Последние зимние драбблы

— Нет, собака! Нет! Тысячу раз нет! С этими яростными словами юный Анри д'Ожерон, сын губернатора Тортуги, бледный до синевы, со связанными за спиной руками, столь же яростно попытался избавиться от хватки двух дюжих полуголых негров, удерживавших его перед бочонком, на котором восседал капитан «Ла Фудр» Левасёр. Бочонок высился посреди песчаной прибрежной отмели, будто на сцене, а силуэт «Ла Фудр» маячил в бухточке за спиной Левасёра, изысканно-зловещего, с красивым, хоть и обрюзгшим от частых возлияний лицом. — Капитан! — донёсся до д'Ожерона пронзительный вскрик его сестры, и он невольно обернулся. Мадлен билась, как птица в силках, вытащенная из шлюпки ещё одним великаном-негром, который пытался препроводить её к разыгравшейся на отмели драматической сцене как можно более учтиво. Прочих пиратов не было видно. — Я не понимаю! — продолжала неистовствовать Мадлен, бледная, как её брат, с горячечно пылающими щеками, в измятом шёлковом платье глубокого винного цвета. Каблук её остроносой туфельки прицельно опустился на босую ногу бедолаги-раба, тот отчаянно взвыл, но девушку не выпустил, страшась, что капитан Левасёр за это попросту оторвёт ему ногу. — Ничего не понимаю! Вы же клялись, что влюблены в меня! Ради меня вы захватили голландский бриг, направлявшийся на Тортугу! Разве нет? На последних словах голос её упал до шёпота. — Тысячу раз нет, как только что заявил ваш прекрасный брат, — сообщил Левасёр с притворной любезностью, поправляя свои каштановые кудри. Золотые серьги в его ушах блеснули на солнце. — Я ухаживал за вами, Мадлен, чтобы подобраться к нему. Вам придётся смириться с тем, что женский пол вообще, и вы в частности, меня не интересует, — он отвесил издевательский поклон в сторону Мадлен, а потом хищно оглядел Анри, стиснувшего челюсти так, что скулы побелели. Пользуясь тем, что мадмуазель д'Ожерон потеряла дар речи, Левасёр продолжал, обращаясь теперь уже исключительно к Анри, и в его словах звучали, смешавшись, будто в адовом зелье, угроза, горечь и похоть: — Видит Бог, я бы хотел обхаживать вас, мой аристократик, как я обхаживал Мадлен, но при первых же намёках вы, как и большинство других, всадили бы мне пулю между глаз или ринулись прочь. И не только потому, что я грязный пират без роду и племени. Просто для вас это — нарушение всех ваших драгоценных табу, — он криво ухмыльнулся. — Кстати, я ведь могу и помыться. Мадлен что-то придушенно пробормотала и даже зажмурилась. — Что ж, — властно продолжал капитан, обращая на лепет своей бывшей возлюбленной не больше внимания, чем на крики чаек над головой, — вы оба останетесь на «Ла Фудр». Вы, Анри, будете угождать мне в постели, а вы, Мадлен, станете залогом того, что ваш брат будет послушен и мил, иначе… — Иначе что? — прохрипел юный д'Ожерон, прожигая капитана сверкающим от ненависти взглядом. — Иначе, — с совершенным бесстрастием отчеканил Левасёр, — ваша сестра станет игрушкой не только для моих офицеров, но и для матросни, включая моих рабов, таких, как тот, что её держит, — он небрежно ткнул пальцем в сторону взвизгнувшей Мадлен. — Возможно, ей это и понравится, но уж точно не понравится ни вам, ни вашему достопочтенному отцу. Мадлен ещё раз истерически завизжала и снова принялась биться в руках раба, державшего её терпеливо и обречённо. Анри с тем же пылом пытался вырваться от своих стражей. Левасёр с искренним любопытством взирал на это драматическое зрелище… поэтому никто из присутствующих не услышал, как скрипит сырой песок под ногами подошедшего к ним капитана «Арабеллы» Питера Блада. Тот громогласно откашлялся, и только тогда Мадлен изумлённо повернула к нему залитое слезами лицо и перестала кричать, а вслед за ней обернулись все остальные. Капитан Блад почтительно снял чёрную шляпу с вишнёвым плюмажем и низко поклонился девушке. — Правильно ли я понял, — произнёс он на плохом французском, развернувшись к Левасёру, который при его появлении побагровел, но так и не поднялся с бочонка, — что ради удовлетворения своей похоти вы захватили голландский бриг и похитили детей губернатора Тортуги, острова, дающего нам неизменный приют? — Да, — скривил красивые губы Левасёр, — мои корабли могут найти себе пристанище и в других местах. Распрекрасный петушок д'Ожерон стоит такой жертвы. — Отлично, — степенно кивнул Блад, не поведя и бровью. — Скажите ещё: для удовлетворения всё той же похоти вы угрожали мадемуазель д'Ожерон участью, которая для благородной дамы хуже смерти? В его спокойном голосе лязгнула сталь. — Да бросьте, — поморщился Левасёр. — Я повторю, ей это может даже понравиться, она девушка пылкая, уж я-то знаю… И он скабрезно осклабился. На сей раз Мадлен не протестовала, она низко опустила голову, пытаясь скрыть слёзы, струящиеся по щекам. — Отлично, — повторил Блад со всей невозмутимостью. — И последний вопрос: бочонок, на котором вы восседаете, он с захваченного вами голландского судна? — Да, — кивнул Левасёр уже в некотором недоумении, — здесь ром или вино, которым мои люди готовятся отпраздновать захват этого голландского корыта и ценных пленников. — Отлично, — казалось, капитану Бладу доставляло удовольствие вновь и вновь повторять это слово. — Лежать! — скомандовал он вдруг, рывком опрокидывая на песок негра, державшего Мадлен, вместе с нею, а молодого д'Ожерона развернул к себе за плечо. Левасёр же только начал в немом изумлении приподниматься, когда Блад выхватил из-за пояса пару инкрустированных перламутром пистолетов и открыл пальбу по злосчастному бочонку. Несколько выстрелов слились в один, посыпались искры, и капитан Левасёр отправился на Луну, так и не успев понять, что происходит, и окропив берег кровавым дождём. На бочонке было написано: «Пороховая бочка», а Левасер, к несчастью для себя, не умел читать по-голландски.