Вторая жизнь

      От сада с проклятой яблоней они шли молча. Союз изредка кидал странные взгляды, но немец старался не обращать на это внимания. Он чувствовал себя немного странно. То ли уязвлёно, то ли просто неуютно. Будто почву из-под ног выбили, а вернуть забыли. Зато выйдя на опушку Рейх смог восстановить задетое самолюбие. Потому что землю из-под ног выбило уже не у него, а у коммуниста. Они пришли к месту назначения. И союз остановился. Застыл на месте, не решаясь идти дальше, а лишь сверля здание хмурым взглядом. — Можешь и дальше стоять истуканом, а мне уже надоело ночевать под открытым небом. Бодрой походкой немец пошёл к усадьбе. Здание в п-образной форме не внушало того трепета что был раньше. Всё ещё большое, но посеревшее от времени и покрывшееся мхом. Окрестности заросли настолько, что не оставляли сомнений в необжитости. Большая часть окон была выбита и здание словно провожало своих нежданных посетителей зияющими провалами и скалилось остатками стекла в рамах. Будет трудно в таких условиях найти нормальную комнату для укрытия. А значит, что и об отдельных от коммуниста комнатах можно только мечтать. С одной стороны, хорошо — легче притуплять настороженность Союза. С другой, не очень — выдерживать коммуниста целыми днями то ещё удовольствие. Стоило Рейху пройти пол пути как русский догнал его ничего не говоря. Но Рейху хватило и чересчур громкого пыхтения, чтобы самодовольно ухмыльнутся. Иного развития событий не могло быть. Не для того Союз тащил их сюда чтобы торчать на пороге. Но Рейху нравилось выигрывать в их даже и не согласованном противостоянии. Первое слово что пришло на ум немцу едва он зашёл в бывшую царскую усадьбу было запустение. Или разруха. Что-то отдающее тленом, безнадёжностью и плесенью. Остатки усадьбы представляли жалкое зрелище. Отсыревшие и покрывшиеся плесенью стены, когда-то наверняка прекрасный паркет выглядел не лучше русских дорог — местами прогнил, местами и вовсе провалился, создав пародию на швейцарский сыр. — А места ещё хуже ты не нашёл? — Я не был здесь чёрт знает сколько лет. Будь благодарен что здание сохранилось, — буркнул подоспевший коммунист. — И да, другого места не было. — Я сказочно благодарен за столь экстремальное место временного жительства. Но мы вполне могли выбрать другое место. Например, из моих убежищ. — Мне казалось я их все нашёл. — Забавно ты слова разбомбил к чертям заменил, — Рейх поморщился, увидев насмешку в глазах коммуниста. — Но была ещё парочка, которые даже ты не смог бы отыскать. Убежища на самый крайний случай. — И почему же ты ими не воспользовался, раз они такие замечательные? Союз скрестил руки на груди видимо посчитав свой аргумент непреложно весомым. — Чтобы добраться до них требовалось больше времени, поэтому пришлось перебиваться более доступными. — Ты так выглядишь словно хочешь обвинить меня в слишком быстром темпе контрнаступления. — Союз поджал губы. — Ну извини что не выделил достаточно времени тебе на побег! — Союз, ты же понимаешь, что если мы продолжим, то дело дойдёт до драки? А нам ещё нужно найти комнату, подходящую для ночлега. Русский смерил Рейха долгим взглядом, но, совсем неожиданно для собеседника, кивнул. Первый этаж они даже осматривать не стали. В основном там находились огромные залы. А во всех комнатах более скромных размеров окна были выбиты создавая не особо приятные сквозняки. Поэтому они не сговариваясь пошли на второй. Широкая лестница нещадно скрипела под ногами отчего Рейх крепче держался за перила и нервно сглатывал. Не хотелось добавлять к повреждённой руке сломанную ногу.       Союза конечно же не заботили такие мелочи. Он в собственной манере пёр напролом, и, как ни странно, это работало. Да, выглядело здесь всё так словно сложиться карточным домиком от неосторожного движения, но в реальности всё было намного крепче. Второй этаж выглядел не сильно лучше первого. Та же разруха, те же ободранные неприглядные стены и трухлявый пол. Но здесь было суше. В воздухе не было характерного запаха плесени, вызывающего тошноту. В нынешних условиях даже это казалось подарком судьбы. Пол под ногой Рейха скрипнул особо громко. Сам немец обратил это мало внимания, чего не скажешь о Союзе. — Вот это бдительность, — присвистнул с ноткой нервозности Рейх. Весело трещать с пистолетом у лица не представлялось возможным даже ему. Но вспомнив об их связи, он расслабился. — Или же паранойя? — Скорее рефлекс, — буркнул коммунист, не спеша, впрочем, убирать оружия. Рейх скосил глаза вниз и цыкнул, намекая что неплохо было бы прекратить балаган. — Неужели даже безоружный я пугаю тебя до дрожи? — протянул Рейх довольно. С каждым словом губы его растягивались из широкой ухмылки переходя в полубезумный оскал. — До дрожи ты меня только бесишь. Оружие русский убрал, причём едва ли не на самое видное место в кобуру на поясе. Рейх мог только предполагать причину некоторой халатности русского. О доверии здесь и речи не шло, и произошедший инцидент лишь подтверждал это. Просто русский даже зная на что способен Рейх умудрялся волшебным образом его недооценивать. Они прошли по коридору с облупившимися дверями с одной стороны и разбитыми стёклами с другой. Шум усилившегося дождя заглушал даже скрип полов. Каждую комнату осматривал Союз заглядывая внутрь, тогда как Рейх лишь ждал вердикта русского. Некоторые двери были закрыты и Союз без изысков их выламывал. Если бы имение принадлежало Рейху, или даже ненавистному папаше, он бы не позволил такого вандализма. На добро русского ему было глубоко плевать. Хочет крушить всё — да на здоровье! Хотя нет, лучше на одинокое упокоение. Наконец Союз нашёл подходящую комнату. То, что она оказалась старой комнатой русского, нисколько немца не удивило. Они оба были подвержены порой иррациональной ностальгии. В планировке ничего не поменялось. Вся мебель стояла на своих местах и лишь её плачевный вид говорил о прошедших годах. Покрывало на кровати почти уже истлело. Рейх не удержался и схватил его когтистой рукой. Оно, вполне ожидаемо, распалось в руке на мелкие ничего не значащие обрывки. Настолько мелкие что Рейх вполне мог сделать вид их изначального несуществования. После случая с яблоками немец желал избавиться от каждой даже самой незначительной связывающей их прошлое деталью. В идеале лучше было бы избавиться от главной детали. Мечты, мечты… С особым рвением он избавлялся от всех хоть сколько-то хороших воспоминаний. Рейх принялся обходить комнату по периметру освежая воспоминания. На подоконнике любил сидеть Союз пока Рейх читал книги в кресле рядом. Библиотека Российской Империи была богатая и являлась желанной добычей для него. На стене с крупным светлым следом висела картина, естественно признанная немцем сплошной бездарностью. Сейчас Рейх даже не мог вспомнить что на ней было изображено. Вроде пейзаж. Дальше была кушетка. Когда-то она была тёмно-алого цвета с позолотой, но от былой роскоши осталась лишь потемневшая до коричневого цвета обивка и истёртые деревянные ножки. Следующий предмет попавший на глаза согнал всю размеренность с немца словно сорвал ненужную уже маску. К рабочему столу он подлетел будто и не ногами шёл, а телепортировался. Ножны. Короткие, явно для ножа. Повертев их в руках Рейх обнаружил то что искал. Символика. Его, чёрт побери символика! Изображение орла почти нахально глядело на своего хозяина. Сжав ножны в ладони Рейх со злостью поглядел на Союза. — Где. Мой. Нож?! Всякие планы по сближению с коммунистом отошли на второй план. Нож для Рейха был совершенно особенным и неотъемлемым атрибутом образа. Это был первый и самый сложный из шагов по вооружению. Первые слабые попытки проверки силы треклятого Версальского договора. Тогда Рейх ещё не показывал зубы в полной мере, лишь проверял почву и терпение стран победительниц. Проверял границы дозволенного втайне желая куда большего, но под неусыпным контролем Великобритании и Франции приходилось терпеть. Мило разговаривать и договариваться о чём-то. А нож стал первым послаблением. Официального разрешения он, конечно, не получил. Но простое молчание стало знаком — наконец-то можно! Но осторожно. Европейцы смотрели сквозь пальцы, искренне надеясь что восстановив вооружённый статус и укрепив силу на политической арене он успокоиться. Тем более для них это выглядело баловством. Рейх же впервые со смерти отца держал оружие в руках и ликовал. Первый шаг самый сложный. Дальше пойдёт как по маслу. Всё последовавшее после слилось в череду важных, но всё же не столь исторических событий. — Нож? — переспросил Союз. С некоторым удивлением он заметил ножны в руке бывшего друга. — У меня его точно нет. Понятия не имею где он может быть. Рейх был в шаге от того чтобы наброситься на русского с кулаками. Чёртов коммунист относился к его вещам как к трофейным безделицам и даже не удосужился запомнить что с ними делал. Исполнению агрессивных планов мешала повреждённая рука и оружие у русского. Нападать, когда даже и шанса на победу нет? Да и учитывая их связь смысла в этом нет. Со связью получалось вообще весело. Рейх каждый день не уставал её благодарить и проклинать одновременно. Вспышку гнева он затолкал поглубже. Проглотил. Стерпел. Первое время своего существования он вообще только этим и занимался, так что навык был. Другое дело что приятного в этом не было. Немец это запомнит и запишет в длиннющий счёт Союзу, который обязательно, иного и быть не может, предъявит ему. Союзу придётся изрядно постараться, чтобы заслужить быструю смерть. — Велика беда — зубочистку потерял. Фантазия у немца была богатая и разум по новой заполнился картинами изощрённых пыток вдобавок к весьма болезненным способам убийства. Которые, впрочем, схлынули быстрее чем возникли. Рейх впал в ступор. Союз хоть и ненавистный, но всё же не лишённый мышления и адекватности занимался крайне странной деятельностью. Он медленно шёл вдоль стены и с сосредоточенным видом стучал по стенам. Обошёл всю комнату по периметру морщась и бормоча под нос, что не прибавляло здравости ситуации. Союз и сам понимал, как выглядит его поведение со стороны. Благо здесь не было никого чьё уважение он хотел бы сохранить. А дело было вот в чём: он давным-давно припрятал в тайной нише в стене кое-какие припасы, но за давностью событий забыл где именно. Вот и приходилось по старинке искать вручную нужное место. Наконец одна из стен простучалась отлично от других. Поддев трещину мало заметную если не приглядываться, Союз убрал в сторону отошедшую панель. Поддавалась она плохо, но открыла нишу. В высоту она едва доставала Союзу до колена, а шириной была меньше полуметра. Соответственно содержимое было скромным. По количеству, но не по качеству. Много припасов успел испортиться, но то что Союз искал сохранилось. А именно брикеты с чаем и самое нужное Союзу сейчас — сигары. Кубинские сигары в чуть потемневшей железной коробке. Откинув крышку, коммунист глубоко вдохнул запах табака. Идеально. Тут же вытащив одну, он, позабыв обо всём на свете так его накрыло ностальгией по прошедшим временам, протянул её опустившемуся рядом немцу. Тот как раз с любопытством изучал тайник и оказался вплотную. Заметив краем глаза действие русского он не спеша повернул голову. Вскинув брови и склонив голову к плечу, он поджал губы, скрывая тем самым зарождающуюся усмешку. Союз про себя чертыхнулся и отвёл взгляд в сторону. Привычка, чтоб её. Рейх не курил. Никогда. От одного запаха сигаретного дыма его тошнило. Причём это не было преувеличением. Только почуяв его, он заходился в надсадном кашле, переходящем в рвотные позывы. На памяти Союза его ни разу не стошнило, но почему-то он был уверен, что такое вполне могло произойти. На собраниях немец всегда держался на расстоянии от Китая буквально прикуривающего новую сигарету от затухающей старой. А ещё он конечно же не мог обойтись без пространных лекций о том насколько это вредное, бесполезное и презренное занятие. Но был один нюанс. Не переносящий дыма немец просто обожал запах самого табака. Узнав это Союз доставал лучшие сигары и презентовал немцу прекрасно зная, что выкурены они не будут, но вполне могут стоять на полке и пропитывать запахом комнату. Вошло в привычку. От которой как оказалось не так уж легко избавиться. Отдёргивать руку Союз не стал. С философской обречённостью он ждал действий Рейха. Которые незамедлительно последовали. Чуть суховатая грубая кожа соответствовала хозяину в полной мере. Забирал сигару Рейх нарочито медленно, не отводя тяжёлого взгляда от их рук. Казалось он напрочь позабыл недавнюю ярость. Хотя как раз таки эта черта Рейха не была удивительной. Эмоции немца не походили на тлеющие угольки или ровные костры. Нет, это были ослепительные и во многих случаях губительные для окружающих всполохи, но по времени короткие и часто сменяющиеся. За время одного разговора Рейх мог разозлиться, впасть в тоску, уйти в свои мысли, а в заключение начать травить шутки, сверкая клыками. Так и не выхватив сигары, Рейх продвинул ладонь дальше и сжал запястье коммуниста. Союз заподозрил нехорошее и хотел уже вырвать руку, но немец, не давая ему опомниться перевернул её внутренней стороной вверх. Заострённым ногтем большого пальца он провёл по звёздочке шрама. Союз поморщился не столько от боли, которую не заметил, сколько от осознания причастности Рейха к её появлению. Словно чужая метка, которую неплохо было бы сорвать, забыв как страшный сон. Промедлив первые секунды Союз сжал другой рукой запястье немца до слабого хруста. Рейх мигом вскинул глаза. Это не было противостоянием в привычном смысле слова. Без слов они ждали кто же сдастся первым и установит наконец новые правила игры. Без возможности физической борьбы их противостояние не имело чётких границ. Рейх морщась взял сигару повреждённой рукой и приподнял брови. Союз нехотя разжал пальцы, отпуская немца. Они разошлись по углам как уставшие от схватки псы. Всё ещё косо поглядывающие, скалящиеся, но не готовые к новому бою. Союз даже не стал возмущаться и как-то комментировать произошедшее. Попытки воззвать к совести немца дело провальное. Он всегда делает что хочет. Без жёсткого контроля по крайней мере. Вместо этого он полез дальше разбирать тайник. Содержимое продолжало радовать. Особенно пыльная бутылка. Её Союз встретил как неожиданно найденного хорошего друга. — Я даже не удивлён содержимому твоих запасов, — со смешком прокомментировал найденный алкоголь немец. Сигару возвращать он не спешил, а может и не собирался. Союз бы отдал многое только бы он заткнулся и не отсвечивал. Коммунист хотел продолжить ревизию, как из тайника выпала совсем неожиданная вещь. Русский и сам не помнил откуда там могла взяться книга. Возможно когда-то по ошибке он принёс её вместе с припасами. Вернуть книгу на место Союз не успел. Рейх схватил её первее. Покрутив в руках минималистичную тёмную обложку со странным названием Рейх прикусил губу. Название было странным, потому что состояло из одних цифр, а точнее года. 1984. Что же такого интересного могло случиться в это время, что даже Союз прихватил книгу, да ещё и явно не русского автора? Немец подобных ещё не читал. А за свою жизнь он прочитал очень и очень многое. Но открывать книгу не спешил. Будет читать, когда начнёт лезть на стенку от скуки. Он отложил её к вернувшимся ножнам. Союз сопроводил это коротким ворчанием, но внимания не заострил. В тайнике находились относительно свежие банки с крупами, тщательно упакованные и рассчитанные на долгое время хранения. Срок годности у них ещё не вышел, но уже поджимал. Значит, не так уж и давно он находился здесь в последний раз. Возможно перед самой смертью. — Провизию я нам нашёл. — А есть возможность отказаться? –Для тебя — конечно. Живые организмы достаточно долго выдерживают без еды. Заодно и провизию сэкономим. Рейх закатил глаза и обречённо выдохнул. Терпеть голод он не очень-то любил. Союз пошарил глазами по комнате Союз остановился на вычурной тумбочке, которая ему никогда особо не нравилась. Треск ломаемой мебели заполнил гнетущую тишину. Обломки тумбы Союз закидывал в камин и едва дерева стало достаточно принялся зажигать огонь. Мучался он недолго — дрова были сухими, да и опыта у коммуниста хватало. Тёплый огонёк заплясал в зеве камина и начал прогревать комнату. Рейх подобрался ближе, потирая озябшие руки. Труба, по счастью, оказалась чистой и дым послушно уходил вверх. Достав из вещего походного котелка Союз принялся кашеварить нечто съедобное из доступных продуктов. С собой у него также были продукты, но их вряд ли бы хватило надолго, поэтому русский решил готовить из найденных припасов. Это не заняло много времени, но поскольку пришли они достаточно поздно за окном уже стемнело. Обед превращался в ужин. И бесконечно раздражающий коммуниста субъект не преминул это заметить. Сверкнув по-кошачьи глазами, он сказал: — Мы вдвоём в этом позабытом месте, вечер, алкоголь на столе. Знакомая до боли ситуация. — Не начинай. Союз уже понял к чему клонит немец. Уже хотел перегнуться через рабочий стол и заткнуть его проверенным способом — применением физической силы, но Рейх этого ждал и своевременно отодвинулся назад. — Ну а что? Согласись, это слишком похоже для обычного совпадения. Что мы тогда праздновали? … Ночная прохлада проникала в тускло освещённую комнату, но сидящие внутри мало обращали внимания на такие мелочи. Да и не холодно им было совсем. Неверный свет лампы выхватывал приличное количество пустых бутылок от алкоголя и совсем не впечатляющее количество закуски. — За годовщину социалистической революции!       Союз поднял гранённый стакан, доверху наполненный мутноватой жидкостью. Рейх сидел напротив него, за рабочим столом в кабинете коммуниста. Жилистая фигура в подобии армейской формы только очень уж простой тонула довольно шикарном кресле. Немец не чувствовал себя неуютно, наоборот вольготно развалился. Закинув ногу на ногу, он покачивал своим стаканом. В отличие от Союза он пил шнапс. И уже долго. Взгляд, прежде острый, затуманился и реагировал на происходящее вокруг с опозданием. — За революцию мы уже пили, — заторможено и неразборчиво произнёс немец. — Раз пять. — Если ты ещё можешь считать — выпили мало. И хватит уже потягивать свою бурду, давай нормального налью.       Коммунист потянулся за бутылкой, но был остановлен немцем. Рейх относился к алкоголю коммуниста с большой опаской, поскольку не далее как час назад тот рассказывал как и в каких условиях он его изготавливал. — Не хочешь? Брезгуешь, значит. Или… — Союз криво улыбнулся и, чуть прищурив левый глаз, произнёс: ¬– Для фройлян это окажется слишком крепким напитком? Будучи в не совсем, а точнее вовсе не в трезвом состоянии, Рейх тем не менее прекрасно понял, что Союз его страшно оскорбил. Естественно ему захотелось отстоять свою честь. — Ладно, наливай, но если я отравлюсь, перед тётушкой оправдываться будешь сам. — Так-то лучше.       Рейх поднёс стакан к носу и фыркнул, но опрокинул в себя его содержимое. Горло тут же обожгло. Рейх ждал чего-то совсем уж отвратительного, но всё было не настолько фатально. — Какая гадость! — немец скривился под насмешливым взглядом Союза, так и отдающим чувством превосходства. Не желая ни в чём проигрывать другу Рейх поднял стакан. — Давай ещё! Спустя несколько стаканов коммунист вскочил с места. Прежнего пьяного веселья как не бывало. Рейх так и остался сидеть, следя за другом и прикидывая, что могло вывести русского из себя. Он вроде даже ничего не говорил, а обычно коммуниста выбешивали его, чересчур радикальные, речи. Но явно не сейчас. У Рейха появилось плохое предчувствие. Глядя на, внезапно и беспричинно взбесившегося до состояния исчадья ада, Союза любой бы заподозрил неладное. Тут и особых интеллектуальных способностей не требуется. Подтверждая опасения немца, Союз подхватил его под руку и потащил на улицу, игнорируя вопросы. Пошатываясь и двигаясь по ломанной линии, Союз целенаправленно шёл куда-то в редкий просвет меж деревьев. Поросшая тропинка под ногами была единственным признаком того, что люди здесь изредка, но ходят. Они прошли прилично хотя и немного. Просто в их состоянии и сто шагов кажутся настоящим подвигом. Остановился Союз у малозаметного пригорка, заросшего травой с покосившемся от времени крестом. У Рейха засосало под ложечкой при осознании что они пришли на могилу. Не то чтобы он боялся. Смерть его давно не пугала, конечно, если не была его. Но это совсем не значит, что прогулки по погостам и одиночным захоронениям на пьяную голову это его любимый способ занять свободное время. Коммунист наконец отцепился от немца и присел рядом с могилой. Он буравил крест и прикладывался к бутылке время от времени. Шумные глотки нарушали спокойствие места и звучали не к месту, не вписываясь сюда от слова совсем. Что казалось гармоничным, так это уханье сов и тусклый свет луны, хорошо отразившие мрачное настроение места. Рейх, не зная куда себя деть, присел рядом с Союзом и глянул на крест. В ночи, под слабым лунным светом, сложно разглядеть хоть что-то, но Рейх мог поклясться, что ни имени, ни даты на кресте не было. Безымянная могила рядом с итак нелюбимым для Союза местом, где он почему-то с упорством барана продолжал отмечать годовщину своей дурацкой революции, да ещё и с православным крестом. А ведь коммунист терпеть не мог религию во всех её проявлениях. Создавалось ощущение словно он решил за раз собрать всё, что вызывало у него негативные эмоции. Рейх из-за подобной реакции начал догадываться чья это могила. По крайней мере ему казалось, что он достаточно хорошо знает русского, чтобы его догадка оказалась верной. От предложенной бутылки немец хотел отказаться, но свинцовый взгляд Союза доходчиво объяснил, что делать этого не следует. Сделав для успокоения русского пару глотков, он протянул бутылку обратно. — Ну как отец, доволен своим чадом? Союз одним махом опустошил бутылку и отбросил её в сторону. Что ж, догадка оказалась верной. В ночи было трудно узнать это место, поэтому Рейх сразу не понял, что именно здесь они вместе закапывали труп Российской Империи. Как это всё-таки унизительно, будучи целой империей, быть захороненным в богом забытом месте, где даже уже никто не живёт. В простой яме, без почестей, да даже без банальной надписи. Рейх не испытывал к отцу Союза тёплых чувств от слова совсем. Его просто вводил в ступор сам факт, что даже великая держава может исчезнуть подобно простому человеку и никто не будет знать об этом. — Доволен, папенька? — пьяно ухмылялся, хотя скорее скалился коммунист. — Что же ты молчишь? Неужто не любишь единственного сына? Даже поприветствовать не хочешь. Брезгуешь. Не нужен я тебе. И никогда не был! Голос Союза сорвался на крик, он вскочил с облюбованной кочки и едва не растянулся на земле. Плечи его дрожали, а дыхание было хриплым, сорванным. Словно русский не простые слова говорил, а вырывал их с чем-то жизненно важным из горла. — Оставил всё это на меня и потешаешься в своём проклятом раю или аду, куда там тебя определили? Рейх, — внезапно коммунист обернулся к другу, вздрогнувшему от неожиданности. — Вот скажи ты своего отца любил? Хотя не отвечай. Итак знаю, что нет. Я вот тоже думал, что своего ненавижу. Как же! Он ведь народ страдать заставлял! Не давал никому вздохнуть полной грудью! Даже меня, своего наследника, привык тиранить только так. Недоволен мной был. Требовал себя ломать и подстраивать под его идеальное видение мира. Союз вновь перевёл взгляд на могилу и потускневшим голосом продолжал вещать то, что слишком давно покоилось на душе. — Я когда на курок нажимал, так легко себя чувствовал. Вот оно — моё избавление. Я хотел захохотать в боевом угаре, глядя в его глаза. Думал, он начнёт умолять. Ждал этого, если честно. Может и пощадил бы его. Вот только вместо страха я увидел нечто совсем новое. Он жалел меня, представляешь? — коммунист болезненно усмехнулся. — А потом отец был мёртв, и я не почувствовал и грамма того торжества, что предвкушал долгие годы перед этим. Совсем ничего. Словно пуля попала не в него, а в меня, оставив зияющую дыру в груди. После этого становилось только хуже. Страна была в разрухе, да и что скрывать, сейчас тоже не в лучшем состоянии. Горько признавать, но обвиняя отца в неумении управлять государством, я не представлял о чём говорю. Я уже не хочу быть лучше него, я все силы прикладываю, чтобы не стать хуже. Рейх внимательно слушал невольную исповедь. Трезвость разума потихоньку начала возвращаться к нему, и он по привычке анализировал сказанное, как если бы собирал досье на противника, подмечая все слабости. Союз и противник? Смешно конечно. Их интересы не пересекались, да и не могли, но почему бы не развлечься за неимением других занятий? Несмотря на твёрдый и несокрушимый вид, Союз внутри слабый и неуверенный мальчишка, который так и не простил себе своего же решения. Одолеваемый сомнениями и мучимый совестью страдалец, разводящий трагедию на пустом месте. Сам Рейх таким никогда не будет. Он никогда не сомневается в своих решениях, потому что он чёрт подери всегда прав! Он выше всех жалких метаний, которые люди, прикрывая свою слабость, называют моралью. Он совершеннее всех их. Достойнее. Союз, пошатываясь, поднялся и поправил крест на отцовской могиле. Это было единственным, что он мог для него сделать. Слишком поздно он понял, что за ненавистью к отцу скрывалась не столько настоящая злоба, сколько обида покинутого ребёнка, по-настоящему желавшего лишь одного — признания от родного человека. — Надо бы крест заменить, — безжизненным и уже абсолютно трезвым голосом сказал коммунист. Вновь схватив немца за руку, Союз побрёл к усадьбе. Он шёл, опустив голову и не глядя по сторонам. Да и смысл смотреть на тёмную округу? — А ты нашёл убийц своего отца? — совсем неожиданно спросил Союз. Рейх покосился на него, раздумывая над ответом. — Нет, — отрезал немец, приглушая усмешку. — Скучаешь по нему? Рейх не ответил. Союз — святая простота! Если бы он только знал, что по тропе сейчас идёт не один отцеубийца… И в отличие от коммуниста, Рейх не сожалел. Его отец был помехой, причём весьма надоедливой. Он не просто не любил Рейха. Он его боялся. А страх, как известно, без проблем обращается ненавистью. Ударь первым, чтобы не ударили тебя. Это всё чем руководствовался его отец. Не умри он, и кто знает, дышал бы сейчас Рейх или гнил где-нибудь в глуши. Жалкий, самонадеянный дурак, вот кем оказался его отец. И будь у Рейха возможность повторить, он с наслаждением всадил бы в недобитка, вздумавшего поиграть в войну, всю обойму. Но естественно Рейх промолчал. Зачем из-за подобной мелочи портить отношения? Чтобы окружающие были довольны не нужно врать. Достаточно не говорить того, что может им не понравиться. Союз залпом выпил уже не первый стакан. И размышлял. Как бы ни было это странно, но слова Рейха на этот раз его не разозлили. Даже наоборот успокоили. Видимо иногда прошлое стоит вспоминать, чтобы оно прекратило скрести когтями в закрытые двери памяти. — Надо бы на могилу к отцу сходить. Прибрать там. Может даже все религиозные свистопляски провести. Немец хмыкнул под нос и, наверное, хотел что-то ляпнуть наподобие «Какая забота о том, кого ты же и убил». Но сказал совершенно другое. — Я всегда думал, что ты негативно относишься к религии. — Религия — опиум для народа. Но даже в ней попадаются здравые мысли. Редко, но попадаются. Временами она даже делает людей человечнее, — Союз бросил косой взгляд на собеседника и хмыкнул: — За некоторыми исключениями. — Ну конечно, — язвительно ухмыльнулся немец. — Как же меня не упрекнуть. Ты жизни не видишь без обвинений в мою сторону? Вечно меня упоминаешь. Чуть что так сразу обо мне думаешь. Даже во снах ты видишь меня, — Рейх привстал и, перегнувшись через стол, заглянув в лицо абсолютно спокойному, и, казалось даже безразличному к происходящему коммунисту, и понизив голос спросил: — А может, ты меня всё же любишь? — Рейх, тебя невозможно любить, — спустя некоторое время выдохнул Союз и, не отрывая взгляда от дрогнувшего Рейха, продолжил: — Ты как болезнь. Раковая опухоль. Тобой можно лишь заразиться и медленно умирать рядом. От такой паскуды как ты даже прививок нет. Вся тирада была произнесена приглушённым голосом, сквозившим обречённостью и усталостью. Союз даже не возражал, когда Рейх до предела приблизился к Союзу. Итогом стало несколько чашек упавших со стола — немец столкнул их ладонями. — Стало быть болеешь? — шепнул немец прямо в губы. — Стало быть. Союз не стал отклоняться, хотя прекрасно понял, что последует за такими словами. Рейх довольно улыбнулся самыми краешками губами, чтобы не вспугнуть неожиданный порыв русского. Расстояние между их губами неумолимо сокращалось. Одно движение и дороги назад не будет. Союзу, дни напролёт утверждающему как же он ненавидит Рейха, придётся признать сокрушительное поражение. Невозможно одновременно любить и ненавидеть с одинаковой силой. От чего-то придётся отказаться. Союз сглотнул, когда Рейх расположил свою руку на его плече, чтобы банально сохранить равновесие. Зря. Потому что именно это привело русского в совсем не нужное состояние более-менее трезвых размышлений. — Похолодало, пойду дров подброшу. Союз высвободился из когтистой хватки. Рейх только клацнул зубами от злости. Очередной раунд игры, в которой так и не определились правила, был закончен ничьёй.