Большой обман

Официальная помолвка состоялась через три дня, а в следующий понедельник, по настоянию Арчибальда, о ней напечатали заметку в газете. Элоиз догадывалась, что желание покрасоваться здесь не при чем – дядя стремился «обезопасить» сделку и для верности лишил Томаса возможности удрать в последний момент. Хотя и это, конечно, не гарантировало успеха – в худшем случае ему грозили лишь пересуды за спиной, но, думается, Томасу было плевать на мнение окружающих. Сама она, невзирая на безграничное счастье, основательно нервничала. Эйфория прошла через несколько часов, и в следующие дни Элоиз все ждала, когда Томас заговорит о контракте. Здесь это считалось главным условием – практичные американцы хоть и верили, что браки заключаются на небесах, но выгоду из них предпочитали извлекать еще на земле. Когда ее мать выходила замуж, будущая свекровь пересчитала приданое вплоть до нижнего белья и настояла, чтобы все это занесли в контракт. Может, у англичан все обстояло как-то иначе? Элоиз сомневалась. Насколько ей было известно, подданные ее Величества считали денежки не хуже заокеанских коллег, но почему же Томас и словом не обмолвился про договор? — Надеюсь, и тебе достанет ума не заводить об этом речь, — фыркнул дядя. В то утро они завтракали раньше обычного: до обеда Элоиз предстояло отправиться к портнихе. Мадам Фурье согласилась не подавать на них в суд и даже открыла еще один кредит, правда за это Элоиз пришлось отнести в заклад мамино кольцо. — Неужели, он так сильно любит меня? — она обратилась скорее к себе, нежели к Арчибальду. — Не такая уж ты и дурнушка, — сказал дядя и засмеялся над остроумной, по его собственному мнению, шуткой. — Он ведь не в курсе, что мы по уши в долгах, — Элоиз посмотрела в тарелку. — Я сказала, что не хочу пышной свадьбы, пусть лучше все будет тихо и по-семейному. — Вот и умница, — похвалил Арчибальд. Он подцепил вилкой жареный гриб, отправил его в рот и запил большим глотком вина. — Всегда знал, что из тебя выйдет толк, — дядя указал на нее пальцем. — И не переживай насчет договора. Если бы он хотел, то заговорил бы с самого начала. Поэтому мой тебе совет: наслаждайся. — Арчибальд усмехнулся. — Я же вижу, ты по уши влюблена. А Томасу, очевидно, плевать, сколько у тебя денег. Впервые в жизни ей захотелось поверить Арчибальду. В противном случае Элоиз было бы нечего сказать Томасу, кроме как расписаться в бедственном положении. Но, может, ей действительно повезло? Она вспомнила его взгляд – Томас глядел на нее с такой неподдельной нежностью, что даже сейчас, когда его не было рядом, в груди становилось тепло и спокойно. Выходя из столовой, она еще раз погладила кольцо из белого золота с крупным изумрудом в обрамлении бриллиантовой крошки. — Оно принадлежало моей матери, — сказал Томас, когда два дня назад надел его на палец Элоиз, — а до этого ее свекрови. — Он тихо засмеялся. — От мамы я слышал, что его изготовили еще в пятнадцатом веке. Они были одни в полутемной гостиной, и отсветы тлеющих в камине дров играли на поверхности изумруда. — Я… Я даже не знаю, что сказать, — ощущение причастности к такой древности на мгновение лишило ее дара речи. Прямо сейчас, в эту минуту Элоиз становилась частью его семьи, ее истории – она понимала, но еще не осознавала это в полной мере. — Совсем не обязательно что-то говорить. — Томас притянул ее к себе. — Можно просто… — он поцеловал ее, но уже не так, как в беседке. Глубже, настойчивее. — Сделать вот так, — выдохнул, когда отстранился.

***

Мадам Фурье встретила ее улыбкой и бокалом охлажденного шампанского. Элоиз не знала, видела она заметку или услышала новость от клиентов, но так или иначе, шустрая француженка быстро смекнула, что на всем этом можно неплохо заработать. Выставленная ею сумма заставила Элоиз понервничать, ведь таких денег у нее по-прежнему не было, а о том, чтобы попросить их у Томаса и речи не шло. Слушая краем уха болтовню портнихи, пока та снимала мерки и раскладывала перед ней образцы тканей, Элоиз подсчитывала, сколько еще понадобится денег и вместе с тем чувствовала угрызения совести. Как ни крути, а она водит Томаса за нос. Он видел их роскошный благоустроенный дом, видел ее дорогие наряды и остатки украшений – те, что еще не успели продать. А, может, Сара все-таки успела ему проболтаться? Элоиз очень хотелось, чтобы все так и было, ведь в этом случае, получалось, что она его не обманывает. Но с другой стороны.… А в чем, собственно, заключался обман? Она выходила замуж не за деньги и титул, она была влюблена – так стоит ли мучить себя лишь за то, что судьба оказалась к ней благосклонна? — И все же я уверена, что вот это, — мадам Фурье ткнула пальцем в страницу каталога, — подойдет лучше всего. Что скажете, мисс Давенпорт? Даже не взглянув на платье, Элоиз посмотрела вниз страницы, где была указана цена. Что ж, если продать еще что-то из посуды, денег им хватит. — Хорошо, пусть будет это. Именно тогда расписываясь в договоре, Элоиз в полной мере осознала, что обратной дороги нет. Она и не хотела возвращаться, даже больше – разве что дни в календаре не зачеркивала, но до бессонницы боялась разоблачения. А что, если Томас все же потребует от нее договор? Или узнает от кого-то о ее положении и расторгнет помолвку? Такой позор будет похлеще досужих сплетен. О ней даже сейчас говорили все, кому не лень. Новость о ее помолвке разлетелась за несколько дней, и в следующие две недели Элоиз почти не бывала дома. Их с Томасом приглашали на обеды и ужины, всем было интересно посмотреть на него и, многие, как догадывалась Элоиз, шептались о том, как незаслуженно свалилась на нее удача. — Значит, ты все же окрутила его? — фыркнула Сара, когда они пересеклись на вечере общих знакомых. Элоиз тогда сидела на диване в оранжерее, куда сбежала ненадолго, устав от навязчивого внимания толпы, но Сара нашла ее и там. — Воистину чудеса случаются, — она стояла и глядела на нее сверху вниз. В кривой улыбке, вздернутой брови и сложенных на груди руках читалось презрение, смешанное с завистью. Последнее Сара отчаянно пыталось скрыть, но выходило плохо. — Должно же мне повезти хоть в чем-то, раз я не такая богатая и красивая, как ты. Элоиз не считала себя дурнушкой, но признавала, что ее внешность теряется на фоне яркой красоты Сары. — Наверное, это и в самом деле любовь, — она склонила голову на бок, — иначе зачем ему бесприданница. — Сара прищурилась. — Ты ведь рассказала ему? Прежде, чем Элоиз успела ответить, зашел Томас. Она не знала, как долго стоял он за дверью и слышал ли их разговор, но мысленно сжалась, готовая к разоблачению. — Вот вы где, — Томас улыбнулся, — мисс Теренс, — с вежливой сухостью он кивнул в знак приветствия, затем посмотрел на Элоиз и взгляд его потеплел, — твой дядя собирается говорить тост.— Он усмехнулся. — Кажется, третий по счету. Будет невежливо, если мы и его пропустим. Сара поджала губы, неискренне улыбнулась и, проговорила с фальшивым раскаянием: — Это моя вина, сэр Томас. Мы тут беседовали с вашей невестой, секретничали о своем, о женском. — Она заговорщицки посмотрела на Элоиз, — да, у нас, девушек, много секретов. На секунду она поверила, что Сара может прямо сейчас, будто бы невзначай вспомнить о ее долгах, но ничего не произошло – Теренс лишь хмыкнула и вышла из оранжереи. Они с Томасом остались вдвоем. — Все хорошо? — нахмурился он, а затем присел рядом и взял ее за руку. Сколько еще это будет продолжаться? Элоиз посмотрела ему в глаза. Как там говорила Мария-Антуанетта? Лучше страшный конец, чем бесконечный страх. Наверное, лучше признаться сейчас, и будь, что будет. — Да, просто… — Элоиз посмотрел на дверь. — Мы тут кое о чем говорили и… — она вдохнула, набираясь решимости. — Люди всегда обсуждают и осуждают. — Томас улыбнулся. — По себе знаю. — Тыльной стороной ладони он провел по ее щеке, и Элоиз закрыла глаза. — Но я не хочу, чтобы ты из-за этого переживала. Это не имеет значения. Слова замерли у нее на кончике языка. Неважно, знает он или нет – ему безразлично, Элоиз поняла это. В душе она, конечно, признавала, что струсила, но если Томасу и впрямь нет дела до ее финансов, может, разумнее пока молчать о них. Зачем портить то хорошее, что есть сейчас? — Я хочу уехать отсюда, — она положила голову ему на плечо, — чем раньше, тем лучше. — Элоиз посмотрела на него, — давай, уедем, сразу после свадьбы. — Если ты так хочешь, — Томас поцеловал ее в макушку. — Ну а теперь пошли, — он встал и протянул ей руку, помогая подняться, — твой дядя не простит, если мы пропустим еще один тост.

***

Коридорный остановил тележку возле двери и недовольно фыркнул, прежде, чем постучать. Апартаменты были не из дешевых, а их постоялец, молодой англичанин, хоть и выглядел презентабельно, но с первого дня ни разу не оставил чаевых, хотя даже собаке известно, что нет более грубого нарушения гостиничного этикета. И все же контракт предписывал уважать каждого постояльца, будь он хоть трижды скряга. Натянув на лицо улыбку, коридорный постучал. Дверь распахнулась почти сразу. — Ваш виски и сигареты, сэр. Лохматый, в наполовину расстегнутой и измятой рубашке мужчина протер глаза и отрывисто кивнул. — Проходите, — он отошел, пропуская его в номер. Здесь, как обычно, царил полумрак, на столе лежали в беспорядке бумаги, а из-за открытых окон гулял сквозняк. Разместив поднос на журнальном столике, коридорный еще несколько секунд потоптался на месте, лелея надежду, что в этот раз ему перепадет хоть пять центов, но ничего не произошло. — Если понадобится что-то еще, дайте знать, сэр, — он направился к выходу. Постоялец проводил его до двери. — Спасибо, — он опустил взгляд к нагрудному значку с фамилией, — Уоллес. И закрыл дверь. — «Спасибо, Уоллес», — передразнил коридорный, пока дожидался лифта, а когда тот приехал, оглянулся на дверь и, прежде, чем войти в кабину, с чувством добавил, — жлоб проклятый, вот ты кто. …Томас открыл бутылку, налил стакан до половины и сделал большой глоток. Сморщился, когда виски обжег горло, но через пару секунд блаженно выдохнул, чувствуя, как в груди разливается тепло. Он вышел на балкон. С высоты одиннадцатого этажа Манхэттен был как черное полотно, расшитое золотыми крупицами огней. Город возможностей, город, где исполняются мечты. Город, куда он приехал в последней надежде остаться на плаву, и, кажется, вытянул счастливый билет. Холодный ветер забирался под одежду, мелкие стекляшки дождя били по лицу, но Томас вернулся в комнату, лишь когда намокшая рубашка стала липнуть к телу. Стакан к этому времени уже опустел, и он налил второй. Через пару минут, вытянув ноги так, чтобы до них доставало тепло от камина, он закурил. Рядом, на столе лежал выпуск газеты недельной давности, развернутый там, где была заметка о помолвке. Томас стряхнул пепел и вздохнул. Трудно вообразить себе авантюру более низкую, чем ту, что он собирался провернуть. Не за тем, ох, не за тем он пересек океан, истратив последние деньги. Последние несколько лет технический прогресс двигался семимильными шагами, сметая, перерабатывая все, что стояло у него на пути, все, на чем раньше держался прежний мир. Заводы и фабрики вытесняли старое производство, конвейеры заменяли людей, и не было никаких сомнений – будущее за машинами. Томас поддерживал это и не хотел цепляться за старину, но вот беда – отец не оставил ему ничего, кроме доживающей свой век лесопилки и огромного дома, которому отчаянно требовался ремонт. Иными словами, у него было все и не было ничего. Первые пару лет дела шли относительно стабильно: мебельные фабрики из близлежащих графств закупали у него древесину, а деньги, хоть и не сыпались золотым дождем, но все еще позволяли вести образ жизни, подобающий человеку его положения. Томас, впрочем, особенно не шиковал, и в первую очередь стремился усовершенствовать производство, понимая, что если не увеличит объем, то растеряет всех покупателей. Так оно вскоре и вышло. Мебельные фабрики, что закупали у него дерево, давно уже перешли на конвейеры, чтобы производить мебель в бóльших количествах, а, значит и материала им требовалось больше. С тем оборудованием, что было на лесопилке, Томас физически не мог предоставить нужных объемов. Старые машины уступали новым по скорости, и в итоге закупщики предпочли тех, кто мог удовлетворить их запросы. Когда продажи опустились до катастрофического уровня, Томас пытался найти финансирование в Англии, но инвесторы не хотели вкладывать деньги, не имея гарантий. Банки отказывались выдавать кредит даже под залог особняка. — Лет двадцать пять назад за него можно было выручить тысяч двести, милорд, — сказал управляющий, когда Томас предложил Шеффилд-Хаус в качестве гаранта, — но сейчас… — он покачал головой, — вы сами все понимаете, мистер Райт. Увы, мы не можем идти на такой риск. После этой встречи он две недели провел в запое, как призрак шатаясь по огромному дому – дому, который любил и ненавидел одновременно. Какое-то время Томас всерьез думал о том, чтобы продать лесопилку и Шеффилд-Хаус, уехать из Кента и начать новую жизнь вдали от прошлого и демонов, что скрывались в нем. В конце концов, он неплохо разбирался в законах и мог бы открыть юридическую практику, стать адвокатом и помогать богатеям уходить от налогов. Но родная земля не отпускала его. И как бы ни твердил он себе, что ненавидит фамильное поместье с его болезненными воспоминаниями, все равно не променял бы его ни на что. Отчаявшись найти финансирование дома, Томас поехал в Америку. Это поездка стоила ему остатков сбережений, а инвесторов он так и не нашел. Вместо них в его жизнь ворвалась Элоиз. Тогда, в день их знакомства, он лишь хотел сбежать от навязчивого внимания Сары, и решил подойти к Элоиз. Она сидела в стороне и, невзирая на то, что держалась с достоинством, все равно казалась потерянной и беззащитной. Будто не понимала, как и зачем оказалась здесь. Томас почувствовал единение с ней и захотел поддержать. А потом… Ее мягкий взгляд; тихий, но уверенный голос пробудили то, что прежде было ему чуждо. Конечно, у него были женщины, но Томас намеренно заводил отношения с теми, кто точно не стал бы требовать от него серьезности. Его первой любовницей стала молоденькая жена старого богатея – человека в высшей степени непорядочного. Неудивительно, что она стала искать нежности и уважения на стороне. После нее Томас отношений не заводил, но время от времени наведывался в бордель. Идея брака казалась ему не такой уж плохой, но для начала он собирался встать на ноги. Но именно тогда, на проклятом вечере его впервые посетила мерзкая и соблазнительная идея, от которой сделалось тошно, и которая вцепилась, в него как клещ: жениться на той, у кого есть деньги. Элоиз, как бы сильно его к ней тянуло, Томас не рассматривал – она была слишком чиста для этого и явно заслуживала большего, а вот Сара… Томас умел нравиться женщинам, а с этой вообще не потребовалось усилий – с первого дня она буквально не давала ему прохода. Вот только при мысли, что нужно будет терпеть ее остаток жизни, он был готов хоть сейчас за гроши отдать лесопилку и сделаться офисным клерком. Да и обманывать девушку, пусть даже такую избалованную, было нечестно. На следующий Томас пришел к Элоиз с намерением загладить вину, понимая, что накануне поставил ее в неловкое положение. Он ничего не ждал от их прогулки, но неожиданно для себя понял, что мировоззрение этой девушки во многом созвучно с его. И пусть они читали разные книги, интересовались разными вещами и много спорили, Элоиз, как и он, не мыслила шаблонами, говорила, что думала, даже если это нарушало этикет и не скрывала себя настоящую. Однажды Томас уже встречал такую женщину: от былой страсти осталась лишь благодарность, а Элоиз во многом отличалась от той другой, но их роднило нечто важное – они обе жили по своим правилам, хоть эти правила и сильно разнились. Стараясь держаться от греха подальше, Томас выкупил билет на ближайший теплоход… и сдал его на следующий день. «Это не обман», сказал он себе, когда принял решение добиваться ее. Обман был бы, женись он на Саре. Когда лесопилка начнет приносить доход (а с новым конвейером это произойдет скоро) он даст Элоиз все, на что будет способен. Томас допил виски и краем глаза увидел в стекле собственное отражение. Столько вранья, и один обман держится на другом. Вскрой хоть один – и рухнет вся башня. Чтобы сказала Элоиз, узнай она правду? Всю правду. Томас помотал головой. Нечего ворошить старые могилы, прошлого не изменить, и даже если бы он мог, то не стал бы. Куда больше он волновался о будущем: очень скоро Элоиз все узнает, но с другой стороны, если она до сих пор не заговорила о контракте, что в общем-то странно для прагматичных американцев, может, ей и впрямь безразлично? В целом, он мог это объяснить: она была молода, влюблена и не имела жизненного опыта, но Арчибальд… Он хоть и не производил впечатление человека, отягощенного пытливым умом, но и абсолютным кретином не выглядел. Один раз у него проскользнуло, что Давенпорты, как и он на мели, но их образ жизни, дом и наряды твердили обратное. Томас, конечно, знал, как ловко порой аристократы маскируют нужду, но легкость, с которой Арчибальд тратил деньги, никак не вязалась с наличием трудностей. «Но если бы она все же оказалась бедна? Ты бы женился на ней?»

***

Она решила отпустить ситуацию. Последний год, когда пришлось затянуть пояса, Элоиз только и делала, что держала руку на пульсе. С маниакальной щепетильностью вела учет расходов, составляла план и худо-бедно умудрялась держать баланс между тратами и подобающим образом жизни. Замужество (по крайней мере, в ближайшие годы) ей не светило, и она приняла тот факт, что, возможно, ей до конца придется обеспечивать себя самой. Было дело, даже подумывала устроиться гувернанткой, если станет совсем туго. И вот все перевернулось с ног на голову. Будто само мироздание решило наконец вспомнить о ней и одарить за годы молчаливого смирения. Каждое утро она просыпалась с мыслями о нем, Томас занимал все ее мысли, а когда они выходили в свет и, улучив минуту, целовались тайком по углам, Элоиз замирала от счастья и предвкушения. Но каждый раз эти чувства омрачались тенью невидимого меча над ее головой – меча, который она сама и подвесила. И все же… разве не преступление отравлять мгновения счастья, счастья, которого она так ждала и, безусловно, заслуживала? Прошлого не вернуть, а будущее не существует – есть только здесь и сейчас. И она разрешила себе плыть по течению. Но чем ближе это течение приносило ее к дню свадьбы, тем сильнее Элоиз разрывалась между любовью и страхом. — Расскажи мне о Шеффилд-Хаусе. Был поздний вечер, и они лежали на кровати в ее спальне. Получасом ранее Томас (не без помощи Дороти, как смутно подозревала Элоиз) забрался в сад, а оттуда по черной лестнице прямо балкон ее комнаты. Он не позволил себе ничего дальше поцелуев и объятий, но и этого оказалось достаточно, чтобы нутро охватила щекочущая дрожь. Когда Томас прикасался к ней сквозь тонкий халат и еще более тонкую сорочку под ним, внизу живота делалось тяжело и сладко. — Скоро ты сама все увидишь, — Томас приподнялся на локте и указательным пальцем очертил ее подбородок. — Но, предупреждаю, он нуждается в хорошем ремонте. Можешь менять там все, что захочешь, — он легонько поцеловал ее, — ты будущая хозяйка особняка. Слова о ремонте удивили ее, хотя… должно быть он так занят бизнесом, что до особняка просто руки не доходят. — Это немного пугает, — Элоиз переплела свои пальцы с него. Их глаза встретились. — В смысле, что у меня никогда не было такой ответственности. И управлять я не умею. Сколько в нем комнат? Томас тихонько засмеялся. — Понятия не имею. Скажи мне, когда сосчитаешь. Элоиз попыталась вообразить масштабы того, с чем ей предстояло столкнуться, но выходило плохо. Чем занимаются супруги землевладельцев? У нее никогда не было ни земли, ни людей в подчинении. Дороти не в счет. Кстати, о Дороти… — Ты не против, если я заберу свою горничную? На мгновение ей почудилось, что Томас нахмурился. С чего бы это?.. Неужто потому, что Дороти ирландка? — Не волнуйся, в Фенианском Братстве она не состоит, — пошутила Элоиз. — Ну, раз так, — Томас ласково щелкнул ее по носу, — то, конечно. — Он усмехнулся, и наваждение рассеялось. — С этого и надо было начинать. Он снова поцеловал ее, и Элоиз перекатилась на спину, а еще через миг Томас оказался сверху. Она смотрела на него затуманенным взглядом, отрывисто дышала, не понимая, какое из чувств сильнее – страх или желание. Его ладонь скользнула вверх по ноге, задирая подол сорочки, а губы тем временем спускались от шеи к ключицам. Новые ощущения захватили ее с головой, тело сжималось и одновременно требовало большего, между ног разливался жар. И тут в дверь постучали. Томас отскочил от нее, а Элоиз села и быстро оправила сорочку. Щеки у нее горели, впрочем, и он выглядел не менее разгоряченным, пока застегивал рубашку, три верхних пуговицы которой Элоиз успела расстегнуть. — Мисс Давенпорт, — робко донеслось из-за двери, — вернулся ваш дядя и хочет вас видеть. — Скажи ему, что я буду через десять минут, — крикнула Элоиз. Они с Томасом посмотрели друг на друга и рассмеялись. … Когда через полчаса она вернулась в комнату, Томас ждал ее, сидя в кресле, а рядом на столике стояла бутылка шампанского и два фужера. Они перебрались на кровать. Устроившись полулежа, Элоиз слушала его рассказы о Кенте и Шеффилд-Хаусе, о местных лесах, в которых, если верить легендам, водятся феи и прочая нечисть, и о деревне, расположенной неподалеку. Воображение Элоиз рисовало удивительный мир – мир, который хоть и немного пугал, но частью которого она отчаянно хотела стать. Не ради огромного дома, титула или вожделенного избавления от долгов. Элоиз смотрела на Томаса и боялась проснуться. Неужели, так бывает? Она могла говорить с ним, о чем угодно, не притворяться и не носить маску, не казаться лучше, чем есть. Быть для него открытой книгой, не боясь, что содержание этой книги оттолкнет его. «Вот только последнюю страницу ты так и не показала», напомнил внутренний голос. «О, да, ты открылась ему во всем дорогуша. Кроме одного. Самого главного».