Это Калифорния, парень!

Сколько конкретно с того момента прошло дней, Дилан не знал. Почти ничего не мог вспомнить. Иногда в сознании всплывали обрывки фраз, но адресованы они были неизвестности. Отголосками слышался пронзительный крик, то ли Джули, то ли самого Дилана. А перед глазами вновь и вновь возникало ее бледное недвижимое лицо и слабая улыбка чуть посиневших губ. Он не помнил, а главное - не понимал, зачем оказался в Лос-Анджелесе. Постоянно мучительно тошнило. От самого себя, от мерзкой нищеты. Хотелось кричать, потому что не почтил память Джули, не сделал все как надо. "Мои похороны будут самыми роскошными в городе! Я буду молода, а от того бледность будет к лицу. И я буду лежать в гробу, в окружении белых лилий, такая прекрасная, что захочется прикоснуться. Хочу, чтобы меня хоронили в белом платье! Как у мамы.. Да, я буду в точности как она! И соберется весь Чикаго, там будут все! Но пусть не смеют плакать. Хочу, чтобы играла лучшая музыка, чтобы все они танцевали, пили и веселились. И чтобы никогда не забывали меня. Хочу остаться частичкой их сердец, понимаешь? Дилан, обещай, что проживешь дольше меня. Нет, не спорь, я знаю, что ты думаешь. Но только тебе я могу доверить такой важный день. Обещай, что сделаешь все правильно!" - так сказала Джулия. И Дилану пришлось дать ей обещание. Он никогда не считал его серьезным – так, ляпнул в шутку, не подумав. Но внезапно вышло, что он оказался человеком слова. В их семье похороны были особым событием. Провожали шумно, с почестями. На этом празднике не было места слезам, их заливали алкоголем, глушили громкой музыкой и танцами. А главное, никогда ещё умерший не был стар. Это всегда были молодые, красивые люди, которые, казалось, могли еще долго прожить. Но не прожили. Дилану вспоминалась мать. Ее хоронили в свадебном платье. Она была прекрасна, как никогда: на тонких сухих губах стояла едва заметная улыбка, тонкие руки расслабленно лежали на груди, лицо с застывшим величественным выражением обрамляли тёмные кудри. Казалось, она спит. Вот только проснуться ей было уже не суждено. Ее провожал почти весь Саут-сайд. Эта женщина за свою жизнь едва ли успела нажить больше друзей, чем врагов, но и те и другие были не прочь выпить за ее смерть. До самого рассвета в доме не прекращались пляски и гул. А на утро все растаяло как мираж. Дилан помнил, как на рассвете стоял туман. Не угрожающий и густой, как это бывает в конце лета, а лёгкий, мягко окутывающий улицы сиренево-голубым предрассветным маревом. Дилан вышел на крыльцо и уставился куда-то в пустоту. Не было в душе ничего, что должно: ни скорби, ни печали. Лишь чувство постыдного облегчения. Похороны Джули прошли не так. Все было скомкано, быстро и непростительно тихо. Денег ни на что приличное не хватило. Все, что осталось после этой яркой, полной жизни девицы с, быть может, не великим, но запоминающимся будущим - горстка пепла в белой пластиковой урне. Вернуться домой и провести все как надо Дилан не мог. А от того давясь слезами, - в тот час, когда перед самым восходом становится столь холодно и темно, что не видно собственных пальцев, а пар клубами валит изо рта,- развеял прах на пирсе. Это не было красиво, не было трогательно. Дилан даже не смог ничего сказать на прощание - совесть не позволила заговорить с той, кого он так подвел. Просто постоял ещё с десять минут, наблюдая, как становятся видны всплески воды, и двинул к вокзалу. Ничто в мире не изменилось от ее смерти, никто этого не заметил. Чикаго поглотил очередную душу и не оставил даже следа. Решение двинуться в Лос-Анжелес настигло странно. На вопрос: "Зачем?",- сознание выдавало лишь часы, проведенные на вокзале, пока он листал телефон Джули. Это была жалкая попытка неизвестно чего: хотел не то забыть, не то наоборот продлить память о сестре. На экране блокировки стояло фото голливудских холмов со знаменитыми белыми буквами. Дилан бездумно листал галерею, натыкаясь на приятные улочки, и все они принадлежали Лос-Анджелесу, городу шика граничащего с нищетой. Шерстил историю браузера и натыкался на закладки с вакансиями на работу в разные студии. Нашел адрес снятой квартиры, о которой говорила Джули. Оплата была внесена за два месяца. Она подготовилась, последние несколько месяцев жила только этим городом. И все в ее телефоне говорило об этом, все было пропитано необъяснимой тягой и любовью. И Дилану хотелось перенять это, хотя бы в дань памяти, но положение вынуждало вместо пространных мыслей настырно подбирать ПИН от карточки. Вышло с пятой попытки, выяснилось, что у Джули оставалось четыре сотни. Им бы хватило. Вокзал тоже не заметил смерти Джули. Спустя два дня не осталось уже никакого напоминания о произошедшем: люди спешили по делам, спокойно проходя по месту, где на руках у Дилана погибала единственная цель в жизни. И от этого безразличия он вдруг озлобился и окончательно решил - в Чикаго ему самое место. Тому самому Дилану, что так долго мирился с нищетой, с плохим отношением, с отвратительной жизнью. Бесхребетному, жалкому Дилану. Так на свет прямо в вагоне поезда появился новый человек. Никто не заметил подмены – даже имя у этого нового человека было таким же – Дилан Фредерик Мартинес. Он был похож на нашего старого знакомого: те же лоснящиеся черные кудри, такая же смуглая кожа, усыпанная мелкими родинками, те же холодные, часто угрожающие сердоликовые глаза. Но этот Дилан был другим. Ему больше не нужно было сдерживать себя, жить прячась и петляя из страха за Джули. Его больше ничего не связывало с прошлой жизнью, кроме единственной несбывшейся мечты. И он сделал то, на что прежний Дилан никогда бы не решился. Да ему уже и незачем было – он умер вместе с Джули. А новый Дилан ловко подхватил и безрассудно кинулся за чужой мечтой, не до конца понимая, для кого он это теперь делает. Но знаете что? О дальнейших своих приключениях он расскажет сам. Его предшественник требовал представления, так как был, пожалуй, слишком уж занят, чтобы что-то рассказать. Но у нового Дилана теперь полно времени – впереди практически бескрайняя жизнь, в которой еще нужно потрудиться отыскать смысл. Но это он вам сам расскажет. Твой выход!

***

С первой секунды появления в этом жутком городе, сразу понимаю, что он мне не рад. Хотя тут как посмотреть. Встречает меня Лос-Анджелес радостным шумом. Здесь кипит и выкипает жизнь – того и гляди, плеснет через край, обожжет. Отовсюду прибывают туристы, от их ярких одежд рябит в глазах, но они и рядом не стоят с местными – вот уж где парад павлинов! В Чикаго в таком виде никто носа на улицу не покажет – либо поколотят, либо примут за шлюху, - а здесь это, похоже, такой особый подход к стилю. Если смог выжечь оппоненту роговицу, считай выиграл! Вся эта пестрая масса галдит, шумит, спешит по своим делам, хохочет. И сносит меня с моей потертой сумкой на плече куда-то к дверям. Оно к лучшему – так есть хоть небольшой шанс получить порцию кислорода. Тут явно не на всех рассчитано. Но чтобы выбраться на волю приходится применить ловкость и редкостную пластику. Двери то они узкие, а народу столько, что того и гляди от напора вылетят стекла и весь этот народ хлынет на улицу.Все же выбираюсь, и от неожиданно нахлынувшего чувства свободы останавливаюсь на минутку в нерешительности. Ну и куда теперь? Перед вокзалом стоит пробка. Несуразная малюсенькая ярко-зеленая тачка раскорячилась посреди полосы, отрезав путь всем остальным. Таксисты из окон кроют водителя благим матом, но вежливо цензурят это прерывистыми гудками. Параллельно пытаются объехать это зеленое безобразие, но тщетно. А с вокзала спешит поток людей, и они вливаются в дорожное движение, видимо уже признав его мертвым, чем еще больше бесят водителей. Они-то попыток еще не оставили – солнце высоко, а до ночи надо бы разъехаться. На помощь с героическим видом торопится юнец-регулировщик в жилете в тон автомобилю. Что-то не кажется мне это добрым знаком. Он неловко поправляет фуражку, о чем-то быстро говорит с водителем и принимается размахивать полосатым жезлом, видимо уверенный в том, что эти хаотичные движения несут в себе глубочайший смысл. Правда через пару минут по лицу становится заметно, что он уже напуган до полуобморока. Водители вроде пытаются подчиняться этим неумелым движениям, но через одного. Перекресток все больше и больше начинает напоминать клубок разноцветных змей, запутавшихся между собой. А я стою и как баран пялюсь на это действо, остановившись посреди тротуара. Быстро выясняется, что ошибка это фатальная: буквально через полминуты с левого фланга в меня на всей скорости влетает девица на высоких каблуках и в шортах, едва ли длиннее ее трусов. Моя покойная бабуля, носившая шляпу со страусиным пером и никогда не выпускавщая из зубов сигару, классифицировала такую длину как: «Ниточку от тампона видно». Этот город, надо отдать должное, успел пробудить во мне какие-то скрытые навыки ни то карате, ни то балета, потому что я умудряюсь не только устоять на ногах, но и ловлю это симпатичное безобразие за талию, проехавшись рукой по упругой заднице. Надо отдать ей должное, она зеркально повторяет мое движение, так что чувствую ее пальчики явно ниже моего пояса. Она конечно красивая, ничего не скажешь, но хочется рассказать ей очень много интересных вещей в не совсем цензурных выражениях. Пересиливаю себя и, уже открыв рот для ругательства, закрываю его обратно, глупо клацнув зубами. - Прости, красавчик. Не местный? – невольно вздрагиваю от непривычно громкого голоса. Как в той басне: «Спой птичка..». Но девчонке мое смятение побоку, она уже по-свойски сжимает мой зад, от чего на щеках невольно вступают пятна алого. Удивительно все же. У меня всегда на роже все написано, особенно недовольство – не заметить трудно. А она мило улыбается и ресницами хлопает. Это тоже мастерство. - Нет, - отзываюсь как-то сухо и растерянно отступаю. Раздражение берет верх: от фамильярной хватки избавляюсь небрежно увильнув. Девушка удивленно хлопает ресницами. Ну, сейчас обидится. Она удивляет - через секунду шире растягивает губы в улыбке, оголяя жемчужные зубы. - Добро пожаловать в Лос-Анджелес! Дружеский совет: не будь таким серьезным, и люди потянутся, - подмигивает как ни в чем не бывало и спешит дальше, уже на ходу обернувшись вполоборота, машет на прощание. А я так и остаюсь стоять истуканом перед перекрестком, тупо глядя ей вслед. Но и теперь долго простоять не удается. Вскоре недовольство окружающих, вынужденных обходить меня, видимо, достигает пика. Кто-то со всей дури пихает меня плечом. Слышу что-то нечленораздельное, но очень грозно процеженное сквозь зубы. Вот мудень! Кидаюсь к удаляющейся в толпе жирной спине, но за полметра от него замираю, так и не опустив занесенную руку. Не здесь, мать твою, только не здесь.. Соберись, Дилан! Рассеянно пячусь назад и спешу скрыться, быстрым шагом направляясь вниз по улице. Стараюсь держаться как можно дальше от шумных прохожих. Все гремит, спешит куда-то, веселится, расплескивая жизненную энергию вокруг. Я неизбежно лишний. Внутри пусто и преступно тихо. Бреду по ярким улицам, стараясь держаться в тени ближе к фасадам домов. В них, по сути, нет чего-то действительно красивого: стекло, да кирпич в различной пропорции. Постепенно понимаю, что оказался я в не лучшем районе. Южный Централ - криминальное сердце города. Все знают, что туристам лучше сюда не соваться. Впрочем, я и не турист. По крайней мере мне приятно так считать. Не думаю, что это место чем-то страшнее Саут-Сайда, так что бояться тут лучше всем остальным. Дилан Мартинес в городе! Начинается дождь. Действительно, уж чего не хватало! У крылец магазинчиков жмутся кучки людей, прячущихся под капюшоны от крупных капель. Зазывалы, кажется, вовсе не замечают дождя - продолжают призывно кричать, насильно впихивая в руки листовки. Один особо активный бесцеремонно хватает меня за предплечье. Ха, не с тем связался! -Ты не охренел?! - легко выворачиваюсь из хватки. Тут главное знать, в какую сторону дернуться. Тут же оборачиваюсь к нему полу боком. Не зря: ровно там, где ожидалось, на меня хлопают перепуганные глаза второго парня. – Не хорошо, мужики.. Возникает до жути неловкая пауза. По лицу текут капельки дождя, ко лбу клеятся мокрые пряди. А мы трое стоим и смотрим друг на друга. Я не знаю, чего хочу от них, да и они, похоже, уже не знают, чего хотят от меня. А схема-то хорошая, проверенная. В Чикаго каждый третий карманник этим пользуется. Все просто: люди быстро адаптируются, в одиночку их уже так просто не обчистить. А тут все как по нотам: схватил он меня неспроста - человек тут же фокусируется на прикосновении и за карманами уже не следит. Но кто поумнее, в секунду разгадает это и, не дай бог, успеет поймать за руку. А тут все чисто – первый то вот, стоит и в карманы не лезет, знай только, за руки хватает. Тут работа для второго. Он идет следом и в момент прикосновения должен успеть выхватить кошелек и двинуть дальше, как ни в чем не бывало. Деньги пополам. Тут так не вышло. Никто не станет оборачиваться, если потенциальная опасность перед ним, поэтому и работает безотказно. Но не сегодня. Теперь, наверное, порядочный гражданин должен звать полицию, хватать мошенников. А мне вдруг становится жалко этого мальчонку. Он вообще чем-то на соседского мальчугана похож! Глаза честные, глуповатые, нос вздернутый, вся рожа в веснушках. И мелкий совсем, мне едва до плеча достает. Жалко его. Да и полиция мне сейчас ни к чему. Не стоит мне светиться, пока в Чикаго все не утихнет. Иначе слишком много вопросов. Да и схему мою они быстро расшифруют: был по паспорту Фредерик Дилан Мартинес, а теперь вдруг наоборот. Вообще имя Дилан уже давно ко мне приелось. Назвать меня Фредериком наказала покойная бабуля, но маме это пришлось совсем не по вкусу. Так бабуля обзавелась лишней дырой в районе печени, а меня стали звать в семье вторым именем, которое позволено было выбрать маме. Но руки никак не доходили поменять мне паспорт: сначала мама отсидела, потом наркотики, новый муж, Джулия, снова наркотики. А потом померла, а имя Дилан так и осталось. Бежать в моей ситуации, не сменив паспорт, считай прицепить к себе жучок и отдать врагам. В Чикаго знатные беды с преступностью – мой дружище просидит месяцев двадцать, да выйдет по УДО. Тут и гадать не надо, к кому в гости он пожелает наведаться. К тому же, считай, волю покойной матушки выполнил и бабулю не обидел. Теперь официально Дилан Фредерик Мартинес. -Ты листовку мне хотел дать, да? – на меня глупо хлопают зеленые глаза горе-сообщника. Он приоткрывает рот, чтобы что-то сказать, но так и закрывает - реплику то еще придумать надо. А в руке так и сжимает стопку разноцветных листиков. Вздыхаю. Тот самый случай, когда не умеешь - не берись. Цепляю парня за руку. Тот сдавленно охает, но не вырывается, только крепко зажмуривается и второй рукой прикрывает лицо – думает, бить буду. Выуживаю из его пальцев один листик. Давлю кислую улыбку: -Спасибо. Двигаю дальше по улице, настигаемый напряженными взглядами со всех сторон. Всех перепугал, больше ни один на ближайшие двести метров не сунется от греха подальше. То есть от меня. Таких «зазывал» и в Чикаго полно. Их «щипачами» зовут, за умение вытащить кошелек из любого, даже самого дальнего кармана в считанные мгновения. Все в Саут-Сайде знают это куда лучше, чем любую молитву. И помогает это в два раза чаще. Народу на улице, несмотря на дождь, много. Шлепают по лужам, непривычно громко переговариваясь. Принято у них орать так, что ли? На дороге стоит пробка. Недовольные водители колотят по рулю, от чего между бедных невысоких зданий рикошетят многочисленные гудки, гулом разлетаясь в подворотни. Зачем приехал? Все то же, что у нас. И во всей этой суматохе я впервые осознаю, как выглядят коренные калифорнийцы. За прилавком небольшого ларька, укрытого прохудившимся шатром, сидит пожилая женщина. С темной кожей удивительно смотрятся ярко-красные волосы, небрежно собранные наверх. У нас такую бабку сумасшедшей посчитают, а она нет – как в порядке вещей здесь. Перед ларьком выстроилась внушительная очередь, один из мужчин, стоящий вторым, что-то орет ей, молотя по прилавку. Я бы ему уже, по-честному говоря, всёк, но женщина молодец - совершенно невозмутима. Ни один мускул на ее лице не дрогнул за всю его гневную тираду. Она задумчиво делает очередную затяжку, перелистывает страницу газеты и только после этого поднимает скучающий взгляд, мельком глянув на буйного посетителя. Не произнеся ни слова, она постукивает длинным неоново-зеленым ногтем по табличке и более от чтения не отрывается. А мужчина бледнеет, бормочет что-то себе под нос и спешит прочь. Даже подхожу поближе поглядеть, что же там за страшная угроза. Надпись гласит: "Перерыв". Бреду дальше и замечаю в толпе все больше и больше отличительных черт местных. Это совершенно невозмутимые люди. Одни громко хохочут, не замечая косых взглядов в свою сторону, другие вовсе игнорируют людей вокруг, погруженные в свои дела. И все они удивительной внешности.: яркие, но при том, явно не пытающиеся привлечь к себе внимание. Нет, это другое. Они так отделяются от прочих, но сливаются со своими, показывая точно, кто есть кто. А от того создать представление о местных совсем не сложно: все что непоколебимо блестит непременно родом из Калифорнии. Мне они не понравились. От них веет совершенным наплевательством и непрактичностью. Не то что бы я ярый фанат труда и работы – вот уж нет! Но видеть, как они намеренно теряют легкие деньги, мне почти физически больно. Наверное, отзывается бедность. Да и повадки у них какие-то неправильные. Неужели им совсем плевать на мнение окружающих? Разве так может быть? В задумчивости, наконец, нахожу нужный мне дом. Он оказывается укрыт от крупных улиц лабиринтом новостроек. Это не роскошное здание - обычное, из темно-коричневого кирпича в пять этажей высотой. Сбоку пожарная лестница и небольшое крыльцо на первый этаж. На фасаде видны небольшие разводы от сырости. На углу отвалилась сточная труба и угрожающе повисла в воздухе, удерживаясь на честном слове. Дом явно был чем-то историческим, но то ли не подошёл по возрасту под реставрацию, то ли совсем не попал под радары облагораживания. В этом мы с ним похожи – оба остались где-то по ту сторону. Видно, что когда-то дом был роскошен, но теперь пребывает в запустении: лепнина на окнах и балконах обломилась, пожелтела, проемы выглядят неаккуратными и тяжелыми. Но мне, откровенно говоря, не до архитектуры, сейчас любая крыша над головой сойдет. В конце-концов, дом в сотню раз приличнее нашего обиталища в Чикаго, так что грех жаловаться. К тому же за шиворот продолжают противно скатываться крупные холодные капли, заставляя поторопиться. Внутри на удивление хорошо. Подъезд просторный, светлый. Посередине большая лестница наверх, на боковых стенах висят почтовые ящики. С замками. Все здесь светлое и нарочито аккуратное - нигде ни признака запустения. Поднимаюсь на пятый этаж, где и должна находиться квартира. Ключ от нее дернул внизу у консьержки. У них вообще есть консьержка! Так еще и не старая дряхлая бабуся, а вполне молодая женщина, внимательно следящая за ключами и посетителями. Пока не сунул ей под нос чек со взносом за аренду, она напрочь отказывалась пропускать. Хотя может ее убедило то, что чек был в розовом телефоне со стразами, ну да и похуй. Наверху оказывается ничуть не хуже, чем внизу. Бросаю сумку на темную плитку. Грех ходить здесь в обуви, на самом деле, учитывая, насколько чисто. Ни в одном углу нет ни отломанных плиток, ни пустых шприцов. Красота! Дверь в квартиру мне сразу не понравилась. Она из темного дерева с позолоченной циферкой 503. Ну кто такие двери делает входными? Ее же вынести - раз плюнуть. Не успеваю всласть выругаться на это сооружение, как его отвлекает голос: - Эй, парень! - оборачиваюсь на бодрый оклик. - Ты новенький? - на меня смотрит улыбчивое загорелое лицо, усыпанное веснушками. Кудрявые пшеничные волосы зачесаны набок, непослушно спадают светлыми пружинками на лоб и темные, почти черные глаза. Одет парень развязно и пошло. "Очень по-калифорнийски" – не удерживаюсь от едкого замечания. Он в драных черных джинсах, майке выстиранного голубого цвета, растянутой на горле так, что едва прикрывает грудь, и неоново-фиолетовой куртке с ядовито зелеными замками. В глазах тут же начинает рябить. Вглядываюсь в излишне приветливое лицо, по которому расползлась широкая улыбка, красивая и приятная во всех отношениях, но отчего-то внушающая неприязнь. Нет, скорее настороженность. С чего вдруг такая радость незнакомцу? Че ему надо? - Чего молчишь, язык, что ли проглотил? Эй, - не успеваю опомниться, как парень начинает махать ладонью прямо перед моим лицом. На пару секунд даже теряюсь от такой-то наглости, загипнотизировано пялясь на скачущие по запястью разноцветные браслеты. Через секунду, наконец, прихожу в себя, уже обдумав кару, и отточенным резким движением ловлю руку юноши, заставляя прекратить. Парень, кажется, по моему грозному взгляду улавливает, что это было лишним. Пытается убрать руку. Нет, сладкий, теперь поздно. Улыбка медленно сползает, перерастая в нервную, умоляющую. - Полегче, парень. Я не.. - пытается оправдаться, попутно снова дергая руку к себе. Не особо выходит. - Слышь, придурок. А ну отвали от него! Обернуться не успеваю. Кто-то сзади со всего маху бьет по сгибу руки. Больно. Непроизвольно разжимаю хватку, вырывается жалкий скулеж. Яркий незнакомец отступает назад, на лице постепенно отражается ужас. А я как-то не успеваю испугаться, видимо, не совсем отойдя от боли. Чувствую, как подбородок обхватывают чьи-то тонкие пальцы, грубо дёргают наверх, сглаживая движение мягким прикосновением, кажется, больше машинальным. Шеи касается что-то, что сразу больно колет кожу, заставляя зашипеть. Непроизвольно подаюсь назад. Ну все, теперь мне однозначно пизда. В худшем случае убьют. При мысли о лучшем становится гадко и до жути стыдно. Но тут я вдруг обнаруживаю, что уперся спиной не в крепкую мужскую грудь. Человек позади куда ниже меня, да и тоньше. - Остин, нет! Не смей! – «яркий» не дожидаясь ничего более, дергается вперед, намереваясь, похоже, вызволять меня из беды. Нет уж, мне помощь не нужна. В голове уже звучат радостные фанфары. От облегчения даже невольно пропускаю смешок. Рваным движением ударяю по руке, зажимающей лезвие. Изнутри и вправо, чтобы отлетело за плечо, а не воткнулось в горло. Оно тут же отзывается металлическим звоном по кафелю. В следующий момент разворачиваюсь. Готовлюсь поймать обидчика за шкирку, как котенка. Не тут то было. Пожалуй, я несколько недооценил соперника. А парень, оказывается, непромох. Меня тут же сбивают с ног. Оба болезненно шлепаемся на пол: я – приложившись спиной, он – явно больно врезавшись коленями по обе стороны от меня. От новой порции боли вырывается раздражение. Шутки в сторону. Хватаю его за запястье, он – цепляется за мое. Происходит череда быстрых перехватов, таких, что я сам уже не понимаю, за что цепляюсь. Обнаруживаю, что сжимаю свою же руку, пока юноша победно держит оба моих запястья, прижимая их к полу над моей головой. А на вид он действительно оказался как котенок. В объемной темной одежде худое тело смотрится совсем безобидно. Кожа загорелая, как и у «яркого», а вот волосы каштаново-рыжие и завиваются совсем слабо. Лицо, да и все тело кажутся какими-то острыми, губы - тонкими. Обычный подросток. Но кое-что заставляет удивиться. На меня с ненавистью и азартом глядят два хитрых янтарно-желтых глаза. Их оттеняют аквамариново-синие блестящие тени. Они намазаны как-то невпопад, криво, но от их вида у меня замирает на секунду сердце. Смешно, ни разу не видел накрашенного парня. В нашем районе такого не жаловали. Редко вообще можно было увидеть парня, который осмелился бы заявить, что-то о своей ориентации. Единственный из моих знакомых, открыто говоривший о том, что он гей, был Уилл - одноклассник. В школе его не любили, он был изгоем. Над ним часто издевались, но все держалось в рамках разумного. Если о разуме тут вообще может идти речь. Но в последний год Уилл часто стал приходить в школу весь в крови и синяках. И сквозь слезы каждый раз твердил, что в подворотне рядом с его домом, где стоят мусорные баки, его постоянно караулят. Какая-то шайка из местных, искать было бесполезно - таких сотни. Да и они были не первыми, кто нападал на беднягу Уилла. Сам я не слишком его уважал, скорее наоборот, но испытывал какую-то каплю жалости, а от того держал нейтралитет. Дружить с ним, означало бы записать себя в список аутсайдеров. Я был трусом, а от того такого мне не хотелось. Однажды Уилл в школу так и не пришел. И на следующий день. И через неделю. А потом я как-то случайно услышал в разговоре учителей, что Уильяма похоронили несколько дней назад. Его нашли в том самом месте, за мусорками. Но было уже поздно. Так я на всю жизнь усвоил урок: не хочешь занять его место – держи язык за зубами. А тут меня без тени стеснения выедают ярко-выкрашенные глаза. И я стыдливо и неохотно признаюсь себе, что мне чертовски нравится. Что синие блестки красиво оттеняют чуть рыжеватый румянец щек и оранжевый отлив в глазах. И что сам юноша мне тоже чертовски нравится, с его этим острым подбородком и чуть вздернутым носом. - Так, стоп! Вы двое, хватит, - «яркий» растаскивает нас в разные стороны, встряв посередине. Глядит на желтоглазого хмуро. - Остин, грубо! - после переводит взгляд на меня, и на лице появляется виноватая улыбка. Да что ж ты, подлец, все лыбишься! Хотя, пожалуй, даже больше злит то, что при всей его настырности, в душе это не отзывается никакой неприязнью, лишь легким раздражением. - Прости братишку, он не со зла. Мы как-то плохо начали. Я Марти, - он протягивает свою широкую ладонь. Неуверенно берусь за нее и в одно сильное движение оказываюсь на ногах. А он выглядит слабее, неожиданно. - Дилан, - произношу я, прищурив глаз. Нет, ну а что? Неплохой он в какой-то степени. Только доставучий. Перевожу взгляд на все ещё хмурящегося юношу, криво усмехаюсь. - Ну а ты? - Не твое дело, - фырчит он, гордо вздергивая подбородок. Фига мы важные! Тут же ойкает, от удара в плечо. - Полегче! - Остин! Повежливее с гостем, - шипит ему брат, а я еле давлю смех. – Это Ости. У него еще тот возраст, когда шалят гормоны, не обращай внимания. - Пошел ты! - Остин тут же разворачивается и двигает прочь, к двери соседней квартиры. - Приятно познакомиться, - усмехаюсь ему вслед. - И ты иди вместе с ним, - не оборачиваясь, юноша посылает мне вполне однозначный жест радушия и взаимного уважения, обозначая, как конец разговора. - Буйный он у тебя, - впервые за пару дней чувствую искреннее желание улыбнуться. - Не обижайся, мелкий еще. Уже не ребенок, но еще не бросил ребячество. Сам себя не понимает. Ничего, недавно стукнуло восемнадцать - сейчас перебесится, через год станет нормальным человеком, - серьезно отзывается Марти и даже немного перестает раздражать. Гляжу на него как-то по новому, чуть улыбаюсь. - У тебя браться, сестры есть? И снова как в омут. Звенит в ушах, глаза застелает пеленой, пальцы непроизвольно сжимаются до боли. Ну зачем же ты спросил?! - Прости, я что-то не то сказал? - чувствую осторожное прикосновение к плечу, непроизвольно дергаюсь прочь. Неприятно не было, по привычке. Еще один ебанутый подарок из счастливого детства. - Она умерла. Джули, - глухой раскат по коридору заставляет вздрогнуть от собственных слов. Краем глаза замечаю, как Марти прижимает к губам пальцы, тихонько ахнув. - Черт, чувак.. Прости, ради бога, не хотел задеть, - молчит минутку и вдруг хмурится. Бросает на меня быстрый взгляд, и вот уже чуть дрогнули губы, но так ничего и не произнесли. - Я в норме. Спрашивай, вижу ведь, - отмахиваюсь, украдкой мазнув рукавом по носу. - Ты на ее место приехал? Квартиру ведь она сняла, да? Джули, - медленно, будто проверяя зыбкую почву несмелым шагом, произносит Мартин. - Значит, совсем недавно.. Блин, дерьмово вышло. Не хотел, Дилан, - он дергает губой, недовольно хмурясь своим словам. - Порядок, Марти. - хлопаю его по плечу и направляюсь к двери в квартиру. Собираюсь уже скрыться, но на мгновение зачем-то оборачиваюсь. Мне почему-то хочется глянуть на него на прощание. Марти так и стоит посреди коридора, виновато смотря куда-то в сторону. И молчит. И все в его мимике вызывает какой-то болезненный отклик в душе. Не по себе. Как наяву передо мной возникает Джули. Смотрит хмуро. - Ты снова отталкиваешь людей. Сколько раз говорила! Никогда меня не слушал, - она нарочито обиженно надувает губы, чуть качает головой, давая понять, что обиделась вполне серьезно. Вздрагиваю, отступая от видения. По щеке катится непрошеная слеза. Джули бросает укоризненный взгляд, чуть усмехается: - Собственную сестренку боишься? А, или ты решил, что сошел с ума? Мило, - звонко хохочет, и смех эхом прокатывается по коридору, словно по нему проходит помеха, как через сломанный наушник. Глаза Джули пугают. - Чего ты молчишь, Дилан? Ты уже оттолкнул этого парня, так чего стесняться? Скажи что-нибудь сестренке. Чувствую, как все тело колотит мелкая дрожь. На губах она ощущается особенно сильно, поэтому сжимаю их поплотнее, зажмуриваюсь, и как-то совсем по-детски быстро мотаю головой в стороны, стараясь откреститься от видения. - Дилан! Тебе не спрятаться от меня. Ну же, Дилан! - ее голос все более искажается помехами, сбивается на звон поломанного микрофона. Прижимаю пальцы к ушам, твержу тихим шепотом: - Ничего нет. Нет. Нет. Нет! - Дилан, эй! Дилан, - постепенно голос Джули переменяется на встревоженный, а после и вовсе становится чужим. Несмело приоткрываю глаза. Сижу, забившись в угол, продолжаю машинально цепляться пальцами за волосы. Джули растворилась так же быстро, как и возникла. Передо мной на коленках сидит перепуганный Марти. Заметив, что мой взгляд прояснился, он порывисто обхватывает ладонями мои щеки. Целовать меня собрался что ли?.. Лицо Марти озаряется. По щекам расплывается широкая глуповатая и немножко кривая улыбка. Отчего-то она выглядит так искренне, что вновь чувствую, как щемит в груди. У меня никогда не было много друзей. В школе я дружил лишь с Джеем. Джей был типичным обитателем Саут-сайда: резкий, принципиальный, не слишком уважающий закон. Моя точная копия, исключая, пожалуй, то, что я чертовски обаятелен. Ладно, шутка. Повезло вам, что мы лично не знакомы, обычно такое не забывается. Вместе мы с Джеем лазали по дворам, воровали газировку из автомата рядом с заправкой на углу улицы и прятались на чердаке от его родителей. На моей памяти раза три я видел их трезвыми. А дружили мы с Джеем почти пять лет. Но ни он, ни я никогда не унывали из-за пьяных родителей или нищеты. Нам было весело вдвоем, а остальной мир не существовал. Марти на Джея совсем не похож. Пожалуй, у них нет ни единого сходства, которое можно было бы заметить. С такими, как Марти я никогда не дружил. В нашем районе богатые подростки появлялись редко и никогда не уважались. Над ними за глаза смеялись из-за привычек пить дорогой кофе, ходить на йогу и ездить на электрических самокатах. Но такие ребята всегда нравились Джули. Она обычно гуляла далеко от дома, где-то ближе к центру Чикаго. Друзья ее пестрили модными новинками и прогрессивными взглядами. Джули заслуживала быть одной из них. И очень хотела, чтобы с ними был и я, все время твердила, что это тот уровень, который мне нужен, что это Джей тянет меня на дно. Кто ж знал, что она в свои неполные восемнадцать окажется настолько неебически права... - Ты в порядке, похоже. Я пойду, - выражение лица Марти сменяется на чуть виноватое. Он отпускает меня, поднимается и идет прочь. Вздыхаю, борясь с желанием треснуть себе по лицу. Совершаю глупость. И знаю об этом, ведь точно знаю! А все равно отчего-то тянет к нему. "Да знаю я отчего" - укоряю себя. "Потому что так сказала Джулия" - Эй, Марти. Может.. В общем, пошли, посмотрим, что там за квартирка, - киваю парню на дверь, неловко поднимаясь. Господи, а какая жуткая улыбка вышла, он точно решит, что я маньяк или хочу его пристегнуть к батарее и трахнуть. Что почти синонимично по сути.. Ну ладно. Такого выражения счастья и благодарности на чьем-то лице я не видел никогда. Марти порывисто кидается ко мне, явно намереваясь сбить с ног объятиями. Непроизвольно отшатываюсь. Блин, да что же это! Пора уже привыкать, не все хотят тебя убить. Но Марти приостанавливается, понимающе кивает, лишь хлопнув меня по плечу. - Спасибо, - произносит, заглядывая прямо в глаза. - За что это? - усмехаюсь, не до конца понимая, к чему он это. - За доверие, - беззаботно поясняет Марти. - У вас так не принято, я знаю, - на вопросительный взгляд терпеливо отзывается. - К нам иногда приезжают из Чикаго. Замкнутые, хмурые. А это Калифорния! Здесь каждый может быть тем, кем хочет. Тем более Лос-Анджелес - город грез и грехов. Тут уж точно никто не осудит. Мы рады, что ты с нами, Дилан, - он раскрывает руки, но более не приближается. Немного медлю. За его плечом краем глаза замечаю знакомый силуэт с алым платком на волосах. И вздохнув, заключаю Марти в объятия. Парень оказывается весьма приятным: высокий, сильный, от чего объятия выходят крепкими. И при этом мягкий, скорее за счет движений. В нем, как и в брате, читается что-то по-кошачьи пластичное. Но Марти не вызывает смешанных чувств, как Остин. Дружески хлопаю его по спине и отстраняюсь. - Я притащу пива, повеселее будет. Я мигом! - с этими словами Марти салютует и спешно скрывается за соседней дверью, оставляя на моих губах след улыбки. *** Щелкаю замком и, вдохнув поглубже, как перед прыжком в воду, вхожу наконец в квартиру. Меня встречает светлый просторный коридор со старым деревянным зеркалом на стене. Гляжу в него на свое осунувшееся за пару дней лицо, с жуткими темными кругами под глазами, и показываю язык. Бывало и хуже. Сбросив перед дверью кроссовки, мягко касаюсь голыми ступнями паркета. Никогда он не ощущал ничего подобного. Доски гладкие и теплые, от них веет чем-то старым. Поддаюсь порыву, присаживаюсь и касаюсь пальцами темного дерева, прикрывая глаза. В носу щиплет. Это совсем не мое место. Но здесь чертовски классно. - Дилан, ты где? Ух еб.. Не успеваю подать голос, как Марти спотыкается об меня. Оба кубарем катимся по полу. Сыплется мат, что-то звякает, и мы разлетаемся в разные стороны. Открываю глаза, болезненно потирая лоб, которым впечатался прямо в паркет. В полуметре от меня кверху задницей лежит Маркус. Вытянув ноги над головой он умудрился сложиться степлером. Не подает никаких признаков жизни, кроме поднятой в воздух руки. В ней крепко зажата красная коробка с контрастной белой надписью «Krushovitsa». Уважуха! - Я по-моему умер, - стонет Марти, открывая один глаз. Вверх ногами глядит на меня, скептически интересуется. - Ты зачем по полу ползал? Что, рассохся что ли? - Я или пол? – ухмыляюсь, поднимаясь на ноги. - Зависит от того, что ты ответишь, - пожимает плечами Марти, вытягивая вверх вторую руку. Машет ей в воздухе, давая понять, что ждет помощи. Лишь выхватываю у него бутылки с ехидной усмешкой. Марти изображает на лице крайнее оскорбление, но поднимается сам. - Ну так и что с полом? - Все хорошо, - отзываюсь, чуть помедлив. Не знаю точно, как реагируют на такой пол богатые люди. Восхититься? Наверное, нет, у них это, должно быть, в порядке вещей. А если нет? Решит, что я зажравшийся придурок, или рисуюсь. Черт! - Чудной ты, - качает головой Марти и направляется вперед по коридору. - Так-с, а тут должно быть, кухня.. О, ну да, все как у нас, только зеркально. Нагоняю его и замираю в дверях, глупо хлопая глазами. Эта огромная комната, едва ли не больше, чем весь первый этаж нашего прошлого дома. Но главное - она абсолютно пуста. Нет ничего кроме кухонного гарнитура и барной стойки. Марти, любовно осматривающий темно-оливковые обои, оборачивается ко мне. Заметив мое онемение, говорит: - Грузовик с вещами еще не приезжал. Мы пускаем обычно, когда кто-то переезжает. - Какой еще грузовик? - совсем теряюсь. - Как какой? Ты что, без мебели жить собрался? - тут уже и Марти озадаченно глядит на меня. - Как без мебели? - А ну прекрати это! Заладил повторять. Тут пустые квартиры сдаются. Ты не знал? - "Мы сможем здесь жить. Я все устроила". Так мне сказала Джулия, - произношу, пустыми глазами смотря в пол. - Дерьмо, - сочувственно тянет Марти, мягко похлопывая меня по плечу. Заметно, что ему самому некомфортно при упоминании Джули, но он старается не подавать виду. - Не раскисай, чувак, мы что-нибудь придумаем, - он сам поднимает мою руку, заставляя взять бутылку пива. Треплет меня по волосам и запрыгивает на барную стойку, усаживаясь поудобнее. - "Мы"? - устало гляжу на него, отпивая холодного пива жадными глотками. Хочется надраться. - С чего ты вообще помогаешь? И любезничаешь. И улыбаешься постоянно.. Ты что ли этот? Лицо Марти темнеет и хмурится. Он глядит на меня без былой приветливости, сурово. -«Этот»? – его голос сквозит таким холодом, что становится не по себе. – Спрашиваешь, так осмелься назвать. Ну и кто?! Пидор? Какие-то проблемы?! Краснею, не зная, что ответить. Глупо как-то. Зачем я это спросил вообще? И есть ли в этом какая-то проблема?.. - В жизни такой проблема, - наконец, нахожусь. - Джули так рвалась сюда. Ради чего? Ради модного паркета, этой пустой квартиры и соседа-гея? Да что за бред вообще? - устало облокачиваюсь спиной о стойку, утыкаясь лбом в ладонь. Чувствую, как глаза жгут слезы. Нет, я парень, я не должен плакать. Не должен... - Уверен, она просто хотела хорошей жизни. В доме, где люди не судят других за ориентацию. Где в шаговой доступности кофейня и фитнес клуб, а не точка дилеров. Она хотела нормальной жизни, - Марти похоже немного остывает, говорит тихо и вкрадчиво. - Да разве это нормально?! Да кто вообще по собственной воле пойдет сниматься в порно? - Это тебе не Саут-Сайд, - произносит отрывисто и резко. - Это Калифорния, парень! И ты в самом ее сердце. Здесь боль граничит с чистым кайфом, похоть - с блеском. Здесь люди не от безысходности, а потому что хотят быть именно здесь, - Марти стучит пальцем по столешнице, будто указывая место на карте. - Все по обоюдному согласию. И только одно правило - не сопротивляйся этому городу. Отдайся, позволь научить тебя по-настоящему жить. Клянусь, ты не пожалеешь! Осознаю, что больше не смотрю пустым взглядом в пол, а завороженно гляжу на Марти. Глаза его горят чистым неподдельным пламенным восхищением, голос дрожит от восторга. Так можно говорить лишь о том, что любишь всем сердцем. И на секунду проникаюсь этим восторгом. Во мне разгорается что-то жаркое, какой-то неистовый порыв, рвущий сердце вон. Хочется закричать так, чтобы весь Лос-Анджелес слышал. Что это я, Дилан. Что я тут и никуда не денусь, пусть этот город даже не пытается меня выкурить. И что я никогда не желал быть здесь, а теперь желаю. И сделаю все возможное, чтобы полюбить Лос-Анжелес всем сердцем. Не потому что так сказала Джулия, а потому что я так решил.