Тигриная поступь, волчий след

В последнее время Тэхен ведет себя странно. Нет, он всегда ведет себя странно, любому во дворце известно, что императорский швей не от мира сего и, наверно, именно этим ему удалось заполучить редкую благосклонность императора, но Хосок, который знает его с детства, перемену замечает сразу, хотя с виду Тэхен кажется все тем же неловким, шебутным парнишкой. — Ах, какой же я растяпа, — вздыхает он, роняя один из рулонов ткани, которыми загрузил себя до носа. Чонхи, с которым Хосок сегодня стоит в паре на входе в кабинет господина, радостно хохочет, пока Тэхен не вручает ему всю кипу тканей, которая погребает его до макушки. — Не урони, иначе скажу господину, — с шутливой серьезностью предупреждает Тэхен. — Да ты же сам только что уронил! — смеется Чонхи. — Тебе показалось, — тянет Тэхен нараспев, и пока тот не видит, заталкивает в ладонь Хосока записку, и только потом идет подбирать ткань. Хосок уставляется на него непонимающе, но Тэхен даже не смотрит, забирает все ткани обратно и как ни в чем не бывало уходит в кабинет. Тэхен редко просит встречи, тем более вот так, тайно, хотя они и без того пытаются скрывать, что являются друзьями детства, и проводят время вместе только за пределами дворца в редкие выходные. На закате, когда все готовятся ко сну, Хосок идёт глубоко в сад, пока стены дворца почти не исчезают из виду, и видит Тэхена, сидящего на земле под вишней, непривычно печального. Что-то случилось, Хосок знает его слишком много лет. Столько же, сколько, кажется, влюблен в него. Тэхен поворачивает голову, и Хосок замирает в восхищенном вздохе, как впервые видит, потому что красота Тэхена каждый раз ранит его заново. В светло-голубых одеждах он будто любимейший сын небосклона, и улыбка теплеет на лице как прорвавшийся сквозь белый пух облаков солнечный луч, вечерний ветер дразняще цепляет лохматую чёлку, треплет волосы в слабой причёске, сцеловывает отпечаток закатного солнца с чужих щёк, как хотелось бы Хосоку и как он никогда не осмелится. Подойдя ближе, Хосок видит, что красивая улыбка Тэхена прячет за собой сожаление — только бы это чудовище ничего с ним не сделало. Хосок страшно боится того дня, когда благосклонность переменчивого императора закончится, и он даже не узнает об этом. Тэхен его страх будто чувствовал, потому что почти не рассказывал ни о чем, что касалось бы его отношений с господином. Но Юндже всегда был незримо где-то рядом с ними. — Я хочу попросить тебя об услуге, — говорит Тэхен неожиданно серьезно, когда Хосок садится рядом. — Всё что угодно. — Помоги пленнику сбежать. — Ты… — Хосок даже слова теряет и, только убедившись, что вокруг точно никого, продолжает тише, — ты рассудка лишился? Что ты говоришь? — Тэхен в ответ не смотрит, нервозно дергает ленточки, завязанные на боку. — Нам вообще нельзя это обсуждать. — Хорошо. Не будем. Просто скажи, сможешь ли ты это сделать. — В чем дело, Тэхен? — Хосок разворачивается к нему полностью, но Тэхен так и не смотрит. — Тебя это вообще не заботило, пока я по дурости не проболтался и вот ты просишь… такое? — Не я прошу. Это ради Чимина. — Что? — отзывается Хосок еле слышно и молчит так долго, что в тишине слышится, как скрипят ленты в сомкнувшемся кулаке Тэхена. — Ты ему сказал? Тэхен, ты что, ты совсем… Боже… — Прости, — Тэхен поднимает глаза, красивые, полные сожаления, и этого достаточно, чтобы все ему простить. Хосок никогда не мог злиться на него, но душный страх захлестывает с головой, выдавливает из него слова, которые он сам не разбирает. — Я знаю, что вы сильно сблизились, но тебе нельзя было ему рассказывать! Какое ему дело до пленника? — Хосок роняет лицо в ладони и беспомощно стонет. — Он же просто императорская подстилка, он же ему все расскажет, господи, нас убьют всех… — Они влюблены, Хосоки. Чимин и Юнги. Он поднимает голову и удивленно смотрит в полные горечи глаза. Тэхен не знал его имя. Никто не знает, кроме него самого и ребят, но тогда и Чимин бы не мог знать, будь он шпионом Юндже. Неужели это правда? — Мне очень жаль, если это так, — говорит он с осторожностью, — но я не готов рисковать своей жизнью ради них. — А ради меня? — порывисто спрашивает Тэхен, прикусывая губу. — Я тебе нравлюсь, Хосоки? Когда Хосок признался ему впервые много лет назад, они были еще совсем детьми, он ни на что не рассчитывал, ему просто было важно выразить, насколько счастлив он находиться рядом с ним каждую секунду. И Тэхен, слыша «я хочу быть с тобой вместе всю жизнь», обнимал крепко, радостно смеялся на ухо — Хосок до сих пор помнит, как звучал его смех во дворе родительского дома, и хранит эту драгоценность в памяти. Позднее, когда они оба стали взрослее, когда Тэхен занял головокружительную должность императорского швея, а Хосок числился не самым последним стражником дворца, он признался ему снова. Надеялся, что не кажется, что это не просто теплая дружба, что Тэхен не случайно подолгу держит его руки в своих, ищет объятий, а потом увидел, как испуг промелькнул на лице, и, неловко улыбнувшись, Тэхен ответил, что им лучше оставаться друзьями. Хосоку не было лучше, но он согласился на то, что делало лучше Тэхену. — Ты знаешь, что да, — он злится и ничего не может с этим сделать. Они никогда не говорят о его чувствах, так зачем спрашивать об этом сейчас, когда Тэхен загорелся помочь чужому человеку. — Но причём здесь это? — Ты бы не сделал такое ради меня? — Конечно сделал бы. Но в темнице сидишь не ты. — Дело не в том, кто в заточении, а в том, кто находится на свободе и гибнет от беспомощности, от неизвестности! — заводится Тэхен, вскидывая руки. — Я смотрю на Чимина и понимаю, что тоже бы так не смог. Что если бы мой любимый человек сидел под стражей… — он вдруг отводит взгляд, — я бы сделал что угодно, к дьяволу бы в пасть залез, только бы вытащить его. Хосок хотел бы быть для него таким человеком, но одновременно рад, что Тэхену не придётся рисковать собой, если с ним что-то случится. Когда случится. Это вопрос времени, в какой момент Юндже обнаружит, что Хосок предатель. — Хорошо, — устало отвечает он, Тэхен неверяще уставляется в ответ, — я это сделаю. И Тэхен бросается к нему на шею, заваливая на землю и наконец-то смеется как обычно, радостно и свободно, и Хосок, стискивая его в руках, с улыбкой тычется носом в его волосы и дышит с облегчением. Если для того, чтобы вернуть ему радость, надо освободить пленника, он это сделает. Хосок, конечно, дает обещание, что не будет рисковать своей жизнью, но по-другому у него и не получается. Он знает, где сидит пленник, и отправляется туда парой ночей позже, но вот охрану выставлял не он, а Чонгук, с которым они не виделись с момента, как он отправился за Юнги, чтобы провести того во дворец. Хосок и не уверен, безопасно ли им видеться сейчас, потому что ему все еще неизвестно, попались ли они кому-то во дворце или Чонгук сам привел Юнги в ловушку, и тем более — почему их всех составом до сих пор не вытащили на площадь под топоры. Хосок едва не лезет туда быстрее всех, когда сталкивается с принцессой недалеко от входа в темницу. — А ты что здесь забыл? Хорошо, что в ночном полумраке не видно, как Хосок медленно зеленеет, пока пытается придумать ответ. Но он натягивает свою лучшую улыбку, кланяется в приветствии и спокойно объясняет. — Пришел проверить караульных, госпожа, — и заодно молится, чтобы Юнджи не знала, что караульных выставил Чонгук. — А ты знаешь, что они охраняют? — щурится она. Хосок вздрагивает от холодной дрожи. Вот так, наверное, ощущается прикосновение костлявых пальцев приближающейся смерти. — Нет, госпожа, меня не ставили в известность. Я частенько проверяю караульных без предупреждения, особенно после того случая, когда один из стражников уснул на дверях склада, и обнаружилась пропажа двух мешков с рисом, мне так выговаривали, знаете… — Все, все, я поняла, — устало отмахивается она, — проверяй и ступай своей дорогой, ясно? — Разумеется, госпожа, — он снова кланяется, провожая ее, и как бы ни был велик соблазн дождаться, пока она исчезнет из виду, он идет к караульным и громко, чтобы ей было слышно, спрашивает: — Имена. Стражники удивленно переглядываются, но Хосок выжидающе приподнимает бровь со своим самым пугающим выражением лица, и оба мужчины вытягиваются по струнке. — Сон Джинен и Квон Сону. — Старший Чон послал меня проверить состояние пленника, расступитесь. — Но… — стражники снова переглядываются, — он же и приказал нам никого не пускать внутрь. — И что, вместе к нему отправимся за разрешением? — Хосок обдает обоих ледяным взглядом, хотя внутри его трясет от страха. Одно лишнее слово, и его блеф раскусят, а он ведь даже не придумал, как будет вытаскивать Юнги мимо этих двоих. — Это старший Чон научил вас выказывать неуважение к старшему караула? — Простите, господин, — они тут же торопливо расступаются, потупив глаза, и, смерив их еще одним недовольным взглядом, Хосок медленно заходит внутрь. Юнги сидит у стены и, насколько хватает длинной цепи, пристегнутой к кандалам, перекладывает стебельки сухой травы, комьями разбросанной на полу, и неразборчиво бормочет под нос, у Хосока от этого зрелища сердце сжимается. Что они сделали с невинным человеком… Но когда Юнги поднимает глаза, взгляд у него абсолютно ясный. Пугающе ясный — вернее, пугает Хосока не это, а сколько странной целеустремленной ярости в них. — У меня день открытых дверей, что ли? — фыркает он, отбрасывая травинку. Хосок смотрит на стопку травинок на полу. — Ты в порядке? — осторожно спрашивает он, подходя ближе. — Боюсь отъехать взаперти, вот считаю траву, держу мозг в тонусе, красотки захаживают, жалко только что с лицом как у меня. Как там погода снаружи? — Господи… — смеется Хосок отчасти от нервозности, отчасти от облегчения. Юнги как всегда несёт неразборчивый бред, значит все хорошо. Он опускается перед Юнги на корточки и, поморщившись, рассматривает кожу на щиколотках, растертую до крови. — Твои ноги… — Это ты еще мою спину не видел. Хосок качает головой. Плеть это не худшее, чем его могли наказать — по крайней мере, он еще живой. — Надо будет промыть, когда выберемся. — Если выберемся? — усмехается Юнги, и Хосок сожалеюще смотрит в ответ. — Хочешь помочь мне сбежать? — Хотя бы попытаться, — Хосок достает связку ключей и пробует каждый по очереди на замок ножных кандалов, — как ты здесь оказался? — Чонгук меня сдал. Привёл прямо к моей славной близняшке. — Вот черт… — Ты знал? Хосок поднимает голову, и видит пристальный тяжёлый взгляд, точно такой же, какой он видел у императора, когда тот задавал вопросы, в которых расплатой за неверный ответ могла быть твоя жизнь. Неприятная дрожь осыпается по коже. — Нет. План был такой, как мы и сказали, провести тебя, разобраться с ним, посадить тебя на его место. Чонгук говорил, что сможет уговорить принцессу помочь нам, но, видимо, мы все были слишком наивны. — Скотина, — шипит Юнги. — Но, насколько я знаю, твоё нахождение здесь все ещё тайна для императора. — Как интересно, — Юнги хмыкает, недобро улыбаясь, — возможно, нам и не придётся бежать. — Не знаю, мы не виделись с Чонгуком с того дня, если бы план был в силе, я бы знал об этом, — кандалы наконец распадаются, и Юнги, скривившись от боли, инстинктивно тянется к растерзанной коже на распухших щиколотках, но не дотягивается. Хосок пробует подобрать ключ к другим кандалам. — Поэтому мы вынуждены бежать. — Ты побежишь со мной? Откуда такая доброта? Или тоже потащишь меня в качестве дара, только теперь этому ублюдку? — Нет, я бы в это не ввязался, если бы Тэхен не попросил. — Что еще за Тэхен? — Друг твоего Чимина. Хосок слишком поздно понимает, что зря проболтался. Будь проклят его длинный язык… Юнги уставляется огромными, испуганными глазами, растеряв невозмутимость, и торопливо спрашивает: — Он знает, что меня схватили? С ним все в порядке? — Я не знаю, как ответить на этот вопрос, — неохотно произносит Хосок, но Юнги тут же хватает его закованными руками за воротник, дергая еще ближе к себе. — Говори. — Отпусти меня, — и Юнги, несколько секунд напряженно всматриваясь в его глаза, будто это Хосок держал Чимина в заложниках, разжимает руки. И Хосок не представляет, как сказать ему правду, поэтому говорит как можно туманнее. — Чимин втерся в доверие к императору, чтобы остаться жить во дворце и найти тебя. — Твою мать, — выдыхает Юнги, ударяясь затылком об стену, — если он хоть что-то сделал с Чимином, я убью его. — Соберись. Выдохни, — Юнги снова выдыхает сквозь сжатые зубы, и Хосоку даже так видно, как его колотит от ярости, — сейчас нам нужно думать только о побеге. — Я не побегу без него. Либо ты поможешь мне вытащить Чимина, либо это сделаю я сам. — Ты в своем уме? — рычит Хосок, бросая чужие закованные руки, все равно ключи не подходят. — И что ты собираешься делать? Пойдешь по дворцу в таком виде? Императора на поединок вызовешь? Здесь везде его люди, у нас ничего не готово, в страже переполох после твоего заточения, а ты хочешь рискнуть всем, не имея даже крохотного шанса на победу? Нам повезло, что император все еще не знает о тебе! — А сам-то ты что предлагаешь, умник? За ручку меня выведешь? Может, подкоп сделаем, а? Хосок отстегивает Юнги от стены, оставляя только в ручных кандалах, в глаза не смотрит, потому что понимает, что Юнги прав. Это безумие, у него нет плана. — Я не знаю, придется лишить сознания караульных, а потом просто бежать куда глаза глядят, — с горечью говорит он. У Хосока нет другого выхода, кроме как бежать вместе с Юнги, и мысль о том, что он никогда не увидит Тэхена, травит кровь. Он ведь до последнего момента не хотел ввязываться в авантюру Чонгука, потому что знал — как бы они ни скрывали свою дружбу, кто-то мог донести близнецам, и тогда Тэхен оказался бы под ударом. А еще он знал и об одержимости Чонгука принцессой, как бы тот ни уверял его, что с этим покончено, что он больше не может так продолжать. И вот — принес принцессе подарок на блюдечке. — А может и не придется, — со смешком говорит Юнги. Хосок не понимает, что за едкое самодовольство возникает на его лице, потому что, когда оглядывается, видит в дверях Чонгука и ему вообще не до веселья. Ему бы не хотелось объяснять, что он здесь делает, и тем более сражаться с ним, но Чонгук и не выглядит так, словно поймал предателя, он просто молча подходит ближе и вытаскивает ключ, чтобы отстегнуть ручные кандалы. — Что, малой, совесть заела? — смеется Юнги с нескрываемой издевкой. Чонгук только губы поджимает. — Как-то ты быстро, я ждал тебя попозже. — Что происходит? — хмурится Хосок. — Может, не будешь торопиться с моим освобождением? А то мне так и чешется тебе врезать, ублюдок. — Я приму этот удар как и заслужено, но позже. Сейчас делаем, как я скажу, — говорит Чонгук, поворачиваясь к Хосоку, — выходим втроем, ты уходишь обратно на пост, я говорю караульным, что веду Юнги к лекарю, и мы бежим из дворца. — Их надо убить, иначе когда пропажу обнаружат, они проболтаются. Чонгук с Хосоком вытаращиваются на Юнги одновременно, но тот даже не смотрит на них. Он с трудом поднимается, опираясь на стену, с шипением разгибает дрожащие ноги, выпрямляет растерзанную спину. Хосоку его жаль до отчаяния — тяжелая подготовка к перевороту вымотала Юнги, перемолола безжалостно, и две недели в заточении лишь добили окончательно. Он не выглядел сломленным, но что-то в нем ощутимо треснуло, вытащило из глубин, в которых он черпал силы, животную суть на замену человеческому. — Я не хочу этого признавать, но, возможно, он прав, — тихо говорит Хосок. Чонгук отвечает мгновенно: — Нет. — Что толку, что мы с тобой сбежим, если они придут за Хосоком? — Юнги смотрит на Чонгука, — они, скорее всего, пересеклись с принцессой в дверях, для него это конец. — Черт, — испуганно выдыхает Хосок, вспоминая столкновением с Юнджи, — черт, он прав. — Мы не будем никого убивать, нет, — отвечает Чонгук, — я больше не могу убивать, не могу, хватит смертей, — он говорит спокойно, только голос немного дрожит, и Хосок впервые замечает предвестник слез в его глазах. — Когда принцесса придет к тебе с вопросами, ты скажешь ей правду, что я забрал Юнги. — Но тогда ты не сможешь вернуться. — Я и не собираюсь возвращаться. Такой решительности Хосок не видел в нем, даже когда они договорились о подмене, и теперь ему ясно видно — все по-настоящему. Чонгук просит Юнги повернуться, чтобы забросить мешок на голову и завязать ему руки, гораздо слабее, чем в прошлый раз, легко выпутаться, и Юнги не может не усмехнуться. Вот теперь это точно «если что, бросай меня и беги». Они выходят во двор, и Чонгук действительно говорит караульным, что ведет Юнги к лекарю, чинно прощается с Хосоком, поблагодарив за помощь, и несколько секунд они молча смотрят друг на друга, будто прощаются. Юнги не видит их лиц, только чувствует движение, когда Чонгук, прихватит под локоть, ведет его вперед, в темноту. Сначала медленно, потом быстрее, потом срывает с него мешок, развязывает руки и говорит: — Бежим. И они действительно бегут через густой сад, прячутся за редкими домами, скрываясь от патрулей. Юнги, несмотря на прошлое предательство, только сейчас верит Чонгуку по-настоящему. Он, может быть, и не был тогда удивлен, что Чонгук привел его в ловушку, потому что в глубине души чувствовал, что что-то не так. Но сейчас Чонгук выглядит действительно собранным, настороженным, и его волнение немного передается Юнги. В голове несколько раз всплывает мысль плюнуть на все и вернуться за Чимином, но он не знает, как его искать, не показав никому лица, и ненавидит себя за это. Он обещал Чимину вернуться за ним, он сдержит обещание, чего бы ему это ни стоило. Добравшись до конюшни, они незамеченными седлают двоих лошадей, и Юнги почти успокаивается. До ворот всего ничего, люди Чонгука их пропустят, сейчас главное только выбраться. Но порыв ветра вдруг проносится вдоль дороги, роняет эхо чужого голоса — Юнги кажется, что это просто мнительность, но Чонгук оборачивается и, испуганно выдохнув, бьет пятками в лошадиные бока, и еще одно «бежим!» лопается в тишине, страшное, почти истеричное. Юнги не оглядывается, пускает лошадь в бег, и они несутся по дороге как сумасшедшие, будто за ними гонятся черти, и эхо демонических копыт звенит у них в ушах. То, что это не эхо, Юнги понимает гораздо позже, когда они минуют ворота и проносятся сквозь город, влетают на пустынное поле; он оборачивается и видит принцессу второй раз за ночь. Юнги даже на секунду кажется, что он снова неосознанно отключился в темнице и видит странный сон, потому что Юнджи выглядит ирреальной, поистине демонической. Она гонится за ними на лошади, держа лук в руке, длинные волосы и широкие одежды мечутся на сильном ветру, словно крылья гарпии, и она, кажется, вот-вот вспорхнет, обернувшись птицей, и вцепится им в горло. — У нее лук! — кричит Юнги. Чонгук ругается сквозь зубы, гонит лошадь сильнее, но они и без того едут так быстро, как могут, Юнги и так с трудом держится, вибрация от движения отдается поверх плохо заживших борозд на спине, но он вцепляется в поводья изо всех сил. — Она не промахивается, — кричит Чонгук в ответ, и Юнги почти что истерично вопит: — Что?! — Я говорю, она стреляет лучше меня! Она учила меня метать ножи! Им конец. Юнги видел, как Чонгук стреляет, когда он учил его метать ножи, — только это получалось у Юнги подозрительно хорошо, — и это выглядело как нечто невероятное, и если она стреляет лучше… Первая стрела пролетает мимо его уха, и он чуть не вскрикивает от боли, когда с испуга сжимает бока лошади ногами — жесткая лошадиная шерсть колко впивается в разодранные щиколотки. — Это предупреждение! — говорит Чонгук, но Юнги его голос разбирает с трудом. Ветер шумит в ушах, каждый шаг лошади отзывается болью, пятнами пляшет перед глазами. Он не сможет продержаться долго. Чонгук смотрит на белеющее лицо Юнги, оглядывается на Юнджи, но она не опускает лук, смотрит в ответ поверх наконечника стрелы. Она не промахнется. И Чонгук решается. — Езжай и не оглядывайся, — бросает он, — я ее задержу. — Она тебя убьет, — говорит Юнги, но Чонгук вдруг улыбается. — Лучше смерть. И резко останавливает коня. Юнги, беспомощно зарычав, стискивает поводья до болезненных отпечатков на ладонях и заставляет себя ехать дальше. Ему нельзя оборачиваться. Чонгук не удивляется, когда Юнджи останавливается тоже, смотрит, задыхаясь, как она грациозно спрыгивает с лошади, несмотря на громоздкость наряда, и поднимает лук снова. Распахивая руки, Чонгук слегка улыбается. Какая же она злая. Какая же она настоящая. — Я ведь чувствовала, что нужно вернуться, что что-то не так, — выплевывает она слово за словом, кажется, раззадориваясь еще больше от дурацкой радости на лице Чонгука, — еще выжидала, вдруг ты дашь ему сбежать, но нет, ты тоже решил уйти. — Я больше так не могу, госпожа. — Отомстить мне решил? Ты осознаешь, что твоя прихоть будет стоить жизни всем, кого ты любишь? — Все, кого я любил, уже мертвы. Стараниями вашего брата. Она вдруг натягивает тетиву, как перед выстрелом, только резкий скрежет разрывается в тишине. Чонгук медленно опускается на колени и закрывает глаза, затем слышит щелчок и свист у себя под ухом. — А я? — спрашивает она неожиданно дрожащим голосом. Но когда Чонгук открывает глаза, ни следа слабости на ее лице, все такая же серьезная, решительная, прекрасная. Мертвая внутри. Чонгук до последнего не хотел в это верить, надеялся, что осталось хоть что-то человеческое. — А вы будете в порядке, Светлейшая. — Я… — Юнджи теряется от его улыбки, — я приказываю тебе вернуться. — Нет. Я готов принять смерть за побег, я и так по горло в крови. Она резко бросает лук в сторону, скидывает колчан. Чонгуку больно смотреть ей в глаза, до того яростный, отчаянный ее взгляд, но он смотрит все равно, потому что знает, что они больше не увидятся. — Ты же клялся быть со мной до конца своих дней. Клялся, что никогда не оставишь меня. — И я прошу прощения за нарушение этой клятвы, — Чонгук печально улыбается, — но вы прекрасно справитесь без меня, принцесса. — Я не справлюсь. Чонгук неверяще смотрит в ее лицо, на то, как слезы градом катятся по щекам. Он не видел ее плачущей с тех пор, как ей в юности снились кошмары, от которых она пряталась, засыпая у него на руках. Она не плакала на похоронах отца, не плакала, когда Юндже казнил ее служанку, к которой она сильно привязалась. Но почему-то роняет слезы из-за своего стражника. Это зрелище настолько шокирует Чонгука, что сердце по привычке зовет его встать, успокоить ее, но она подходит первая, и опускается на колени следом, обнимает его, зарываясь лицом в шею. Слезы текут ему за воротник, но он даже не замечает, обнимает принцессу так крепко, как никогда не мог себе позволить, и ей, наверное, тяжело дышать, потому что она спотыкается в словах, дышит рвано. — Прошу, не оставляй меня, я не справлюсь, правда, не справлюсь. — Простите меня, — говорит он, прижимаясь губами к виску, — я не смогу. Я не могу больше жить как сейчас. Как и вы не можете тоже, но боитесь себе признаться. — Я сделаю, как ты скажешь. Чонгук пытается оторвать ее от себя, чтобы посмотреть в глаза, но Юнджи упрямо стискивает его в объятиях, пряча лицо, и снова повторяет слова, в которые Чонгук не может поверить. — Я сделаю, как ты скажешь.