искусство прятать чувства

      Она все же дописывает статью к следующей неделе — интервью полностью оправдывает ожидания — парни отвечают на вопросы вдумчиво и искренне. С поисками ее недоброжелателей дела движутся не столь радужно — но Мегуми и не надеялась на быстрый результат. — Утречка, Мегуми-чан! — Ойкава подкрадывается неожиданно — и от этого веет обыденностью, заставляя уголки губ приподняться в полуулыбке. Сияющий капитан проскальзывает мимо нее в кабинет математики, и Мегуми лишь закатывает глаза.       За эти дни она успела над многим поразмыслить — и была довольна проделанной работой. Хара решила быть взрослой и рассудительной — в жизни будущей журналистки нет места глупым обидам и соревнованиям в стиле «кому же из двоих влюбленных достанется понравившийся мальчик». Она решила отступить — перед глазами комната Хаджиме, сидящие на кровати парни, и ласковая улыбка Иваизуми — и не дать своим чувствам развиться во что-то большее. Мегуми все так же боялась громких слов вроде «любви», обожала свою работу главы журналистского клуба и наблюдать за тренировками школьной волейбольной команды. Фактически, она уже не должна была присутствовать на них — статья была написана — но ребята сами дали ей добро на посещение в любое время. Мегуми искренне радовалась прогрессу Киндаичи и Куними, вспоминая их тягу к волейболу, смеялась с дурацких шуток Макки, и задорно хохотала, когда Иваизуми случайно (или специально?) отправлял мяч Ойкаве в голову в качестве профилактики. Яхаба становился достойной заменой капитана в роли связующего, подачи Хаджиме были все так же адски сильны и прекрасны, и, конечно, Ойкава был все так же неподражаем, когда отрабатывал подачи в прыжке. Сердце все так же делало непрошеный кульбит, когда Иваизуми улыбался ей — но она лишь растягивала губы в ответной улыбке, надеясь, что горечь во взгляде не выдаст ее. Она не могла бы заставить Хаджиме полюбить ее в ответ. (пусть ей этого и хотелось). Сердце аса было занято уже очень давно, и единственный вопрос, что волновал Мегуми — знал ли он сам об этом? Дошло ли до него, что он бесконечно влюблен в своего лучшего друга — раздражающего, накручивающего себя по пустякам и старающегося достичь уровня гения лишь упорным трудом? Хаджиме был довольно проницателен, когда речь шла о травме ноги, что скрывал от него Ойкава, или когда Тоору переходил черту, как было тогда в раменной. Но вот к осознанию собственных чувств, как показалось Мегуми, он был слеп. Иначе почему эта парочка еще не пряталась по углам, чтобы украсть у друг друга несколько поцелуев? Мегуми грустно усмехнулась — когда она начала писать статью, подумать только, прошел лишь месяц, а кажется, что пару лет. Ойкава доверил ей свое признание, пожертвовал собственными чувствами ради лучшего друга, так хотел сделать Иваизуми счастливым, что даже не понял, что счастливым Хаджиме делал именно он. Он любил его так долго и трепетно — и не боялся отпустить. Он стал первым примером настоящей — в книгах все было более романтично и слащаво, — любви. Мегуми пока не испытала это чувство, но, быть может, было познавательно убедиться в том, что оно все-таки существует. Когда-нибудь и ей повезет.       Мегуми правда переосмыслила многое — и ей все еще было немного больно. Что-то съеживалось в груди каждый раз, стоило ей увидеть Ойкаву, облокотившего подбородок на плечо Хаджиме. Она была честна с собой — зависть тощей змеей вилась вокруг нее, когда она наблюдала за друзьями, плавно опутывала плечи и словно шептала «это могла быть ты». Но Мегуми честно старалась отрефлексировать это — стараться испытывать радость за наконец-то искреннего и так заразительно смеющегося Ойкаву, за нежно улыбающегося Иваизуми, за их вновь вернувшиеся подколы и наивный флирт со стороны капитана. Она старалась, и пусть пока получалось так себе — Хара знала, что скоро отпустит свои чувства к Иваизуми (как это уже было когда-то с другим человеком) и сможет искренне радоваться за них. А пока она лишь хотела, чтобы все жертвы Ойкавы окупились — и тот наконец-то смог бы коснуться родных губ.       Все это время Мегуми казалось что она — прагматична до мозга костей, но сейчас — она не собиралась прятать свои альтруистичные порывы. — Ойкава! — она зовет его, стоя у дверей кабинета, понимая, что с минуты на минуту раздастся звонок — но кого это сейчас волнует? — Мегуми-чан, я же говорил, опаздывать на математику — плохо! — шутливо грозит пальцем тот, за секунду оказываясь перед ней. Он использует новый парфюм — пахнет первыми нотками весны, кедром и лавандой, и Мегуми почему-то уверена, что тот долго и кропотливо выбирал его. Волосы парня щепетильно уложены, пусть со стороны и кажется, что шоколадные кудри рассыпались в беспорядке, а глазам не спрятать радость, пляшущую в них. — Скрывать свои чувства к лучшему другу, когда они взаимны — тоже плохо! — она делает свой ход, и Ойкава сначала становится белым как полотно, а потом красный как рак. Ее голос звучит звонко и четко, позволяя всем одноклассникам услышать ее слова, а потом начать возбужденно перешептываться. — Ну зачем ты так со мной! — стонет Ойкава, прикладывая ладонь ко лбу, и Мегуми лишь пытается не засмеяться от его наигранной позы, но улыбка сама появляется на губах. — Пошли, — она без предупреждения тянет его за руку, хватая поудобнее за запястье, и они быстро поднимаются среди суетящихся школьников к классу Хаджиме. — Чувствую дежавю, — ноет Ойкава где-то за спиной, и Мегуми смеется, ловко маневрируя в потоке людей. Она ощущает свободу, и предвкушение, и нарастающее счастье, и ей так неловко тащить за собой Тоору, так хочется поскорее увидеть реакцию Хаджиме, так хорошо, хорошо, хорошо быть в это мгновение простой подругой двух влюбленных друг в друга идиотов. В этот раз ей даже не нужно было отдышаться из-за резкого подъема, девушка взглянула на открытую дверь класса Иваизуми и театрально поклонившись, произнесла: — Пришли, можешь отблагодарить великодушную Мегуми-сан! Ойкава закатил глаза, услышав эту фразу. Он уже хотел показать развеселившейся девушке язык и побыстрее свалить отсюда, но… — Ойкава? — мягкое восклицание раздалось позади него. Иваизуми стоял прямо за ним — солнечные блики играли на его коже, напоминая позолоту, и Мегуми отметила, что солнце определенно тоже любит Хаджиме. Он был все так же очарователен в своей простоте и невозмутимости, малахитовые глаза будто светились изнутри, наплевав на все законы, которые доказывали бы обратное. Она восхитилась этим зрелищем — как и Ойкава. Но она должна отпустить. — Он очень сильно хочет тебе кое-что сказать, — громко объявила Мегуми, заставляя Ойкаву раздраженно цыкнуть и залиться краской. Иваизуми удивленно приподнял брови, и закрыл дверь класса, оставляя их в опустевшем коридоре. «Мы пропустили звонок» — безразлично подумала Мегуми, — «Мне стоит оставить их наедине». — Мне нужно идти, — пробормотала она, быстро взглянув на Ойкаву, надеясь, что ее взгляд был достаточно грозным, чтобы он не решил пойти на попятную. Хара за секунду ретировалась на лестницу, откуда все так же могла прекрасно слышать и видеть ребят, но теперь не была третьей лишней. Еще пару дней назад это принесло бы ей ноющую боль в районе груди, но теперь — было лишь констатацией факта. Мегуми была довольна собой. — Я… — Ойкава замялся, и Мегуми внутренне подбадривала его своим «давай, Тоору, давай». Иваизуми задумчиво осмотрел мнущегося перед ним Ойкаву, и уже хотел спросить, почему он выглядит так, но в следующее мгновение потерял дар речи. — Я люблю тебя, Хаджиме. Признание эхом раздалось по коридору. Хаджиме застыл окаменевшей статуей, беспомощно моргая, и Тоору решил идти ва-банк, пока его друг не очнулся от внезапно огорошившей его новости. — Со средней школы, — нежность отчетливо слышалась в голосе парня, — может, даже раньше. Я не мог представить жизни без тебя, так боялся, что однажды надоем тебе, и ты уйдешь. Уйдешь и встретишь кого-то лучше меня. — слова лились, будто мелодия, и Тоору, кажется, уже давно хотел сказать это. — Но ты продолжал быть со мной, Хаджиме. Ойкава немного выдохся после своей речи и тяжело дышал. Молчание затягивалось, и Мегуми испуганно распахнула глаза — неужели она ошиблась, и все было напрасно? Но ее опасениям не суждено было оправдаться, потому что Хаджиме наконец отмер и приблизился к Ойкаве. Между ними было не более пяти сантиметров. Мегуми хотела отвернуться. Потому что это было личное, и она не должна ворошить свои собственные незажившие раны, и подсматривать — о боже, она что, опять это делает? — было неправильно. Но моральная сторона снова потерпела поражение. Их носы неловко столкнулись, вызывая у Хаджиме хриплый смешок. А в следующее мгновение Мегуми невольно задержала дыхание — то, с каким отчаянием целовал Ойкава, и то, с каким рвением Иваизуми пытался перехватить инициативу — вызывало непрошеный румянец. Хара украла у них еще несколько мгновений — ласковые касания плеч и тяжелое дыхание — прежде чем отвернуться.       Быть может, однажды она сама станет той, кто напишет историю о великой любви.