Два пистолета, к любви все готово

Зачем? Какой глупый фарс, какая досадная ошибка. Сожаления. Зачем они так долго поддерживали бессмысленную игру, раз она закончилась так глупо и бездарно? Они оба проиграли все, что у них было. Обида точила сердце, а гнев кипел в крови. Как!? Как он мог упустить? Отпустить? Как он мог допустить то, что сейчас стоял с пистолетом, направленными в голову того человека, которого считал неотъемлемой частью жизни? Да, он уже не раз угрожал заряженным револьвером, но ведь то была просто игра... Игра слишком быстро воплотилась в реальность. — Я не могу! — голос, как бы он не старался, сорвался на всхлип. Ноги подкосились, и он пошатнулся, борясь с подступившей дурнотой. — Я не могу, Дазай... Я не могу, я не могу, не могу... — Чуя повторял это как мантру, а пистолет тем временем выпал из трясущихся рук. Дазай тяжело вздохнул, опустились плечи, а глаза потемнели от какой-то тоски и боли вкупе со смирением. Он поднял оружие с присыпанного снегом асфальта, поморщившись, когда оно словно обожгло руки льдом. Внутри было противно от пустоты и внезапного спокойствия, а душу пожирали сожаления: они потеряли слишком много времени, упустили так много возможностей начать все с чистого листа. В два шага он подошёл к Чуе, позволяя уткнуться себе в плечо и крепко обнимая, чувствуя, как тот дрожит всем телом. — Тише, тише... Действовало слабо, да и могло ли хоть что-то вообще подействовать сейчас? Однозначно нет. Разве что отмена приказа, но это было невозможно. «Убей предателя». В голове продолжал звучать ледяной голос Мори, и каждый раз брошенное вслед «немедленно», на которое Чуя даже не нашел сил обернуться, больно резало сердце. Зачем...? — Тише, ты не выстрелишь дрожащей рукой. Успокойся. Слова послужили пощечиной. Он даже не будет сопротивляться? Не скажет ничего? Было бы куда проще, устрой они очередную «дуэль» или банальный поединок, но... смирение!? — Ты что-то задумал или издеваешься? Сделай хоть что-нибудь уже, не стой! — обычно твердый голос теперь прозвучал слишком умоляющее и отчаянно. Неужели не понимает, как ему тяжело? Три выстрела в грудь, почерк мафии... Как он сможет это сделать? Пока сил хватало лишь на то, чтобы цепляться за бежевый плащ и прятать нос в воротнике. Представить, что скоро в его груди будут три уродливые дыры от пуль и растекающиеся темные пятна крови, он не мог. — Ты не виноват, приказа Мори не отменишь. Разве мы можем что-то изменить? Тебе придется меня убить. Одна лишь просьба — сделай это быстро. Я не люблю боль. Осаму был бы рад возразить что-то, вот только было бессмысленно: оба прекрасно понимали, что кому-то придется умереть, и он готов был стать тем, кому уготована эта участь. Сколько раз он уже пытался свести счеты с жизнью? Слишком много. И каждый раз его останавливал Чуя: то его шляпа, забытая на вешалке, попадалась на глаза, то звонил телефон какой-то назойливой мелодией, высвечивая на экране старую фотографию, сделанную года три-четыре назад, то сам он выхватывал окровавленное лезвие из дрожащих пальцев и в ужасе вытаскивал из ванны, избегая смотреть на глубокие кровоточащие порезы. Сейчас же он станет тем, кто оборвет эту нить жизни. Жестокий юмор судьбы , которая никогда не бывала милосердна к нему. — Да придумай ты что-то! Нельзя... — Чуя прервался на сдавленный вдох, и голос его предательски дрогнул. — Нельзя заканчивать все... так! Я не могу убить тебя. Все стало казаться таким незначительным сейчас, все, что было — все угрозы, обиды, выстрелы и брошенные ножи, что вовсе не случайно никогда не попадали в цель. Вот бы и сейчас можно было так же просто промахнуться и списать все на похмелье! Вот бы можно было просто сбежать куда-нибудь в другую страну, уехать, навсегда покинуть омытый кровью город и никогда больше не сталкиваться ни с кем из портовой мафии! Правда, их бы нашли не позже, чем через пару недель, а терпеть на себе их пытки Чуя не хотел, как не хотел видеть мучения Дазая. Обоим было прекрасно известно, на что способна мафия в гневе. — Дай мне свои руки, — Осаму перехватил дрожащую руку с опущенным пистолетом и положил оружие в карман чужого плаща. — Вот так. Чувствуешь? Я с тобой сейчас, тебе не о чем переживать, — его теплые пальцы переплелись с ледяными, а усталый взгляд ловил загнанный взор голубых глаз напротив. — Помнишь? — он сморгнул вдруг появившиеся в уголках глаз слезы, и капли потекли по щекам. — Ты тогда забыл зонт, идиот, и грелся о меня на остановке, — слова были отравлены горечью. Чуя прикусил губу, подавив рвущийся наружу всхлип, но ком в горле никуда не уходил. — И песня, которая играла в твоих наушниках — как ты вообще такое слушаешь? — он привстал на носочки, чувствуя, как тянет вниз тяжесть револьвера в кармане, и наклонился, касаясь лбом лба. — Вот так. Теперь правильно. На мгновение ему показалось, что они вновь оказались в том далеком прошлом, на той остановке где-то на другом конце города, освещенные фарами проезжающих по проспекту машин и фонарем около кофейни, из которой только вышли, так неудачно не успев вернуться домой до дождя. Всего на секунду он вновь ощутил себя счастливым. Свободным от этого бремени. Тяжелый вздох со стороны Дазая вмиг разбил эту хрупкую иллюзию. Реальность окатила ведром ледяной воды, и он лишь крепче переплел их пальцы, наклоняясь ближе и задевая его нос. — Я не дам тебе уйти одному. — Даже не думай об этом! Не думай!? Дазай хоть представлял, как ему потом жить, зная, что у него на руках будет его кровь? Чую совершенно не волновало, скольких он уже убил и скольких он еще убьет, пытаясь хоть чем-то заполнить убивающую пустоту внутри, которая однозначно пожрет его, едва он сейчас спустит курок. В целом мире значение для него возымела лишь одна жизнь. Та, которую он всегда угрожал забрать и так боялся потерять. — Не умирай... — все прежнее спокойствие Осаму разбилось, обнажив мольбу и страх. Не за себя — со своей смертью он, видно, смирился уже давно. — Я умру в тот момент, когда выстрелю в тебя. Я не хочу жить так. Да как ты не понимаешь, что я просто не смогу!? Очнись! — тишину темной улицы прорезал крик, срывающий голос и переходящий в какой-то хрип. Дазай расцепил их руки и обнял одной за талию, притянув к себе и давая возможность уткнуться себе в шею. Вторая потянулась к кобуре на поясе, где всегда он носил заряженный пистолет. — Тогда прости меня. Нам придется сделать это одновременно. Чуя почувствовал ледяное дуло, прижатое к затылку, и лишь теснее прижался к нему, слыша биение сердца и вдыхая такой родной запах. Руки словно онемели, и он с трудом нащупал в кармане револьвер, сжимая ледяными пальцами рукоять. Обвив его шею, Накахара едва смог поднести оружие к его голове. Его трясло, тело словно перестало слушаться вмиг, а в голове билась единственная мысль: «Я не хочу расставаться». — Мы когда-нибудь встретимся, заново...? Черт, просто скажи, что я еще увижу тебя, пожалуйста! Прошу... Осаму переложил руку на спину, крепко прижимая к себе. Он не знал, что ответить. Да и мог ли? Были ли нужны слова сейчас? Все недосказанности растворялись в паре от дыхания на морозном воздухе, а все скрываемые даже от самих мысли становились ясны обоим. Что он мог еще сказать? — Три. Внутри что-то оборвалось с началом обратного отсчета. — Два. Осаму тяжело сглотнул. Произнести «один» он не мог. — Посмотри в мои глаза. Не отводи взгляд, смотри на меня. Пожалуйста. Чуя рвано выдохнул и чуть отстранился, ровно настолько, чтобы поднять замутненный слезами взор на такое до боли знакомое лицо напротив. — Смотрю... Прошу, я не могу, просто скажи это, иначе я опущу пистолет и никогда уже не смогу его поднять. — Один. — Прощай, Дазай, — сдержать всхлип стоило огромных усилий, но он понимал, что если даст сейчас волю эмоциям, то не сможет остановиться. — Не отпускай меня, прошу, держи... — Я с тобой, — пауза кажется вечностью. — Прощай. Ты ведь понял все, Чуя? — слабый кивок и попытка что-то еще добавить. — Я знаю. Не стоит. Секундное промедление, словно сейчас все окажется шуткой. — Стреляй, — тихий шепот в два голоса. Два выстрела разрезали ночную тишину, словно бой часов в полночь. Словно удар молотка судьи, которой выступила сама судьба. Приговор был исполнен. Случайный прохожий мог увидеть в двух лежащих на земле телах обнявшихся молодых людей, вот только снег мало походил на белые простыни, а брызги крови вокруг — на розы. С навеки замеревших лиц схлынули все краски, делая их бледнее хлопьев на земле, лишь алая дорожка тянулась из уголков губ. Так венчает смерть. Выпущенные пули будто стали обручальными кольцами, объединившими их в вечности.