Bite The Bullet

Mother, you had me, but I never had you I wanted you, you didn't want me So I, I just got to tell you Goodbye, goodbye — John Lennon

      Суббота прошла и унесла с собой пьяные лица. Вчерашний юноша, захлопнув свой настолько выбивающийся из барной атмосферы блокнот, обтянутый черной кожей, спешно ретировался, скрывшись в шумящей толпе. Райнер вернулся домой под утро, часов в пять, и, упав на кровать, даже не раздевшись, уснул лицом вниз.       Когда он поднял тяжелую голову с подушки, электронные часы на прикроватной тумбочке показывали 12:41. Райнер пошел в душ и стоял какое-то время под струями чуть теплой воды, о чем-то задумавшись. Паренек в отглаженной белой рубашке не выходил у него из головы. Ощущения были странные, у него не накладывалась одна картинка на другую: «Ему заняться что ли было нечем? Школьник-переросток решил поделать домашку в пивнухе? Почему он так пялился?»       После душа, наспех вытершись еще влажным полотенцем, с каплями воды на спине, Райнер натянул трусы и вытащил из кармана лежавших на углу кровати брюк кое-как сложенные вчерашние чаевые. Расправив их и посчитав, он что-то прикинул в голове, после чего достал из тумбочки старый кошелек из текстиля, который служил у него чем-то вроде копилки. Вытащив все содержимое, он добавил к нему вчерашнюю получку и еще раз все пересчитал. Между нахмуренными бровями пролегла складка. Получилось чуть меньше двухсот фунтов. Перевести матери денег он сможет, но до зарплаты придется потуже затянуть пояс.       В начале каждого месяца Райнер отправлял матери на лекарства порядка двух-трех сотен фунтов. Если получалось больше — отправлял больше. Видеться с ней вживую он не особо хотел, потому делал переводы на счет. Это давало возможность не встречаться с ее холодным, отстраненным взглядом, полным если не разочарования, то снисходительности. Отношения с матерью были… сдержанными. Она даже была записана у него в телефоне не как «Мама», а по имени — «Карина».       Однажды, когда Райнер еще учился в старшей школе, Карина, вернувшаяся с работы чуть раньше обычного, заглянула в его комнату и застукала его на кровати в объятиях школьного друга — тот не раз оставался у них на ужин. Райнер, уже тогда сильно вымахавший в росте и начавший раздаваться в плечах, голым торсом прижимал к кровати худощавого, меньше его на голову паренька с огромными зелеными глазами, покрывая нежную бледную шею поцелуями.       — Р-райнер! — юноша под ним вздрогнул, и тот резко отпрянул, обернулся и встретился с матерью взглядами. Та молчала, раскрыв рот, не в силах выдавить из себя ни слова. Райнер спешно встал с кровати, судорожно подобрав с пола футболку.       — Э-это Эрен, мам, — только и смог он сказать, краснея и запинаясь. Он сморозил очевидную чушь — Карина знала, как звали этого мальчика, она часто наливала ему лимонад или чай, когда тот заходил за Райнером, чтобы пойти в школу вместе. — Мы... — подрагивающий кадык ее сына словно мешал словам складываться в предложение с законченной мыслью. Он уже долго собирался рассказать о своей первой влюбленности маме, даже пытался репетировать перед зеркалом, но жизнь, увы, не особо интересуется нашими планами, разрушая самые продуманные расчеты.       Карина, выпав из оцепенения, отвела расфокусированный, скользящий по рандомным предметам, невидящий взгляд, и молча вышла из комнаты. О произошедшем они никогда не говорили. Ни разу. Ни в тот вечер, ни в следующий, ни в какой-либо еще. Даже когда Райнер пытался завести разговор о своей ориентации, мать парой сухих слов пресекала эти попытки на корню, продолжая делать вид, словно ничего не видела. Она то говорила «Потом» или «Не надо», то спешно находила себе какое-то дело по дому.       С коммуникацией у Браунов было тяжело. Не то чтобы до этого инцидента они были идеальной, счастливой семьей — после развода с мужем (Райнеру тогда было шесть или семь) Карина сильно углубилась в себя, потеряв интерес к родному сыну, в котором видела черты испортившего ей жизнь мужчины. Она следила за тем, чтобы сын был накормлен, обут и одет, но попытки проводить с ним свободное время, интересоваться делами в школе и выбираться в совместные поездки за город давались ей все сложнее и полностью пропали годам к тринадцати. Поэтому она предпочитала забываться в сверхурочной работе и возвращаться домой поздними вечерами, блаженно изолируясь от всего мира перед телевизором. Но все же где-то в глубине души маленький Райнер, внешне смирившийся с таким положением вещей, надеялся, что мамочка все преодолеет, а он должен ей в этом помочь — быть примерным, послушным сыном, учиться в школе на отлично и не доставлять ей хлопот своими страхами и детскими проблемами.       Неожиданное знакомство мамы с таким Эреном в объятиях Райнера отрезало любые пути к свершению этой надежды. Тяжелый вздох разочарования — вот что стало с той поры привычным ответом матери на все, что ей пытался поведать о своих чувствах ее сын.       То ли из-за нарастающего отчаяния, то ли из-за усиленной пубертатом и всплесками гормонов обиды на мать, Райнер стал резко катиться вниз по учебе, получая от учителей замечания за прогулы, а от директора — предупреждения за драки с одноклассниками. Его легко было вывести из себя. Старшую школу он закончил со скрипом, потому что суммарно прогулял добрую половину уроков. А главное — ему стал нравиться вкус алкоголя. Мир казался беззаботнее, люди вокруг становились добрее и приятнее после банки-второй пива. Пиво, впрочем, быстро надоело, и на тусовках у друзей, точнее, «друзей» стали появляться напитки покрепче. Однокласснику, Марселю Гальярду, с которым Райнер сошелся на почве ненависти к ботанам и желания кому-нибудь врезать, отец беспечно подарил свою старую машину, и тот, быстро сколотив вокруг себя компанию из таких же потерянных, но желающих ощутить себя крутыми и взрослыми ребят, раз в неделю возил их на набережную в Ричмонд. Кто-то обязательно приносил с собой бутылку, иногда не одну. Тогда это считалось чем-то вроде пиратского сокровища: алкоголь в Великобритании продается с восемнадцати лет, а им было по пятнадцать-шестнадцать. Чувство опасности притуплялось спиртом, потому часто пьяные подростки рассекали на машине по ночному Лондону.       Райнер редко тратил карманные деньги на спиртное, потому в одиночку не пил и чувствовал себя хорошо, но если ему предлагали, то выпивал все. Иногда даже не спрашивал, что в стакане, считая себя всесильным, спокойно смешивая напитки на совместных попойках. Его фигура уже приобретала взрослые, мощные очертания, потому быстро пошла шутка о том, что «споить Брауна» невозможно. Но, конечно, это было не так. Когда ты уверен в своей стойкости, легко поддаешься соблазну проверить себя и выпить больше.       Однажды, уходя от Марселя после «водка-пати», Браун в каком-то совершенном блэкауте доковылял до метро. В грязном ночном вагоне было пусто, Райнер прикрыл на секунду глаза и очнулся на конечной — на Уимблдоне, хотя вроде как ему нужно было ехать в противоположном направлении. Шатаясь, юноша выполз из вагона и, дойдя до лавочки, понял, что перед глазами все настолько плывет, что дальше он не сможет сделать и шага. Без шансов. Было ощущение, что ноги закидываются за плечи. В алкогольной наивности Браун принял стратегическое решение лечь спать прямо на той лавке. Через какое-то время — он не помнил, сколько тогда было — его разбудил звонок матери. Ей удалось дозвониться не с первого раза и даже не с десятого. Как он доставал трубку из кармана и нажимал на кнопку вызова, он тоже не мог вспомнить. Вроде как его хватило на слово «Уимблдон» в потоке бессвязного мычания. Еще миг — и его пытается куда-то усадить мама. Закрыл глаза — и вот его уже укачивает на заднем сидении. Секунда в темноте — и тут он уже блюет в родной толчок дома.       Карина не ругалась, не кричала, даже не отчитывала своего сына. Но на следующее утро в ее взгляде Райнер ясно прочитал: «Каков отец, таков и сын». Расстояние между ними снова увеличилось до масштабов пропасти, даже если они завтракали за одним столом.       Съехав от матери, раз в месяц Райнер переводил ей добрую часть заработанного, оставшиеся же деньги уходили на съем квартиры в убитой пятиэтажке с сенегальцами в Камден-тауне, бытовуху и шмаль. С работой в баре и копеечной полуволонтерской подработкой в приюте для бездомных сложно было позволить себе даже такое всратое жилье, однако ему повезло найти крошечную студию, в которой убили наркомана и поэтому хозяева хотели сдать ее побыстрее да подешевле. Зато свое, пусть и с местами облупившейся на потолке краской — подарком от соседа сверху, затопившего предыдущих жильцов. Своеобразного уюта добавляли штанга со скамьей, которые Райнер приобрел за бесценок через знакомых, распродающих спортинвентарь после закрытия качалки за три квартала отсюда. Получившаяся стойка разделяла кровать и кухонный уголок — дешевое и сердитое мужицкое зонирование.       Почему он продолжал этим заниматься, несмотря на взаимную неприязнь? Где-то на подкорке сознания у Райнера притаилось цепкое, колючее и мерзкое чувство вины перед матерью. За то, что не интересуется девушками. За то, что после школы не смог поступить в колледж и ушел в постоянные подработки. За то, что был для нее обузой, напоминающей при этом о муже-алкоголике. За то, что просто появился на свет. Так что пара сотен фунтов в месяц была своего рода крошечной индульгенцией для Брауна — так он хоть ненадолго усмирял свои иррациональные угрызения совести.       Позавтракав прямо из банки нагретой в микроволновке фасолью в томатном соусе, Райнер взял кошелек с наличкой, оделся и направился к банкомату в соседнем здании, чтобы положить денег на карту и на ближайшие несколько дней притупить ощущение постоянной вины.