся, и Соло с трудом подавил вздох разочарования. — Пароходов Виктор Семёнович, — не протягивая руки представился пассажир, чьи серо-зелёные глаза смотрели строго и холодно. — Буду сопровождать вас к товарищу Кузнецову. — Рад знакомству. Нил Полсон, корреспондент «Уоркер». — Я знаю, кто вы, — кивнул Виктор Семёнович и замолчал. Машина тронулась. Соло, интереса ради, обернулся — та самая парочка как раз садилась в служебный «ГАЗ». — Так много слежка, — пожаловался Наполеон, тяжело вздохнув. — Ваш машина, их машина… — Они не с нами. Видите ли, товарищ Тихорецкий очень болезненно воспринял переход вашего дела в третье управление. — О. Я пользоваться успехом? — Вы идеальный подозреваемый, да только руки у них коротки. — Тогда я мог бы поделиться с ними маленький совет. Пароходов взглянул на него коротко: — Это каким же? — Нужно просто взяться за дело с огоньком, — заговорщицки подмигнул ему Соло. — Не откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня. Беречь книга. Дружить с песня. И закаляться, как сталь. Водитель, до этого не подававший вида, что слушает, расхохотался. Товарищ Пароходов посмотрел на него осуждающе через зеркало заднего вида, поджал губы и отвернулся. Дальше они ехали в тишине — Наполеон не знал куда, но по маршруту складывалось, что опять на Лубянку. Его это совершенно не смущало; напротив, на этот раз он надеялся получше разглядеть её архитектурные и интерьерные решения, поскольку вчера его не провели через парадный вход. Сегодня тоже могли не провести, но помечтать было только на пользу. Мечты в стране Советов помогали жить и выживать. Все московские плакаты, лозунги по радио и статьи в газетах говорили — жизнь прекрасна, потому что когда-нибудь станет ещё прекраснее. И Соло с ироничной радостью поддавался этому внушению, потому что реальность была довольно безрадостной и дарила главным образом головную боль. Чем дольше он был в Москве, тем меньше было надежды на встречу с Ильей. В какой-то момент Соло вдруг понял с кристальной ясностью: они с Курякиным заранее выбрали худший сценарий, где больше никогда не увидятся, потому что так им было удобнее. Но теперь это не казалось правильным — быть может, виной тому был опьяняющий московский воздух с его обещанием грядущего счастья — неизбежного, как победа коммунизма. Может, поэтому Наполеон начал выпивать перед сном, глуша бессонницу и озарившее его вдруг понимание, почему он вызвался ехать в Москву и ни минуты не колебался. — Приехали, — объявил Виктор Семёнович. Наполеон пригляделся: парадный вход ему опять не светил. Пароходов провёл его через проходную, где его обыскали, а дальше снова начались бесконечные коридоры — то узкие и невзрачные, а то вполне соответствующие представлениям Соло о главном здании КГБ — широкие, с колоннами по бокам, в дереве и мраморе, с абстрактными мозаиками и барельефами. — Напомню, что на входе вы дали подписку о неразглашении, — подал голос Пароходов, от которого не ускользнуло пристальное внимание Наполеона к интерьеру, хотя истолковал он его неверно. — Я всегда читать, что подписывать, — отозвался Соло миролюбиво. — Не стоит ваши переживания. Если бы тут быть слишком большой секрет, то вы завязывать мне глаза. — Если бы тут был слишком большой секрет, то вас бы здесь не было. Но про подписку прошу не забывать. — Договорились. Но только потому что вы просить. Подмигнув товарищу Пароходову, Наполеон первым прошёл в приоткрытую им дверь в тупике и остановился, издав восхищённое «о». Он оказался в вытянутом полутёмном зале с высокими потолками, по обе стороны которого стояли ряды двойных столов с печатными машинками; за ними сидело несколько человек в наушниках, не обративших на них никакого внимания. Между столами были расставлены парные настольные лампы, похожие на тюльпаны, но больше всего Наполеона впечатлили не они, не мебель тёмного дерева и не забитые аудиотехникой стеллажи, примыкающие ко входу. Дальнюю стену напротив двери украшала огромная красная карта Москвы, где лампочками подсвечивались контрольные точки, но даже она выглядела не так захватывающе, как гениальное решение с окнами. Ровными рядами стёкла заслоняли трафареты пятиконечных звёзд, заключённых каждая в свой круг, из-за чего проникающий извне свет прорезал пространство идеально ровными лучами, отбрасывая на стену напротив такие же звёздные тени. Из-за одного из дальних столов поднялся Олег и вяло махнул им рукой. — Разрешите идти? — эхом повис в тишине вопрос Пароходова, и Олег кивнул. Пароходов вышел, Наполеон остался и, вдохновенно улыбнувшись, зашагал к столу товарища Кузнецова. — Доброе утро. — Кому какое, — тяжело посмотрел на него Олег и сел обратно, возвращая внимание бумагам. — Скажу сразу — многим моим коллегам очень не по нраву твоё присутствие. — О, дорогой товарищ, — Наполеон продолжал улыбаться. — Я заинтересован уехать сразу, как выполнить свой работа. — Здесь наши интересы совпадают. Вблизи Олег Дмитриевич казался еще более уставшим, чем накануне. — Я мог бы работать быстрее, — охотно перешёл на английский Соло, — если бы ваши коллеги не поджидали меня на каждом углу. Честное слово, я не удивлюсь, если однажды найду агента у себя в шкафу. — Мне в самом деле нужно напоминать тебе о политической ситуации? Как и о том, что твоей «легенде» никто не верит, — он не повышал голоса и не менял интонаций, но Наполеон всё равно услышал предостережение. — Убрать наружку я не могу, даже если попрошу кого следует. Мне дорого моё кресло. И ты точно не тот, ради кого я согласен его терять. — Жаль. Но я понимаю. — Я думаю, что человек, столько лет водивший за нос полицию нескольких стран, будет в состоянии уйти от наших топтунов [11], когда ему потребуется, — заметил Олег. — Подаришь им бесценный опыт. А теперь давай к делу. Ты принёс то, что должен был? Соло поставил на край стола свой портфель, перевернул его, нажал одновременно на несколько кнопок под ручками, щёлкнул замком и вынул из открывшегося тайного отделения одну увесистую папку. — Это всё? — вскинул брови Олег, до этого невозмутимо наблюдавший за его фокусами. Наполеон готов был поспорить, что впервые со дня знакомства в шестьдесят третьем увидел тень удивления на его лице. — Возвращаясь к теме особого внимания к моей персоне, — ответил он, разведя руками. — Я не могу позволить себе носить секретные бумаги в интересующих вас количествах. Меня досматривают. Если кто-то обнаружит при мне эти сведения, то международного скандала не избежать. Олег подпёр лоб одной ладонью, зашарив второй по карманам — видимо, в поисках папирос. Соло ждал; он в самом деле понимал, что Олег бессилен — второе управление обязательно найдёт, как обосновать свою слежку, и даже подпись Семичастного не станет Наполеону золотым билетом. Все только и ждут, когда он ослабит бдительность — подарит приглянувшейся девушке американские румяна или по ошибке расплатится в гастрономе долларами, или неосторожно выскажется в адрес партии, перепутав русские слова. Это же такая сенсация — пришить гостящему американцу идеологическую диверсию. — Что ж, — наконец подал голос Олег, закурив, — всё равно нам нужно с чего-то начать. Он указал Наполеону на стул рядом с собой, и тот, аккуратно сняв и сложив пальто поверх портфеля, сел. — Если я правильно понял, — продолжил Олег уже тише, — ты хочешь проверить агентов, которых Дядя внёс в список подозреваемых. — Не хочу, — поправил Соло, тоже понизив голос, — но это моё задание. — И на каких основаниях он делал выборку? — На объективных. Прослушка, слежка, допросы. Всё в папке. Олег наконец открыл её и наспех пробежался глазами по трём делам, задерживаясь только на фотографиях. — Послушайте, — ещё тише обратился Наполеон, наклонившись к Олегу ближе. — В том, что Курякина хотел убрать кто-то из ваших, сомнений нет. Как бы мы не… — Я знаю, — спокойно перебил его Олег, не отвлекаясь от папки. — Это одна из причин, по которой он сейчас не с нами. — У Дяди есть версия, что кто-то в Комитете не хочет участия СССР в инициативе «А.Н.К.Л.», — закончил Наполеон свою мысль. — И этот «кто-то» стоит за нашими подозреваемыми. Олег повернулся к нему и посмотрел прямо в глаза. Он не мог не заметить, что из интонаций Наполеона ушла легкомысленная беззаботность, словно на несколько мгновений упала завеса продуманного образа. — Это очень серьёзные обвинения, мистер Соло, — произнёс он медленно, тщательно взвесив каждое слово. — Так ведь и я сюда приехал не на балет. Они помолчали несколько секунд, а после Олег вернулся к папке, не изменившись в лице. — Очень мало кому в Комитете известно о существовании «А.Н.К.Л.», — сказал он и глубоко затянулся. — Это стоит обдумать. Ты ведь понимаешь — если убивают одного агента, то вместо него просто высылают другого. — Или настаивают на том, что инициатива себя не оправдала. Делают убийцей американца. А может кого-то ещё — кого выгоднее. Олег кивнул, закрыл папку и замер с зажатой в уголке рта папиросой, смотря перед собой в одну точку. — Что будем делать? — спросил Наполеон, когда пауза затянулась. — Работать, агент Соло, — глухо отозвался Олег. — Мне нужно ознакомиться с этими данными, чтобы отобрать архивы. Завтра в то же время за тобой заедут. И послезавтра, и послепослезавтра. Пока не проверим всех. — Это вызовет подозрения. — Нет, если не затянем. Официально мы тебя допрашиваем. Ты даёшь нам добровольные показания. Рассказываешь, где вчера ужинал, с кем говорил, во сколько лёг спать. — Договорились. — И да, — Олег потушил папиросу в пепельнице, чуть щурясь от дыма, — можешь и дальше играть в журналиста, выходит довольно убедительно. Но попадёшься — не жди, что помогу. — Договорились, — повторил Наполеон с улыбкой. — Я свободен? — Пароходов проводит. Он нажал на одну из кнопок в углу стола и произнёс в небольшой микрофон: — Витя, встречай. Наполеон поднялся, забрал портфель и повесил на руку пальто. — До свидания, товарищ Кузнецов, — попрощался он с наигранным обаянием Нила Полсона, вышел из-за стола и отправился к двери, бегло пробежав глазами по всё так же погружённым в работу сотрудникам. Кто-то, может, и оторвал голову от машинки, чтобы стрельнуть в него коротким взглядом, но любопытства в них будто и не было. «Просто высылают другого», — вспомнился холодный голос Олега. Что ж, вот и правда их с Курякиным жизни, старая, как мир: незаменимых нет. Нет и не было. Они — что в СССР, что в США, — просто высылают другого. *** В ресторане «Прага» на Арбате было и красиво, и вкусно. Эскалопы, ромштексы, лангеты, украшенные затейливыми розочками отварной моркови, маринованный виноград и настоящий консоме; кухня заслуживала своей репутации лучшей в Москве даже без рябчиков и паюсной икры, которые Соло намеревался попробовать, но до сих пор не нашел ни в одном ресторане для интуристов. Доходило семь вечера, и время шло к десерту, когда его долгожданная гостья появилась в сопровождении метрдотеля. Выглядела она, впрочем, так, что опоздание можно было простить — платье не теряющего популярности силуэта «нью лук» замечательно подчёркивало тонкую талию, а туфли с перемычкой — изящество лодыжек; на улице шёл снег, но вот она была здесь, с идеальной причёской, в лаковых туфлях, Регина Збарская. Не многие советские манекенщицы могли позволить себе разъезжать на такси, чтобы добраться до ресторана в подиумном виде, но Збарская была особенной. — Вы словно только что с модный показ, — Соло вышел из-за стола и галантно помог ей сесть. Он собирался было поцеловать ей руку, но она ограничилась рукопожатием, как будто случайно сверкнув кольцом на безымянном пальце. Наполеон не стал настаивать и сел на своё место. — Должна сказать, что я очень спешу. — Так спешите, что опоздать на час, — улыбнулся Наполеон. Ей принесли меню, от которого она отказалась, попросив только чёрный кофе. — Вы назначили встречу, — она пропустила его колкость мимо ушей. — Надеюсь, повод был веский. — Других у меня не иметься. Она вскинула бровь и чуть качнула головой, словно ставила под вопрос такое смелое высказывание. — Я быть с вами предельно честный: я искренне желать вам помочь. — Интересно, как, а главное чем мне может помочь человек, за которым средь бела дня приходит Комитет? Красивая, но абсолютно неприступная. В других обстоятельствах, возможно, это бы его раззадорило, но сейчас его интерес к ней был исключительно деловым. Как человек, не чуждый искусства, он не мог ею не восхищаться, как не мог не восхищаться мраморными шедеврами Бернини [12]. Однако желание пополнить свою коллекцию таким мрамором у него отсутствовало; это требовало слишком больших затрат и ещё больших рисков. — Прежде всего, я бы хотеть вас предупредить. Збарской принесли кофе — им пришлось замолчать, пока услужливый официант не оставил их тет-а-тет, собрав пустые тарелки Наполеона. — Я не знать, какой именно игра вы ведёте, но вам нужно быть осторожной. Вы ведь забрали мой фотокамера? Фотокамера, которую Наполеон оставил на столике с цветами в доме моделей, была заправлена наполовину отснятой плёнкой, запечатлевшей неофициальную встречу Збарской с «американским дипломатом» — подсадным агентом ЦРУ. Это был обычный разговор в кафе, но он мог стоить ей карьеры. Никто не заметил, что в дом моделей Соло заходил с камерой, а при обыске на Лубянке оказался уже без неё. Она отпила кофе, старательно скрывая, что нервничает. Что-то мелькнуло в её взгляде, что-то… болезненное. Соло прекрасно всё понимал — Комитет слишком многое взваливал на её хрупкие плечи. — Свою фотокамеру вы можете забрать в гардеробе. Здесь. Гардеробщика я предупредила. — Я надеяться, что вы избавиться от плёнка. — Плёнки в камере нет. Наполеон кивнул, взялся за бокал с вином и ободряюще ей улыбнулся. — Тогда вам не о чем волноваться. Дубликат исключён. Он отсалютовал бокалом и выпил, словно это был хороший тост. — И что, это… всё? — спросила она осторожно, не сводя с него взгляда. — Взамен вы ничего не попросите? — Не совсем, — качнул головой Соло. — Я так и знала. Разумеется. Вы же наверняка шантажист. Иначе зачем вам мне помогать. А я понадеялась. Ну, что вам нужно? Деньги? Информация? Соло растерянно вскинул брови, как будто не ожидая, что на него можно было так подумать; он отставил бокал и прямо встретил её взгляд, ставший колким. — Вообще-то я хотеть, чтобы вы мне помочь выбирать десерт. Тут есть «Прага», что очевидно, а ещё «Ленинградский» и «Медовик»… Теперь она смотрела на него, как на сумасшедшего. Тишина стала почти неловкой; поняв, что он не шутит, она изумлённо открыла и закрыла рот, не сразу найдясь со словами. — Мне надо идти, — сказала она наконец, спешно засобиравшись, как будто Соло мог неожиданно передумать. — Извините. Меня дома ждёт муж. — Так всё-таки… — Наполеон, — ответила она резковато, очевидно разволновавшись. Соло чуть склонил голову набок в недоумении — Регина Збарская не знала его настоящего имени и знать никак не могла, но тут же всё стало на свои места: — … возьмите «Наполеон». Это торт. Его нет в меню, потому что он готовится только по запросу. До свидания. То есть, прощайте. Збарская встала, даже в торопливости элегантная, окинула его напоследок странным взглядом и ушла, стуча каблуками по уложенному «ёлочкой» паркету. Наполеон посмотрел ей вслед, но догонять не стал; чуть позднее, когда она запрыгнула в первое же такси почти напротив окна у его столика, он всё-таки заказал себе десерт. «Прагу». *** Работа с Комитетом была трудоёмкой и бесполезной. Несмотря на общую цель и соглашение о сотрудничестве, Олег предоставлял Наполеону только часть данных, кропотливо сортируя информацию из архивов на две стопки — для себя и для Соло. Примечательным было то, что стопка для Соло всегда оказывалась в два, а то и в три раза меньше и содержала в себе минимум сведений. Гостайна мешала расследованию, и в итоге за четыре дня работы с десяти тридцати до пяти (обед, к слову, не предусматривался) они отсекли всего одного подозреваемого — тот был «спящим агентом» [13] в Риге и физически не мог вести дела в Лондоне. Все четыре дня Наполеон вёл себя образцово, ничем не провоцируя Тихорецкого — из Комитета он ехал в какой-нибудь ресторан. В ту же «Прагу», «Берлин» [14] или «Будапешт», географические названия которых, по-видимому, служили советским гражданам альтернативой недоступным путешествиям за границу; он старательно избегал только «Интуриста» на Тверской — средоточие комитетчиков. А после ресторана обычно прогуливался по центру. По улице Воровского [15], проспекту Маркса [16], Неглинной, брал такси и возвращался в номер, где до ночи имитировал работу над статьёй, заказывал поздний ужин в номер и засыпал после стакана виски. Возможно, Наполеону хотелось увидеть больше: не только Третьяковку или Пушкинский музей, старательно замалчивающий пропажу Хальса, не Большой Театр, не Красную Площадь и не ГУМ с ломящимися полками «Гастронома № 1». Он так привык к иллюзии свободы в любой точке земного шара, а Москва в очередной раз давала ему понять — никакой свободы не было и в помине, а здесь в особенности. Все его передвижения регулировались Комитетом, и никто не давал ему возможности посмотреть на обычную жизнь обычных людей в обычных жилых районах, как будто бы он мог увидеть что-то лишнее — не подготовленную к иностранному визиту изнанку. На пятый день маршрут Наполеона вынужденно изменился. Вместо ресторана он навестил американское посольство, где ему обещали помощь. Он избавился от неизменного ярко-синего шарфа, снял очки, поменял ушанку на лыжную шапку с помпоном и вместо портфеля взял объёмную спортивную сумку. В сине-белом зимнем костюме вместо пальто он вышел из посольства, был опознан наружным наблюдением как Алан Лойд, два раза в неделю ездящий в этот час на плавание в бассейн «Москва», и с новым «хвостом» направился к Кропоткинской набережной. Наполеон Соло, то есть, Нил Полсон, официально оставался в посольстве; от слежки Тихорецкого он ушёл профессионально и ловко — в общем, как и умел. Что до открытого бассейна «Москва», располагавшегося на фундаменте недостроенного Дворца Советов, то его масштабы впечатляли даже самого искушённого зрителя [17]. На улице было морозно, и от подогреваемой голубоватой воды шёл пар, делая всю территорию бассейна похожей на призрачный остров. Набившие оскомину лозунги восхваляли КПСС не только на транспарантах и флагах, но даже в форме алой мозаики на бортиках. Людей, несмотря на погоду, было немало; на выделенных дорожках, тянувшихся к центру бассейна, тренировались спортсмены и спортсменки. Воздух прорезали пронзительные свистки тренеров. Наполеон заплатил полтора рубля на входе, оставил в гардеробе одежду и сумку, прекрасно зная, что в его отсутствие всё будет тщательно осмотрено, и отправился в двухчасовое плавание. В конце концов, как гласили те же лозунги, в жизни всегда должно быть место подвигам. Дядя, вне всякого сомнения, был выдумщик. Только он мог в начале русской весны засунуть своего агента в открытый бассейн в самом центре Москвы для встречи со связным. Однако, стоило Соло выплыть в огромную чашу и взять курс на большой круг, он понял, что это решение было гениальным. Пар над водой скрывал его от расположившихся на зрительских трибунах комитетчиков, и под этой завесой можно было проворачивать что угодно. А ему всего-то требовалось передать контейнер размером с фотоплёнку, содержащий зашифрованный отчёт. Что он и сделал на тринадцатой минуте заплыва, вынырнув в нужном месте рядом со связным. Передача совершилась, и остаток времени Соло плавал в своё удовольствие в запахах карамели и шоколада, доносящихся с фабрики «Красный Октябрь». Примерно через час после возвращения из бассейна Алана Ллойда Наполеон Соло покинул посольство, поймав такси. За ним маячила привычная «догонялка»; не та, которая сопровождала его в бассейн, а Тихорецкого — Соло запомнил номер. Он легкомысленно пожелал спокойной ночи своему дежурному патрулю у «Националя» и в приподнятом настроении удалился в номер. *** На седьмой день в Комитете Наполеон вместо телефонных записей слушал Ободзинского. Обстановка была тяжёлая. Её не скрашивал даже симпатичный Наполеону интерьер зала со звёздами — энтузиазм неизбежно угас из-за рутинной и непродуктивной работы. С горем пополам получилось вычеркнуть ещё одного подозреваемого, но дальше был тупик. Олег ни под каким предлогом не желал делиться сведениями из своей стопки, а другого доверенного агента у них в распоряжении не было. Оставалось проверить ещё четверых. Наполеон пронёс сюда все имеющиеся досье от Дяди, а взамен получал одну треть доверия и иногда — чай. Его не развлекал даже лёгкий флирт с машинистками, потому что все они как одна смотрели на него враждебно и разговаривали только по необходимости: «освободите стол» или «сдайте аппаратуру». Разнообразие вносил Пароходов, раз в час обходящий зал по периметру с новостями из разных отделов, и то не всегда — иногда он проходил абсолютно молча. Разговаривать в зале было не принято, более того — нежелательно, поскольку это мешало работать с аудиотехникой. Тем удивительнее было для Наполеона вдруг услышать даже через наушники: — … засада на КПП, Олег Дмитрич. Пропуск, говорят, просрочен! Сую им корку и говорю: «звоните Кузнецову», — а тут Тихорецкий весь в мыле, впервые его таким видел. Отодвигает меня и… Наполеон улыбнулся и медленно отложил от себя бумаги. Пульс зачастил, и день — этот самый трудный рабочий день, начавшийся со слякотной улицы и забрызганных машиной брюк, — вдруг стал самым лучшим за целый год. Голос замолк, и Наполеон обернулся. «Только не отведи глаз», пел из наушников Ободзинский, заполняя надрывную тишину. В конце зала стоял Илья.