Вторая жизнь

      Боль от затёкших конечностей привела его в чувство. Плечо ныло сильнее обычного, но всё же меньше чем весь прошлый день. Рейх открыл глаза и уставился в чистое небо с редкими, чуть сероватыми с краёв, облаками. Помнил он мало. Кажется, вчера они не успели дойти до загадочного секретного места Союза и устроили привал. А вот дальше пелена. Обрывки воспоминаний кружились в голове в причудливом танце, не складываясь в логическую цепочку. Рейх помнил, что смотрел на огонь и было довольно темно. А ещё он что-то говорил Союзу. Или сам с собой разговаривал? У него и такое временами бывало. Особенно в окружении идиотов. — Спящая красавица очнулась?       Рейх повернул голову вбок и слегка скривился. Коммунист сидел у догорающего костра и готовил что-то в котелке. А он уже успел порадоваться его отсутствию хоть бы и недолгому рядом с собой. — Не дождался поцелуя принца, в связи с его отсутствием, — без огонька огрызнулся немец. — А вчера ты был куда любезнее, — со странной полуулыбкой и словно невзначай бросил Союз.       Рейх же резко позабыл о безмятежности и голубом небе. Слишком уж довольное выражение лица было у коммуниста, что пробуждало здоровое опасение. — И что же я говорил?       Союз улыбнулся в открытую и Рейх почувствовал холодок, ползущий по позвоночнику во все стороны. — Ничего особенного в общем-то. Всего лишь декларировал стихи про вечную любовь и просил прощения. Немного ползал на коленях. По мелочи в общем.       Не успел Рейх выдохнуть спокойно как подавился воздухом. Что он делал?! Да быть такого не может. Наглый коммунист бессовестно врёт чтобы его позлить. — Я не мог такого сделать! — Да ладно, — Союз ухмыльнулся и протянул: — Ты и хуже вещи делал в невменяемом состоянии. Под невменяемым я подразумеваю пьяный в стельку.       Огрызнуться в очередной раз и завязать словесную перепалку не дал сам коммунист. — Да угомонись, — предвосхитил его злость Союз и поворошил угольки палкой. — Ты всего лишь рассказал о своей матери. — Лучше уж стихи, — выдохнул сквозь зубы Рейх.       Он никому не рассказывал о матери настолько это было личной и глубокой раной с каждым годом не заживающей, а только прогрессирующей в своём гниении. Пожалуй, это была та самая вещь, которую если бы не бред он бы унёс с собой в могилу. — Поднимайся быстрее. Нам нужно добраться до вечера до одного места. И поблажек не жди, лебедь умирающий.       Между деревьев неожиданно появилась дорога. Она была настолько старой, что уже успела зарасти травой, кустарниками и молодыми деревьями, но всё ещё угадывалась. — И куда мы идём? — Рейх, хоть и выбился из сил не потерял желания поболтать. Или просто довести русского до белого каления. Тот и без болтовни бывшего друга был донельзя раздражён. Каждый шаг приближал его к прошлому к которому будь у него выбор он бы ни за что не приблизился. В этой жизни намечается отвратительная тенденция сталкиваться нос к носу с ещё более отвратительным прошлым. Оттого вопрос Рейха, который в обычное время он бы проигнорировал, в этот раз вызвал бурю эмоций.       Русский обернулся и схватил Рейха за руку к счастью здоровую, иначе всё лечение бы пошло псу под хвост, так сильно он её сжал. На короткий миг немцу стало страшно. В серых глазах сверкала мёртвая сталь, не знающая жалости. — Заткнись Рейх, если не хочешь подохнуть прямо на этой дороге, — голос Союза был лишён бодрости. Вязкая, словно болотная топь обречённость сочилась из него. Разжав хватку, с видимым трудом, Союз отвернулся, и походкой не человека, а плохо смазанного механизма пошёл дальше.       Постепенно деревья редели и даже показывались заброшенные здания. Рейх оглядывался по сторонам и его накрывало чувство дежавю. Он готов был поклясться, чем угодно, что знал эти места. По бокам малоразличимой дороги вырастали усадьбы. Старые, заброшенные и давно позабытые людьми. Даже подступы к ним уже настолько одичали что заросли травой.       Одна из усадеб привлекла внимание Рейха больше остальных. Двухэтажное здание его мало волновало, а вот раскидистая яблоня перед ним очень даже. Это было значимое место. Место где Рейх и Союз были подростками. Место где они были друзьями.       Правда вместе с этими воспоминаниями всплыло ещё одно.       Отец тяжело дышал. Было видно, что он в ярости, но брать сказанные слова назад Рейх не собирался. Сам не верил, что сказал это, но извиняться не собирается.       «Ты глупец! И подохнешь самой жалкой смертью! Но самое главное — я точно не буду против. День твоей смерти станет для меня лучшим в жизни!»       Германская Империя смотрел на сына сверху вниз и как никогда ранее горячо. Но любви в них не было и призрачной тени. Нет там плескалась жгучая как кипящее масло ненависть под потоками которой съеживались все прежние поистине жалкие чувства. Холодная брезгливость исчезла под натиском злобного презрения. Рейх не отводил глаз. Он не сдастся. Не отступит что бы не предпринял отец. — Снимай рубашку, — отрывисто спросил Германская Империя.       Рейх вскинул брови неверующе глядя на отца. Он и раньше не гнушался причинением физической боли, но никогда не придавал ей сильного значения. Куда больше внимания он уделял боли душевной всячески критикуя сына, не ограничиваясь относительно безобидными упрёками. Мог «наградить» отпрыска звонкой пощёчиной. Лишить еды на несколько дней. Но никогда по-настоящему не избивал.       Старший немец в нетерпении постукивал ногой. Видя откровенное непослушание, он скривил тонкие губы. — Снимай рубашку, живо, — повторил он голосом, не терпящим возражений. Командная сталь, которой подчинялись все в окружении Империи, не оставила Рейху выбора. Оспорить решение отца было также возможно, как заставить солнце взойти на западе. Сжав зубы до скрипа, он притронулся к пуговицам. Расстёгивая их нарочно медленно, всё ещё надеясь, что отец за это время остынет и передумает как иногда бывало. Но с каждой лишней секундой он всё меньше напоминал живого человека. — Кто бы мог подумать, что мой сын такой трус, — процедил мужчина.       Руки Рейха дёрнулись от едва сдерживаемого гнева. Рванув пуговицы разом и оторвав несколько, немец отбросил испорченную рубашку в сторону. Он вскинул на отца злобный взгляд, который, впрочем, тот предпочёл проигнорировать. О, как же он его ненавидел. Ненавидел безупречную выправку, непробиваемую дисциплину и презрительную отстранённость что казалось заменяли ему все чувства. Ненавидел тихий, но при этом чёткий голос, который невозможно не услышать даже если находишься на отдалении. — Повернись.       Рейх повернулся к отцу спиной и сжал зубы. Что бы ни случилось он не попросит пощады и прощения у этого лицемерного жестокого ублюдка. Он знал, что последует после. Вспышки боли вовсю рисовало богатое воображение. И немец готовился как мог, успокаивая себя тем, что в душу ему не залезть, а физическую боль он перетерпит. Перетерпит и запомнит, с целью в один прекрасный день предъявить масштабный счёт. Но Германскую Империю такой расклад дел не устраивал. — Что нужно сказать? — Слушаюсь, отец, — выплюнул Рейх и опёрся руками о стену. — Так-то лучше, — проворковал отец. — Давно пора вбить в тебя прежнее уважение к родителю       Металлический звон за спиной заставил напрячься. На поясе отец всегда носил хлыст для лошадей поскольку был заядлым наездником. И похоже сейчас брал в руки именно его. Словно не наследника великой империи стегать собрался, а безмолвную скотину. — Слишком уж ты наглый в последнее время, — проронил немец, проводя плетью по спине Рейха в обманчивой ласке. Холодная, она вызвала табун мурашек за собой. Удар был неожиданным и стал причиной глухого прерывистого выдоха. — Это для твоего же блага, — ещё удар и спокойный голос отца искажается до неузнаваемости олицетворяя собой всё зло что только можно представить. — Ты должен уяснить своё место. Нельзя нападать на сильных будучи жалкой шавкой. Если ты это сделаешь, то неминуема череда унижений в ногах у победителя.       Он считал удары занимая свой разум чтобы не слышать слов. Всё это не несло смысла. Прописные для Рейха истины звучали не для наставления, а лишь чтобы ударить по гордости, опустить на уровень бессловесного глупого животного без возражений принимающего наказание от рук всемогущего хозяина.       Каждый новый удар приносил жгучую боль и ослаблял его. Он уже чувствовал как дрожат колени. Ещё немного и он совсем не фигурально свалится к ногам отца. — Ты всё понял?       Удары прекратились, давая Рейху возможность отдышаться. Частое дыхание позади говорило, что и Германская Империя запыхался. Рейх мог промолчать, взбесив отца окончательно, но он выдавил: — Да, отец. — Замечательно. Иди в свою комнату и не выходи до вечера. И еды можешь не ждать.              Наконец-то он может уйти. Ноги дрожали поэтому походка была неровной. Рейх спешил убраться из залы, не желая лишней секунды находиться в обществе отца. Запирали в комнате его часто. Сиятельный папаша редко когда был рад видеть своё чадо, и либо выгонял его прочь из дома, либо запирал. А вот лишение обеда было куда более весомым поводом огорчиться, поскольку юноша и не завтракал нормально. Под взглядом Германской Империи завтрак превращался в экзекуцию и Рейх давился каждым куском пищи. В подтверждение этого в животе оглушительно заурчало.              Рейх прислонился к дверям комнаты и зашипел. Про изодранную спину он успел позабыть. Пришлось осторожно сесть на стул не облокачиваясь на спинку. Тяжёлые размышления не заканчивались ничем хорошим. На слуг надеяться бесполезно. Пока отец в ярости они и пикнуть поперёк его слова не посмеют. Да и те, что любили Рейха остались в родовом поместье. Но это не значит, что он смириться с участью. Рейх накинул новую рубашку и дублет поверх защипавших ран. Но на боль он старался не обращать внимания. Ехидная улыбка родилась на губах немца, когда он подходил к окну. Если его дражайший отец всерьёз надеется подчинить его деспотизмом, то он очень плохо знает Рейха.              Выглянув и оценив высоту — не больше семи метров до земли, Рейх осторожно залез на подоконник. Наметив пришедшиеся кстати выступы на стене, он проверил их ногой на прочность. Вроде крепкие. Вцепившись рукой в подоконник до боли в костяшках, он перенёс весь свой вес на выступы. Грохнуться даже с первого этажа приятного мало что уж говорить о третьем. Но возвращаться в комнату он не собирался несмотря на риски.              Дыша через раз и напрягаясь при каждом шорохе Рейх всё же смог спуститься на землю по пути, едва не сорвавшись с выступа и разодрав правую руку о барельефы. Уже на земле чувствуя под ногами крепкую опору и приобретя былую уверенность Рейх поморщился. От ладони до локтевого сгиба тянулся длинный порез. Несерьёзный почти царапина, но приятных ощущений не доставляет. Немец слизнул выступившую кровь, но течь она от этого не перестала. Пришлось пожертвовать рукавом новой рубашки, чтобы перевязать рану.              Податься было некуда. Сбегая из комнаты Рейх не задумывался куда пойдёт. Ему просто хотелось сделать нечто наперекор отцу. К счастью сейчас была не зима, а конец лета и ему не грозило замёрзнуть в окружавших плотным кольцом лесах.              Постояв на месте и подумав о тяжкой судьбе, немец вздохнул. Решение посетившее светлую голову хозяина ой как не радовало. Но слоняться по окрестностям без дела, да ещё в одиночку не нравилось ещё больше. Рейх ценил сознательное одиночество и терпеть не мог вынужденного. Поэтому, собравшись с духом, он пошёл к правому крылу охотничьего домика хотя скорее уж усадьбы.              Рейх до сих пор был поражён непробиваемостью русских. Пожалуй, только они способны пригласить своих противников во время войны на совместную охоту. Было у Рейха подозрение что Российская Империя просто хочет убить дражайшего папашу, а потом сделать вид что он сам себя крайне удачно продырявил. Ну или что это вышло случайно. Но шёл уже третий день их нервного отдыха, а старший немец ходил не слишком довольным, но невредимым.              Большую часть времени они либо охотились, меряясь количеством подстреленной дичи, либо вели продолжительные беседы с пугающим количеством алкоголя. Что интересно, своих сыновей на разговоры державы не приглашали. А завтраки после этого становились ещё напряжённее обычного.               Сейчас это сыграло на руку поскольку до искомого русского было рукой подать и главным условием было не попасться на глаза Российской Империи. Он с первого взгляда невзлюбил Рейха и с трудом выносил его присутствие в усадьбе.              Рейху повезло — комната русского была на первом этаже. Стукнув в окно немец принялся ждать. Дело он это не любил, поэтому сразу же начал нервно постукивать пальцами по ноге.              Вскоре из окна наполовину высунулся коммунист и увидев друга разулыбался светло и лучисто. Рейх даже почувствовал себя сконфуженным. Общались с русским они не так уж много, а он улыбается словно лучшего друга увидел. Для Рейха, не особо верящего в дружбу и признающего лишь взаимовыгодное сотрудничество, это было странно. — Я уж боялся не увидеть тебя нигде кроме этой охоты поганой. Находясь в разных странах и то встретиться легче. — Только благодаря тётушке. Без неё меня бы и близко к границам не подпустили, — фыркнул немец. — Хорошо выглядишь, — Союз смерил немца оценивающим взглядом, заострив внимание на перевязанной руке и общем встрёпанном виде. Рейх только закатил глаза хотя и его собственный вид не устраивал. Одна лишь мысль что в его образе есть что-то неидеальное привносила раздрай в его мысли. — И откуда ты такой красивый? — Отец запер и мне пришлось лезть из окна. Как видишь, не особо удачно.       Союз понятливо кивнул, ничуть не удивившись таким семейным отношениям. И неудивительно. Последний раз, когда Рейх видел отца коммуниста, тот не показался ему заботливым родителем. Поведением он немного напоминал Германскую Империю. Только немец бил унизительными словами и наказаниями, следующими бесконечной чередой, а русский наводил на мысли о глыбе льда. Такой же холодный и безразличный.       Наверняка и у Союза не всё в порядке в семье. Рейх осторожно покосился на приятеля и поморщился. Вот как этот олух может так счастливо улыбаться? Как у него выходит искриться радостью с таким отцом? Они ведь почти в одинаковой ситуации, но Союз словно не замечает проблем, а он… Рейх ни за что в жизни бы не признался, что может кому-то завидовать, но сейчас его изнутри шкрябало противное ощущение. Мысль, что это в корне несправедливо, пока он страдает радоваться солнечным лучам и миру вокруг. Раз он несчастлив, то и все окружающие должны быть несчастливы. — Эй, я вообще-то спросил, что ты натворил?       Рейх дёрнулся от хватки русского на плече. Вопрос не вызвал у него восторга. — Всего лишь обосновал бездарность его затеи с войной. — Как думаешь, наши отцы договорятся о перемирии? — Конечно нет! Отец не желает слышать ничьих доводов кроме своих. Пока он считает эту войну необходимой она не закончится.       Коммунист помрачнел. — Ясно. Жаль что твой отец и тебя не слушает. Было бы прекрасно, если бы эти войны наконец закончились, да?       Рейх едва не захохотал в голос, но вынудил себя кивнуть. Говорить что-то он не решился — вдруг всё же не выдержит и засмеётся. Какой же Союз наивный. Мир без войн, надо же вообразить такое! Рейх искренне считал, что война — это необходимый для существования процесс. Естественный отбор в новых мировых реалиях, служащий для отсеивания слабых и бесполезных. К тому же это прекрасная возможность показать себя сильным и перспективным, способ выйти им из тени. Вот только бездарная война против всех, да ещё с не особо полезными союзниками, какую вёл отец Рейха не устраивала совершенно. Но он опять ушёл в свои мысли прослушав вопрос Союза. — Прости, что? — Говорю, пойдём рыбачить? — Вот ещё. Только такой как ты может находить в подобном занятии удовольствие.       Возмутиться русский не успел — предательский организм немца выдал его не самое сытое состояние. — Ты голодный что-ли?       Красноречиво-презрительный взгляд послужил Союзу ответом и он, схватив немца за руку потянул его в одном ему известном направлении. — Да куда ты меня тащишь?! — Потерпи чуток.       Не прошло и десяти минут как они вышли к небольшому домику с пышным садом. Прижав палец к губам Союз перелез через хлипкую ограду и поманил немца за собой. Рейх восторгов явно веселящегося русского не разделял. Сильную опаску у него вызывала подгнившая ограда, на которую и смотреть было страшно, а уж перелезать тем более. — Да не трусь. Хозяева дома давно не приезжают.       Что же он как диверсант крадётся? Клоун. Но вот обвинения в трусости Рейх стерпеть не мог. Чтобы кто-то, тем более Союз, считал его трусом? Да ни за что! Но и уподобляться коммунисту он не хотел. Осмотревшись Рейх хитро улыбнулся и зашёл через калитку неподалёку. Союз сопровождал это молчанием и до странного отчаянным выражением лица. — Ну ты и… — махнув рукой, русский отвернулся и ушёл вглубь сада.       Рейх прошёл за ним до большой яблони. Широкая крона не закрывала полностью от солнца и его лучики после каждого порыва ветра пробегали по земле.       Союз задрал голову кверху и заслонил глаза рукой от солнца. Выбрав нужную ветку, он примерился к ней. Даже самые низкие ветки находились высоко над головой. Русскому несмотря на высокий рост пришлось подпрыгивать чтобы достать неё. Рейх молча наблюдал и на всякий случай отошёл подальше. Союз тем временем уже забрался дальше и выглядывал яблоки среди листьев. Те плоды что росли почти под рукой почему-то Союза не устроили, и он полез выше. Ветки под его ногами протяжно скрипели и сам бы Рейх на его месте остановился на достигнутом, но русский продолжал лезть выше. Наконец, судя по посветлевшему лицу, он нашёл то что искал и держась одной рукой за ствол дерева потянулся к яблоку другой.       Возможно всё могло хорошо закончится. Если бы не треск надломившейся ветки. Той самой на которой стоял Союз. Полёт коммуниста был зрелищным, но недолгим. Звуки, его сопровождавшие, на речь походили мало. Скорее уж на концентрированную выжимку словарного запаса портового грузчика ил сапожника.       Несмотря на стекающую по щеке струйку крови коммунист не выглядел огорчённым. Напротив, он улыбался солнечно и невероятно счастливо. Рейх невольно увяз в сияющих серых глазах. Союз наклонил голову вбок и мягкие короткие волосы с застрявшими в них листочками и веточками волной последовали за движением. — Держи!       Рейх заторможено опустил глаза и увидел… яблоко. Союз тяжело дыша после падения протягивал ему сочный плод и улыбался так, словно не яблоко, а звезду с неба отхватил. Немец не сразу сообразил, что яблоко надо бы взять. — То есть ты залез на дерево и рухнул с него, чудом ничего не сломав, просто чтобы достать мне яблоко? — Ну, — коммунист неловко взъерошил волосы и нащупав ветки принялся вытаскивать их. — Ты ведь хотел есть.       Сказал так будто это всё объясняло. Будто любое, даже самое маленькое, неудобство Рейха было для Союза весомой причиной действовать. Будто он много значил для сумасшедшего русского. К заботе немец не привык, но она оказалась очень приятной. Настолько что он с опаской ждал момента, когда она закончится.       Яблоко он брал как величайшую реликвию. Покрутив его в руках, он поднёс румяный бок ко рту и с сочным хрустом вгрызся в него. Рейх никогда не любил яблоки. Более того на дух не переносил. Их кислый сок раздражал вкусовые рецепторы и так и тянул отплеваться. Приторно сладкие и вовсе вызывали тошноту.       Но это яблоко было особенным. В меру сладкое и кислое, сочное настолько, что по губам стекал сок при каждом укусе. И Рейх как никогда ясно понял, что ещё ни разу в жизни не ел таких вкусных яблок. — Зато теперь мы делим все невзгоды, даже раны у обоих.       Рейх невольно улыбнулся. Прошло не так много времени, и они оба уже вовсю хрустели яблоками. Острые зубы Рейха позволяли ему буквально вгрызаться в румяные бока отчего Союз смотрел на него с весёлым удивлением. — Что тебе сделали яблоки? Словно злейших врагов их ешь. — Вкусные.       Забыв о полученных ранах Рейх прислонился к стволу дерева и болезненно зашипел. Была надежда что русский не заметит этого. Но он естественно заметил. Он вообще был чересчур глазастым, когда не нужно. Немец клял последними словами свою забывчивость, но та атмосфера непривычного тепла, что неизменно появлялась рядом с Союзом, расслабила его. — Что с тобой? — Ничего серьёзного. Когда по стене спускался немного ушибся. Даже внимания не стоит.       Но Союз прищурился и принялся стягивать с немца неплотно накинутый дублет. Рейх пытался усмирить любопытство друга шутливыми фразами и подколками. Помогало слабо. А точнее совсем не помогло. Повисло гробовое молчание.       Рейх обернулся и передёрнулся от выражения лица Союза. Это была чистая незамутнённая примесями ненависть. — Кто это сделал? — мертвенным, а оттого сильно пугающим голосом спросил Союз. — Это неважно, — всё ещё пытался закрыть тему Рейх. — Кто. Это. Сделал?       Коммунист уже не спрашивал. Он требовал немедленного правдивого ответа, иначе последствия будут плачевны. — Отец, — на грани слышимости шепнул Рейх. Это было настолько тихо, что казалось неловким выдохом, не имеющим смысла. Но Союз услышал. И задрожал от бессильной злости и осознания что ничем не может помочь другу. Он не в силах предотвратить отношение Германской Империи к сыну. — Пойдём ко мне. У тебя вся рубашка в крови.       Уже через час Рейх сидел в комнате Союза и буравил взглядом стену, пока друг обрабатывал его раны. Спину, исполосованную вдоль и поперёк нещадно щипало, но немец терпел. Проходило всё в гнетущей тишине Рейх не знал, что можно сказать в такой ситуации. А Союз просто был слишком зол чтобы что-то говорить.       Сидели они на широкой двуспальной кровати Союза мягкой и приятной на ощупь. Вообще комнаты коммуниста были роскошными. Других и не предполагалось у наследника Российской Империи. Хотя Союзу никогда излишняя роскошь не нравилась. Он не видел в ней необходимости. Она банально была ему безразлична. По духу он напоминал спартанца и принимал существование лишь необходимых вещей. — Всё. — Спасибо, — осторожно выдавил Рейх. Коммунист в любой момент мог сотворить что-то нелогичное или бесшабашное в своём духе.       Союз смотрел словно сквозь него и сжимал кулаки. Спина прямая, напряжённая. Рейх притронулся к руке друга и тот вышел из транса. Серые глаза заглянули в голубые и Союз сказал, как отрезал: — Я хочу его убить. За то, что он сделал.       Рейх едва сдержался от фразы «Я тоже». Русский мог говорить что угодно, но той решимости что была в разуме Рейха у него не было. Пока Союз хотел, Рейх планировал. Отец поплатится за всё что сделал и чего не сделал. Немец прекрасно это знал и лишь ждал нужного времени. Сейчас же рядом был не отец, а друг. Наверное, настоящий. Рейху было трудно определить, но фальшивые друзья так себя не ведут. Ему захотелось совершить нечто значимое. Нечто, что навсегда объединит их и станет весомым доказательством их связи. Недолго думая он достал карманный нож и кольнул ладонь. — Я хочу скрепить нашу дружбу клятвой. Никогда такого не делал, но с тобой хочу.       Союз колебался. Но услышав, что он единственный кому такое предложили приободрился. Шестым чувством он понимал, что это действительно много значит для Рейха. Больше чем все любезные слова.       Они едва не до хруста сжали ладони. Именно с того дня Рейх стал называть Союза другом не только на словах, но и в мыслях.              Занятно. Рейх поджал губы и покосился на Союза рядом. Сейчас его другом звать не хотелось. Враг он и есть враг и неважно что их связывает. Но это не значит что ему нельзя освежить воспоминания. Не обращая внимания на возгласы Союза направился к яблоне. Ему захотелось вновь попробовать самые вкусные яблоки на свете. — Да куда ты несёшься, придурок?!       Рейх проигнорировал рык коммуниста и отыскав ветку пониже сорвал яблоко. С трепетом он поднёс его к губам. Хруст. — Гадость какая!       Немец сплюнул и с недоумением покосился на плод, будто тот самым подлым образом предал его. Это яблоня изменилась или дело в чём-то другом? Почему теперь от вкуса яблок подташнивает, словно они насквозь гнилые? Или гнилое тут совсем не яблоко?       Выбросив плод немец как никогда ясно осознал что время изменилось и ничего не вернуть даже если очень хочется.