ПРОДАТЬ ДУШУ ДЬЯВОЛУ

— Он рассказывал такие добрые сказки и делал такие злые вещи. Разве так бывает? — Чем красивее сказки, тем злее поступки. *** Любви, считала я, нет конца. Как я была не права. Этот конец был не в моей душе, не в написанных заметках Тургенева, и не на улице после шести бокалов просекко, когда всё вокруг начинает быть таким любвеобильным. Этот конец придумывали даже не обстоятельства, а люди, своими поступками, неуверенностью в выборе и желанием удержать на себе слишком много внимания. Всему был конец. Но у меня было чёткое начало. Мне так хотелось… Вдох. Пытаюсь освежить память мимолетным запахом лаванды, которая рассыпалась солью в этой набранной ванне. Горячая вода обволакивает мою кожу в некий панцирь, который провоцирует ощущать себя под защитой. Мне нравится тепло. И именно поэтому я бы хотела жить там, где +40, не от эмоций, а от погоды. Но пока я получаю свои 36, а может быть меньше градусов, находясь на этих квадратных метрах. И показатель значительно скачет, когда наше поле зрение выбирает цель друг друга, когда мы прикасаемся, он дышит мне в ложбинки ключиц, а я ему отдаю тёплое дыхание по шеи и мочке уха, когда вокруг кажется, что выключили всё электричество, и провели его под кожей. О чем я сейчас думаю? Мне не хочется зацикливаться на одной мысли, поэтому они у меня в разброс. Думаете просто так взять и выкинуть то, что с тобой произошло пару недель назад? То, что я сделала со своим телом, с жизнью, которую не дала, которую забрала. Нет. Я не такой человек, что буду винить в этом силу обстоятельств, или ещё пару сотен людей вокруг. Это мой грех. И я знаю, что буду за него платить. Смотрю в одну точку, ощущая, как капли испаренной жидкости выбрызгивают по шеи, пробираясь к подбородку, этот кипяток в ванной не равен моим ощущениям внутри, там ещё тот ад. Медленно облокачиваюсь на спинку керамики, ощущая, как в детстве всегда было сложно опрокинуться в ванной, так как стенка была всегда холодной, и было невозможным дотронуться к ней, всю кожу щипало от перепада температуры. А сейчас я дотрагиваюсь, и ничего не чувствую. Ещё один вдох. Носом. Задерживаю дыхание. И опускаюсь под воду, сжимая колени, и полностью погружаюсь в это лавандовое море, которое я сама себе придумала. Открываю глаза под водой, и руками отчетливо держусь за скользкие поручни. Этот мир становится каким-то размытым, под блюром собственных эмоций и чувств. В голове играют стихи Марины Цветаевой. И я как сейчас, наизусть помню строчки, которые так отчетливо пробирают по коже. В юности мне не было дано понять их умозаключение, это было сложным, только не таким трудным, как сейчас…. Пузыри воздуха выходят с-под губ, когда я шепчу абзац боли… «Две руки, легко опущенные
На младенческую голову!
Были — по одной на каждую —
Две головки мне дарованы. Но обеими — зажатыми —
Яростными — как могла! —
Старшую у тьмы выхватывая —
Младшей не уберегла. Две руки — ласкать-разглаживать
Нежные головки пышные.
Две руки — и вот одна из них
За ночь оказалась лишняя. Светлая — на шейке тоненькой —
Одуванчик на стебле!
Мной еще совсем не понято,
Что дитя мое в земле.» Я успеваю дочитать в мыслях эти строчки, как внутри всё обжигается сильнее, и с каждой секундой я не отдаю отчёта своим ощущениям, пока сильная рука, не вытаскивает меня с лавандового «поля» эмоций и трепета, возвращая в реальность, которую мне ещё придётся пройти. Егор резко выхватывает меня с охапки горячей воды, словно прожённым парусником, окутывает меня в свою тревогу, которая разделилась на нас двоих. — Что ты делала? — касается он моей головы руками, и становиться на колени, чтобы быть напротив меня. Я вижу краем глаза, как его руки и рубашка, по локоть в воде, и то как он сильно встревожен от увиденного. Отворачиваюсь в сторону, насколько это возможно, и выплевываю солёную воду с обожженных уст, пытаясь сдержать свои горячие слёзы. Булаткин сново, под напором своей паники, поворачивает меня за затылок, крепко держа щёки в ладонях, и просто смотрит на меня с такой дикой злостью, словно сейчас взорвется его последняя капля ожидания. — Я.повторяю.что.ты.делала? Его голос груб и прозаичен, и мне понятен его тон. — Я просто задержала дыхание. — отвечаю чётко на его вопрос, ощущая как капли соли собрались под моими ресницами. Егор резко хватает огромное полотенце рядом со стулом, и поднимая меня в одном белье, укутывает в махровое одеяло, именно таким оно мне показалось сперва. Его заботливые движение ещё до сих пор резкие и опрометчивые. Он делает шаг назад и сильнее зажимает меня в своих руках, отходя к проему двери. Хватаюсь за его шею ладонями, пытаясь держаться, и спокойно дышать. Мой пульс сбился со счета длительного учащения, и от этого было сложно располагать спокойствием. Блондин завёл нас в свою комнату, где ещё не виднелось утро, было темно, и только свет led-лампы в углу, передавал вспышки мерцания. Секунда и он сел на расстеленную кровать, продолжая сжимать меня в этом огромном полотенце. Казалось, что он иссяк сам, откидываясь спиной на белые простыни, и продолжая держать меня на себе. Мы так и остались лежать. Не знаю сколько времени прошло, пока я не решила перебраться и лечь рядом, ощущая, как его рука укрывает нас одеялом, словно мы в домике. — Это то, что я подумал? — Нет… я ничего бы не сделала. Слышу его внутренний выдох, словно он не ожидал моей адекватной реакции на вопрос. — Завтра приедет врач. И я скажу, чтобы тебе назначили сеанс у психолога. — Зачем? — поворачиваю к нему беспокойный взгляд. — Меня волнует твоё состояние. — Ты говорил что-то про море сегодня. — Да. Я сейчас посмотрю билеты. — Так вот это лучший психолог. — Принял. Не большое замешательство и движение сразу же нарушило тишину внутри меня, которая только что разлилась. Егор поднялся с оковов этого уютного места, укрывая меня по-новой, и подставляя его вторую подушку. — Я сегодня буду занят работой. Ложись отдыхать. — Ты уедешь? — Нет. Я буду в гостиной. Делаю вид, что всё ок. Понимая, что он не по огромному желанию решил поработать эту ночь. А вернее по огромному, которое учит его сдерживать всё в себе. *** — Доктор, что по анализам у нас? — заботливо держит мою руку голубоглазый, когда меня прослушивают через стетокоскоп. Его пальцы перебирают мои костяшки, нежно сжимая их в теплой ладони. — Всё хорошо. Я назначал вам терапию, которая быстрее восстановит эмоциональный фон. Начали принимать? — Да, конечно. — показывает наготовленные лекарства доминант. — К ним еще добавятся одни гормональные. — Всё купим. — И да, — убирает стетоскоп мужчина в белом халате. — Они могут спровоцировать вероятность оплодотворение. Поэтому половой акт первые две недели я бы не рекомендовал, и конечно затем только защищенный. — Я вас услышал. Доктор дальше продолжил свою монотонную и напутственную речь, рассказывая о том, что для меня сейчас важно. Я бы могла удивить его, сказав, что ничего из этого мне не поможет. Но тогда меня бы точно отправили на сеанс к психологу. А я… я… не хочу ни с кем, и ничего обсуждать. По прошествию десяти минут от силы, врач собрался на выход, я видела, как Егор передавал ему конверт с оплатой, как провожал его, и слышала как захлопнулась дверь. Мне сейчас так хотелось побыть одной, что я была готова прикинуться спящей, и просто молчать под одеялом. Закрываю глаза, пытаясь внедрить свой план, пока не слышу тяжелые шаги по паркету, вблизи ушного эха. И его голос, который разливается мёдом по периметру. — Мы завтра летим вместе. Я тебя не оставлю.