That's My Desire

      

Лишь впоследствии я узнал, как этот насмешливый, поверхностный человек отважен и добр, — но в этот момент я ненавидел его наглые усики.       Александр Грин, «Золотая цепь»

      — Целовать мужчину без усов — всё равно что есть яйцо без соли, — заметил Майлз однажды, сбривая намёки на щетину со своих щёк.       Эдди знал наверняка, что был единственным, кто видел этого малого с бородёнкой — и не единожды. Он даже немного этой своей уникальностью гордился. Но только немного. Майлз терпеть не мог намёки на мужественность на своём лице, да и на всём теле, в принципе.       — Получается, ты чертовски скверно меня потчуешь, старина?       Тогда как у Рыжика волосы всегда росли прямые и быстрые, просто накидывая ему лет десять («из валета — в короли», как любил шутить Майлз), самого Майлза щетина вмиг превращала в егеря-отшельника, а если изредка, в самых крайних случаях, вроде болезни, дело доходило до медленной кучерявой бородёнки — то и в медведя.       — Ты всё равно предпочитаешь без соли, милый.       По правде сказать, Эдди предпочитал по-всякому, но в отношении своей бороды Майлз был безапелляционен.       — Схожу проверю, готово ли.       Майлз через отражение в зеркале проводил его полным недовольства взглядом, который обещал, что на сей раз так просто отмахнуться от разговора не получится.       Вот уже несколько месяцев как тот изнамекался, что Рыжик должен отрастить усы обратно. Ну вот и на кой чёрт, спрашивается?       В кастрюльке кипела жизнь: одна скорлупа треснула, и на поверхность поднялся яичный белок. Рыжик выловил его ложкой, чуть подул и съел, пока переносил ковшик с огня под воду. Язык всё равно обожгло.       Избавиться — это пара движений, а вырастить — месяцы работы. Да и к тому же…       Майлз пришёл на кухню, благоухая парфюмом вперемешку с лосьоном после бритья. Судя по всему, немного оттаял, потому что обнял со спины и, качаясь из стороны в сторону, стал играться с поясом рыжикова халата, пробуя вязать различные узлы.       — Эдди, лапушка, не держи руки в холоде.       Рыжик убрал пальцы из-под тонкой струи. Майлз потянулся на носках и, попросив повернуть голову, неуклюже клюнул его в уголок губ. Туда, где всегда имелась мишень.       — Мне будет этого не хватать, — сознался Рыжик.       — Ты поэтому беспокоишься, милый? — в голосе Майлза сквозило удивление. И негодование: — Я что, не целовал тебя до этого?       — Целовал… Но сейчас целуешь чаще. К тому же, поговорки поговорками, а бритые тебе, как бы это сказать, по сердцу больше.       Чисто выбритые и светловолосые. Один такой бурный майлзов роман Эдди знал назубок. О втором — катастрофически неудачной затяжной попытке флирта в годы студенчества — слышал редкие смешные россказни (пусть после них Майлз и печалился, опасливо глядя на духовой шкаф). На третий Майлз Рыжику даже намёка не давал, но Рыжик знал. Догадаться, так-то, было не сложно: если Майлзу по душе были светлые волосы и гладкое бритьё, то типажом Рыжика, по всей видимости, были тёмные кудри и любовь к пресловутым светлым волосам и гладкому бритью…       — У тебя временами какие-то странные обо мне представления, милый, — хмыкнул Майлз. — Я целую тебя чаще, потому что ты целуешь меня чаще, радость моя, только и всего, — проворковал он и вернулся к игре с поясом.       Рыжик выключил воду и достал рюмки для яиц. Майлз никак не желал от него отлипать.       — Если ты готовишь пламенную речь, то не трудись, дружище.       — Готовлю, — сказал Майлз строго. А потом зашептал, точно хотел услышать свежую сплетню: — Но пока расскажи мне, Эдди. Твои первые усы. Какими они были? Что ты чувствовал?       Рыжик не удержал насмешки:       — Ты прекрасно видел мои первые усы.       — Это были первые?       — Ну конечно!       — Что же сподвигло тебя на столь отчаянный шаг, душенька?       — Задумал повторить трюк?       — Зависит от способа.       — Командир в первый же день сказал, что я мозолю ему глаза своей рожей. А вечером то же самое сказала местная медсестричка, которую я пригласил сыграть в теннис, ну ты понимаешь. Так я узнал, что дамочки там, как и мужчины, за словом в карман не лезут.       — Ох, милый! — Майлз обнял его покрепче.       — Было чертовски нудно. Но и весело. Я рассказывал тебе про сингалку?       — Нет, и я уже начинаю ревновать, деточка!       — Будем считать, что я этого не слышал… Был в Коломбо один магазинчик, из тех, что со всем на свете, практически круглосуточный. Вот, и его содержала беззубая сингалка. У неё ещё шея была такая… ну, морщинистая, знаешь? Хорошая была женщина. Когда я стал отращивать усы, но на цирюльника мне не хватало, она продавала мне лезвия и вазелин за полцены, если мне удавалось обыграть её в «Мокша Патам». Всегда причём гнала взашей, назови я игру хоть раз на английский манер…       — А как это на английский манер? — тут же полюбопытствовал Майлз.       — Так я тебе и сказал! Она ж меня из-под земли достанет! «М-о-к-ш-а-П-а-т-а-м»! Однажды я спросил, почему за победу она даёт мне одни только лезвия и вазелин, и она ответила, что с каждой победой я всё ближе к освобождению, а в Рай нужно входить, выглядя при этом с иголочки. Она не была христианкой, очевидно, но была абсолютно уверена, что я попаду в Рай. Если так подумать, наверное, она была так в этом уверена именно потому, что, ну, не была христианкой.       Майлз безмятежно вымолвил:       — Боюсь, милый мой, теперь путь туда тебе точно заказан.       — Вот уж спасибо, старина!       — Потому что отпускать тебя так далеко от себя я не собираюсь, дорогуша. А мне в раю делать нечего! Я заскучаю в первый же день. А сколько там день этот будет тянуться!..       Рыжик прыснул. Майлз бросил баловаться с его поясом и вышел из кухни.       — Что, придумал свои весомые аргументы, старина? — крикнул Рыжик, ставя рюмочки на стол.       — Да, достань, пожалуйста, персик, — донеслось в ответ.       — Персиков нет, ты вчера съел последний… Есть абрикосы, надо?       — Ай, ладно, сойдёт…       Майлз принёс лист пергаментной бумаги и вчерашнюю розу.       — И что мы будем со всем этим делать? — поинтересовался Рыжик, глазея на этот странный наборчик.       — Целовать, — ответил Майлз как само собой разумеющееся. — Прошу, начни с бумаги, дорогой.       Рыжик сел за стол и со смешком приложился губами к пергаменту. Майлз упёрся подбородком ему на плечо.       — Как оно?       — Никак?       — Именно. Таковы поцелуи с теми, кто безразличен. Сухие и пустые.       — Я понимаю, к чему ты клонишь, но…       — Пожалуйста, продолжай, милый, — Майлз решительно сунул ему под нос розу.       Рыжик прикрыл глаза. Лёгкий аромат был приятным, а лепестки — мягкими на ощупь.       — Нежная бархатистость розы сродни любимым губам. Я ощущаю твои так, ты мои — тоже, — уверенно прошелестел Майлз у него над ухом.       — Однако?       — Однако теперь попробуем иное, — он отнял розу от рыжикова лица и взвесил в руке абрикос. — С персиком бы сработало лучше, конечно, — Майлз словно был даже немного расстроен. Рыжика это позабавило. — Закрой глаза, милый.       Рыжик послушно закрыл. Долго ничего не было, а потом кожура ворсинками пробежалась по коже, заставив волосы встать дыбом, и Майлз томно зашептал ему прямо в ухо:       — Щеки коснётся — щекотно, а стоит этому щекотливому чувству приблизиться к губам — и ты дрожишь в предвкушении сладостного мига, когда раскроешь рот и… Розовый бутон хорош, но разве столь же сладок? Его аромат привычен, известен, а тут — terra incognita. Ты даже не узнаешь вкуса, пока не попробуешь!       Рыжик вцепился Майлзу в руку. Тот продолжал глубоко мурчать:       — И все мои примеры даже вполовину не передают, что я хочу сказать! Вот ты целуешь в шею, Эдди, и я умираю. Всякий раз. А были усы — умирал дважды! Ох, милый, их прикосновение — как бы подобрать верные слова! — отравляет, бросает в дрожь до кончиков пальцев, заставляет извиваться, водить плечами, откидывать назад голову, точно в лихорадке. И сбежать хочется, и остаться навсегда. Это и восхитительно, и невыносимо. Но как же хорошо! Как я скучаю по этому чувству, как мне его не хватает! Эта мука тянется вечность! Только самый отъявленный негодяй и наглец мог без спросу лишить меня этого счастья, этой радостной пытки!..       — Боже мой, да понял я, понял! — Эдди утянул Майлза себе на колени и от души расцеловал. Тот с очень довольной миной щурил глаза и хихикал.       — Так что, радость моя, мои доводы были достаточно убедительны? — спросил Майлз, так и продолжив на нём сидеть и теребить его волосы, когда Рыжик вспомнил, что завтрак, вообще-то, стынет.       Эдди задумчиво ткнулся носом ему в ухо, разбивая скорлупу ложкой:       — Честно тебе скажу, это та ещё морока. Сначала отращивать, потом регулярно поддерживать в форме…       — Я обязательно тебе подсоблю чем смогу, деточка!       — Я уже привык без них, правду тебе сказать…       — Дорогой, я не говорю, что ты должен быть усатым постоянно. Даже пряности могут надоесть, если слишком часто употреблять их в пищу.       — Ну и что ты предлагаешь, любовь моя?       — Смена образа каждые два года?       — Лучше уж каждые пять.       — Високосный так, високосный эдак?       — Пожалуй, можно и по високосным.       — Тогда прошу, начинай прямо сейчас, — торжественно пожелал Майлз и впился своими жемчужными зубами в несчастный абрикос.       Рыжику оставалось только покачать головой. Ох и нелёгкая же ему досталась судьба!